Текст книги "Шифрованный счёт"

– Сегодня вы встречались с человеком, который выпытывал у вас две цифры шифра…

Шлихтинг наклонился немного и так застыл, как Пизанская башня. Затем проскрипел недовольно:

– Я не люблю шантажистов, господа. Если вы пришли только за этим, считайте разговор исчерпанным.

Гюнтер показал на полковника.

– Это штандартенфюрер СС Людвиг Пфердменгес. Он назовёт вам пароль, который стал известен тому человеку… Ну, тому, кто был у вас сегодня.

– Да, – заявил уверенно полковник. – «Хорошо весной в арденнском лесу». Разве вы никогда не ездили туда в эту пору года? – добавил от себя ехидно.

Шлихтинг подумал немного и спросил:

– Но почему создалась такая ситуация? Пожалуйста… – и указал на кресла в углу холла.

– Человек, с которым вы познакомились сегодня, – начал Гюнтер, – сын Франца Ангеля. Надеюсь, вам знакомо это имя?

Какая-то искра вспыхнула в прозрачных глазах Йоахима Шлихтинга.

– Конечно, знакомо, однако тот парень назвался Карлом Хагеном.

– Карл Хаген – журналист, – заявил Гюнтер. – Его отец скрывался под такой фамилией. Но дело не в этом. Просто я объясню, каким образом к Карлу Хагену попал список тех, кто знает шифр. Я помогал ему с самого начала, если хотите, господа, не без корысти, у нас разговор идёт начистоту, и я не таюсь перед вами. Карл Хаген обещал мне миллион, пятьсот тысяч полковнику. На какой сумме сошлись вы, господин Шлихтинг?

Шлихтинг втянул голову в плечи, сощурился иронично.

– Вы много себе позволяете, мой дорогой друг! – произнёс присвистывая.

Гюнтер продолжал дальше, будто и не слышал ответа:

– Все равно вы не получили бы и пфеннинга, поскольку Карл Хаген решил подарить всю сумму, лежащую на счёту, полякам на строительство больницы. Во имя искупления так называемых эсэсовских грехов. Только что я был свидетелем его разговора с одной особой, господин полковник знает её. – Вдруг сорвался чуть ли не на крик: – Им, видите ли, жалко меня, но они уверены, что я пойму этот жест и с радостью отрекусь от своей части! Никогда в жизни!

Шлихтинг спросил:

– Вы знаете первую часть шифра?

Гюнтер уже овладел собой.

– Две цифры известны полковнику, а первые две знает Карл Хаген. Он узнал их…

– У кого?

– Э, нет… – засмеялся Гюнтер. – Если вы узнаете, у кого, то исключите меня из игры.

– Сколько лежит на счёту?

– Это уже деловой разговор. Я знал, что мы придём к соглашению, – повеселел Гюнтер. – Двадцать миллионов марок.

– Двадцать! – Шлихтинг так и замер в кресле. – А он сказал мне: десять.

– И вы сошлись?..

– Какое это имеет значение? Двадцать миллионов!.. – Шлихтинг словно все ещё не верил. – Нас трое, и это выходит…

Гюнтер предостерегающе поднял руку.

– Человек, который знает первые две цифры, уверен, что эти деньги – собственность «четвёртого рейха». Карл Хаген обманул его.

Шлихтинг положил большие, как лопаты, ладони на колени. Сказал безапелляционно:

– Наша партия – вот кто создаст «четвёртый рейх!» Тот человек должен знать это. Вы явитесь к нему как представитель партии. Ну и… – задвигался в кресле, – думаю, мы и на самом деле некоторую сумму…

– Каждому по пять миллионов, – заявил Гюнтер решительно. Нам по пять и пять на счёт партии.

Это представляется справедливым, – наконец подал голос полковник. – Я за такой вариант!

Шлихтинг согласился. Было жаль отдавать десять миллионов какому-то бурбонистому штандартенфюреру и юнцу, который не представляет настоящего вкуса денег и наверняка сразу же растранжирит их. Но не мог не согласиться: каждый держал другого в руках, каждый зависел от другого.

– Хорошо, господа, договорились, – сказал решительно. – Но завтра в четыре часа мы вместе с Карлом Хагеном должны были вылететь в Цюрих. Вдруг он заподозрит, что мы сговорились за его спиной?

– Ну и что? – беспечно махнул рукой Пфердменгес. – Послать его ко всем чертям, и только.

