Текст книги "Зачем мы бегаем? Теория, мотивация, тренировки"

На финише он снял шиповки, переоделся и пошел искать Шмитти. Тот сидел, не показывая никаких эмоций, на трибуне неподалеку от финишной черты.

– Сделай заминку, – сказал Шмитти, и Иене Харцер потрусил прочь по дорожке.

Он остался далеко за чертой своих привычных результатов. Оказалось, что есть еще один фактор, который они не учли, – психология. Просто Шмитти всегда считал, что с этим у Йенса все в порядке.

Когда Йенс, пробежав круг, снова вернулся к тренеру, тот сказал:

– Ты сегодня же едешь домой.

– Что? А с кем?

Тренеру необходимо было остаться вместе с другими спортсменами в Дортмунде, так как им предстоял еще третий соревновательный день, в котором должен был участвовать и Йенс Харцер.

– Найди себе кого-нибудь, – ответил Шмитти.

«И я поехал домой с какими-то ребятами из Райнгау. Я промолчал в машине несколько часов. А по пути они еще остановились на заправке перекусить. Я остался в машине. Это стало окончательным и символическим признанием моего поражения: один в машине на стоянке». Йенс улыбается. Эта сцена нравится ему чисто с драматургической точки зрения как театральному артисту. «Это был единственный раз, когда Шмитти на меня рассердился. Мои родители до сих пор иногда встречают его на прогулке в дворцовом парке, а он, видимо, и не догадывается, насколько был важен для меня и что значил для развития моей личности».

Бег научил Йенса заниматься делом с полной отдачей, поэтому, в 19 лет поступив в театр «Школа актерского мастерства имени Отто Фалькенберга» в Мюнхене, он резко бросил спорт.

Он считал, что в плане физической подготовки превосходит всех остальных студентов, не занимавшихся спортом: «Кто мне тут будет рассказывать про растяжку, владение телом, координацию?» Но очень скоро стало ясно: он ничего не знает и не умеет.

Физические упражнения составляют значительную часть подготовки актера, но, как оказалось, будучи бегуном, он тренировал в себе совсем другие качества. Тот внушительный объем легких, который в юности помогал ему выбегать из 4 минут на 1500 метрах, был для Йенса главным фактором. Из легких он добывал воздух, из них же пытался почерпнуть убедительность интонаций.

– Не застревай в этом месте, – сказал ему как-то преподаватель, указывая на грудь.

– Что вы имеете в виду?

– Когда говоришь, уходи ниже: в живот, мошонку, задницу.

«Создавалось впечатление, что в меня закладывают совсем другую компьютерную программу, меняют всю мою жизнь». Йенс учился технике дыхания, сценическому движению по методу Фельденкрайза и Александера, осваивал йогу. «А когда возникало желание снова пойти побегать, я сразу его отбрасывал». Все свое беговое снаряжение, кроме одной пары шиповок Nike, он отправил в мусорное ведро.

А я-то полагал, что бег мог помочь ему в физическом плане для освоения новой профессии. «Нет, – настойчиво повторяет Йенс, – на первом этапе работы в театре занятия бегом ничего мне не дали, если не считать физической формы. Вряд ли кто-то из коллег может со мной в этом потягаться. Я, пожалуй, могу даже гордиться, потому что мне уже за сорок, а я еще любому дам фору с точки зрения спортивной формы. Но во всем остальном совершенно очевидно, что все те физические навыки, которые я усвоил в молодости, не имеют никакого отношения к театру. Я не умел правильно дышать, переключать фокус внимания, “растворяться в пространстве”. И меня это чрезвычайно угнетало».

Однако бег помог Йенсу на более глубоком, психологическом уровне, сформировав у него способность доверять своим силам и не поддаваться влиянию со стороны, брать на себя полную ответственность и находить мотивацию внутри себя. «Бег научил меня упорству, даже немецкой упертости», – Йенс Харцер никак не может подобрать подходящее слово. Но ему нет необходимости подробно описывать эту внутреннюю мотивацию. Достаточно только послушать, как он работает.

