Текст книги "Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II"

«Социалистическое» крестьянство

Много слов было сказано об отечественном социализме и его пионерах. А что представлял объект их интереса – современное им крестьянское общество, в котором они увидели «прирожденного крестьянина-коммуниста», прародителя общества будущего, всеобщих справедливости, братства и любви? Вот характеристика крестьянского общества середины ХIХ века, данная историком Забелиным: «…мужики дики, ибо с детства росли среди собак, кур и прочих животных. Ни добродетели, ни порока хорошо себе не представляют, ни прав, ни обязанностей не понимают, мы еще и теперь стадо» (Забелин И. Е. Дневники. Записные книжки. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001. С. 251–252). Он же: «Страха и суеверия полон еще русский человек» (указ. соч., с. 178). Он же: «Самое слово воля понималось как худое дело» (указ. соч., с. 240), а свобода в массовом сознании понималась как «свобода пойти в кабак» (Революция и человек. М., 1996. С. 108). Во многих весях крестьяне считали, что врач не нужен им «по простоте жизни, а учитель развращает детей, отрывая от крестьянского труда» (указ. соч., с. 109).

Не менее красочную картину русского мужика оставил монархист Погодин (1826): «Взглянем на сиволапого мужика, которого вводят в рекрутское присутствие: он только взят от сохи, он смотрит на все исподлобья, – это увалень, настоящий медведь, национальный зверь наш… Удивителен русский народ, но удивителен только еще в возможности. В действительности он низок, ужасен и скотен» (Плеханов. Очерки по истории русской общественной мысли ХIХ в. С. 66–67).

В отличие от Герцена и его приверженцев, автор «Записок охотника», прочтение которых Александром II ускорило отмену крепостного права, на русского крестьянина смотрел более реалистично: «В мужике сидит прирожденный буржуй» (Овсянико-Куликовский Д. Н. Собрание сочинений. М., 1923. Т. 5. С. 22).

Содержательную характеристику русского крестьянина середины ХIХ века оставил известный поэт и образцовый хозяйственник Фет: «Нерадив русский крестьянин, равнодушен к собственному хозяйству, кроме скотины и лошади, которая у него почти член семьи: летом кормится на господских лугах и пашнях, зимой – в извозе» (Афанасий Фет. Жизнь Степановки, или лирическое хозяйство. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 102–103). Фет также констатирует, что крестьянин машинное производство на селе недолюбливал: машина требовала к себе постоянного внимания, ухода, напряжения воли, сосредоточенности, то есть трудовой дисциплины, к которой он не привык, – технику в «одну лошадиную силу» можно было всегда бросить, даже не кормить и не поить. Машину не бросишь. С «лошадиной силой» можно было работать с ленцой, «прохладно», машина же вгоняла в «пар» (указ. соч., с. 76).

Этот образ русского мужика-крестьянина середины ХIХ века к его концу и началу века ХХ на грубость и невежество не оскудел, о чем свидетельствуют очерки А. Чехова, И. Бунина, Л. Толстого и других русских писателей. Правда, более резко проявились такие черты, обусловленные развитием товарно-денежных отношений и ослаблением общинных уз, как индивидуализм и страсть к обогащению. И вот такой «скотоподобный буржуй» должен был стать фасадом и содержанием русского социализма.

Партия социалистов-революционеров

Разгром «Народной воли» не искоренил идей социальной революции, посеянных ею в обществе. Ее идейные сторонники в середине 90-х годов в различных городах России создают подпольные кружки, представители которых в декабре 1901 года в Берлине объявляют о создании социал-революционной партии. В мою задачу не входит повествование об организационных и программных перипетиях между съездами эсеров 1901 и 1905 годов. Акцентирую внимание только на основных программных положениях и партийной тактике первых лет существования этой партии (примерно до 1908 года). В последующие годы партия погрузилась в идейный и организационный кризис, что обусловило ее поражение в борьбе с большевиками и для излагаемой мною темы существенного интереса не представляет. Поэтому данный период истории партии эсеров я опускаю.

