Текст книги "Шифрованный счёт"

Рядом Гюнтер закричал:

– Не убивайте нас!

Сержант повёл автоматом, сейчас Карл видел только чёрное дуло – оно увеличивалось и напоминало жерло орудия.

И вдруг – нет чёрной бездны, сержант, опустив автомат, поворачивается к ним боком…

Что там, на краю обочины? Почему опять появился капитан и рядом с ним Леребур?

Уже убедившись, что пришло спасение, Карл никак не мог избавиться от чувства, что у него на груди обожжена кожа…

– Я должен принести вам свои извинения, – сказал капитан, пока их развязывали, но Карл плохо понимал его, апатия не отпускала, и под сердцем жгло.

– Дайте ему воды… – заметил состояние Карла Жорж Леребур.

К его губам приложили баклажку, он машинально глотнул, виски обожгло горло, но сразу стало легче – закашлялся, слезы выступили на глазах, но боль под сердцем утихла, вернулась способность слышать и видеть.

Гюнтер стоял рядом, опершись о дерево. Ему тоже дали глотнуть виски, он отпил чуть ли не половину баклажки. Поднял кулаки, что-то хотел сказать, но, так и не произнеся ни одного слова, сел на траву.

– Вас заподозрили в шпионаже в пользу бунтовщиков, – объяснил Леребур.

Гюнтер зло плюнул.

– Я же объяснял ему, что у нас письмо!

– Ну… ну… – примирительно проворчал Жорж. – К счастью, меня догнал грузовик, и я разжился парой галлонов бензина.

– А если бы не было грузовика? – не сдавался Гюнтер.

– Пили бы вы сейчас шнапс на том свете! – засмеялся сержант. – Но здесь по-другому нельзя.

– Если бы вы знали местные условия… – подтвердил капитан. – Хотите ещё? – протянул Карлу свою баклажку.

Тот отрицательно покачал головой. Его тошнило.

– Поехали… – предложил Карл. Эта поляна, где они чуть не остались навечно, вызывала беспокойство и даже раздражение.

– Да, поехали, – согласился Леребур. – Тем более, что осталось нам… Полковник здесь, в городе.

– Вот и хорошо! – обрадовался Гюнтер. – Конец нашим блужданиям.

Он хлопнул Карла по плечу, но тот не разделял его энтузиазма. Как-то было все равно: полковник так полковник, есть – пусть будет, нет, то и не надо…

В голове шумело, лицо капитана расплывалось. Знал: эта чёрная точка, что разрасталась в жерло, теперь будет сниться ему и сны эти будут кошмарны…

– Моя профессия убивать, и я не стыжусь её! – так начал пресс-конференцию полковник Людвиг Пфердменгес.

Они сидели на веранде большого одноэтажного дома, где расположился штаб батальона «Леопард». Только что полковнику доложили, что карательная экспедиция против бунтовщиков-партизан, засевших на западном берегу большого озера, завершилась успешно, и он пребывал в том благодушном настроении, когда все кажется лучше, чем на самом деле, и поэтому тебя тянет на откровенность, язык развязывается, и начинаешь рассказывать то, что при других обстоятельствах сам вспоминаешь неохотно.

– Да, господа, я не стыжусь. Ибо какая же другая обязанность может быть у солдата, тем более здесь, где дикость и первобытные обычаи? Не убьёшь ты – убьют тебя, поэтому мы и стараемся убивать как можно больше. Левая пресса – иногда я читаю эти красные листки, господа, – кричит о нашей жестокости, о том, что партизаны ведут справедливую борьбу за права туземцев. Время, господа, покончить с пустой болтовнёй. Все это выдумки коммунистов, я убеждён в этом. С нашей точки зрения, с точки зрения солдат моего батальона «Леопард», война, которую мы ведём против черномазых партизан, справедлива, мы защищаем свои интересы и интересы состоятельных, а значит, самых культурных и самых прогрессивных сил страны. А кто не разделяет эти взгляды, пусть катится ко всем чертям! И мы с удовольствием поможем ему быстрее добраться туда!