Рядом с ним стоит холщовая сумка, контрастирующая с байкерской курткой, повешенной на спинку стула. В сумке несколько книг, которые надо вернуть в библиотеку. Это технические инструкции по строительству дамб. Йенс Харцер изучал их, чтобы лучше понять своего героя Хауке Хайена, смотрителя плотины. Он ездил в Северную Фрисландию, чтобы окунуться в мир «Всадника на белом коне». Он читал другие произведения Теодора Шторма, чтобы усвоить его язык и мировоззрение. Еще в молодости Йенс понял, что успеха добивается тот, кто серьезно относится к каждой тренировке, каждому забегу, каждой паузе между ними. Почему в театре должно быть иначе?

Йенс хочет полностью раствориться в личности человека, роль которого играет, но в этом не всегда находит понимание у окружающих. Уже много лет идут дискуссии о том, кому нужен театр в эпоху ЗЭ-фильмов и YouTube. При этом высказывается мнение, что в театре должны не просто ставить пьесы, а находить точки соприкосновения с современностью. Актер должен играть роль и одновременно дистанцироваться от изображаемого персонажа, как бы глядя на него с позиций сегодняшнего дня.

«Порой я чувствую себя одиноким, потому что мое понимание актерской игры уже не пользуется спросом», – говорит он. И я заражаюсь его меланхолией, поскольку чувствую, как уходит старый привычный мир театра.

И все же упорство бегуна помогает Йенсу Харцеру держаться за классическое понимание театра. В 90-е годы он считался вундеркиндом на мюнхенской театральной сцене. В 21 год режиссер Дитер Дорн пригласил его к себе в Камерный театр для участия в постановке, посвященной американскому актеру Джеймсу Дину. Театральный критик Кристина Дёссель писала в Suddeutsche Zeitung: «У этого переполненного страстями актера аура необычного святого. Наблюдая за игрой Харцера, вы рискуете приобрести зависимость». Игнорируя тенденции театра и веяния моды, он играет так, как считает нужным. Но даже критики, режиссеры и зрители, подпавшие под влияние театральной моды, не могут не отдать Йенсу должное, находя его игру монументальной.

Он получает предложения от телевидения и кинематографа. Если эти предложения интересны, Йенс соглашается. Так, например, его привлекла идея сотрудничества с кинорежиссером Вимом Вендерсом, а также роль человека, страдающего манией величия, в телесериале «Место преступления». Но чаще он отклоняет предложения о киносъемках, несмотря на внушительные гонорары. Харцер – театральный актер. Когда снимается кино, режиссер делает остановки, повторные дубли. Это уже не высокое искусство, предполагающее, что человек полностью перевоплощается в своего героя и живет в этом образе три часа подряд.

В театре «Талия» в этот вечер аншлаг, как, впрочем, и всегда, когда в программе «Всадник на белом коне». Многие считают, что театры умирают, но в больших городах в них по-прежнему не пробиться. Правда, сейчас остро ощущается, что обе точки зрения справедливы: за исключением одного школьного класса, все 1000 зрителей, пришедших в «Талию», – это люди, которым уже за шестьдесят.

Йенс Харцер снова выходит на поклон. Его встречают аплодисментами. В них слышны и увлеченность, и уважение к артисту. В этот вечер ему, как всегда, удалось сделать то, о чем он мечтал, сидя в пустом автомобиле в Вольфскелене, – превратить предстартовое волнение в грандиозный успех. Овация не прекращается. На лицах коллег Йенса Харцера усталые, счастливые и благодарные улыбки. Он стоит в одном ряду с ними и тяжело дышит. Его губы подрагивают, глаза опущены. Он как-то не вписывается в атмосферу чествования. И я его понимаю: он устал и все еще не отошел от забега, принесшего ему победу.