Эсеры, как и народники, были привержены вере в особый путь России к социализму. С их точки зрения, в аграрной стране, сохранившей общинные традиции, социализм должен был произрастать раньше всего в деревне. Отсюда пристальное внимание эсеров к крестьянству. Хотя, в отличие от народников, они в крестьянах уже не видели социалистов по природе, но полагали, что «общинно-кооперативный» мир деревни способствует формированию у крестьян идей аграрного социализма. Важнейшими предпосылками утверждения социализма являлись политические свободы и демократия, а в сфере экономики – социализация земли, которая означала отмену частной собственности на землю, превращение ее в общенародное достояние без права купли-продажи и передачу ее в центральные и местные органы самоуправления. Пользование землей должно быть «уравнительно-трудовым». В конечном итоге планировалось обобществление всего земледельческого производства через различные формы кооперации (Политические партии России. Конец ХIХ первая треть ХХ века. Энциклопедия. М.: РОСПЭН, 1996. С. 433–435).

Вот такая планида ожидала крестьян в случае прихода к власти эсеров. А для утверждения таковой требовалось совсем немного – свалить самодержавный строй. И наиболее надежным средством для этого эсеры избрали ткачевскую тактику террора «как единственное средство нравственного и общественного возрождения России» (История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях. Ростов н/Д: Феникс, 1996. С. 143). Но террор оправдывал не только Ткачев. Его необходимость признавали и руководители чернопередельцев Плеханов, Засулич и Дейч в первой программе «Освобождения труда» (указ. соч., с. 122), хотя отношение к террору и раскололо «Землю и волю» на две партии. И патриарх российской социал-демократии Плеханов еще в течение длительного времени не мог отречься от него: «Помимо рабочих нет другого такого слоя, который в решительную минуту мог бы повалить и добить раненое террористами политическое чудовище. Пропаганда в рабочей среде не устранит необходимости террористической борьбы, но зато она создаст ей новые, небывалые до сих пор шансы» (указ. соч., с. 125).

Если народовольцы стремились подорвать устои государства путем уничтожения высших лиц царской администрации, особенно самого царя, то эсеры распространили террор не только до ее самых низших чинов, но и против разного рода субъектов с целью их ограбления. Начали с министра образования Боголепова (1901) и министра внутренних дел Сипягина (1902), продолжили убийством великого князя Сергея Александровича (1905) и прочими министрами, губернаторами, прокурорами, начальниками тюрем, следователями и т. д. Убивали и калечили не только высоких чинов царской администрации, но и рядовых солдат, городовых, охранников и даже не брезговали кучерами и сторожами. Так, между октябрем 1905 и концом апреля 1906 годов из 671 служащих МВД, убитых или раненых, только 13 человек занимали высокие посты (Анна Гейфман. Революционный террор в России 1894–1917. М.: КРОН-ПРЕСС, 1997. С. 59). В целом за период 1894–1917 годов жертвами терактов уголовников из партий эсеров, большевиков и прочих социалистов стали около 17 000 человек (указ. соч., с. 32). Чем не зачистка общества от «врагов народа»?! В этом аспекте поучительно творение некоего эсера-максималиста Ивана Павлова под названием «Очистка человечества», увидевшая свет в 1907 году в Москве. Согласно Павлову, человечество делится не только на этнические, но и на этические расы, и те, кто осуществляет политическую и экономическую власть, приобретают так много отрицательных черт, что их необходимо выделить в особую расу. Это раса хищников, морально ниже наших животных предков. Для морально высшей расы – деятелей революционного движения, особенно террористов – наиболее опасным в подобной ситуации было то, что отрицательные черты неизбежно передавались злодеями по наследству следующим поколениям. Большинство детей эксплуататоров и угнетателей были обречены проявлять ту же злобу, жестокость, жадность и ненасытность, что и родители. Отсюда следовало, что для спасения человечества от угрозы захвата всего мира со стороны быстро растущих сил этих морально разложившихся звероподобных дегенератов их раса должна быть полностью уничтожена (указ. соч., с. 118–119). Павлов фактически призывал к беспощадной гражданской войне против господствующего класса и его экономической администрации. Что примечательно, в своих людоедских опусах он был не одинок.