– Не так все это просто, – поморщился Шлихтинг. – Он поднимет шум в прессе, что мне и моей партии в канун выборов ни к чему. Наконец, может предупредить или шантажировать человека, который знает первые две цифры.

Полковник встал.

– Придётся этого Карла Хагена убрать… – сказал деловито, словно речь шла о чем-то обычном, скажем, о покупке пачки сигарет.

– Может, все-таки договориться с ним? – спросил Шлихтинг.

– Пустое дело, – возразил Гюнтер. – Я знаю его!

Шлихтинг наклонился к полковнику. Спросил шёпотом:

– Ну убрать… Но как?

Пфердменгес засмеялся:

– Я знаю сто способов!

Шлихтинг ужаснулся.

– Но ведь на нас сразу падёт подозрение…

Полковник заходил по холлу, заложив руки за спину. Остановился перед Гюнтером.

– У вас есть ключи от «фольксвагена»?

Гюнтер вынул их из кармана.

– Завтра утром ни в коем случае не садитесь в машину.

– А-а… – понял все Шлихтинг. – Только бы не вышла на нас полиция.

– А мы обеспечим себе алиби. Начнём с того, что сейчас поймаем такси и твёрдо запомним его номер…

…Пфердменгес сел рядом с шофёром и всю дорогу разговаривал с ним. Рассказывал, как охотятся на львов в саванне. Расплачиваясь, спросил у водителя, который час. Тот ответил:

– А мне показалось, что нет и девяти… – А когда машина отъехала, полковник сказал поучительно: – Шофёр подтвердит, что без трех минут десять мы приехали в «Корону».

– »Фольксвагена» ещё нет на стоянке, – заметил Гюнтер. – Когда проезжали, я обратил внимание.

– Это отведёт от нас все подозрения, – хрипло засмеялся Пфердменгес. – На стоянке зафиксируют время его возвращения, когда мы уже будем в отёле и у нас будут свидетели.

– Но как?

Полковник приложил палец к губам.

– Пошли, – подтолкнул Гюнтера, – все будет в порядке.

Приятели Пфердменгеса все ещё сидели за столом. Полковник незаметно дал Гюнтеру таблетку.

– Снотворное, – объяснил. – Сейчас мы накачаем их… Предложишь Курту переночевать на диване в твоём номере. Таблетку дашь выпить вместе с вином. Утром он будет клясться, что полночи вы с ним болтали. Спустишься ко мне после двух часов ночи, только осторожно, чтобы никто не заметил. Я не закрою дверь.

…Окна номера Пфердменгеса выходили в переулок. Ночью здесь редко попадались прохожие, но все же полковник, приоткрыв окно, долго прислушивался. Наконец отважился, скользнул в окно, держась за связанные ремни от чемоданов, и Гюнтер осторожно опустил его на панель. Как было оговорено, втянул ремни и закрыл окно.

В дальнем углу комнаты посапывал на диване Ганс. Лежал, свесив волосатую ногу. Гюнтер накрыл его – о Гансе следовало позаботиться, как-никак основной свидетель. Сел рядом, прислушался. За окном тишина, ни одного прохожего. Вдруг стало страшно: а если полковника задержат на месте преступления? Отправив Пфердменгеса на улицу, он уже стал его соучастником. Это же тюрьма…

А если сейчас выскочить в окно и задержать полковника? Может, ещё удастся уговорить Карла и тот рассчитается с ним по-честному?

Пусть отдаёт остаток полякам, какое его, Гюнтера, дело? Но сейчас ни Пфердменгес, ни Шлихтинг не захотят иметь дело с Карлом: зачем им терять деньги? Да и ему, Гюнтеру, зачем терять? Есть же разница между миллионом и пятью, и нужно быть дураком, чтобы отдать своё!

Под окном коротко свистнули. Гюнтер спустил ремни и помог полковнику взобраться…

Тот зашёл в ванну, смочил полотенце и тщательно протёр подоконник. Снял туфли, вытер подмётки. Протёр и ремни.

– Необходимо предусмотреть все, – объяснил полковник, – и я не хочу давать полиции ни одного доказательства. Я заложил в «фольксваген» две мины – от него останется только воспоминание! Пистолет выбросил в канализацию… Вероятно, все…

Он выпустил Гюнтера, переоделся в пижаму и лёг с чувством человека, который имеет право на отдых после тяжёлой работы.

Гюнтер стоял за шторой и выглядывал украдкой, словно его могли заметить с улицы.