Игра с темпом

Я хотел заново овладеть умением бегать, но теперь, кажется, бег овладевает мною. Еще даже не время обеда, а я уже начинаю думать о вечерней пробежке и испытываю радостное предвкушение. Но вместе с тем это меня немного настораживает. Я знаю, какую власть надо мной может приобрести бег. Умение отдавать всего себя одному делу, о котором говорил Йенс Харцер, – это хорошо в молодости, когда надо мечтать и добиваться побед. Но сейчас, когда я бегаю лишь для того, чтобы подышать свежим воздухом, стоило бы, пожалуй, посвящать рабочее время днем чему-нибудь другому, а не мыслям о том, как я вечером выйду на пробежку.

Но по-другому у меня не получается. Если уж я бегаю, будь то на соревнованиях, как в юности, или просто для собственного удовольствия, у меня в голове целый день вертится мысль: сегодня ты еще должен побегать. Разумеется, я уже никому ничего не должен, но все равно мысленно составляю для себя что-то вроде тренировочной программы: ты должен бегать три раза в неделю. На этой неделе у тебя было только две пробежки, значит, сегодня снова надо бежать. Сам по себе бег никогда не был для меня в тягость или, во всяком случае, очень редко. Но проклятое чувство ответственности присутствовало всегда, и сегодня оно тоже дает о себе знать.

Сегодня я буду бегать с переменной скоростью. «Бегая в лесу, я любил менять темп», – сказал мне Йенс Харцер.

При этом он так подчеркнул слово «любил» своим театральным романтическим голосом, что я моментально заразился. Смена темпа кажется мне теперь очередным логичным шагом в моем развитии.

Я выбираю тонкие носки, едва прикрывающие область ахиллова сухожилия, и замечаю, что по-прежнему придерживаюсь старого принципа: одежда должна быть максимально легкой.

Те моменты, когда перед соревнованиями я разувался, стягивал носки и надевал шиповки на босые ноги, до сих пор вспоминаются с радостью. У меня никогда не было такой остроты ощущений, как в тот момент, когда босые пальцы ног и голые лодыжки соприкасались с внутренней матерчатой подкладкой обуви. Это был миг освобождения. Я подпрыгивал с места (у меня было столько энергии, что я уже не мог просто спокойно встать), а потом инстинктивно совершал небольшой спринт на пару метров. Это было непроизвольное побуждение, которому я не мог сопротивляться. Шипы вонзались в тартан, а когда я вытаскивал их, издавали чавкающий звук. Он буквально электризовал меня. В этом звуке было все: энергия, легкость, чувство, что сейчас начнется самое главное.

Бег с переменной скоростью – это замечательное изобретение: и тренировка, и одновременно игра. Спортсмен бежит в привычном крейсерском темпе, а затем спонтанно начинает менять скорость: до следующего дерева быстро, а потом опять медленно и т. д. Иногда мы на тренировках устраивали такие игры вместе с партнерами. Мы втроем бежали по лесу мимо старого стадиона, и кто-то поочередно задавал темп движения. Он не объявлял об этом, а просто внезапно ускорялся. Остальные должны были подхватывать этот темп, не зная, как долго будет продолжаться ускорение. Мы веселились и дурачились, словно щенки.

Добравшись до Талверы, я уже начинаю ощущать нетерпение. Мне хочется сделать первое ускорение еще до холма у волейбольной площадки. Увидев мостик, ведущий ко входу на стадион футбольного клуба «Виртус», я решаю: пора!

Я приятно поражен: после ускорений пульс восстанавливается очень быстро. Нельзя сказать, что я наслаждаюсь быстрыми участками бега. На самом деле я хочу, чтобы они быстрее закончились, но, как только перехожу на медленный темп, мне сразу становится скучно и я с нетерпением жду момента, когда снова дам себе команду ускориться.