Полковник расстегнул пуговицу на рубашке и выпил полстакана газированной воды. Далее продолжал сдержаннее:

– В своё время меня причислили к эсэсовским преступникам, и я должен был эмигрировать в эти паршивые джунгли. За что, спрашиваю вас? Меня – к преступникам? Я командовал полком, потом дивизией СС, мы воевали как могли, ну, уничтожали партизан в России, но и они уничтожали нас. Война шла без правил! Опыт русской кампании научил меня, сейчас мы используем его: лучше убить десяток партизан, чем оставить одного раненого. Потому что и раненые кусаются.

– А что вы им дадите, если победите? Ваша позитивная программа? – спросил Леребур.

– Пусть с программами выступают другие, – отмахнулся Пфердменгес. – Момбе или кто другой. Они мастера затуманивать головы, их профессия – болтать, а наша – устанавливать твёрдую власть. Моя программа очень простая: негры должны работать.

Полковник остановился, глотнул воды и продолжал дальше с нажимом:

– Заставляя негров работать, мы делаем великое, благородное дело прежде всего для них самих, для развития нации, господа, если хотите. Мы совершаем великую цивилизаторскую миссию, пробуждаем, я убеждён в этом, Чёрную Африку от вековой спячки.

– У вас есть плантации в этой стране? – спросил полковника Гюнтер.

– Наивный вопрос, – засмеялся полковник. – Эти джунгли и саванны оказались не такими уж и дикими. Плантации кофе, хлопка, масличных пальм… При умелом землепользовании это даёт неплохой доход. У меня есть управляющие и надсмотрщики.

Этот самоуверенный убийца давно уже надоел Карлу. Вспоминал чёрный ствол автомата, наведённый на него, и злоба душила его.

Наверно, у полковника давно уже атрофировались все человеческие чувства, и он ничем не отличался от горилл, живущих в здешних лесах, даже хуже – горилла убивает, защищаясь, а этот подвёл под убийства филосовскую базу: никогда ещё Карл не слыхал такого откровенно оголтелого цинизма. Переглянулся с Гюнтером. Видно, тот ощущал то же самое и понял Карла, так как встал, положив конец беседе.

– Я отвлеку внимание француза, – прошептал Карлу на ухо, – а ты поговори с полковником Пфердменгесом.

Карл смотрел на Пфердменгеса. Почему-то вспомнил отца Людвига. Нет, кузены совсем непохожи – жизнь в джунглях и военные невзгоды закалили полковника: подтянутый, загорелый и живой, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет. У монаха, правда, глаза поумнее, а у этого мутные, воловьи.

Гюнтер потянул Леребура к бутылкам в соседнюю комнату. Карл задержал Пфердменгеса.

– Минутку, полковник, два слова…

Пфердменгес остановился, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, и посмотрел недовольно. Карл подошёл к нему вплотную.

– Видели ли вы чёрный тюльпан?

У полковника забегали глаза.

– Вас послали ко мне?

– Да.

– Кто?

– Я не имею права разглашать тайну. Вам необходимо назвать две цифры и не расспрашивать меня ни о чем.

– Эх… – вздохнул Пфердменгес не то с сожалением, не то облегчённо. – Прошли те времена, когда я не расспрашивал…

Карл сказал твёрдо:

– Но вы обязаны сделать это.

– Я сам знаю, в чем заключаются мои обязанности, – огрызнулся Пфердменгес. – Лично я не имею намерения возвращаться в фатерлянд. Мне и здесь неплохо. Мой рейх – моя хлопковая плантация, я завоевал её сам, а рейх обещал мне имение на Украине, но где оно? Рейх, юноша, ещё не расплатился со мной, и я считаю, будет справедливо рассчитаться сейчас. Из той суммы, которую вы получите… Сколько лежит на шифрованном счёту? И где?

Карл неуверенно пожал плечами.

– Ну хорошо, – не настаивал полковник, – меня это интересует мало, но… – задумался, не сводя внимательного взгляда с Карла. – Однако миллион – это, может быть, не так уж много? Я слыхал, что на шифрованные счета меньше десяти миллионов не клали. Десять процентов – справедливое вознаграждение. Вы мне миллион, я вам – две цифры.

– Ого, а у вас аппетит! К сожалению, я не имею права…

– А я пошлю вас к чёртовой матери со всеми вашими паролями! – Полковник помахал пальцем перед его носом. – Забыл цифры, вас это устраивает?