Другой эсер-максималист, Энгельгард, в это же время выступал за массовый красный террор, предлагая для ускорения прихода социализма в России уничтожить не менее 12 миллионов контрреволюционеров – дворян, владельцев промышленной собственности, банкиров, священников и пр. И эти людоедские призывы никого среди социалистов не возмутили (указ. соч., с. 119–120). А как они могли возмутить людей, в течение десятилетий воспитывавшихся на всякого рода теориях классовой резни, на призывах Белинского «ради счастья одной половины человечества уничтожить другую», на призывах Ткачева ради воцарения в России социалистического рая уничтожить всех старше 25 лет; на «Катехизисе» Нечаева и т. п.?! И совершенно неслучайно все эти человеконенавистнические посевы вскоре проросли кровавой баней гражданской войны, развязанной бандитской шайкой Ленина.

Ленинский этап в истории русского социализма

О теоретическом кредо человека, вздыбившего Россию, на протяжении более семидесяти лет ставить вопрос не приходилось. Во всей литературе, посвященной Ленину, невозможно найти и намека на искания, муки выбора молодым Лениным мировоззренческой опоры. В его биографиях четко и ясно заявлено, что хотя у него и был брат-народоволец, но он его взглядов не разделял и после казни Александра решительно заявил, что пойдет другим, революционным путем, что он явился миру революционеров как марксист. Пусть другие годами и десятилетиями примеряют на себе костюмы всевозможных философско-политических течений, а Ильичу марксизм был дан, так сказать, генетически. Вот его откровения на эту тему: «Мы стоим всецело на почве теории Маркса» (Ленин. ПСС. Т. 4. С. 182). Или: «Большевизм возник на самой прочной базе теории марксизма» (Ленин. ПСС. Т. 41. С. 7). Но среди подобных заверений о своей нерасторжимой связи с учением Маркса у Ленина есть и суждения, которые заставляют усомниться в искренности его слов о беспредельной верности марксизму. Вдумаемся, например, в такие его суждения, как: «Мы думаем, что для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка теории Маркса, ибо эта теория дает лишь общие руководящие положения» (Ленин. ПСС. Т. 4. С. 184). Не заявка ли это на национальное прочтение марксизма? Да иначе и быть не могло! О чем свидетельствуют советы Ленина приезжавшим в Женеву партийным функционерам? «Начинайте ваше знакомство с “Набата” (издававшийся Ткачевым журнал в Европе. – Б.), “Общины” (журнал под редакцией С. Нечаева. – Б.) и “Колокола”. Это будет основательно и даст вам огромные знания» (Ленин и рус. общ. – полит. мысль… С. 194). Бонч-Бруевич вспоминает, что Ленин говорил о Ткачеве как авторе, который «был ближе других к нашей точке зрения» (указ. соч., с. 194). Эта духовная близость, а точнее, полнейшая зависимость от Ткачева сквозит с каждой страницы «Что делать?» – манифеста революционной деятельности Ленина, который буквально повторяет своего духовного наставника в вопросах о роли революционной интеллигенции в обществе, необходимости создания ею партии политического переворота, внесения этой партией революционного сознания в пролетарские массы, неспособности рабочих выработать революционное сознание и т. д. Вот некоторые принципы этого ленинского манифеста, которым он был верен до конца своих дней:

• «…исключительно собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское» (Ленин. ПСС. Т. 6. С. 30);

• «…классовое политическое сознание может быть принесено рабочему только извне, то есть извне экономической борьбы» (указ. соч., с. 79);

• «…эта организация (партия революционеров. – Б.) необходимо должна быть не очень широкой и возможно более конспиративной» (указ. соч., с. 112);

• «…основной наш грех в организационном отношении – что мы своим кустарничеством уронили престиж революционера на Руси» (указ. соч., с. 127);

• «…та превосходная организация, которая была у революционеров 70-х годов и которая нам всем должна бы была служить образцом, создана… землевольцами» (указ. соч., с. 135);

• «…блестящая плеяда революционеров 70-х годов» (указ. соч., с. 25).