Я варьирую дистанции: сначала 1–2 минуты медленного бега, потом 70 метров спринта, а затем 40 секунд в довольно быстром темпе. Правда, я не знаю, действительно ли со стороны это выглядит как быстрый бег.

Эффект бега в темноте заключается в том, что скорость кажется мне выше, чем на самом деле. Раньше, когда я бегал с секундомером, мне регулярно приходилось сталкиваться с этим феноменом. Допустим, я бежал по тринадцатикилометровому кругу в темноте и был уверен, что поддерживаю хороший темп и мне понадобится не более 50 минут. В конце круга я смотрел на секундомер: 53 минуты. Медленнее, чем днем. Очевидно, когда человек не видит отдаленных предметов, он по-иному воспринимает окружающую реальность, в том числе и скорость.

Спустя шесть километров я решаю, что на сегодня достаточно, и еще пять минут бегу трусцой для заминки. Надо каждую неделю включать в свои тренировки бег с переменной скоростью. Но я тут же останавливаю себя: «Хватит думать о тренировках. Ты просто бегаешь».

От тела идет пар, майка приклеилась к груди. Я вхожу в дом в приподнятом настроении от того, что выдержал испытание.

На следующее утро я не могу ступить на ногу.

Неприятное открытие: подошвенный фасциит

Раскаленная стрела вонзается в мою пятку и уходит в голень. Нога, не готовая к такой атаке, подкашивается. Кое-как мне удается удержать равновесие и не упасть. Какое-то время я просто стою без движения. Потом очень осторожно, контролируя себя, пытаюсь сделать еще один шаг. Как только я ставлю на пол пятку правой ноги, острая боль снова пронзает стопу. Я не могу передвигаться даже на цыпочках. От пятки боль распространяется во все стороны.

Очевидно, игры с переменой темпа создали слишком серьезную нагрузку на стопу, которая начала давать знать о себе еще после тренировки в Магдебурге. Видимо, воспалилась какая-то связка, предполагаю я с профессиональной безропотностью бегуна, достаточно хорошо знающего свое тело. Сначала меня донимало воспаление надкостницы, потом к нему добавилось воспаление ахиллова сухожилия. Я понятия не имею, как называется новое повреждение, так как в подошвенной области у меня еще никогда не было болей. Я покупаю тюбик «Вольтарена» и прикладываю к больному месту лед, который держу в холодильнике для детских синяков и шишек.

При контакте пятки со льдом характер боли меняется. Теперь возникает ощущение жжения снаружи. Я забыл завернуть лед в ткань, чтобы не допустить прямого воздействия холода на кожу. Я уже давно не имел дела с травмами, иначе вспомнил бы это правило.

Мой имидж бегуна предполагает, что в случае травм я сам лучше всех знаю, что надо делать. Когда я жил в Испании, лечить себя было проще всего: там во всех аптеках без рецепта продавали болеутоляющий диклофенак. Просто рай для бегуна. Ни на секунду не задумываясь, я глотал диклофенак при появлении хорошо знакомых тянущих болей в ахилловом сухожилии или неприятных ощущений в пояснице. С такой же уверенностью я в молодости ходил к доктору Шнеллеру на Кронштеттенштрассе, чтобы он сделал мне укол кортизона от воспаления надкостницы голени. В конце концов врач сказал: «Это последний укол. Больше никакого кортизона!» Он объяснил, что я дошел до предельной дозировки и мои кости и мышцы находятся в опасности. Тогда я в 18 лет один поехал в спортивную клинику в Люденшайд, чтобы мне сделали операцию на надкостнице. Я вычитал об этом в одной из книг, найденных у отца. В ходе такой операции делается вертикальное рассечение надкостницы, чтобы снять с нее излишнюю нагрузку при хроническом воспалении. До меня не доходило, что это слишком рискованное оперативное вмешательство для восемнадцатилетнего любителя бега. Я ведь представлял себя профессиональным бегуном, который готов на все ради успеха.

