Текст книги "Остров Собачьих Надежд"

Глава 8. Хорошая новость

– Эти проклятые газетчики мне надоели пуще всего, – сказал Буран, разворачивая газету «Вечерний перелай» и размеренно, обеими лапами, бросая её на снег. Вот артисты. «Расстрел Приречного общества». Словно радость великая. Может, кому и радость, в самом деле?.. Ещё б покрупней напечатали.

Ёшка тупо посмотрел на газету. Скула его, облитая йодом, сильно болела. Несколько часов назад оттуда вытащили кусок ивовой ветки, наверно, отколотый картечью. Ёшка до сих пор чувствовал себя котом, которого только что ошарашили по хребту длинным гулким осиновым колом.

– Кого убило? – хрипло спросил он, мутно глядя на Бурана.

– «Убило» – так говорят, когда внезапно молния попадает в башку, – ядовито сказал Буран. Он вытащил из-под себя перебинтованную заднюю лапу.

– Убили, значит, – нервно сказал Ёшка. – Я что-то не пойму, что у тебя за эмоции.

– А, эмоции? Эмоция тут может быть одна: хорошо, что самому кишки не выпустили в Голубниках. Если сдыхать, так где-нибудь здесь, поближе к дому. Хоть хозяева в землю закопают.

Ёшка с раздражением плюнул и отвернулся.

– Интересно, где Рольф? – продолжал Буран тем же ядовитым тоном. – Наверно, опять налакался какой-нибудь гнилухи и теперь пьян, как мартовский кот, впервые понюхавший пробку от пузырька с валерьянкой.

– Может, его убили? – тревожно сказал Ёшка.

– Убит только Мухтар, – сказал Буран.

– Как, разве? – воскликнул Ёшка.

Буран потянул газету за край, стряхнув с неё ледяной шарик Ёшкиного плевка, и на минуту углубился в чтение.

– Убит Мухтар, – сказал он после, с новой злостью отшвыривая скрипящую от мороза газету. – Тяжело ранена в позвоночник Линда, которую псы сумели дотащить до её дома, ранены Шарик, Налёт, Тузик и Буран, то есть я.

– А я? – сказал Ёшка, показывая скулу.

– Разве ж это рана, – сказал Буран.

– Здорово, ребята, – громко и нестройно раздалось вдруг со стороны куриного лаза.

Буран и Ёшка обернулись. В огород последовательно вошли Налёт, Дик и Запой. Налёт, белый с охристыми пятнами пёс с очень чёрным носом, хромал сразу на две передние перебинтованные лапы.

– Здоровеньки, – сказал Налёт. – Дик, смотри, они уже пьяные.

– Да Ёга особенно. Готовый! – сказал Дик, маленький кучерявый пёс-болонка.

Запой – ярко-чёрный с белой грудью пёс – не сказал ничего.

– Ребята, да вы что! – воскликнул Буран, вставая. С него моментально слетел прежний язвительный тон. – Вы, наверно, точно, пьяные. Дик! Тебе-то уже пять лет. У вас головы на плечах есть? Припёрлись гурьбой! Ёшку-то мои хозяева давно знают, как и его хозяев. А вас – нет, и может быть скандал. Стрелять в вас тут, конечно, не будут, но метлой по бокам получить можете.

– Ну чего ты бузишь, ну! – Налёт шутливо надвинулся на Бурана и пихнул его в грудь, отчего тот с морозным хрустом сел на газету.

– Налёт, он не рад, что мы пришли, – сказал Дик. Глаз его не было видно из-под кучерявой серебристо-белой чёлки.

– Тогда мы уйдём, – сказал Запой. – Нам тут не рады.

Тут Ёшка с Бураном действительно ощутили исходивший от кого-то из гостей запах спиртного.

– Ребята, да что такое? – воскликнул Буран, глядя то на одного, то на другого, то на третьего.

– А правда, чего вы пришли так все сразу? – спросил Ёшка. – Сейчас полдень, и облава!

– Облава кончилась, – сказал Запой.