Революционер, по которому тоскует Ленин, – это прежде всего революционер-террорист-заговорщик эпохи 60–80-х годов ХIХ века. Вот, например, Нечаев, выразитель морали «блестящей плеяды революционеров 70-х годов»: «Нравственно все, что способствует торжеству революции» (Антонов. Революционное народ-во… С. 86). Тождественные взгляды на коммунистическую нравственность высказал спустя полвека и Ленин: «Наша нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата» (Ленин. ПСС. Т. 41. С. 309). Еще раньше подобная точка зрения, утверждающая избирательный принцип к морали и законам, восторжествовала на Первом учредительном съезде большевистской партии в 1903 году. Баталии разгорелись вокруг параграфа № 2 программы партии: «Всеобщее, равное и прямое избирательное право при выборах как в законодательное собрание, так и во все местные органы самоуправления для всех граждан и гражданок, достигших 20 лет; тайное голосование при выборах, право каждого избирателя быть избранным во все представительные учреждения» (Второй съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959. С. 180). Делегат Посадовский: «Мы не сходимся по следующему основному вопросу: нужно ли подчинить нашу будущую политику тем или другим основным демократическим принципам, признав за ними абсолютную ценность, или же все демократические принципы должны быть подчинены исключительно выгодам нашей партии? Я решительно высказываюсь за последнее. Нет ничего такого среди демократических принципов, чего мы не должны были бы подчинить выгодам нашей партии. Как партия революционеров, к своей конечной цели – социальной революции, – мы исключительно с точки зрения выгоды нашей партии должны относиться к демократическим принципам. Если то или иное требование будет невыгодно нам, мы его не будем вводить». Делегат Плеханов: «Вполне присоединяюсь к словам Посадовского… успех революции – высший закон… Гипотетически мыслим случай, когда мы, социал-демократы, высказались бы против всеобщего избирательного права… а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его (парламент. – Б.) не через два года, а если можно, то через две недели» (указ. соч., с. 181–182). В итоге параграф № 2 был принят 22 голосами против 14 (указ. соч., с. 182) – с чисто факультативным условием: если выборы будут выгодны для партии, то она их признает. Если нет – не признает. Внешне – партия за демократию, а в действительности – ее гробовщик. И это политическое лицемерие было заложено большевиками с первых дней их организационного оформления, став их визитной карточкой всех лет существования. Примечательна и реплика столпа российской социал-демократии Плеханова, засвидетельствовавшая идейную зыбкость между землевольцами и народовольцами. Забыты были все «наши разногласия» двадцатилетней давности, все филиппики против народовольческой ереси. Если интересы классовой борьбы подсказывают коноводам пролетариата пренебречь моралью и законами, уничтожить всех сомневающихся в законности и справедливости их претензий на мировой престол – они уничтожаются. О призывах Плеханова 1903 года в январе 1918 года вспомнил Ленин, и неугодное ему Учредительное собрание не просуществовало и суток, будучи разогнанным большевиками.

Заслуживает внимания и другая формула нравственности моралиста Ленина: «Коммунистическая нравственность это та… которая объединяет трудящихся против всякой эксплуатации, против всякой мелкой собственности, ибо мелкая собственность дает в руки одного класса то, что создано трудом всего общества» (Ленин. ПСС. Т. 41. С. 311). Согласно таким представлениям о нравственности, весь урожай, выращенный крестьянином на своем участке, должен быть сдан государству, ибо выращен всем обществом. Вот такая нравственность, вот такие представления о политэкономии, достойные обитателей известной чеховской палаты! Исходя из этих ленинских представлений, с крестьянином так и поступали, выгребая у него все выращенное египетским трудом, выжигая из него мелкого собственника, вековые навыки хлебороба, пока не довели его до состояния иждивенца-вырожденца.