Сейчас, немного поумнев, я понимаю, насколько узколобыми были мои тогдашние представления. Тем не менее бороться с ними мне по-прежнему трудно. Прошел всего день после того, как, встав с кровати, я вообще не мог передвигаться, а уже опять отправляюсь бегать. «Похоже, все прошло», – думаю я. Уже вчера после обеда, немного расходившись, я почти не ощущал боли в пятке. Возможно, подействовали «Вольтарен» и лед?

Но, начав бег, я уже после нескольких шагов снова чувствую, как острая боль пронзает стопу и проходить не собирается.

«Добром это не кончится», – думаю я и продолжаю бежать трусцой.

Я ощущаю в ногах силу, дышу спокойно, словно на прогулке. Моя сердечно-сосудистая система уже почувствовала эффект от тренировок. Но боль мешает бежать с той скоростью, с какой мне хочется.

Постепенно она вроде бы утихает, но на последних двух километрах снова усиливается. Я кое-как добираюсь до конца круга. Во мне борются злость на собственную глупость и гордость за то, что все-таки добежал.

В моем поведении нет ничего необычного. Оно совершенно типично. Для бегуна нет ничего хуже остановки. Мы все испытывали панику, если приходилось делать паузу в тренировках. И эта паника в определенном смысле оправданна. В отличие от многих игровых видов спорта, где талант может компенсировать лень на тренировках и где можно спрятаться за спины других членов команды, отсутствие тренировок в беге оказывает беспощадный эффект. Спортивная форма напрямую связана с усердием на тренировках. Поэтому мы бегаем, несмотря на боль, в надежде на то, что травма чудесным образом как-нибудь сама собой рассосется. Излишне говорить, что в большинстве случаев от этого становится только хуже.

Когда спустя два дня я делаю очередную попытку, мне приходится остановиться уже через полтора километра. Похоже, это катастрофа. И надо же такому случиться именно тогда, когда я вошел в форму. А ведь у меня были грандиозные планы: бег с переменной скоростью каждую неделю и, возможно, участие в каких-нибудь любительских соревнованиях.

На следующее утро я бужу свою пятилетнюю дочь и ловлю себя на том, что мне хочется ей сказать: «У меня болит нога, потому что я повредил ее во время бега». Эта мысль главенствует в голове, и мне хочется поделиться ею со всеми, даже с пятилетней девочкой. Еле сдерживая себя, я задумываюсь о том, как живут с этими вечными травмами профессионалы или более серьезные бегуны, чем я. Как они прислушиваются к своим ощущениям в области связок и суставов? Как уговаривают свою боль? Это просто абсурд, когда я быстро бегаю на тренировке и не могу ступить ни шагу в обычной жизни. «У меня уже долгие годы проблемы с пяткой, – рассказывает в интервью газете Berliner Zeitung участница Олимпийских игр из Регенсбурга, бегунья на 1500 метров Коринна Харрер. – Я дотренировалась до того, что сломала стопу». Ей пришлось потратить немалые деньги – 10 тысяч евро – на то, чтобы ускорить лечение. Коринне хотелось побыстрее вернуться в спорт, чтобы прошли все эти болезни и не надо было прислушиваться к своим ощущениям и тренироваться, превозмогая боль. «Мне 25 лет, а я хромаю, как 80-летняя старуха».

Почти все бегуны бывают на какое-то время отлучены от бега. Для Штеффена Бранда борьба с травмами стала профессией. В 90-е годы он был бегуном мирового класса, а затем стал заниматься спортивной ортопедией. Можно сказать, что у него в этой области большой практический опыт: «Последние три года своей карьеры я бегал, на каждом шагу превозмогая боль в ахилловом сухожилии». И это были лучшие годы его спортивной биографии. В беге на 3000 метров с препятствиями Бранд был четвертым на чемпионате мира 1995 года и шестым на Олимпийских играх 1996 года в Атланте. Его скорость видна на многочисленных фотографиях, где он бежит с развевающимися на ветру светлыми волосами.