Глава 9. Некролог

7 января, как и несколько следующих дней, были временем всеобщего собачьего ликования. На улицах стали изредка, а потом всё чаще появляться собаки. Несколько обществ устроили шумные банкеты в кафе «Аромат». Веселье в нём достигло такой силы, что разгулявшихся псов пришлось утихомиривать спешно вызванному отряду собачьей специальной полиции ВСЕПЁСа «Шерл», но и потом кафе продолжала осаждать огромная толпа забывших всякую обычную конспирацию псов; пять собак было покалечено и убит ненароком влезший кот.

Ёшку, Налёта и Дика в эти дни можно было видеть во всех точках посёлка и окрестностей: они принимали активное участие во всех сборищах и заварушках. Рольф куда-то исчез ещё с памятного собрания в Голубниках, но Ёшке было не до него. Ёшка жил деятельной, кипучей жизнью: участвовал во всеобщей драке в Сейном лесу, в которой с обеих сторон приняло участие до 80 псов; в разгроме редакции и типографии бульварного еженедельника «Собачье утро», опубликовавшего клеветнический материал в связи с известным делом Джерри – Апсо – Тукая – Волгада, к которому Ёшка, как и кто-либо из Приречного общества, никакого даже косвенного отношения не имели – тем не менее, именно Ёшка первым ворвался в типографию, сбив с ног двух опешивших наборщиков, и опрокинул первую кассу со шрифтом; в разгоне полутораста котов, собравшихся отметить какой-то свой праздник, – от этого подвига на морде и ухе Ёшки появились две свежие глубокие царапины; в поездке более сотни собак на товарных платформах в соседний посёлок З., близ которого состоялся колоссальный пир, оплаченный местными обществами, которые и пригласили соседей отпраздновать окончание облавы, а заодно и 10-летие заключения мирного соглашения между собачьими обществами двух посёлков – вокруг оврага, в котором происходило гулянье, целый день валялись пьяные псы, из которых четверо замёрзли насмерть; и, наконец, в шумнейшем и буйнейшем праздновании 24-го дня рождения самого старого пса в посёлке Л. Аргуса Завойского.

Буран в эти дни, напротив, как обычно, не выходил за пределы своего огорода и спал как в хозяйском доме, так и в конуре-бочке. Его поведение, как во время облавы, так и после неё не менялось. Буран читал газеты, которые почтовый пёс приносил ему в 6 часов утра и в 11 вечера. О разгроме «Собачьего утра» Буран тоже узнал из газет.

– «Следует отметить беспрецедентно наглое поведение Ёги Мокроступова, известного хама, хулигана и проходимца из Приречного общества», – усмехаясь в усы, читал Буран в «Вечернем перелае». – Любимая Ёгина газета. – «Ущерб, причинённый только им одним, оценивается более чем в 800 рыков». – Ну, будет Ёга платить!

– «Среди пьяной толпы, набросившейся на мирное собрание котов, кошек и котят, отчётливо выделялись известные бандиты-рецидивисты Налёт Воелунский, Дик Захвостьев и Ёга Мокроступов. Действия последнего, ярого врага всех демократических кошачьих обществ, отличались особенной разнузданностью и агрессией», – читал Буран в «Кошачьей газете». – Бандит – это как раз то слово.

– «Из 275 псов, собравшихся в Круглом лесу, не осталось ни одного трезвого, – читал далее Буран в „Вечернем вестнике“. – Если бы люди узнали об этой вакханалии, то хватило бы четверых человек с охотничьими ружьями, чтобы перебить всех до единого: уйти никто был бы не в силах».

– «…пёс, упившийся до такой степени, что, провалившись в ручей под лёд и, будучи протащен течением на десять метров ниже, где его выловили в большой полынье на мелководье, причём он даже не очнулся, был никем иным, как Ёгой Мокроступовым, известным пьяницей, аферистом и вором-рецидивистом, позорящим имя Приречного общества и его предводителя, глубоко всеми уважаемого Бурана Кошкогонялова».

Буран перевернул страницу.

Январский солнечный день был великолепен. Мороз уменьшился, небо было в лёгкой дымке.