– Хорошо… – подумав, ответил Карл. – Но миллион вы не получите. Четыреста тысяч марок.

Глаза полковника потемнели. Шутя толкнул Карла в бок:

– Ну, парень, мы же не на базаре.

– Да, – согласился Карл, – поэтому пятьсот тысяч – моё последнее слово. И они свалятся на вас как манна небесная.

– Договорились, – пошёл на уступку Пфердменгес. – Пойдём скрепим нашу сделку.

– Цифры? – не тронулся с места Карл.

Полковник улыбнулся и подморгнул.

– Не выйдет! – помахал пальцем перед самым носом Карла. – Я поеду с вами и назову цифры только на пороге банка, чтобы мои полмиллиона не уплыли… Пароль – пожалуйста: «Хорошо весной в арденнском лесу». Тогда мы ещё не наступали в Арденнах и не бежали оттуда… Боже мой, будто вчера моя дивизия была в Арденнах. Нам бы открыть фронт, а мы попёрлись, как последние идиоты…

Карл поморщился: перспектива совместной поездки не радовала. Ещё раз попытался отвертеться:

– Мы не имеем права терять время и завтра отправляемся обратно. Я могу дать вам какие-нибудь гарантии…

– Гарантии? – засмеялся Пфердменгес. – Я знаю, что это такое, даже самые солидные гарантии и разные там джентльменские соглашения. Завтра, говорите? Это меня устраивает, послезавтра мы будем в Европе. Вам в Европу?

– Но Леребур одолжил машину у директора фирмы «Юнион миньер».

– Пусть эта старая развалина не беспокоит вас. Мои «леопарды» доставят её назад. А мы выедем на рассвете. До первого аэропорта триста километров, оттуда долетим до Найроби, а там уже линии обслуживают европейские компании. Современные реактивные лайнеры, скорость и комфорт…

Карл подумал: через два дня он увидит Аннет. Всего через два дня! Из сердца Африки, из саванн, где охотятся не на диких зверей, а на людей, в европейский город!

Черт с ним, с Пфердменгесом, не надо обращать на него внимания, можно смотреть на него, как на надоедливую муху, – не больше.

Полковник пропустил Карла вперёд: сейчас он был воплощением вежливости:

– Пожалуйста, коктейль перед ужином…

Карл вспомнил слова полковника: «Моя профессия – убивать» – и подумал, что коктейли и вежливость не сообразуются с этими словами, что последнее является ширмой, и Пфердменгес, вернувшись сюда из Европы, станет ещё более жестоким и убивать будут ещё больше, ибо за полмиллиона марок можно приобрести не одну плантацию, а имения необходимо защищать. Таким образом, он, Карл Хаген, станет хотя и не прямым, но все же виновником убийств. Содрогнулся – ко всем чертям полковника! – но Гюнтер уже протягивал Карлу фужер с коктейлем, глядя вопросительно, и он машинально кивнул, давая знать, что дело с Пфердменгесом улажено.

Йоахим Шлихтинг стоял за длинным столом, по обе стороны которого сидели его коллеги по партии.

Карл пристроился в уголке, откуда хорошо видел Шлихтинга и других руководителей нового фашистского движения в Западной Германии. Он твёрдо знал – фашистского, хотя шло заседание руководящего центра партии, которая называлась национал-демократической.

У Шлихтинга, казалось, все было удлинённое: высокий, сухой, как кипарис, человек с продолговатым лицом и руками шимпанзе, которые, казалось, свисали ниже коленей. Длинный красноватый нос и подбородок, сужающийся книзу, ещё более сужали его. Он стоял, опираясь на длинный полированный стол – блестящая поверхность отражала его фигуру и, ещё удлинив, делала нереальной, словно не человек навис над столом, а изготовленный неудачником-мастером карикатурный манекен или кукла-гигант для ярморочного балагана.

– Мы переходим в наступление на всех участках, – говорил он, – конечная наша цель – иметь большинство в бундестаге и сформировать своё правительство, которое поведёт Германию новым путём.

Сегодня утром Карл позвонил Йоахиму Шлихтингу, отыскав номер телефона имения «Берта» в справочнике, и тот назначил ему свидание в центре Ганновера, в штаб-квартире наиболее перспективной, как он выразился, из немецких политических партий – НДП.