Сегодня к нему в Люнебург стекается множество бегунов. Мы привыкли считать, что бегуны – самые несчастные люди в мире, поскольку никто не страдает от травм так, как мы, но Штеффен научно доказывает, что это далеко не так. «Бег – не такой уж травматичный вид спорта», – говорит он. Это подтверждают результаты исследования, проведенного швейцарским спортивным ведомством: в футболе или горных лыжах каждый год получают травмы 10 процентов спортсменов. В беге эта цифра не доходит и до одного процента. Меньший травматизм демонстрируют только утренняя гимнастика и гольф. Что касается отдаленных последствий, то контактные виды спорта значительно более опасны, считает Штеффен Бранд. «Бегунам грех жаловаться, ведь бег – это циклический вид спорта. Сильный износ суставов, который впоследствии приводит к артрозу, наблюдается, скорее, у прыгунов в длину или метателей копья, совершающих резкие взрывные движения». Я же вспоминаю свои беседы с бывшими профессиональными футболистами. Рано или поздно все они заводят разговор об искусственных суставах.

Но ведь я же не выдумываю свои проблемы с воспалением надкостницы или ахиллова сухожилия? Или я такой уж неженка?

«Субъективное восприятие боли у бегунов не такое, как у представителей игровых видов», – говорит Штеффен Бранд, и его слова звучат как дипломатично выраженная констатация: все-таки неженка. Однако это не совсем то, что он имеет в виду.

«Дзюдоисты или игровики твердо усвоили для себя, что травмы – неизбежная часть их вида спорта, – говорит Бранд. – Вратарь в гандболе, у которого разорвана суставная капсула фаланги пальца, только взглянет на свой палец, закрепит его тейпом и продолжит играть. Он в состоянии выдержать такую сильную боль, потому что ощущает ее в худшем случае лишь в течение нескольких коротких моментов игры, например при отражении сильных бросков по воротам. А когда вы бежите с воспалением ахиллова сухожилия в течение 40 минут, то боль не так сильна, но вы ощущаете ее на каждом шагу И в этом тоже нет ничего хорошего, приходится останавливаться».

Самые распространенные повреждения у бегунов, если не считать собачьих укусов и растяжения связок голеностопа, когда подворачивается нога, относятся к группе так называемых усталостных травм. «Первое место – 40 процентов – занимают проблемы с коленями, то самое пресловутое “колено бегуна”. Другие классические травмы – это повреждения ахиллова сухожилия, пяточные шпоры и усталостные переломы костей стопы».

Это меня успокаивает: речь идет об усталостных травмах, для лечения которых в большинстве случаев достаточно сделать перерыв в тренировках или дозировать тренировочные нагрузки.

К Штеффену Бранду совершают паломничество и участники Олимпийских игр, и бегуны-любители, поскольку знают, что он, бывший бегун, поймет их и, если есть хоть какая-то возможность, снова поставит на ноги. «Вообще-то бегунам надо постоянно наглядно демонстрировать, как продолжать тренировки», – говорит он. Восстановительные тренировки с целью поберечь подвергающиеся слишком высоким нагрузкам ноги могут включать в себя такие испытанные варианты, как бег в воде, тренажеры или езда на велосипеде. «Бегунам-любителям надо еще втолковать, что существует такая вещь, как восстановительная тренировка». Многие из недели в неделю подвергают себя одним и тем же нагрузкам, а если и изменяют их, то только в сторону увеличения – еще интенсивнее, еще объемнее.