Метрах в 50 от себя, за уходящим вниз склоном, на котором располагались укрытые неприступно искрящимися сугробами грядки хозяйского огорода, Буран видел круто поднимающийся над узкой чёрной полоской Белой речки, которая не замерзала в самые сильные морозы благодаря своему быстрому течению, противоположный склон Белореченской поймы, покрытый чёрной паутиной кустов ракитника. Выше росли старые лиственницы – там начинался парк. Белая речка служила естественной границей между подопечными территориями Приречного и Паркового обществ, и конфликтов с Парковым обществом Буран, таким образом, никогда не имел. Оба склона соединял подвесной канатный мост, всегда мелко трясущийся под ногами людей и потрескивающий под лапами собак.

Парк вдавался узким мысом и затем быстро расширяющимся полуостровом между большой рекой и впадающей в неё Белой речкой. Устье Белой речки также просматривалось из огорода. Летом в парке было чудесно. Сейчас он был завален снегом, только по прочищенным тропинкам двигались чёрные фигурки людей и собак. Буран оторвал взгляд от парка и снова принялся за чтение «Вечернего перелая».

«ЖЕРТВЫ ОБЛАВЫ»

– крупные чёрные буквы сразу оторвали его от летних грёз.

«Согласно данным Статистического Отдела Всеобщего Собачьего Общества, за 4 дня, в которые была проведена облава, в посёлке и прилегающих деревнях было убито в общей сложности 261 и ранено 74 собаки. Кроме того, было убито 14 кошек…»

Буран бросил газету и в возбуждении, не помня себя, прошёл к бревенчатой стене дома и вернулся обратно, на вытоптанную около конуры площадку. Здесь было нечисто, на снегу тут и там краснели пятна вылитого борща, валялись кости, шерсть и консервные банки с испортившимися остатками консервов.

– Да что ж это делается, – вдруг не своим, охрипшим голосом выговорил Буран. – Так ведь всех собак убьют.

Он постоял минуту неподвижно.

«Всех не убьют, – подумал он, снова беря газету. – Но что-то делать надо. Облава не первая и не последняя. Что же делать? Что же я могу сделать? 261 пёс и собака убиты. А что делают счастливчики, оставшиеся в живых? 275 собираются в каком-то дурацком Круглом лесу, про который даже я не слышал, видать, где-то около посёлка З., что-то отмечают… трезвого ни одного. Разгромили газету – газета дрянь, конечно, но это всё равно варварство, – думал Буран, глядя на трясущийся подвесной мост. – Разогнали котов. Молодцы, нечего сказать, герои!.. А драка в Сейном лесу – это у нас тут недалеко… На дне рождения Аргуса Завойского, дьявол его задери, тоже по пьянке восьмерых покалечили. Словно сговорились с людьми, которые, в свою очередь, как ни в чём ни бывало, убивают 261 пса и собаку».

«Из 261 убитых – бездомных собак 255. Убиты 5 псов и 1 собака, имевшие хозяев. Это Полкан ЗАСКОКОВ (Сев.-Зап. объед. общ.), Арто ВЗРЫКОВ (Центр.), Восток УЗНАЕВ (Сев.-Вост. Лесное), Шарик ДВУКОГТЕВ (Зап. Бор.), Мухтар КРАПОВ (Приречн.) и Линда ПРОЛАЙСКАЯ (Приречн. общ.).»

– Как! – вскричал Буран, не веря своим глазам. – Линда – убита?! Она же всего лишь ранена. Её наши дотащили до дома. Не может быть…

Буран перевернул газету. В углу четвёртой полосы среди прочих он увидел и маленькую чёрную рамку:

Глава 10. 261

Буран не обернулся, услышав хруст снега за своей спиной. Только один пёс мог проникнуть в его огород не через куриный лаз и двор, а прямо через потайную дыру под забором, там, где росли кусты малины, – иначе Буран увидел бы его, так как сидел мордой к калитке, – и только под лапами Ёшки снег мог трещать так безалаберно.

– Ёга, – сказал он прежде, чем тот успел открыть пасть, – возьми эту газету и прочитай на первой странице, что там написано.