Эта встреча состоялась перед самым заседанием руководящего центра НДП. Услыхав, для чего назначил ему свидание Карл, Шлихтинг обрадовался и разволновался, даже расчувствовался. Он считал, что все уже погибло – и списки, и деньги, и пароль, – и надо же такое…

Попросил Карла побыть на заседании и затем отрекомендовал его партийным руководителям как представителя одного из зарубежных центров. Не хотел ни на секунду расставаться с ним, пока они не договорятся окончательно. Как понял Карл, Шлихтинг занимал в партии чуть ли не такое же положение, как и официальный её вождь фон Тадден, – он был мозговым центром НДП, разрабатывал её программу и направлял деятельность, а главным образом, как бывший промышленник, осуществлял связи партии с промышленными магнатами: без их финансовой поддержки на деятельности неонацистов сразу можно было поставить крест.

Карл несколько секунд наблюдал за красноречивыми жестами Шлихтинга – да, этот продумал все до конца, и его не собьёшь с избранного пути. Где-то в глубине души он знает, чем закончится их авантюра, но все же не верит в возможность позорного конца, надеется на счастливый лотерейный билет, пусть один из тысячи, но кому-то он все-таки должен выпасть! Такому наплевать, что погибнут миллионы, – лишь бы выжил он.

Но о чем продолжает говорить Шлихтинг? Карл прислушался.

– Одна из наших неотложных задач, – Шлихтинг сел, положив руки на стол: они, казалось, жили отдельно от него, сами двигались и постукивали ногтями по полированному дереву, – да, одна из неотложных наших задач заключается в укреплении союза партии с бундесвером. Наше военное бюро, господа, утверждает, что каждый четвёртый немецкий военнослужащий готов поддерживать НДП. Два генерала и пять полковников вступили в партию, это первый шаг, первый ручеёк, который, надеюсь, станет полноводной рекой. Ибо чего может достигнуть настоящий офицер при нынешнем немецком правительстве? Дослужиться до полковника, получить пенсию. Настоящему офицеру нужна война, мы начнём её, и офицеры будут стоять перед нашей штаб-квартирой в очереди за фельдмаршальскими жезлами!

– Будут стоять! – грохнул по столу кулаком один из присутствующих. – Но мы дадим их только достойным!

– Браво, Радке! – Шлихтинг зааплодировал. – Под конец, господа, я хочу проинформировать вас, что переговоры, проведённые нами с некоторыми представителями финансовой олигархии, завершились успешно. Наша касса пополнилась новыми взносами, которые позволят нам не скупиться во время выборов в ландтаги, а в перспективе и в бундестаг.

Карл вспомнил, как перед съездом Шлихтинг старался выведать у него, какая сумма лежит на шифрованном счёту, говорил, что их партия продолжает дело «третьего рейха», она законный наследник и имеет право на все деньги. Но глаза его при этом бегали и ощупывали Карла: тот понял все с самого начала, ухищрения Шлихтинга лишь смешили его, и он положил конец этим уловкам: спросив прямо:

– На какую сумму рассчитываете вы лично?

Шлихтинг не покраснел, не смутился, не оправдывался насущными интересами партии.

– Не меньше трех миллионов марок! – ответил с достоинством.

«Чем важнее фигура, тем больше аппетит», – понял Карл. Действительно, Пфердменгес запросил только миллион, а этот – втрое больше. Карл не стал торговаться со Шлихтингом. Думал: черт с ними – с Пфердменгесом, который со вчерашнего вечера засел в гостиничном ресторане, и с этим нового образца фашистом. Терпеть осталось только день: завтра они вылетят в Цюрих, он бросит им в рожу деньги, только бы никогда больше не видеть, не слышать, не встречаться…

Но сейчас, наблюдая, как прощается Шлихтинг со своими коллегами, Карл сжимал руки так, что трещали пальцы в суставах; знал, что не простит себе этого, что Шлихтинг и Пфердменгес будут сниться ему, точнее, не они, а расстрелянные негры и будущие жертвы новых немецких концлагерей, которые непременно создадут неонацисты. Они бросили бы за колючую проволоку и его, если бы узнали о мыслях Карла.