Вступив на путь политической борьбы с самодержавием в начале 90-х годов, Ленин немало вылил на народников метафизической желчи, хотя, как показала его дальнейшая революционная практика, он никогда не покидал их исходных теоретических позиций. И начатая им в середине 90-х годов деятельность по организации социал-демократического движения в России вскоре совершенно естественно облеклась в народовольческую оболочку. Лавров, патриарх народнической мысли, внесший немалую лепту в формирование народовольцев-террористов и пристально наблюдавший с далекого Запада за ходом революционного движения в России, прозорливо подметил еще в 1895 году подобную метаморфозу: «Социализм, как осознанная рабочими классовая борьба труда с капиталом, есть основное историческое явление нашего времени… торжество социализма, его победа может быть делом лишь самих рабочих… в условиях абсолютизма необходимо объединение всех революционных сил, и в этом случае социал-демократы фактически примут программу своих противников, народовольцев, как бы они себя ни называли. Разница во взглядах на общину, на судьбы капитализма в России, на экономический материализм суть частности» (Исторические записки. № 110. М.: Наука, 1984. С. 226). Такое вскоре и произошло в России с двумя крупнейшими политическими партиями – социал-демократами (большевиками) и эсерами. И Ленин, выросший в условиях полукрепостной России, среди нищеты и социальной забитости основной массы населения – крестьян, среди культурного и – шире – социального убожества российской глубинки, среди засилья азиатчины, социально-структурной аморфности российского общества последней трети ХIХ века, не мог ассимилировать марксизм, не придав ему национальной окраски, не пропитав его соками национальной почвы. Почва же была богато унавожена теориями Ткачева, Лаврова и других народников. На рубеже ХIХ и ХХ веков в России остро стоял земельный вопрос. И как решать вопрос обуздания крестьянской стихии в момент социалистического переворота и ее приручения к новым условиям жизни, Ленин находит у «кающегося» дворянина Лаврова, который ответил на него еще в 1884 году: «Там же, где участковое, подворное землевладение или мелкое фермерство не позволяют надеяться на привлечение этих сил в значительной мере в социалистический лагерь, где на крестьянство приходится смотреть как на один из самых сильных оплотов монопольной собственности и как на вероятных врагов в минуту взрыва, социалистам приходится стремиться опять-таки путем личной пропаганды к дезорганизации этой силы, которая может им быть опасной. Привлекая в свой лагерь как членов, им сочувствующих, отдельные личности и группы из среды крестьянства, социалисты сделают противодействие его как класса менее опасным и будут иметь возможность парализовать это противодействие в минуту решающей битвы. Эти отдельные личности и группы крестьян, привлеченные заранее социалистической пропагандой, организуют в минуту образования нового строя модельные формы коллективного сельского хозяйства (колхозы, товарищества по совместной обработке земли и пр. – Б.), которые позволят городскому фабричному социализму временно не бороться с остатками монопольной поземельной собственности в руках мелких фермеров и крестьян-землевладельцев, в то же время, не отрекаясь ни на минуту от задачи социализма, устранить всю монопольную собственность. Переход земель государственных и всех крупных землевладельцев в коллективную обработку крестьянства, приставшего к социалистическому движению, отмена ипотек и долговых обязательств, обременяющих мелкие хозяйства, может значительно ослабить сопротивление крестьянства победе социальной революции, если не будет в состоянии вовсе устранить его в первую минуту. Но если будет борьба, социалисты не могут и не должны пугаться ее случайностей, и торжество переворота должно быть достигнуто ценою хотя бы самых тяжелых страданий» (Лавров. Философия и социология… Т. 2. С. 463–464). Если коротко, то смысл этой лавровской тирады таков: чтобы крестьянство не вмешивалось в ход политического переворота, совершаемого заговорщиками-социалистами в столице и других городах России, бросьте ему кость – землю, и пока оно грызется вокруг нее – захватывайте власть. Эту идею Ленин широко использовал как для привлечения крестьянских и солдатских (тех же крестьян) масс на свою сторону в период борьбы с Временным правительством (в лозунге «Земля – крестьянам!»), так и в течение всей гражданской бойни (в зависимости от складывающейся конъюнктуры на ее фронтах и в республике в целом), вплоть до отмены продразверстки в 1921 году. Но я несколько забежал вперед, вернемся в эпоху юного Ильича, к его социальному окружению, что позволит нам полнее выяснить генез его мировоззренческих установок.