Только что в номер заглянул Карл, они поговорили о делах, затем Карл предложил поездить по городу – Гюнтер знал, что сделал это он только из вежливости, а на самом деле хотел провести утро с Аннет. И действительно, Карл не уговаривал, стоял на пороге и улыбался, наверно, не совсем искренне, поскольку скрывал от друга тайну и завтра огорчил бы его, а Гюнтер не мог отвести от него взгляда, так как смотрел на него в последний раз; ему было трудно поверить в это, машина с минами казалась плодом нездорового воображения, плохим анекдотом, детской выдумкой – не может человек не чувствовать неотвратимого, а Карлу сейчас так хорошо, впереди у него встреча с Аннет, ощущение её близости. Он уверен, ничто не помешает его встрече, верит, что так будет вечно, а жить Карлу осталось несколько минут; ему не будет больно, он даже не поймёт, что умирает, но зачем это все, стоят ли эти миллионы (будь их в десять раз больше!) жизни друга, который смотрит на тебя с любовью и откровенно симпатизирует тебе?

Если бы Карл задержался в номере хотя бы ещё минуту, Гюнтер, наверно, не выдержал бы и сказал, что ждёт его, по крайней мере, под каким-нибудь предлогом не позволил бы сесть в «фольксваген». Но Карл спешил – он уже вышел из отеля и остановился возле светофора. Ожидая зелёный свет, помахал кому-то рукой. Гюнтер посмотрел кому и… увидел Аннет.

Она шла по самому краю панели в короткой зеленой юбке, белой кофточке, тоненькая и красивая, как белая роза на зеленом стебельке. Шла и махала Карлу рукой.

Карл побежал на жёлтый свет: вынырнул из-под машины, которая чуть не задела его, взял Аннет за руку, и они направились к стоянке, к канареечному «фольксвагену», начинённому взрывчаткой.

Дрожащими руками Гюнтер потянул на себя оконную раму. Почему-то не поддавалась, а ведь он только что закрыл окно, – дёргал изо всех сил и только через несколько секунд сообразил, что надо поднять задвижку.

Когда наконец перегнулся через подоконник, сообразил, что все равно не услышат, не услышат даже те, кто значительно ближе, – по улице уже двигался утренний автомобильный поток, гудели моторы и шуршали шины, а белая роза на зеленом стебельке плыла по краешку панели, и её бережно придерживал за руку Карл.

Вот они уж делают последние шаги, сейчас повёрнут на стоянку – но, может быть, полковник ошибся и что-нибудь не сработает, бывают же подобные случаи, почему не случится такому сейчас?

Гюнтер стоял, вцепившись в оконную раму, с раскрытым ртом и выпученными глазами и вдруг закричал. Только не крик, а какой-то свист с клёкотом вырвался из его груди, он зажал рот ладонью, испугался, что кто-нибудь услышит его и посмотрит с улицы, отшатнулся в глубь комнаты, схватился за спинку стула и не сводил глаз с тех, кто уже стоял возле жёлтой машины.

Аннет обошла «фольксваген», сейчас Гюнтер не видел её, на мгновение ему стало легче – вдруг он не заметил и она отошла? Карл отомкнул дверцу, открыл противоположную, наверно, протянул руку Аннет – сам Гюнтер непременно сделал бы то же, чтобы лишний раз ощутить тепло девичьей руки и лёгкое благодарное пожатие, – они там сейчас улыбаются друг другу, – боже, зачем он вчера послушался полковника?

Карл прикрыл дверцу, и в тот же миг «фольксваген» подбросило, полыхнул огонь, и Гюнтер почувствовал, будто его больно толкнуло в грудь – выпустил спинку стула, зашатался и в изнеможении сел на пол. Прижался щекой к холодным паркетинам, от которых противно пахло мастикой, всхлипывал и дрожал в нервном возбуждении.

В двери застучали, но не было сил подняться…

– Гюнтер! – раздался голос полковника. – Откройте, Гюнтер!

Только тогда Гюнтер оторвал щеку от пола и с трудом поднялся, непослушными пальцами повернул ключ.

За спиной полковника стояла встревоженная горничная. Гюнтер почувствовал, что горничная может кое-что прочитать на его лице, сделал над собой усилие, улыбнулся и спросил:

– Что случилось? Вы стучите, словно пожар. Я был в ванной…

– Несчастье! – воскликнул Пфердменгес. Гюнтер удивился, с какой естественностью полковник разыгрывает свою роль. – Взорвался «фольксваген» Карла!