Самыми распространенными причинами жалоб являются резкое увеличение тренировочных нагрузок и переход с грунтовых трасс на асфальт для подготовки к каким-то конкретным соревнованиям. При этом не имеет значения, собирается ли новичок после двадцатилетнего отсутствия физической активности сразу начать бегать три раза в неделю по 40 минут или профессиональный бегун, готовящийся к Олимпийским играм, намерен повысить пробегаемую за неделю дистанцию со 150 до 220 километров. Эффект будет примерно таким же. Резкое повышение нагрузки иногда может привести к желаемому результату, но чаще приводит к врачу. В беговых травмах нет ничего загадочного. Они, как правило, имеют логическое объяснение.

В 90-е годы, на пике своей спортивной карьеры, Штеффен Бранд соперничал с победителем Олимпийских игр Дитером Бауманом не только на беговой дорожке. Они еще мерились своими ахилловыми сухожилиями: у кого где сильнее болит, кому что порекомендовал врач. В какой-то момент Бауман сказал, что с него хватит и он намерен сделать перерыв, пока боли не пройдут, пусть даже для этого потребуется несколько месяцев. «На меня произвело сильное впечатление то, что профессиональный спортсмен, олимпийский чемпион с таким спокойствием готов взять паузу», – сказал Бранд. Сам же он пошел другим путем, более обычным для спорта высоких достижений: довести тренировки до грани возможного, загрузить себя под завязку бегом в воде и ездой на велосипеде, а в промежутках продолжать бегать, несмотря на боль. «В этом, конечно, не было ничего хорошего, но мне было безразлично. Я знал, что хоть и поболит, но не порвется». Штеффен видел в этом свой единственный шанс выиграть чемпионат мира или олимпийскую медаль, потому что через пару лет ему стукнет тридцать и карьера закончится. Все можно вытерпеть. Разумеется, принимая у себя бегунов-любителей, он не советует им идти таким путем. Для них у него припасена другая рекомендация: не ограничиваться только бегом.

Если человек пробегает много километров, то на одни мышцы создается чрезмерная нагрузка, а другие деградируют. «Мне часто приходится констатировать у бегунов нарушение осей стабильности в туловище и ногах». Необходимо укреплять все тело за счет упражнений на растяжку, равновесие, координацию, а также силовых и прыжковых тренировок. «В конечном счете такая сбалансированная нагрузка сделает их не просто здоровее, но и позволит быстрее бегать даже при уменьшении количества преодолеваемых на тренировках километров».

В теории большинство бегунов сегодня знают, что исключительно беговая подготовка – это не самый лучший способ в плане поддержания здоровья и повышения результатов. Но я подозреваю, что на практике они ведут себя так же, как я. Лучше добавить к ежедневной дистанции еще пару километров, чем заняться общеукрепляющими упражнениями. И, вопреки всяким доводам разума, они еще и гордятся своим упрямством.

С нейтральной точки зрения можно только поражаться продуманности организма, в котором одна крошечная неисправность может обездвижить все тело. Но в субъективном восприятии это громадное свинство, что из-за какой-то фасции, о которой я до этого никогда не слышал, приходится хромать. Я не принадлежу к тем людям, которые при возникновении малейших болей начинают искать в интернете объяснения и методы лечения. Все эти плохо информированные псевдосоветчики только создают ненужную тревогу. Впрочем, ладно, бывает, что в виде исключения я тоже заглядываю в интернет.

Я ввожу в поисковую систему слова: «Подошвенная часть стопы, бег, повреждения».

Поиск дает 22 100 результатов. С первого же взгляда становится ясно, что со мной.

Воспаление подошвенной фасции стопы.

«Первым признаком служит боль по утрам на первых же шагах при вставании с кровати, когда стопа еще не приобрела должную гибкость, – читаю я на сайте Runner's World. В самую точку! – Порой боль бывает настолько сильной, что о беге приходится забыть на несколько недель, а то и месяцев». Что? Несколько месяцев без бега? Это невозможно!

В качестве уступки подошвенной фасции я решаю воздержаться от бега на одну неделю.