Буран слышал, как Ёшка (недоумённо и нарочито развинченно) взял газету. Минуту он молчал.

Буран обернулся к нему и увидел, что газета дрожит в лапах Ёшки. Ёшка смотрел на чёрную рамку в углу четвёртой полосы.

– Ёга, – сказал Буран твёрдо, – ведь погибла не только Линда. Переверни газету. Погибла 261 собака и пёс.

Буран посмотрел в глаза Ёшке. Ёшка поспешно отвернулся, но Буран успел заметить, что левый глаз у Ёшки основательно подбит, морда изрядно расцарапана и потрёпана (причём далеко не только котами, отметил Буран) и в одном месте заклеена загрязнившимся лейкопластырем.

Буран встал и вытащил из конуры пачку прочитанных газет.

– Ты был в Круглом лесу? – спросил он, глядя в упор на Ёшку.

– 261 пёс и собака убиты за четыре дня, а сотни ужираются вусмерть, грызут друг другу глотки в Сейном лесу, гоняют каких-то паршивых котов – на кой они вам сдались, дьявол вас побери! – Буран говорил всё громче и всё больше выходил из себя. – Два дня назад нас люди картечью разогнали по всей реке, убили Мухтара, одного когтя которого ты, болван, не стоишь, ранили Линду, которую потом добил собственный хозяин, убивают столько собак, чтобы увезти их к Николаевке и свалить, как мёрзлые чурки, в карьер, а тебя… Вытаскивают из-подо льда мертвецки пьяным. И всё такое. Лучше б уж ты там, подо льдом, и остался!

– Этого не было, это неправда, это был не я, – бормотал Ёшка, – это был Лай Псинский, мы с ним очень похожи…

– Да ты ври, да не мне! – Буран, совсем выйдя из себя, кричал уже так, что два кота, сидевших на мосту, испугавшись, спрыгнули с четырёхметровой высоты в глубокий снег. – К твоему сведению, я знаю всех собак в посёлке и в деревнях, и никакого Лая Псинского не существует в природе!!

– Ну, остался бы я подо льдом, было бы 262, – вдруг спокойно и решительно сказал Ёшка, вставая. Он отошёл и снова взял газету. – Что от этого изменится? Что ты орёшь? Что мы можем сделать против людей? Смешно даже. Вообще ничего. Всегда так было. Облавы всегда были, а потом всем была нужна разрядка… Чего от псов требовать-то. Всегда так было, и будет…

– Что предлагаю?.. – Буран почувствовал, что весь его гнев куда-то стремительно исчезает, и замолчал. – Что предлагаю… чёрт его знает. Я не знаю, Ёга. Но пойми, что это…

– Да ясно, ясно, – раздражённо махнул лапой Ёшка. – Виноват я кругом. Молодой ещё, глупый. Ты меня воспитываешь плохо, а родители мои умерли. Больше не будет. Только здесь действительно наврано много. Например, котов…

– Ёга, – сказал Буран, оцепенело глядя на смятые газеты, – где Рольф?

– Рольф? – Ёшка недоумённо посмотрел на Бурана. – А, правда, где же Рольф? Я его не видел… да с тех пор, с собрания в Голубниках. Все разбежались – и я его больше не видел.

– Может, его тогда тоже убили? – сказал Буран. – Ведь никто ещё не знает, что он член нашего общества. Бродячий и бродячий. Или снегом занесло где-нибудь раненого, или провалился в полынью…

– Сколько времени? – перебил его Ёшка. – Газет вечерних ещё не было? Уже есть 11 вечера?

Словно в подтверждение его слов, через забор в огород влетел свёрток газет, брошенный пробегавшим мимо почтовым псом.

– Сейчас мы прочитаем, что его убили, – сказал Буран, поднимая газеты и стряхивая с них снег. – Чёрт, как темно.

Ёшка достал из-за ошейника маленький фонарик, невесть откуда у него взявшийся и невесть как не потерянный где-нибудь в Круглом лесу, и включил его.