– Как взорвался? – Гюнтер изобразил удивление. – Когда взорвался? А где Карл?

– Вы ничего не слышали? – удивилась горничная. – Я думала, что в окнах повылетают стекла.

– Я был в ванной… Карл только что заходил ко мне… Он куда-то собирался… Подождите, вы ничего не напутали?

– Я завтракал, когда услышал взрыв, – объяснил Пфердменгес. – Выбежал на улицу – возле стоянки толпа… Бегут полицейские… Я – туда и увидел изуродованный «фольксваген» Карла. Ну, дым, огонь, служитель тащит огнетушитель… По-моему, в машине кто-то был…

Гюнтер закрыл лицо руками.

– Карл… Карл…

…Стоянку уже окружили полицейские. Гюнтер протиснулся к инспектору. Сказал встревоженно:

– На этом «фольксвагене» мы прибыли из Швейцарии. Что случилось? И что с Карлом?

– Вы хотите сказать, что знаете владельца этой машины?

Инспектор ощупал Гюнтера внимательным взглядом.

– Да, мы вместе приехали из Швейцарии.

Инспектор подтолкнул его к брезенту, которым было прикрыто что-то, поднял край. Гюнтер знал, кого ему покажут, и готовился к этому, но то, что увидел, заставило его отшатнуться и заслонить лицо руками.

– Они… – У Гюнтера вытянулось лицо, глаза налились кровью. Почему ему показали это?

– Кто они? – уже дважды спрашивал инспектор.

Гюнтер смотрел, моргал глазами, и ноги у него подкашивались. Наконец понял, что требует полицейский.

– Карл Хаген, – с усилием выдавил. – Швейцарский журналист. Карл Хаген из Берна.

– А женщина?

– Аннет Каммхубель… студентка… Франкфуртский университет…

– Жили в «Короне»?

– Да.

– Пройдёмте с нами.

Они вышли за цепь полицейских и сразу попали под перекрёстный огонь репортёров. Гюнтер шёл, опустив голову, и старался не слушать их вопросов. Думал: хорошо, что старый Каммхубель уехал в Гамбург. Пока полиция выйдет на учителя и все поймёт, он успеет побывать у Рудольфа Зикса и вытянет у него две цифры. О Шлихтинге никто ничего не знает. Карл не назвал его имени ни Каммхубелю, ни Аннет, следовательно, тайна шифра известна только троим, а все остальное не должно волновать Гюнтера. В полиции нет основания задерживать его – завтра он съездит в Заген, затем сразу вернётся в Швейцарию, куда прибудут Шлихтинг и Пфердменгес. Все продумано, все идёт по плану: главное – спокойствие, не выдать себя ни словом, ни жестом. Карл Хаген был другом Гюнтера Велленберга, его трагическая гибель не могла не потрясти друга – вот линия поведения…

Гюнтер уже вошёл в роль, ему и на самом деле стало жаль Карла и Аннет, он любил их и мог сейчас поклясться в этом – белая роза на зеленом стебельке… Но почему вдруг задрожали мышцы на обожжённом лице Карла? Неужели он подмигивает?

Это видение было таким зримым и реальным, что Гюнтер невольно схватил инспектора за плечо, смотрел расширенными от страха глазами и бормотал что-то невразумительное. Тот понимаюше пожал ему руку.

– Все бывает, – попробовал успокоить. – Но вы ведь мужчина, держитесь!

Вместе с портье они поднялись на лифте на четвёртый этаж, где их уже ждали вездесущие репортёры. Инспектор приказал освободить коридор, и только после этого портье открыл дверь номера Карла.

Возле шкафа стоял открытый, но уже упакованный чемодан. Кровать была аккуратно застелена. На вешалке – плащ, несколько газет на журнальном столике под торшером, рядом начатая коробка конфет и недопитая бутылка вина.

Инспектор посмотрел на все это, распорядился снять отпечатки пальцев. Спросил Гюнтера:

– Когда вы собирались уезжать?

– Сегодня.

– Так я и думал, – показал на чемодан. – Ваш спутник был аккуратным человеком. Когда вы видели его в последний раз?

Гюнтер посмотрел на часы.

– Минут двадцать пять – тридцать назад. Он заходил ко мне.

Инспектор остановился перед Гюнтером. Спросил небрежно, но смотрел внимательно.