Боже мой, какая ирония судьбы: он сын коменданта одной из самых страшных фабрик смерти, сам ходил бы в полосатом халате, ожидая очереди в крематорий…

В комнате остались они одни. Шлихтинг спросил:

– Ну что, юноша, как вы относитесь к нашим идеям?

Карл понял: Шлихтинг спросил просто так, для порядка.

Ещё минуты две-три назад Карл, возможно, и бросил бы в глаза этому долговязому пройдохе все, что думал о нем, но мысли об отце потрясли его и лишили воли.

Карл что-то пробормотал, хотя Шлихтинг и не требовал от него ответа.

– Самолёт завтра в четыре, – сообщил. – Я заказал билеты.

– Пять?

– Да, кстати, зачем вам пятый?

– С нами полетит ещё девушка.

Шлихтинг не позволил себе никакой фамильярности, только взглянул исподлобья, но Карл не захотел ничего объяснять.

Аннет встречала их в аэропорту. Не виделись немного больше недели, а Карл волновался так, словно возвращался из многомесячной тропической экспедиции, и все это время не получал ни одной весточки из дома. Когда шли по площади, Аннет повисла у него на руке, заглядывала в глаза, и ямочки на её щеках двигались. Рассказывала, как ловко вела «фольксваген» по горным дорогам, совсем не боялась, хотя впервые ехала по серпантину. Она заказала им номера в недорогом отёле «Корона» – три комнаты подряд на четвёртом этаже, господин Пфердменгес может поселиться в комфортабельных номерах бельэтажа (что он, кстати, и сделал), для машины есть платная стоянка, наискосок от отеля, метров за триста.

Карл ещё не говорил с Аннет о поездке в Цюрих, но знал, что девушка захочет лететь с ним в Швейцарию, а ещё больше хотел этого он – кстати, посмотрел на часы, уже почти восемь, и Аннет заждалась его.

Шлихтинг понял его взгляд.

– Где вы остановились? Отель «Корона»? Прекрасно, нам по дороге. Сегодня я остаюсь на городской квартире, шофёр отвезёт меня, а затем вас.

У выхода Шлихтинга ждали два «ординарца» – вооружённые молодчики из охраны. Один из них сел на переднее сиденье машины. Шлихтинг поднял стекло, отделявшее заднюю часть машины, приказал в переговорную трубку:

– Домой! А затем отвезёте господина в отель «Корона».

Карл подумал, что Шлихтинг мог дать этот приказ перед тем, как поднять стекло. Правда, тогда осталась бы незамеченной переговорная трубка.

Словно отвечая на его мысли, Шлихтинг произнёс гордо:

– Мы заказали для фон Таддена и для меня два бронированных «мерседеса» с непробиваемыми шинами. Уникальные машины, фирма выпустила всего несколько таких.

Карл вжался в угол машины. Да, этот тип, если дорвётся до власти, построит себе не только бункеры. Собственно, все разговоры о чести нации, интересах народа – ширма, которой они прикрывают свои желания. Начинается с бронированного «мерседеса», а заканчивается имениями, виллами, картинными галереями. Геринг тоже хватал все подряд.

Внезапно Карл представил тушу Геринга на виселице, а рядом – Шлихтинга: толстый и тонкий, но с одинаковыми аппетитами.

Посмотрел на Шлихтинга: не снится ли ему такой конец? Хорошо было бы сегодня после окончания совещания показать им фильм о Нюрнбергском процессе.

Хотя такие не образумятся.

Когда Карл направился на розыски последнего из «тройки», Гюнтер через ресторан бросился на улицу, смешался с толпой, перебежал на противоположную сторону и, спрятавшись за газетным киоском, увидел, как Карл вышел из отеля и проследовал к стоянке такси. Слава богу, там не было ни одной машины, и Гюнтер, стараясь не попадаться другу на глаза, успел добраться до автостоянки и залезть в «фольксваген». Оттуда хорошо видел, как нетерпеливо переступал Карл с ноги на ногу. Наконец подошло такси, Гюнтер врезался в транспортный поток сразу за ним – их разделяли всего две или три машины. Таксист шёл быстро, и Гюнтеру пришлось хорошо попотеть: не зная города, трудно сразу сориентироваться, но все же Гюнтер не упустил из виду такси.

Карл вышел на Кроненштрассе и направился к стеклянной двери, у которой толпилось полтора десятка человек.