В 1889–1893 годах Ленин жил близ Самары, рядом с общиной народников, с которыми часто общался и вел продолжительные дискуссии. С деятельностью народников он мог хорошо познакомиться в середине 80-х годов и через домашнего врача семьи Ульяновых Кадьяна, проходившего в 70-х годах по «делу ста девяноста трех» и отбывавшего ссылку в Симбирске (Ульянова М. И. О В. Ленине и семье Ульяновых. М.: Политиздат, 1989. С. 227). Да и сам Александр был источником определенных сведений об этом политическом течении. Поэтому совершенно неслучайно в решении важнейших общественных проблем России Ленин выступает с народнических позиций, что свидетельствует о том, кем были его подлинные духовные учителя. Так, Ленин неоднократно проявляет свойственную народникам «заботу» о крестьянской общине: «Общину, как демократическую организацию местного управления, как товарищеский или соседский союз, мы безусловно будем защищать от всякого посягательства бюрократии» (Ленин. ПСС. Т. 6. С. 344). И это сказано в 1902 году, после сорока лет отмены крепостного права, когда в российской деревне четко выкристаллизовалась тенденция развития хуторского хозяйства, частнособственническая тенденция, свидетельствовавшая о все более интенсивном втягивании послереформенного села в орбиту товарных отношений. Сказано после известного заявления Михайловского в 90-х годах, творчество которого было хорошо известно Ленину: «Обойдите всю Россию, спросите миллионы производителей… и вы убедитесь, что их хозяйственный идеал есть именно экономическая самостоятельность» (Михайловский Н. К. Сочинения. Т. VII. С. 922). И здесь на авансцене отечественной истории появляется дворянин Ульянов-Ленин, который в угоду своей утопической схеме начинает спасать разваливающуюся, спеленутую средневековыми пережитками полукрепостническую общину, то есть консервировать средневековую отсталость. Разумеется, в словесно либеральном антураже: отменой круговой поруки, свободой передвижения крестьян, свободой распоряжения землей и т. д. (Ленин. ПСС. Т. 6. С. 344). Как в условиях всеобщей капитализации, купли-продажи всего и вся, смены субъектов собственности, то есть отсутствия стабильности связей между собственниками-крестьянами (да и крестьяне ли будут собственниками земли в этих условиях?) можно сохранить общину?

В чем видит Ленин предрасположенность крестьянских масс России к социализму? В том, что русский крестьянин «даже и на сотую долю не “увязил коготок” в том участии собственности, которое делает из буржуазии половинчатого противника, а зачастую и союзника феодалов» (Ленин. ПСС. Т. 6. С. 344). Трудно объяснить, как автор «Капитализма в России» мог прийти к такому умозаключению, идущему вразрез с выводами собственного исследования. Если подобные реверансы Ленина в сторону крестьянина не носили сугубо конъюнктурного характера, что исключить нельзя, то остается лишь констатировать, что романтический образ крестьянина-социалиста, навеянный ему народниками, настолько глубоко внедрился в его сознание, что поколебать этот образ не могли никакие реалии. Как не могли факты действительности поколебать религиозную веру Чернышевского, глубоко перепахавшего Ленина (Ленин В. И. О литературе и искусстве. М., 1967. С. 652–655), в крестьянскую общину: «Потому-то и отвратительно нам слышать рассуждения отсталых экономистов о том, как дурное состояние нашего земледелия может быть исправлено… уничтожением общинного земледелия и введением на его основе частной поземельной собственности. Не потому отвратительно слышать нам эти тупоумные, суеверные рассуждения, что мы – приверженцы общинного землевладения: нет, все равно мы негодовали бы на них и тогда, когда бы думали, что частная поземельная собственность лучше общинного владения» (Чернышевский Н. Г. ПСС. Т. 5. С. 710). Рассуждения по принципу: хоть разутая и раздетая, но нравится мне община – и баста! Не так ли рассуждали рьяные защитники колхозов, совхозов и кондового советского социализма в течение десятилетий? Хотя производительность колхозно-совхозного труда была ниже, например, чем у американских фермеров, в 4–5 раз!

В ретроградных попытках Ильича сохранить сельскую общину объективно проглядывает потаенная мечта российского крепостника вернуть утраченную власть над крестьянскими душами, что соответствовало штудиям его духовных наставников и было претворено в жизнь после захвата власти.