– О чем вы говорили?

– Ну… о делах… об отъезде… Потом он предложил проехать по городу.

– И вы отказались? Почему? Наверно, раньше вы не оставляли его?

Гюнтер ответил спокойно:

– Бывают разные ситуации. Сегодня я почувствовал, что третий – лишний…

Инспектор кивнул.

– Фрейлейн Каммхубель? Давно они познакомились? Где?

Гюнтер знал, что врать нельзя – все равно узнают.

– Дней десять назад. В Загене. У нас были дела в городе, а она приезжала туда к родственникам.

Инспектор стал рассматривать вещи в чемодане. Казалось, он совсем потерял интерес к Гюнтеру. Даже спросил не оборачиваясь:

– А вчера? Когда вы вернулись вчера вечером? Были вместе с Хагеном?

Гюнтер понял, что полиция уже поинтересовалась у служителя на стоянке, когда Карл поставил машину.

– Нет, – ответил. – Карл ездил куда-то вместе с Аннет. А мы с полковником Пфердменгесом гуляли по городу. Полковник развлекался в ресторане, но у него заболела голова и он решил проветриться. Мы взяли такси, поездили, затем вернулись и опять сидели в ресторане, в «Короне». Погодите, когда же мы приехали? По-моему, около десяти. Но точнее вам могут сказать приятели полковника. Мы вместе ужинали, правда, мягко говоря, они выпили лишнего и ночевали у нас. Один у меня на диване, второй – у полковника.

– Как их фамилии?

– Не знаю, спросите у полковника. У меня ночевал Курт.

– И когда он ушёл?

– С час назад. Жаловался, что опоздал на работу.

Очевидно, инспектор остался доволен объяснениями, так как спросил:

– Как вы думаете, кто мог это сделать?

– Что? – прикинулся недогадливым Гюнтер.

– Диверсию против вашего друга. Возможно, и против вас. Ведь вы могли сесть в машину вместе…

– Счастливый случай, что я остался жив! – Гюнтер опустился в кресло возле журнального столика. Для чего-то переложил с места на место газеты. Сейчас самое время подбросить полиции версию, которую они разработали вчера вечером, ожидая такси. Правда, инспектор может отнестись к ней скептически, но если узнают журналисты… Предмет для разговоров по крайней мере на неделю!

Сказал, будто раздумывая и взвешивая:

– Видите, дело такое… Мы с Карлом Хагеном и полковником Пфердменгесом только что вернулись из Африки. Вокруг африканских событий ходит столько слухов… Мы хотели обрисовать объективную картину, встречались с партизанами и были в войсках, поддерживающих порядок. И пришли к выводу, что слухи о зверствах так называемых карателей – обыкновеннейшая выдумка. Саванну заливают кровью бунтовщиков, если бы увидели, инспектор, изуродованные трупы… – Задохнулся, будто и на самом деле трудно было продолжать, глотнул воды. – Думаю, красные, узнав о наших намерениях – а мы приехали в Европу с полковником Пфердменгесом, чтобы раскрыть зверства колониальных бунтовщиков, – устроили эту диверсию…

– Ого! – Инспектор оценил версию. – Дело приобретает интересный оборот. – Остановился в центре комнаты. – Здесь все… Сейчас осмотрим ванну, а затем придётся заглянуть в ваш номер.

– Пожалуйста.

Инспектор вышел. Гюнтер самодовольно усмехнулся, он, кажется, обвёл вокруг пальца этого полицейского болвана. Потянулся к графину. Наливая воду, обратил внимание на газету, что лежала рядом. Что-то заинтересовало его в ней, ещё не знал, что именно, но встревожился и чуть не пролил воду из стакана. Сделал глоток, ища те слова в газете, и нашёл сразу – прочитал только первые строчки и закрыл глаза: так, с закрытыми глазами, допил воду, не мог поверить, хотя знал, что это не галлюцинация…

Прочитал ещё раз – как хорошо, что инспектор вышел из комнаты. Гюнтер наверняка выдал бы себя. Развернул газету, так и есть – загенский листок, его привёз Каммхубель и вчера отдал Карлу. Почему же тот не сказал ему? Это бы спасло жизнь Карлу и Аннет…

Прочитал ещё раз:

«Вчера скоропостижно скончался известный житель нашего города, с именем которого во многом связано процветание Загена, доктор Рудольф Зикс…»

Гюнтер воровато посмотрел, не вернулся ли инспектор, торопливо сложил газету и спрятал в карман, словно она могла выдать его. Не было сил подняться с кресла, но это продолжалось всего несколько секунд. Увидев инспектора в дверях, встал и вытащил ключ.