Гюнтер втиснул «фольксваген» между мышиного цвета «мерседесом» и какой-то длинной современной машиной. Увидев, что Карл исчез за стеклянной дверью, закурил и со скучающим видом подошёл к молодчикам, толпившимся на панели. Его обогнал седой высокий мужчина – молодчики расступились, один даже открыл двери.

– Штандартенфюрер Готшальк, – сказал кто-то почтительно, и Гюнтер понял, что за стеклянными дверями собираются либо бывшие эсэсовцы, либо члены какого-то землячества.

Гюнтер занял место на краю панели и, выбрав удобный момент, открыл дверцу «опеля», помогая выйти из машины человеку в хорошо сшитом костюме. За ним выпрыгнула средних лет женщина, глянула на Гюнтера, тот поклонился вежливо и прошёл с независимым видом рядом с этой парой мимо молодчиков, которые услужливо расступились.

Большой темноватый зал был заполнен на две трети – Гюнтер пристроился в последнем ряду и внимательно осмотрелся, но не заметил Карла. Почти сразу присутствующие зааплодировали – на сцену вышел какой-то человек.

– Шлихтинг, – прошептал сосед Гюнтера в волнении, – сам Йоахим Шлихтинг!

Гюнтеру показалось: сейчас Шлихтинг поднимет руку, бросит в зал «зиг!», и сотни присутствующих, как во времена «третьего рейха», заревут «хайль!» Но дело ограничилось аплодисментами и отдельными выкриками.

В это время в зале появился Карл. Он вышел из боковой узкой двери у самой сцены и сел на свободный стул в первом ряду.

Гюнтер не слушал Шлихтинга. Его всегда раздражали речи политиканов, считал их всех демагогами, мог сидеть в нескольких шагах от оратора, смотреть ему в глаза и не слушать – отключаться полностью, мог в такие минуты даже повторять роль или придумывать меткие реплики.

Гюнтер уже давно понял, что последний из «тройки» – один из неонацистских бонз. Вряд ли Карл по собственной инициативе пошёл бы на это собрание и вряд ли его пропустили бы без разрешения в помещение за узкой дверью, которую охраняют два здоровенных молодчика. Следовательно, он встретился уже с человеком, который знает две последние цифры, и завтра, самое позднее послезавтра они вернутся в Швейцарию и станут владельцами банковского счета. Это же черт знает что такое, сегодня он бедняк, нищий, а завтра может открыть собственный театр!

Шлихтинг закончил, его проводили бурными аплодисментами, он подошёл к краю сцены и подал какой-то знак (Гюнтер мог поклясться) Карлу, поскольку тот сразу подхватился и двинулся к узким дверям, которые открыл один из охранников.

Гюнтер вышел на улицу. Поспешил к себе в «фольксваген». Из стеклянных дверей стали выходить люди, наконец, появился и Карл в сопровождении Йоахима Шлихтинга. Сел вместе с ним в длинную чёрную машину.

Что ж, все встало на свои места. Йоахим Шлихтинг – последний из кальтенбруннеровской «тройки».

Сейчас Гюнтер мог ехать домой, но, вспомнив историю со «святым отцом», двинулся за роскошным чёрным лимузином.

Шлихтинг не спешил. Вскоре начались тихие фешенебельные кварталы Ганновера, и Гюнтер не боялся потерять из виду чёрный лимузин, шёл метров за сто – уже совсем стемнело, и если бы Карл даже оглянулся, все равно не узнал бы свой жёлтый «фольксваген».

Лимузин остановился возле дома за чугунной оградой, Гюнтер тоже притормозил и увидел, как из машины вышел Шлихтинг. Лимузин с Карлом двинулся в сторону центра. Попетляв немного, они неожиданно для Гюнтера вынырнули на улицу, где был их отель «Корона».

Гюнтер поставил «фольксваген» на место и поднялся лифтом на свой этаж. Карла не было в номере, и Гюнтер постучал в дверь комнаты Аннет. Никто не ответил. Гюнтер нажал на ручку, и дверь поддалась. Он переступил порог и хотел подать голос, но услышал такое, что заставило его скользнуть в тёмную прихожую и тихонько прикрыть за собой дверь.