В годы большевистской диктатуры образ Ленина трактовался односторонне, что не способствовало формированию объективного портрета вождя революции. Что было известно народу о нем в эти годы? Для детей – это «добрый дедушка», для взрослых – вождь пролетариата, защитник всех угнетенных, создатель партии, руководитель Октябрьской революции, Советского государства, автор нэпа и т. д. Но не афишировались, например, обещания Ленина крестьянской массе, даваемые им в напечатанной в марте 1903 года статье «К деревенской бедноте» и не воплощенные им в жизнь после захвата власти. Вот эти обещания: «Буржуазия… распространяет ложь о социал-демократах. Она говорит, что социал-демократы хотят отнять собственность у среднего и мелкого крестьянина. Это ложь… Социал-демократы никогда не отнимут собственность у мелких и средних хозяев, не нанимающих рабочих… Если нельзя свободной сходки устроить, свободной книжки напечатать, так как же на чиновников… управу найти?.. Социал-демократы требуют для народа полной свободы передвижения… чтобы в России были уничтожены паспорта… чтобы постоянное войско было уничтожено, а вместо него было народное ополчение, чтобы весь народ был вооружен… Для защиты государства от нападения неприятеля вовсе не нужно постоянное войско; для этого достаточно народного ополчения (даже не хочется комментировать откровенную галиматью относительно народного ополчения в эпоху высокопрофессиональных вооруженных сил развитых капстран! – Б.)… Социал-демократы требуют, чтобы каждый имел полное право исповедовать какую угодно веру совершенно свободно… распространять любую веру и менять веру… Социал-демократическая рабочая партия требует тотчас же полной отмены круговой поруки и всех законов, стесняющих крестьянина в распоряжении его землей… отдавать ее и продавать кому хочет, никого не спрашивая… полной свободы печатать всякие книжки и газеты» (Ленин. ПСС. Т. 7. С. 165, 168, 169, 170, 173, 181, 187). Ознакомившись с этими обещаниями, обитатели советско-социалистического лагеря, прошедшие его терниями, сами могут вынести вердикт – кто был прав: буржуазия или Ленин. В будущем я еще вернусь к этим обещаниям, а пока вернемся к портрету Ленина. В течение длительного времени меня интересовали вопросы: на какие средства существовали многие годы за границей Ленин и его шайка и на какие средства они в 1917 году готовили переворот? На них частично дает ответы сам Ленин. Возьмем ПСС Ленина. Т. 46. С. 414 (письмо Ленина из Парижа от 3 декабря 1904 года в Россию А. А. Богданову, Р. С. Землячке, М, М. Литвинову): «Во что бы то ни стало… деньги, деньги сюда, зарежьте кого хотите, но давайте денег… ценой чего угодно надо достать деньжонок, хоть пару тысяч».

Следующее письмо Ленина в Россию соратнице по партии Землячке от 13 декабря 1904 года: «Деньги нужны страшно. Примите немедленно все меры, чтобы выслать хоть 1–2 тысячи рублей» (указ. соч., с. 423–424).

Еще одно письмо. Ленин – О. А. Пятницкому (из Женевы в Россию от 2 декабря 1904 года): «Денежный вопрос самый отчаянный… Надо приложить все усилия, чтобы достать большой куш… Надо разорваться, но достать куш» (указ. соч., с. 396). И соратники по партии, в том числе Сталин, как член боевой дружины, разрывались и разрывали других, но куши достали. В марте 1906 года боевая дружина социал-демократов города Душета Тифлисской губернии награбила более 200 000 рублей. Московские боевики большевиков в том же месяце ограбили Купеческий банк на 875 000 рублей (Военно-боевая работа партии большевиков. М., 1973. С. 99). Грабили магазины (Старинов И. Г. Мины ждут своего часа. М.: Военное изд-во Мин-ва обороны СССР, 1964. С. 48), охотились за кассирами, инкассаторами (Дзержинский Ф. Э. Дневник заключенного. М.: Молодая гвардия). При проведении этих терактов гибель рядовых граждан оправдывалась теорией «жертв ради светлого будущего». Нужно ли это «светлое будущее» самим жертвам, естественно, никто не спрашивал. Да если бы даже они и возроптали, ответ был известен: обыватели, мещанские пиявки и т. п. По этой части новые социальные реформаторы были большие мастера. С приходом к власти Ленина эта людоедская теория стала основой внешней и внутренней политики большевистского правительства.