– Пожалуйста… это от моего номера.

Шёл за полицейским, смотрел на его аккуратно подстриженный затылок – не было никаких мыслей и желаний, машинально отвечал на вопросы инспектора, когда тот осматривал номер.

Стоял на том же месте, что и утром, смотрел в окно – толпа уже разошлась, полицейские убрали остатки «фольксвагена». Почистят и вымоют асфальт, и завтра ничто не напомнит о сегодняшней трагедии: будет стоять какой-нибудь «ситроен» или «опель», только он, Гюнтер, запомнит на всю жизнь, потому что совесть будет мучать его.

Интересно, мелькнула внезапно мысль, а мучила бы, если б он все же заполучил пять миллионов? Наверно, не так, ибо знал бы, ради чего пожертвовал двумя жизнями, а так пусто, – все напрасно: и их поездки, и волнения, и, наконец, его измена.

Завтра он вернётся в Швейцарию, и начнётся привычная жизнь – кофе по вечерам в клубе, репетиции и спектакли, споры об искусстве… Среднее существование полунищего от искусства. Но, подумал вдруг с испугом, он уже не сможет примириться с такой жизнью, он уже почувствовал в руках деньги, много денег, он сроднился с ними, и соответственно изменились его взгляды и вкусы.Наверно, он напоминает сейчас обанкротившегося миллионера. Да, обанкротившегося, поскольку денег у него еле хватит на билет до Берна.

Гюнтер вынул платок, вытер потный лоб. Ощупал газету, вынул из кармана. Он один узнал о смерти Рудольфа Зикса, в конечном итоге, какое это имеет значение, только он знает, что группенфюрер унёс в могилу тайну шифра – Шлихтинг и Пфердменгес не догадываются ни о чем, и будет справедливо, если они финансируют его – скажем, по десять тысяч марок. Больше вряд ли дадут, но и не дать не смогут: он объяснит, что эти деньги нужны ему для подкупа одного человека, без помощи которого трудно будет войти в доверие личности, знающего первые цифры шифра.

Улыбка смягчила заострённые черты лица Гюнтера: двадцать тысяч не так уж плохо, конечно, не миллион и не пять, но все-таки какой-то трамплин для человека с умом. Ведь чего-чего, а ума у него хватит. Ума, настойчивости и деловой прыти.

Улыбнулся ещё раз. Можно даже написать Шлихтингу и полковнику расписки, но пусть только попробуют вернуть свои жалкие двадцать тысяч! Он намекнёт, что Гюнтеру Велленбергу – люмпен-интеллигенту, терять, собственно говоря, нечего, а вот дорогим господам… Если левые газеты начнут распутывать этот клубок…

Гюнтер засмеялся. Инспектор удивлённо посмотрел на него, и парень сразу сделал постное лицо.

Потом инспектор ушёл. Гюнтер лёг на диван – захотелось спать, сон одолевал его…

Он лежал с подложенной под щеку ладонью и вдруг увидел темно-звёздное небо – такое тёмное небо и такие яркие звезды можно видеть только во сне. Звезды мерцали, и Гюнтеру было тревожно, предчувствовал: сейчас что-то случится, и не знал, что именно…

Но вдруг луч, белый и тонкий, как лезвие, прорезал звёздное небо и потерялся где-то в бесконечном просторе.

Почти одновременно в луче возникли две фигуры – они шли, взявшись за руки, словно их мог кто-то разлучить, вначале нерешительно, будто учились ходить по канату, но постепенно их шаги становились увереннее, они шли и не обращали внимания ни на звезды, ни на луч, смотрели друг на друга, и в этом безбрежном мире для них не существовало ничего, кроме них самих и их любви.

Аннет улыбалась Карлу – белая роза на зеленом стебельке – и ямочка на её щеке двигалась, а глаза излучали синий свет…

Они шли, разговаривая о чем-то, молчали, смеялись, снова разговаривали и снова молчали. И им было хорошо, потому что самое главное – найти друг друга, зная, что всегда будут радостными и пожатие руки, и улыбка, и поцелуй, и просто ненароком сказанное слово, а они знали, что так будет вечно, поскольку луч вёл их в вечность и дорога их не имела конца.