Говорил Карл. Гюнтер чётко слышал каждое слово, стоял, держась за ручку, и смотрел на полоску света, падавшую из ярко освещённой комнаты в прихожую через узкую щель приоткрытых дверей.

– Если я возьму эти деньги, – говорил Карл, – я возненавижу себя на всю жизнь, но нельзя же существовать, не уважая самого себя! Скажи, Аннет, как мне поступить?

Аннет ответила сразу:

– Я знала, что ты придёшь к такому выводу, потому что верила в твою порядочность, милый, и мне было бы очень тяжело разочароваться.

«Милый, – скривился Гюнтер, – уже милый…»

Карл начал не совсем уверенно, словно раздумывая, но постепенно голос его креп, даже появились какие-то металлические нотки.

– Ты видела полковника Пфердменгеса? Хороший человек на первый взгляд, не так ли? Пьёт, гуляет, весёлый… Наверно, сидит сейчас в ресторане и ужинает с приятелями. Ты знаешь, зачем он приехал? Получить свои деньги – и айда назад, уничтожать чёрных! Он купит ещё плантацию и, чтобы охранять её, много оружия – он будет стрелять, вешать, рубить… И в этом помощник полковника я. Потому что я дал ему деньги, приобрёл автоматы и пули к ним!

Гюнтер представил, как дёргаются у Карла уголки губ. Что ж, по сути, Карл прав, но на земле почти каждый день кто-нибудь с кем-нибудь воюет и кто-то кого-то убивает, а Африка далеко… Стоит ли забивать себе этим голову?

– Но дело не в полковнике, – продолжал дальше Карл, – сегодня я отыскал третьего, знающего шифр. Он потребовал у меня сразу три миллиона. Потому что он умнее всех и знает, что и где можно хапануть. Я пообещал ему их, а теперь решил не отдавать, потому что это все равно, что наточить бритву врагу, который хочет тебя зарезать.

– Кто он? – спросила Аннет.

– Один из неонацистских фюреров. Я читал о них, но не обращал внимания, да и все мы часто не обращаем внимания…

– Кто все? – сердито оборвала Аннет. – Мы устраиваем демонстрации и митинги протеста, мы боремся, хотя наше правительство, к сожалению…

– Когда видишь все это собственными глазами, начинаешь думать: либо ты сумасшедший, либо сумасшедшие вокруг. Двадцать лет назад коричневые были ещё у власти, потом все клялись, что никогда не допустят возрождения фашизма, сажали эсэсовцев за решётку и ставили антифашистские фильмы, а сейчас те же эсэсовцы красуются в мундирах, а фашисты под охраной закона произносят речи и выдвигают требования, которым бы позавидовал сам Гитлер!

В комнате установилась тишина.

Гюнтер прислонился плечом к стене. Его не взволновали слова Карла, ибо в глубине души он безразлично относился и к фашистам, и к антифашистам – верил только себе и своему умению устраиваться. Думал: назвал ли Шлихтинг свои две цифры? И сколько же на счёту, если Карл пообещал ему даже три миллиона?

Три миллиона – и кому? Какому-то бывшему нацисту. А он, Гюнтер, которого чуть не расстреляли, получит только миллион. Где же справедливость?

Аннет спросила:

– Однако почему не насторожил тебя первый визит к Рудольфу Зиксу? И дядя предупреждал тебя…

– Почему же ты тогда не отговорила меня от поездки в Италию?

– Твоя правда, – вздохнула Аннет, – но мне так хотелось поехать с вами. С тобой…

– Мы сядем в машину и поедем, куда только ты захочешь, – примирительно сказал Карл. – И не будем думать ни о деньгах, ни… Но захочешь ли ты поехать со мной?

– Неужели ты действительно так думаешь, милый?

– А знаешь, кем был мой отец?

Гюнтер прикусил губы: надеясь отвернуть Аннет от Карла, он рассказал ей о Франце Ангеле, но девушка ответила ему тогда так же, как сейчас Карлу.

– Я знаю, кто ты! – Немного помолчала. – Конечно, тень отца ещё витает над тобой. Особенно когда сделаешь что-нибудь плохое.

Карл засмеялся хрипло и нервно.

– Ты на самом деле все знаешь и не отказываешься?

Гюнтер представил эту сцену в комнате и сжал кулаки.