Вернемся к периоду подполья. На прозаический вопрос, как жить революционеру-профессионалу, Ленин, как видно из вышесказанного, отвечал предельно ясно: резать и грабить. Революция 1905–1907 годов добавила красок к облику Ленина как страстного вдохновителя организации боевых отрядов при комитетах РСДРП и ведения ими беспощадной войны против институтов самодержавного государства с применением любых видов оружия вплоть до кипятка и кислоты (Ленин. ПСС. Т. 11. С. 337, 339, 340). Чтобы эта обыкновенная уголовщина выглядела респектабельно, была подведена соответствующая теоретическая база: «Вооруженная борьба преследует две различные цели… Во-первых, убийство отдельных лиц, начальников и подчиненных военно-полицейской службы… Во-вторых, конфискацию денежных средств как у правительства, так и у частных лиц. Конфискуемые средства частью идут на партию, частью… на вооружение и подготовку восстания, частью на содержание лиц, ведущих… борьбу… Мелкие экспроприации идут прежде всего на содержание “экспроприаторов”… Старый русский терроризм был делом интеллигента-заговорщика; теперь партизанскую борьбу ведет… рабочий боевик или просто безработный рабочий… Считать вообще анормальной и деморализующей гражданскую войну или партизанскую войну, как одну из ее форм, марксист не может. Марксист стоит на почве классовой борьбы, а не социального мира… Говорят: партизанская война приближает сознательный пролетариат к опустившимся пропойцам-босякам. Это верно. Но отсюда следует только то, что… это средство должно быть подчинено другим… облагорожено просветительным и организующим влиянием социализма» (Ленин. ПСС. Т. 14. С. 4–9). Недурно?! Оказывается, грабить и убивать только для себя – это низко. Если в целях грядущего социализма – то сколько душе угодно! Да если еще не забудешь отчислить в партийную кассу, тут уж индульгенция от самого Ленина обеспечена! Не здесь ли истоки сталинской аморальщины и вседозволенности? Плох ученик, если он не превосходит учителя. Коба оказался превосходным учеником. И здесь хочется спросить у А. Гельмана, утверждающего, что Сталин изменил ленинскому нравственному началу («Правда», 14. 06. 88): изменял ли кто кому и кто у кого что наследовал? Выше я приводил, как Ленин понимал нравственность, ничем не отличавшуюся от нравственности разбойника с большой дороги. А кому принадлежат слова: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию!» – разве не Ленину? Но ради кого он стремился перевернуть Россию? Ради человека? Действительно, Россию перевернули, дорвавшись до власти. Да еще как перевернули! До сих пор опомниться не можем. Храмы взорваны, традиции уничтожены, работник выведен, доброта и милосердие вытравлены, человек раздавлен. Правда, кое в чем и преуспели – в раболепии и доносительстве, взяточничестве и пьянстве, жестокосердии и равнодушии ко всем и ко всему. И кому мы всем этим обязаны? После ХХ съезда КПСС все грехи стали валить на Сталина. Но Сталин был только логическим следствием системы, заложенной еще Лениным и его окружением, в том числе и самим Сталиным. Чтобы убедиться в этом, достаточно беглого взгляда на историю возникновения и развития большевистской партии. Вот основные вехи становления этого политического чудовища. Год 1903 – зарождение в лоне РСДРП. Но Ленина не устраивает «сожительство» с меньшевиками, с такими общепризнанными теоретиками и практиками рабочего движения, как Плеханов, Аксельрод, Мартов и другие, рядом с которыми его теоретические и практические изыски выглядят, по сути, более реакционными, чем революционными. Прекрасно понимая, что в лоне единой политической организации, объединяющей большевиков и меньшевиков, ему никогда не удастся реализовать свои социалистические утопии, он идет на раскол. По инициативе его и его сторонников весной 1905 года созывается III съезд РСДРП в целях создания карманной партии, всецело ориентирующейся на своего вождя. Тезис Луначарского «Нам нужно одно: власть партии над отдельными членами» (III съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959. С. 103) предельно четко фиксирует мотив раскольнических амбиций Ленина. И хотя Луначарский оговаривается, что партия будет контролировать выбранных вождей (указ. соч., с. 103), эту оговорку необходимо рассматривать как типичный демагогический трюк, рассчитанный на легковерных, малограмотных и политически неискушенных членов партии.