Буран развернул «Вечерний перелай». Даже в темноте можно было бы разглядеть большие чёрные цифры «261» на первой полосе. Весь заголовок был —

«НАС СТАЛО МЕНЬШЕ НА 261»

– Здесь перечислены все жертвы облавы, – сказал Буран, – как всегда.

Он искал глазами чью-то фамилию.

– Вот: «№10. Рем Лаев. Лайка/спаниель. 1968 – 1974. «Крестовая шестёрка».

Буран перевернул газету.

– «№261. Линда Пролайская. З/с лайка. 1972 – 1974. Приречное общество».

Он бросил газету.

– Где же Рольф? – сказал он тревожно.

Глава 11. Рольф

За два дня Ёшкиного отсутствия в снегу вокруг его будки появилось множество маленьких грязных кошачьих следов. В конуре пахло котами, валялись клочки шерсти и какая-то вонючая рыба. В другое время Ёшка непременно отправился бы через дорогу в соседний двор, где было место постоянных кошачьих посиделок, чтоб навести там шороху и разогнать обнаглевших котов по всей округе, но сейчас он молча вытащил из конуры всю кучу газет за два дня и стал их нетерпеливо трясти и разворачивать. Развитое, как у всех собак, чувство интуиции, говорило ему, что что-то есть… Было темно, но от бревенчатой стенки тускло отражался свет уличных фонарей.

– Ага, – сказал Ёшка, поднимая со снега выпавший конверт. Сердце у него ёкнуло.

Ёшка швырнул газеты в конуру. При свете фонарика он прочитал на конверте адрес:

«1064-Л., Приречное общ., Мокроступову Йогу».

Почерка Рольфа Ёшка не знал. Вместо обратного адреса на конверте стояла какая-то закорючка.

Ёшка разорвал конверт.

«Дорогой Ёша, – было написано на листке зелёной бумаги, – у меня есть идея, чрезвычайно простая и необычная. Как раньше до этого не додумались. Думаю, что лучше рассказать тебе обо всём с глазу на глаз. К сожалению, я здорово заболел, вроде воспаления лёгких, и поэтому прошу тебя пробежать пять с чем-то километров. Я думаю, ты знаешь частную лечебницу Джерри Вольерского.

7.1.74 г. Рольф».

Ёшка перевернул бумагу. Это был температурный листок.

Батарейка в фонарике, наконец, села, и фонарик потух. Ёшка бросил его в конуру.

Спустя полчаса Ёшка, утопая в снегу, шёл по полю к реке. Позади осталось пять километров стремительного бега по хорошо утрамбованной дороге. Впереди была непроглядная серая тьма, и слышался шум воды.

Наконец Ёшка добрался до обрыва. Внизу не было ничего видно, и Ёшка, испугавшись упасть, остановился. Вода, перекатываясь через камни, шумела совсем громко и близко. В этом месте были пороги, и река не замёрзла. Ёшка был здесь когда-то всего один раз. Ему вспомнилось, что вода начинается не сразу под обрывом, и там есть узкая площадка, заросшая ивняком.

Несколько минут ушло на то, чтобы изловчиться спрыгнуть. Наконец Ёшка неловко сполз вниз.

Здесь снег был утоптан. За спиной Ёшки темнел высокий противоположный берег реки, заросший глухим лесом. Ёшка раздвинул ивовые ветки и увидел чёрную крышку люка. Ему стало не по себе. В три часа ночи он находился чёрт знает где. Ёшка нашарил кнопку звонка и нажал её. Он, конечно, ничего не услышал, кроме того же грохота реки. Казалось, что он нарастает.

«Неужели там кто-то есть?» – подумал Ёшка с содроганием. Ему уже казалось, что люк ведёт в саму преисподнюю.

Прошло минут пять. Ёшка увидел, что люк открывается, и невольно отпрянул в сторону. Белая морда пса в чёрном проёме люка показалась ему чудовищем.

– Что вы хотели? – спросил пёс, глядя чёрными блестящими бусинками глаз в упор на Ёшку. Ёшка ощутил сильный застоявшийся неприятный больничный запах дезинфекции и ещё неизвестно чего и невольно сморщился, зато пришёл в себя.