А Карл все говорил:

– …И ничего не стоит между нами, любимая. Завтра мы полетим в Цюрих, и я переведу двадцать миллионов польскому посольству с условием, чтобы на эти деньги построили больницу. – Засмеялся. – Шлихтинг и полковник словно договорились: назовут мне цифры только на пороге банка. Тем больше разочаруются… – Карл умолк и продолжал после паузы: – Жаль Гюнтера. Но я уверен: он все поймёт и одобрит наше решение.

Гюнтер еле удержался, чтобы не ворваться в комнату. Он что, мальчишка? И какое они имеют право решать за него? Его миллион – полякам? Миллион, с которым он уже свыкся, который как бы стал его собственностью и принёс бы ему столько счастья, радостей и удовольствий?

У Гюнтера заклокотало в горле, поднял руки и чуть не закричал, как человек, которого грабят. Он не слышал, что дальше говорят в комнате, утратил самоконтроль, шагнул к двери – сейчас он ворвётся к ним, он им покажет, заставит уважать его права; в конце концов, неужели полякам не хватит девятнадцати миллионов? Что для государства миллион, который может сделать его, Гюнтера, счастливым?

Но перед кем унижаться?

Эта мысль отрезвила его, привела в чувство, и он услыхал слова Аннет:

– …Дядя остановился на Шаттегештрассе, где живёт наша родственница, и я переночую там. Завтра утром он выезжает в Гамбург и хотел бы увидеть тебя.

О, уже и Каммхубель припёрся в Ганновер – это окончательно разозлило Гюнтера. Суют нос не в свои дела, тоже философы, интеллигенция, раскудахтались: «Боже мой, как дурно пахнет от нацистских денег!» А ты не нюхай!

– Тогда поспешим, – сказал Карл.

Гюнтер осторожно вышел за дверь. Пробежал по коридору, оглянулся, заворачивая за угол, и чуть ли не скатился по лестнице.

…За столиком Пфердменгеса сидели двое мужчин. Полковник танцевал с какой-то раскрашенной девицей. Сев на место, жадно выпил шампанского, указал Гюнтеру на мужчин:

– Мои старые друзья. Этот рыжий – Ганс, а этот – бывший, хотя, правда, все мы бывшие… Курт, мой однополчанин.

– На минутку, господин Пфердменгес, – позвал его Гюнтер, – важное дело.

– Называй меня просто полковником, – небрежно похлопал его по плечу Пфердменгес. – Никаких дел, сегодня отдыхаем.

Мужчины одобрительно закивали. Гюнтер наклонился к уху Пфердменгеса, зашептал:

– Хотите потерять свои пятьсот тысяч?

Гюнтер отозвал полковника в сторону, рассказал о разговоре Карла с Аннет.

Полковник смотрел на него, не понимая. Наконец смысл сказанного дошёл до его сознания.

– Я придушу этого Карла, как щенка! – Поднял кулаки. – Никто ещё безнаказанно не обманывал Пфердменгеса!

– Вам хмель ударил в голову, – оборвал его Гюнтер. – Возможно, вы на самом деле придушите его, но ганноверская полиция уже через несколько часов раскроет вас. И вместо пятисот тысяч – тюрьма.

– Но нельзя же безнаказанно делать такие вещи! – горячился полковник.

– Есть способ увеличить вашу долю в десять раз! – не дослушал его до конца Гюнтер.

– Пять миллионов? – полковник побледнел.

– Да, пять миллионов… Сейчас мы поедем… тут недалеко… Но при условии: будете выполнять все, что я скажу!

– Согласен!

Поймали такси, и через десять минут Гюнтер нажимал кнопку звонка у калитки, ведшей к дому Йоахима Шлихтинга.

Вышел слуга в сопровождении овчарки. Издалека спросил:

– Кто?

– Полковник Пфердменгес и господин Велленберг. Очень важное и срочное дело.

Слуга скоро вернулся и загнал овчарку в помещение.

– Прошу, господин Шлихтинг ждёт вас.

Йоахим Шлихтинг стоял в центре большого холла с ковром во весь пол, и это делало его ещё более высоким – будто червяк какой-то умудрился стать на хвост и замереть. Молчал, разглядывая посетителей. Гюнтер не выдержал и начал первый: