Текст книги "Кот в сапогах, модифицированный"

33. Прием по случаю.

Эдгар появился перед ужином. Похож он был на Иосифа Сталина, высоко засучившего рукава и на беляков, обложивших стратегически важный Царицын, и на соратников, по-людски нестойко его оборонявших. Посмотрев на кота, я чуточку расстроился – не люблю волюнтаризма в какой бы то ни было форме. Рюмочка аперитива вернула мне хорошее настроение, и, посадив Стефана Степановича рядом, я стал говорить, что хочу возвести его в должность управляющего замком. Однако он, по всей вероятности, находившийся под впечатлением последних событий, елейно заулыбался и предложил на эту должность: «…энергичного и предприимчивого господина, ну, вы знаете, кого я имею в виду».

– Кого вы имеете в виду? – энергичным и предприимчивым в тот момент я видел одного себя. Так что, он меня, маркиза, выдвигает на должность управляющего?!

– Разумеется, я имел в виду господина Эдгара. А я сочту за честь быть его заместителем, – подобострастно склонил голову Стефан Степанович.

– Что ж, пусть так и будет, пусть генералиссимус станет управляющим, – изрек я кисло, и Эдгар-Эдичка, презрев колкость, немедленно приступил к делу, хотя мне, честно говоря, хотелось пару недель пожить сладкой жизнью неженатого и всем обеспеченного денди – одних только уютных домашних халатов в гардеробе фон Блада было несколько десятков. А сколько красивых и мощных автомашин в гараже? А каких только сигар в курительной? А лошадей в конюшнях? А вин в подвалах? Девятнадцатого века, в том числе?

Не подумайте, Наташа не покидала моего сердца ни на минуту, просто я резонно хотел основательно пропитаться достатком и полной пространственной свободой, благо влияющими на степень благородства интеллигентного человека и его внешний вид, хотел, извините, накушаться черной икры и коллекционного бургундского, чтобы смотреть на них с неподдельным презрением истинного маркиза, с юности привыкшего заказывать на ужин сырые овощи, противные, но без холестерина, как икра; хотел вдосталь поваляться на постели, размером с хороший ринг, чтобы в соответствующей ситуации чувствовать себя в ней, как в своей тарелке и как рыба в воде. А он, этот кот, запрыгнул в сапогах на сервант и принес мне лист мелованной бумаги, на которой золотом был напечатан список гостей, месяц назад почтивших честь фон Блада своим присутствием в день его рождения.

– Видимо, управляющий считает необходимым отметить ваше вступление во владение замком небольшим приемом, – первым расшифровал вольт Эдички Стефан Степанович. – Обычно мы приглашаем двести-триста персон, но я думаю, имея в виду цели нашего предприятия, на этот раз стоит ограничиться лишь нужными людьми ну и конечно, статистами для соответствующего антуража.

Эдичка посмотрел на меня пристально, и я понял, что он желает, чтобы, по крайней мере, одно приглашение было направлено от его имени.

– Подписать его «Терминатор-3»? Нет, лучше «господин Эдгар Эдуард, эсквайр, фелис»? – спросил я новоиспеченного «управляющего». – Эсквайр по латыни щитоносец, в Англии это почетный дворянский титул. А фелис, не путать с пенисом, это твое родовое название, тоже по-латыни.

Эдичка качнул головой: – Согласен.

– А стихов на обороте не надо? – продолжал я серьезно спрашивать. – Например, Абеляра: «Ничто не уничтожит огня, который гложет мне грудь, но он любовь не может в тебя вздохнуть»? Или просто и понятно: «Кис-кис, сладкая»?

Кот посмотрел на меня, как на мелкого пакостника или слон на моську, и мне стало неловко.

Следующие десять минут мы составляли список гостей, затем я приказал подать ужин.

* * *

…Разделываясь с изумительно приготовленной курицей а ля Вуаля в винном соусе (так круто обойтись с птицей не удавалось ни одному известному мне повару, да, видимо, и Квасику), я представлял предстоящий прием, и в каждой картинке воображения между мной и Наташей стоял Эдичка.

Я видел его лежащим на пленительных ее бедрах, видел лежащим на спине и всем демонстрирующим свое мерзкое красненькое достоинство.

Я видел кота у ее ног – он то и дело скрывался под длинным и струящимся вечерним платьем, терся о ее ножки.

Я видел его на руках Наташи, мурлычущим в глубокое декольте;

Я видел сержанта-сверхсрочника, смотрящего на экран цветного монитора и видящего ее полупрозрачные трусики, ее волнующие грудки, видел сержанта-сверхсрочника, мышью управляющего телекамерами, встроенными в глазницы кота.

Я уже поднял нож, чтобы бросить его… на тарелку, как меня осенило: надо пригласить на прием дюжину хорошеньких, ласковых, глазастых кошечек! И все! Все проблемы будут решены. Богу будет богово, кесарю кесарево, а маркизу маркизово.

Эдгар-Эдичка сидел напротив меня на высоком, оббитым красным бархатом стуле, сделанном дворцовым столяром специально для него (в замке все – от первого ключника до последней кастелянши – уже знали, что происходит в последние дни, и кто командует парадом. Особо азартные заключали пари, состоится ли через семь недель моя помолвка с Натальей или нет). Командующий парадом сидел на своем высоком, оббитым красным бархатом стуле и задумчиво смотрел на меня, забыв о жирном голубе под валерьяновом соусом, размышлявшем на серебряной тарелке о бренности плотской жизни. Характерный запах соуса, вызывавший воспоминания о нервно-впечатлительных особах женского пола, был мне неприятен, но я терпел, зная, что маркизы ведут себя за столом прилично и резких мнений, особенно по поводу вкусов, не высказывают. Терпел, ел свою курицу и думал о предстоящем приеме, а он смотрел и видел по глазам, что в голове моей зреет план, не вполне сообразующийся с его планом, и в каком-то аспекте мерзопакостный по отношению к нему.

– Слушай, ты смотришь так, как будто я собрался перекрасить тебя к приему в салатный с подпалинами и красной искрой современный цвет, – сказал я ему, и рассмеялся – будь моя воля, я бы так и сделал.

– Ну что вы, маркиз! – сказал Стефан Степанович, стоявший за стулом, оббитым красным бархатом. – У господина Эдгара Эдуарда великолепный вид! Я думаю, после того, как раны заживут, на любом конкурсе он сможет получить за свою шубку главный приз.

– Да, я дал бы за нее долларов триста, – дернул черт меня за язык. В замке кот был притча во языцех, и мое самолюбие страдало.

Воцарилось молчание. Зрачки Эдгара сделались кинжалами. Эх, всегда со мной так – ради красного словца не пожалею и отца. И еще одна черта – как что-то искомое появляется на горизонте, так сразу накатывает расслабляющая эйфория, хотя до этого искомого, как до магнитного полюса пешком и без компаса. Выправил положение Стефан Степанович.

– Так хорошо с вами, – сказал он, оглядев нас сожалеющим ласковым взором. – Как жаль, что очень скоро мы расстанемся…

Я посмотрел на кота. И увидел, что в его воображении картинка моего утопления в красном вине или валерьяновом соусе сменилась под влиянием этих слов другим красочным кадром: он, понурившийся, идет прочь от замка; следом плетусь я с высоким, оббитым красным бархатом стулом, сделанным дворцовым столяром специально для «господина Эдгара», плетусь и чихаю от пыли, поднятой спортивной машиной Натальи, с целью нашего уничижения проехавшей по пыльной обочине.

– Не стоит этому огорчаться, – сказал я, дружески улыбаясь коту. – Я уверен, что расстанемся мы в хорошем настроении, ведь верно, эсквайр?

34. Продажные кошки, добродетельные…

После ужина сонный Эдгар удалился в покои Грушеньки, и я пригласил Стефана Степановича в кабинет покурить сигар. Он с благодарностью согласился и, отпросившись на пять минут, дабы отдать обычные вечерние распоряжения, удалился.

Я уселся в глубокое кресло, и, закурив сигару, занялся пищеварением. А когда все силы организма устремлены на качественное переваривание пищи, размышления получаются весьма характерными, то есть путанными и перемешанными.

«Конечно, не стоило фамильярничать с мажордомом, с персоналом надо всегда на „Вы“ и никакие сигары и душевная фамильярность в обращении с ним не позволительны, если ты, конечно, не хочешь, чтобы за глаза тебя называли тюфяком или „товарищем“ (презрительно). Но как трудно с собой совладать! видимо, в моем подсознании помимо воли зреет заговор, цель которого есть овладение замком в полную и законную собственность. Судя по словам Стефана Степановича, а главное, по провоцирующей тональной окраске его заявления „Как жаль, что очень скоро мы с вами расстанемся“, он считает, что такие психологические поползновения есть вполне оправданный факт (или миазм) мозговой физиологии человека. Это приглашение к некому обычному действу, слишком сильно называемому подлостью, трудно отклонить, ведь оно, прежде всего, означает, „Вы лучше, чем он, вы больше мне дадите, и потому я буду за вас, если конечно, это ничего мне не будет стоить“.

И тайный от меня заговор зреет в моем подсознании, и совесть тайно ему подыгрывает, шепча:

– Ты ведь отнимешь замок лишь затем, чтобы потом великодушно вернуть его законному владельцу.

Нет, кот лучше меня, У него в голове чистые мысли, мысли о том, чтобы мне, его хозяину было лучше. Но все-таки проверку на сексуальную ориентацию, я ему устрою. А то все женщины, да женщины. Если дальше так пойдет, то все дамы в замке станут его наложницами, а сам он как-нибудь подойдет ко мне и промурлычет:

– Слушай, может, тебе кошками заняться, а то все один, да один? У меня есть одна бесхозная на примете. Ничего так, симпатичная, востроносая, в миленькую такую серую полоску и уши белые. Правда, хромает, и хвост после последнего гона криво сросся, но чистенькая, в общем, и отдается только так».

Я вспомнил картину Леонардо да Винчи «Леда». Ладная телом девица, чуть полноватая на вкус XXI века, на лице явные следы морального вырождения, сзади стоит Зевс в виде зажравшегося лебедя, одним крылом обнимает, клюв сладострастный к устам девичьим тянется, справа двое мальчиков, видимо, Диоскуры – Кастор и Полидевк. А Прекрасная Елена еще не вылупилась, в кустах вылеживается в виде яйца страусовой величины.

«Рефрен, да и только, эта Леда, к чему бы это? – вновь двинулась мысль в мозговой утробе. – Как к чему? Кастор и Полидевк, братья, первый смертный, второй наоборот. И сестра Елена. Красивая, дальше некуда, и одни от этого проблемы – все смотрят и похищают. Тесей похитил, Парис похитил, потом эта война, и Трое – конец. Может, моя Наташа – Елена Прекрасная? Не дай бог, придется тогда Трою брать – господи, сколько хлопот! Этот рефрен с мифом… Плюс почти полная схожесть моей истории со сказкой „Кот в сапогах“. Бог мой, что со мной случилось, может, я сошел с ума?»

Тут пришел Стефан Степанович, я пригласил его занять кресло напротив, – он сел осторожно на краешек, как на казенный стул, и сообщил, что господин Эдгар спит с Грушенькой. Улыбнувшись двусмысленности сообщения, я предложил мажордому гаванскую сигару, посмотрел весьма доброжелательно и молвил:

– Не могли бы вы пригласить на прием несколько породистых кошечек? Я думаю, Эдгар-Эдуард, эсквайр, фелис, оценит этот шаг?

– Я думал об этом и уже навел справки в соответствующих агентствах. Вы знаете, что существуют агентства, в которых можно заказать кошечку любых параметров? Для своего кота, конечно. Или кота для своей кошечки. Естественно, с медицинской справкой и рекомендациями.

– Я не думаю, что Эдгара, в общем-то, благородного животного, заинтересуют продажные кошки.

– Ну, можно, конечно, пригласить и добродетельных кошек, но, в таком случае придется приглашать их хозяев…

– А наш бюджет, вероятно, истощен.

– Да, ваша милость… Бухгалтер час назад выяснил, что бюджет наш не истощен, его практически нет, благодаря нашему бывшему управляющему, снявшему деньги с текущего счета. Хотя хозяин выдал всем зарплату за два месяца вперед и за этот же период оплатил коммунальные услуги, замок, знаете ли, это замок. Одно его содержание обходится в четыреста пятьдесят тысяч рублей в месяц, а у нас с вами на все расходы, включая покупку продуктов, остается около ста пятидесяти тысяч.

– Иными словами, нам необходимо разжиться как минимум четырьмястами тысяч рублей?

– Да, маркиз.

– Надо будет посоветоваться с Эдгаром-Эдичкой, может, он что предложит… У меня, видите ли, всю жизнь с деньгами параллельные кривые.

– Оттого, добудете ли вы денег, многое зависит, – прямо посмотрел Стефан Степанович.

Я задумался. Замок есть, теперь нужны деньги. А кот спит у Грушеньки. У Грушеньки под бочком. Гомофил чертов. И надо думать самому. Как заработать денег? Где их достать? Где обнищавшие обладатели замков их достают? Постояльцев они не пускают, лужки английские под пастбища не сдают. Чем же они занимаются, эти люди, у которых все есть?

Я вспомнил Теодору, и меня осенило: они занимаются благотворительностью! Теодора хорошо зарабатывала на любви к бездомным собакам и котам. Пожертвований хватало и на офис с осетрами в аквариуме, и на богатые приемы, и на туры в Майами на ежегодные международные конференции по психологическим проблемам кастрации бездомных животных, и на поездки в Европу на массовые манифестации против умерщвления братьев наших меньших в целях массового производства из их шкур теплых дубленок, шуб и туфлей.

Это понятно. Когда обделаешь дело на сто миллионов и не сядешь, а только познакомишься ближе с могущественными чиновниками, то от эйфории точно захочется пожертвовать хромым кошечкам триста долларов, ну, тысячу, тем более, стократ вернется, ибо во всех газетах напишут, что господин Икс, в Форбсе сто двадцать восьмой, прослезился, увидев кошечку, ножку которой переехал поезд, тяжелогруженый нелегальными мигрантами из Таджикистана. И старушка из квартиры сталинского рабочего дома с почерневшим от копоти потолком (больно высоко, не побелишь), старушка, которая на последние деньги покупает пшено («не доживу до пенсии – соберу бутылок, десять штук – буханка!»), чтобы посыпать его воробьям, будет говорить старушке, специализирующейся на кормлении кошек на пенсию в 1 (один) мрот, что господин Икс – душка, а потом проклянет прохожего, бросившего на ходу, что этот Икс – форменный душегуб, специализирующийся на разорении и последующей перепродаже предприятий, пагубно для себя не достроивших развитой социализм.

Так что выход ясен – ломаем Эдгару ногу и вперед! А может две? Эффектнее будет, да и больше дадут? Да, две. Какие – потом разберемся. Лучше, наверное, ломать по диагонали, чтоб рысью не бегал. А личико соответствующее, он скорчит. Не скорчит – поможем. Однако маловато одного кота будет…

– Уважаемый Стефан Степанович, – обратился я к вице-управляющему, улыбнувшись своим шутливым мыслям. – У меня идея. Не могли бы вы поручить кому-нибудь из своего штата изловить окрестных бездомных кошек, чем дранее, тем лучше?

– Благотворительность будете устраивать? – сразу догадался Стефан Степанович, и я померк, поняв, что идея наживы на благотворительности витает в воздухе капиталистического мира, ни на минуту не рассеиваясь.

– А что? Уже было, да?

– Да как вам сказать… Думаю, это хорошая идея, хотя не новая – год назад господин из соседнего замка поправлял на ее основе свое пошатнувшееся финансовое положение. Но вы с Эдгаром, наверняка придумаете что-нибудь эдакое, и высший свет пойдет вам навстречу.

Я нахмурился, услышав «Вы с Эдгаром». Этот кот…

– Так, значит, изловить в округе драных кошечек? – прервал поступление адреналина в мою кровь Стефан Степанович. – Что ж, я попрошу садовника Вильгельма, может, что и осталось в подворотнях от того господина. И звать, конечно, всю Москву?

– Ну не всю… Политиков не надо, они только берут.

– Это будет человек триста, замок больше не вместит, – почесав в затылке, сказал Стефан Степанович. – Вам предоставить список? У нас есть база данных, называется «Вся Москва». И в ней есть те, которые клюют на бедных кошечек.

– Купцы и купчихи?

– А также артисты, нищие, сорящие деньгами; разбогатевшие бабушки, несостоявшиеся супермодели, мечтающие стать дорогим проститутками, проститутки, выходящие в тираж и потому мечтающие о благопристойной жизни в высшем свете…

– Замечательно… Пригласите еще этих.

На память я назвал гостей Адели, внучки тылового генерала, и, конечно, ее саму.

– Хорошо, – кивнул Стефан Степанович. – Я думаю, имеющихся в наличии ста пятидесяти тысяч на этот вечер нам хватит. С вашего позволения я пошлю приглашение господину Биби Бобо Ква, гражданину Нигерии и вождю среднего по численности пограничного племени. Его все приглашают – очень импозантная фигура, два двадцать роста и двести кило без перьев, копья и бижутерии. Он в приятельских отношениях с хозяином, и поможет нам, чем сможет.

– Хорошо. Полагаю, надо использовать и Эдгара-Эдичку. Скажите ветеринару, чтобы перестал его лечить – раны ему пригодятся. И когда проснется, пришлите его ко мне – нам кое-что надо обговорить.

35. Он согласился.

Утром меня разбудил Эдгар, разбудил, решительно стянув на пол одеяло. Подушка уже была занесена мною за голову, однако он посмотрел так дружелюбно, что я улыбнулся и, вернув метательный снаряд на место, пригласил прилечь рядом. Он принял приглашение, и я рассказал о задуманном мероприятии. Разумеется, Эдгару не понравилось, что ему отведена роль предводителя бесхозных кошек. Он надулся и, мне пришлось заняться словоблудием:

– Надо, Эдя, надо. Все будет хорошо, ты только раны пока не зализывай, пусть будут в натуре. И артистичнее, пожалуйста, артистичнее, а то опять на сухой корм придется возвращаться или даже к моему холодильнику, который, впрочем, придется выключить. А по существу рассматривай этот благотворительный прием, как спектакль, наш бенефис, успех которого целиком зависит от тебя, от многогранности твоих дарований и талантов. Ты же великий кот, уникум без всяких преувеличений. Я вообще без тебя никто, ноль без палочки. Если бы ты был обычным котом, то я в глазах людей чувствовал бы себя идиотом. Представь, что кто-то сейчас нас видит, видит, как я беседую с котом, убеждаю его, спорю с ним. Что этот кто-то подумал бы обо мне? Он подумал бы, что я умалишенный и немедленно вызвал бы скорую психиатрическую помощь. И был бы не прав, Потому что ты не безмозглый представитель семейства кошачьих с объемом мозга в полтора кубических сантиметров, а кот будущего, кот с большой буквы….

В другое время, Эдгар, наверное, отказался бы от моего предложения. Но в то утро воля его была подорвана, его мысли никак не могли течь единым потоком в одном русле, ибо их постоянно прерывал образ и реликтовое тепло Грушеньки (я сам ее видел в воображении, особенно ночами. Господи, если бы Наталья знала, как я мучаюсь ради нее!). В общем, с единственной целью от меня отвязаться, он согласился и участвовать, и подумать насчет обогащения сценария всякого рода актерскими штучками. По крайней мере, взгляд его это выразил.

36. Знакомые все лица.

Никто не явился, и все мы были убиты. Никто не явился в первый час нашего предприятия, и целый час мы были убиты, целый час унынье туго и доверху наводняло парадный зал, напрягшийся в ожидании, наводняло весь замок, вытекая из него отчаянием на окружающие лужайки, отчего те казались серыми, будто побитыми нежданным морозом.

Особенно тяжело пришлось Эдгару-Эдичке. Он, весь израненный (парикмахер Григорий подновил его повреждения с помощью грима), ужасно выглядевший (Григорий по моей тайной просьбе выстриг шерсть вокруг царапин и расцветил опушки зеленкой), был вынужден находиться в вольере, полном кошек голодных (я два дня их не кормил) и выглядевших отвратительно (Григорий, облачившись в костюм химической защиты, несколько раз обработал их химикатами от насекомых – одна, оставшись без них, родных и привычных, свалилась в прострацию от ностальгии). Как Эдгар смотрел на меня весь этот час! Как на отщепенца, предателя, пьяницу (на исходе получаса ожидания, я принялся глушить страдание шампанским). Как отчетливо проявлялась в его глазах мысль-надежда, что когда-нибудь Божья справедливость поставит меня в положение, аналогичное его нынешнему положению!

Но все кончилось так, как должно было кончится. Бог милостив, и наши томления были вознаграждены – прием состоялся и принес нам кучу денег, а мне лично… Но об всем по порядку.

* * *

Первой явилась старушка лет так под девяноста, княгиня Квасьневская-Сусло, в девичестве Митрофанова. Вся в крепдешине, бриллиантах и старческих пятнах. Она, сопровождаемая полудюжиной приживалок, телохранителей и носильщиков, преподнесла бедным животным сухой корм в количестве десяти полновесных мешков, покормила (в общем-то, безрезультатно – те от слабости не могли разгрызть питательных гранул) и, проигнорировав алебастровую кошку-копилку (я, гордый выдумкой, самолично водрузил ее на секретер Людовика XIV в качестве емкости для сбора пожертвований), пошла к шведскому столу, неприязненно оглядывая на картины предков фон Блада (все они, начиная со времен Николая Кровавого, были мясниками, и, хотя на картинах выглядели профессорами Московской консерватории, княгиня не обманулась – сама начинала в булочной продавщицей и, экономя копейки и утилизируя служебное положение, отрезала себе к обеду от продаваемых буханочных половинок по тоненькому пластику. А тот, кто таким макаром достиг безоблачного благополучия, легко отличит потомственного музыканта от мясника, заработавшего стартовый капитал на продаже обрези и костей вместо мяса II категории).

Вторым пришел господин Биби Бобо Ква, гражданин Нигерии и вождь среднего по численности пограничного племени. Пришел, конечно, без перьев, копья и бижутерии, во фраке, и чуть не сломал легким своим рукопожатием мою расслабившуюся от потрясения руку – ликом, истерзанным насечками и татуировками, такими же ушами, вождь был ужасен, хотя и беспрестанно улыбался. Мы поговорили о том о сем, потом он сказал, что истосковался по родине и, извинившись, ушел в вольный террариум, по пути пожаловав копилку сотней баксов.

Третьей пришла… Вот ведь судьба! Не любит она меня, не лелеет, даже напротив. В общем второй пришла… Нет, не могу. Жаль, мама, вместо дорогой старинной фарфоровой вазы не подарила мне на тридцатилетие штуку каслинского литья, что-нибудь вроде лошадиного табуна в сто голов из весомого чугуна в одну десятую натуральной величины. Если бы она это сделала, то разбилась бы не ваза, а голова, и ее обладательница не явилась бы на благотворительный вечер с мстительным блеском в глазах.

Вот ведь Эдгар! Сейчас, когда все кончилось небесным блаженством, и я, тоскуя по земному прошлому, вспоминаю в деталях перипетии рассказываемой истории, мне все более и более ясно кажется, что он видел будущее. Но не как гадалка, а как гроссмейстер, или, по меньшей мере, как порядочный международный мастер, видел минимум на десяток ходов вперед. И именно из-за этого видения он тогда забрался на шкаф и сбросил на голову Теодоры не очень тяжелый предмет.

А если говорить беспристрастно, итальянка выглядела замечательно. Просто конфеткой выглядела, один в один Сонечка Лорен в юности с личиком Клавдии Кардинале в той же поре, я даже испытал минутное тщеславие, в виде желания взять Стефана Степановича за пуговицу и, кивнув на девушку, шепнуть, что неоднократно состоял с этой волнующей особой в интимных отношениях.

Но я удержался – маркиз все-таки. Да и Наталью вспомнил. А Теодора, почесав Эдгара-Эдичку за ухом, вынула из сумочки и поставила перед ним белую пластмассовую тарелочку с дежурным антрекотом. Когда от него остались одни иголки да ежики, она удовлетворенно кивнула – жив, мол, курилка, – и решительным шагом пошла к алебастровой кошке. Опустив в нее двадцатку долларов, подошла ко мне кинозвездой, несколько переутомленной популярностью, и посмотрела прямо в глаза.

Женщины легко определяют, что мужчина «уплыл». Определила и Теодора, увидев Наталью в моих глазах, к тому времени с голодухи уже съевших дотла гибкое тело итальянки, ее полные груди, соски, рвавшиеся из упругого плена консервативной ткани.

– Здравствуйте, маркиз. Вы меня не запамятовали? – сказала она, предварительно решив за все со мной рассчитаться (это я почувствовал кожей) – и за проделки кота, и за громкий титул, и за замок, и за то, что ей подали шампанское, которого не могли подать в ее офисе.

– Что вы, дорогая, я часто вас вспоминаю! Вот, получил в пользование от брата, – обвел взглядом парадную залу. – И еще, оказалось, я – маркиз, вы представляете? Теперь вот занимаюсь благотворительностью. Кстати, ваш опыт работы с общественностью был бы нам полезен, тем более, после кошек мы намереваемся заняться змеями.

Черт дернул меня за язык. Точнее, не черт, а обостренное чувство сущности визави – передо мной действительно стояла в стойке змея, змея в обтягивающем платье и высоких каблучках, змея, холодными немигающими глазами определяющая куда куснуть. Под этим взглядом я превратился на миг в оцепеневшего кролика, и он, не умея говорить, подумал: «Ну зачем ты так, змеюшка, хищно смотришь. Мы ведь знакомы цельных два года. Это сто четыре недели, множим на два, и получается, что я двести восемь раз исцеловал каждый твой квадратный сантиметр, до которого мог дотянуться губами! А как целовала ты!»

Теодора прочитала эту мысль и, приглашая занять место в своем желудке, поощрительно улыбнулась. Эта плотоядная улыбка вернула меня на круги своя, и я повторил:

– Да, змеями. Мы собираемся заняться ядовитыми змеями.

– О, змеями! – воскликнула она, радостно заулыбавшись. – В таком случае, вот вам еще сто долларов. И советую забыть о некой прекрасной даме – насколько мне известно из хорошо информированных источников, ваши душевные поползновения даже в самой благоприятной для вас ситуации будут восприняты ею как безмерно наглые.

Сунув небрежным движением купюру мне в карман (я был в сером английском костюме, в две минуты ушитым замковым портным из необъятного бладовского), она направилась к княгине в бриллиантах, ставшей спутником шведского стола, ибо поставила себе цель, по крайней мере, окупить свое участие в благотворительном предприятии. В перигее этот спутник, пытаясь достать бутерброды с черной икрой, рисковал упасть на стол (бережливый Стефан Степанович приказал поместить блюда с ними посередине широкого стола), а в апогее опрометью скрывался с недопитым бокалом вина в дамской комнате.

Когда к ней подошла Теодора, бездонная княгиня окупала уже пятый мешок кошачьего корма. Заговорщицки поглядывая на меня, они заговорили как любимая внучка с обожаемой бабушкой. Отметив это с недовольством (Стефан Степанович мне сообщал, что княгиня слывет заядлой сплетницей, и даже попала по своей категории в книгу рекордов Гиннеса, на пари за восемь часов распространив по всей Москве семь сплетен и один сомнительный факт), я обратил внимание на себя и увидел, что стою со смятой сто долларовой бумажкой в кармане, и она выглядывает совсем как зеленая змея, только что укусившая мою репутацию аристократа. На минуту став от яда этой змеи в душе половым, на виду у хозяина трактира получившим несметные чаевые, я лихорадочно подумал, что с ней делать: отдать хозяину, то есть алебастровой кошке, или вороватым движением затолкнуть ее поглубже в карманную норку.

Слава богу, пришли скопом Адель и ее знакомые – К. из «Гидрометцентра», Б., штатный экстрасенс Министерства чрезвычайных ситуаций с юной своей супругой Прасковьей, по-прежнему существовавшей под девизом, «Я этого достойна», Шкуров-Безуглый, полковник МВД и даже госпожа N с молодым любовником, замеченным в уголовных кругах (он явился инкогнито). Все были в добром подпитии; полковник, бывший в штатском, обнял меня дружески и, благодарно глядя, подарил на память полковничьи погоны, сказав, что они ему больше не нужны, так как в будущий понедельник будет подписан приказ о присвоении ему очередного звания генерал-майор милиции.

Адель была неоригинальна – сказав, что дед получил еще одну звездочку, она подарила мне его генерал-лейтенантские погоны. Я естественно, тут же передарил их Шкурову со словами:

– Возьмите, генерал, уверен, эти штуки вам скоро понадобятся.

– Они же армейские, помилуйте?!

– Я дарю вам не погоны, а звезды, они упадут на ваши плечи неожиданно, я чувствую это своей шаманской душой.

На глаза мужественного полковника навернулись слезы, и он чисто по-русски прямодушно проговорил:

– Маркиз! Я хочу, чтобы вы твердо знали: нет такого правонарушения, которое вы не смогли бы безнаказанно совершить в Москве и Московской области!

Я поднял указательный палец и, приблизив лицо, шепнул.

– Помогите лучше кошкам. И вытравите из своего лексикона полковничьи выражения, иначе не видать мне генерал-лейтенантских звезд на ваших погонах. А они мне нужны, ибо моя астрология каким-то таинственным образом связана с вашей…

– Каким это образом?

– Ну, я чувствую, мы не раз еще встретимся, и я не раз смогу вам помочь дружеским предсказанием, и эта помощь, став успешной, увеличит действенность моих предсказаний.

Шкуров от этой абракадабры замер с открытым ртом, этим воспользовался К. из Гидрометслужбы. Отведя меня в сторону, он сказал, что памятный вечер с переодеваниями у Адели также принес ему счастье, даже двойное. Во-первых, его уволили, он пошел в брокерскую контору зятя, и там выяснилось, что предсказания колебаний курса валют, цены барреля нефти на нью-йоркской и токийской биржах, а также неожиданных вольтов высокопоставленных лиц, удаются ему много лучше, чем предсказания колебаний атмосферного давления, паводков и пиков сосулькообразования. Во-вторых, его жена, наконец, забеременела черт знает от кого, и сидит теперь дома, не таская его по вернисажам ненавидимых им модернистов, презентациям веников из красного дерева и принтеров со встроенными кофеварками, и потому он может спокойно посидеть при желании в казино или сходить посмотреть на новых девочек «Сумасшедшей Пантеры». Тут подошел Б, штатный экстрасенс Министерства чрезвычайных ситуаций с юной своей супругой Прасковьей, жившей под девизом, «Я этого достойна». Влажно пожав мне руку, он сказал обиженно и с упреком, что у них в области счастья нет никаких подвижек.

– Это понятно, – тепло улыбнулся я, дружески положив руку ему на плечо. – Ведь тогда вы сменили свой костюм на купальный халат Адели. Именно сменили, никто вас насильно не раздевал. Однако, несмотря на это, вас все же оставили на службе, да и Прасковья, на мой взгляд, изрядно похорошела, несмотря на то, что была красавицей.

Когда я целовал достойную руку Прасковьи, подошли госпожа N с молодым любовником, уже утвердившимся в уголовных кругах. Тот приблизил свою бандитскую рожу к моей, маркизской, и прорычал:

– За мной должок, приятель!