– Это больница Джерри Вольерского? – спросил Ёшка, хотя прекрасно знал, что это она.

– Да что вы хотели? – сказал белый пёс.

– Мне нужно видеть Рольфа Рыкова, – сказал Ёшка.

Пёс помолчал несколько секунд, пристально вглядываясь в Ёшку.

– Кто вы? Брат? Родственник? – спросил он.

– Я Йог Мокроступов. Двоюродный брат… – сказал Ёшка. Ему казалось, что белый пёс хочет захлопнуть крышку люка перед его носом. Но люк раскрылся шире.

– Заходите, – сказал пёс. – Осторожно, лестница.

Ёшка неловко влез в люк. От сильного больничного запаха у него заболела голова. Наконец под лапами он ощутил гладкий пол, а боком – такую же гладкую стенку. Пёс захлопнул люк, и наступила кромешная тьма.

Пройдя метров десять по наклонному вниз тесному коридору, пёс открыл второй люк. Ёшка увидел неяркий розовый свет и вошёл в небольшой холл. Отсюда дальше вглубь вёл длинный и более широкий коридор, упирающийся в перпендикулярный ему. Стены и потолок были выкрашены в бледно-розовый цвет, пол устлан линолеумом. Ёшка давно не был в таком благоустроенном и удобном помещении. Здесь было очень тепло, совершенно тихо и уютно, но Ёшке всё равно было не по себе. Он с детства боялся больницы, и теперь с трудом боролся со страхом перед этим ослепительно белым псом в таком же ослепительно белом халате.

– Садитесь, – сказал пёс, указывая на мягкую низкую кушетку. Ёшка сел. Как он понял, в холле находился приёмный покой больницы. В стену были встроены застеклённые шкафы, зашторенные изнутри белыми занавесками. На столе, покрытом стеклом, стояли картотеки, стакан с градусниками, лежали какие-то незнакомые Ёшке предметы и тут же – свежий номер «Вечернего перелая» с большими цифрами «261», а на нём – нарезанные колбаса и хлеб и бутылка кефира. Ёшка вдруг ощутил неимоверный голод и отвернулся.

– Ешьте, – предложил белый пёс, – вы проделали долгий путь.

Ёшка не заставил себя долго упрашивать и опомнился только тогда, когда съел всю колбасу и хлеб и выпил весь кефир. «У него, наверно, ещё есть», – подумал он смущённо.

– Спасибо, – сказал он. – А где…

– Да-да, вы уже спрашивали про Рольфа Рыкова, – сказал пёс. – Прежде всего, я бы хотел бы знать ваши полные данные и адрес. – Пёс вытащил из-под стекла какой-то заранее приготовленный бланк. – Я знал, что кто-то придёт.

– Йог Туманович Мокроступов, – сказал Ёшка, – русско-европейская лайка.

– Это не надо, – сказал пёс. – Адрес? Общество?

– Л., Приречное общество, – сказал Ёшка. – Что вы пишете?

– Меня зовут Николь Тойтерьерский, – сказал белый пёс. – Я дежурный фельдшер. Ваш двоюродный брат Рольф Рыков получил курс первоклассной терапии. Его лечил коллектив докторов под руководством Райта Зачёсова, врача, имя которого известно далеко за пределами наших мест и которое вы, наверно, слышали.

Ёшка слышал это имя впервые. Между тем Николь извлёк из стоящего на столе ящичка историю болезни.

– А Джерри Вольерский? – зачем-то спросил Ёшка.

– Джерри находится в отъезде, – сказал Николь, – и к тому же он в последнее время не занимается непосредственно лечебной работой, а лишь научными изысканиями.

– Несмотря на усилия врачей, – сказал Николь, держа в лапах заполненный бланк, – вчера в 8 часов утра Рольф умер от скоротечной двусторонней пневмонии.

– Чего?.. – не понял Ёшка. – Он умер?

– Я искренне сочувствую вашему горю, – сказал Николь. – Прошу вас расписаться вот здесь.

И Николь протянул Ёшке бланк и ручку. Ёшка взял бланк, посмотрел и отдал обратно.

– Что это? – сказал он. – Я ничего не понимаю…

И Ёшка заплакал…

Плакал он долго, иногда подвывая, отчего Николь испуганно оглядывался на двери палат, вероятно, опасаясь разбудить больных.

– Я вам искренне сочувствую, – сказал Николь, когда Ёшка, наконец, перестал выть и только тихо всхлипывал. – Это, – опять сунул он в лапе Ёшки бланк, – счёт, по которому вам или вашему обществу следует оплатить лечение Рольфа Рыкова. 116 рык 00 рик. Были использованы новейшие лекарства…

– 7123, – сказал Ёшка.

– Что?

– 7123. Запиши. Это расчётный счёт Приречного общества в Первом Собачьем банке. А запрос пошлите председателю Приречного общества Бурану Кошкогонялову.

Из неведомых глубин Ёшкиной памяти вдруг всплыл похожий случай. Тогда он вместе с Бураном ходил в больницу, где умер отец Бурана, и он вспомнил, как всё это делается; запомнил он, оказывается, и номер счёта.

– Вы желаете… пройти к нему? – спросил Николь, аккуратно записав сообщённые Ёшкой данные.

– Да, конечно, – сказал Ёшка, и Николь повёл его в морг.

Смерть мало изменила Рольфа, только все его травмы и раны, старые и новые, словно выступили наружу. На Рольфе за три года его жизни буквально не осталось живого места. Он был худ настолько, что, казалось, никогда ничего не ел, и шерсть не лежала на нём, а словно стояла дыбом.

Николь что-то тихо говорил, но Ёшка ничего не слышал. Он смотрел на Рольфа несколько минут, после чего молча повернулся к выходу из морга.

– Подождите, – сказал Николь, передавая Ёшке конверт, – он просил передать вам вот это.

…Ёшка не заметил, как вернулся в посёлок. Когда он разбудил простуженным лаем хозяина, и тот открыл ему дверь, было уже шесть часов утра.

– …Рольф пишет, что этот остров находится в большой излучине реки, в семи километрах вверх по течению от посёлка, – сказал Буран, кладя письмо на утренние газеты. – Точней, он там начинается, этот остров. Он очень длинный, а какой протяжённости – Рольф не знает.

– Ну, Ёша, брось, – сказал он дрогнувшим голосом, посмотрев на Ёшку. – Мне тоже жалко. Что, в конце концов, теперь делать? Он и был больной, да весь побитый, израненный. Не ел почти ничего, организм очень слабый… Он всё равно долго бы не прожил. Я звонил в больницу. У него ж все внутренности были отбиты, несколько микроинсультов, онкология…

– Давай лучше подумаем над тем, что нам Рольф пишет, – сказал Буран. – Это же, будем считать, его завещание. И мы будем его исполнять. Мы должны его выполнить. Смотри, как он пишет: «Остров Собачьих Надежд»! Ёга! Ты слышишь?

– Надо его похоронить, – сказал Ёшка. В снег с его усов сбегали горючие капли.

– Ну как мы его сейчас похороним! – сказал Буран. – Земля твёрже камня. А при этой больнице есть крематорий. Сегодня я схожу туда и заплачу за кремацию. – Буран помолчал. – Цену они заломили, конечно, да…

– Сколько? – спросил Ёшка.

– Да уж дороже, чем за его лечение.

– Ну так лечили-то его один день… Куда ты побежишь, у тебя ж ревматизм, и лапа ранена, – сказал Ёшка грубым от плача голосом.

– Ничего подобного, – спустя несколько секунд сказал Буран. – Лапа зажила. Ревматизм – это ерунда.

– Вместе, в общем, побежим, – сказал Ёшка.

– А его прах мы похороним весной на Острове Собачьих Надежд, – продолжал Буран. – А? Как ты думаешь?

– Ты это правильно придумал, – сказал Ёшка спустя минуту. – Мы похороним его на Острове Собачьих Надежд.

Конец первой части