Текст книги "Кот в сапогах, модифицированный"

22.Нет, это сон!

Той ночью уснуть мне не удалось. Во-первых, мешала Надежда, спорадически пристававшая, во-вторых, стреляли, туда-сюда бегали скопом по железной крыше, били стекла, орали благим матом соло и хором, а на рассвете с третьего этажа упало что-то большое и музыкальное, кажется, рояль.

Фон Блад заявился в девять часов утра, заявился, довольно потирая руки.

– Я вижу, у вас временные успехи? – спросил я, язвительно улыбаясь.

– Да! – сказал он так, как будто одолел всех черных котов в Москве и Московской области.

– Что-нибудь с Эдичкой? – нахмурился я.

– Да нет, просто жена ушла! – заулыбался он холостяцки счастливо. – Сказала, что жить в таких условиях не может и не хочет, и вообще уже третий месяц изменяет мне с моим управляющим.

– Они вас разорили?! – обеспокоился я.

– Да нет, я все предусмотрел, маркиз. У этого управляющего управляющим работает мой человек, и он оставил им ровно столько, чтобы жене не пришло в голову вернуться.

– Да вы Эйнштейн от экономики! – искренне восхитился я. – Надежда говорила мне, что вы все предусматриваете, но до такой степени! Советую закрепить этот успех клятвой безбрачия.

– Я подумаю, – вдруг насупился фон Блад.

– Почему вы хмуритесь? Что-нибудь не так с Эдичкой?

– Да все так… Если не считать материальных потерь, в том числе рояль от Мюллера, то счет один ноль в мою пользу.

Я встревожился.

– Теперь он у вас одноглазый, – мстительно улыбнулся фон Блад. – Выражаю вам свои соболезнования.

Не надо было ему это говорить. Я бросился на него, как ястреб, и в удар вложил всю свою силу – а при усиленном белковом питании, которое я получал в течение недели, ее было более чем достаточно.

23. Осталось поперчить.

Все болело. Я, крепко привязанный к кровати, витал в облаке тупой боли и пытался думать, чтобы не страдать телесно.

Хорошо, что вырубила меня Надежда. Приятно, когда дочь заступается за отца, как пантера. Отделала славно – небось, он ее в лучших бойцовских школах учил – ушу, кун-фу, и прочих у. Чтобы мясо хорошо отбивала. И училась точно на отлично – после ее ручек меня только солью посыпать, да поперчить осталось. И на сковородку – п-шшшш. Хотя, на мой вкус, перестаралась. Нельзя мясо отбивать до состояния котлеты. Потому что отбивная – это отбивная, а котлета – котлета, это ж каждому понятно.

Черт, а если действительно поперчат и посолят? Эта ж боль покажется мне райским наслаждением!

С них станется.

Но и бог с ними. Зато глаз Блада брызнул только так. И синяка не будет, так аккуратно все получилось.

Да, я такой. Я, может, и сделаю вам неприятность или скажу лишнее, но если вы мой друг, то вашему врагу не позавидуешь. Под танк пойду, но счет, по меньшей мере, сравняю.

Жалко киску. Сидит сейчас в какой-нибудь пыльной щели, вылизывается, вспоминая свою парфюмерию, меня вспоминая. Натальины объятия и поцелуи.

Жалко-то жалко, но кошачий глаз – это кошачий глаз, а людоедский – это людоедский. И теперь мне не поздоровится. Представляю вариант будущего. Все обошлось, все есть… Мы сидим с Эдгаром в переполненном кабачке. За наш стол никто не садится. Все бояться черного кота с черной повязкой на правом глазу. И меня, покрытого шрамами, и с точно такой же повязкой, но на левом…

Как же, размечтался. Не дожить тебе до кабачка, в котором можно пофорсить с повязкой, скушает Мясоедов только так.

Надо было ему не глаз, зубы выбивать. Чтобы только манную кашку.

Ну-ну, только манную кашку. И мясное пюре Gluteus maximus. То есть из ягодичной мышцы. Моей. Или паштет из печенки. Жаль цирроза пока нет.

А с другой стороны, может, все еще обойдется. Мужская дружба – это настоящая дружба. Увидит Эдичка, как я за него отомстил, сапоги подтянет, рукава засучит и в бой. Людоед-то не очень, хоть и большой, надави – рассыплется. Еще немного, и он наш.

Господи, как больно.

Хорошо, что она меня била. Расчетливо – ничего полового не тронула. А охранники, они ведь только туда и бьют.

А если бы я не поехал за ним в деревню? Не поехал за Эдичкой? Жил бы теперь с Теодорой. Дела бы поправились. В Италию бы поехал. Колизей, Ватикан, Чиччолина, макароны кругом, пастой называются. А тут попал. И не куда-нибудь, а в форменную сказку. Кошмарную сказку. Коты в сапогах, людоеды, их дочери с пунктиками.

Нет, сказок в наши дни не бывает. Бывают коты умнее людей. А людоеды? Тоже сомнительно. Наплел с три короба, дочка любимая ему подыграла. Заливное из человеческих глаз. Луп-луп. Вот придумали! Небось, рязанские. В Рязани ведь грибы с глазами – их едят, а они глядят.

Вроде отпускает.

Шаги.

Блад идет, точно.

24. Шила в глазу не утаишь.

Людоед явился, шагая тяжело, как Каменный гость. Левый его глаз прикрывала черная повязка. В руках играло тонкое шило.

– Око за око, око за око, – протяжно и тоненько повторял он, приближаясь ко мне шажок за шажком.

Я молчал. А что говорить? Всегда дураком был. Ведь говорил начинающий хулиган Лякса (о нем позже), когда еще в детский сад ходил, в старшую группу, что перед тем, как ударить ближнего, надо досчитать хотя бы до трех.

– Так какой глаз тебе выпустить? – подойдя вплотную, спросил изувер уже серьезно. – Правый или левый?

Вечно меня спрашивают, что отрезать. В дружественном Афганистане, слава богу, вопрос касался ушей, остренько наточенным пуштунским ножом касался – до сих пор приходится длинную прическу носить, потому как по счастливому исходу событий пришили их по разному – одно, как было, оставили лопоухим, а другое сделали как у Алена Делона – часто им любуюсь, локоны справа приподняв. Так что коротко постриженный я как тот заяц – одно ухо на макушке, а другое отдыхает. А тут, понимаешь, глаза…

Я задумался над вопросом. С одной стороны, правый глаз – ведущий, и надо было бы оставить его. А с другой стороны, он видит на половину диоптрии хуже. Значит нужно оставлять левый?

– Правый, – проговорил я как можно тверже, и сапожный инструмент страшно двинулся к моему лицу.

До инвалидности и клички «Нельсон» оставалось полдюйма, когда фон Блад, захохотав, отбросил шило и сорвал с лица повязку.

Глаз был на месте!

Он был карим. Не голубым, как доблестно мною выбитый.

Я смотрел, разинув рот.

Людоед сел на край кровати, закурил легкий «Парламент». Сделав несколько смачных затяжек, сказал:

– Вижу, маркиз, ты ничего не понял.

Я покивал:

– Что-то с головой в последнее время… Наверное, это нервы.

– Тогда слушай по буквам. Глаз, который ты мне выбил, был искусственным. Производственная травма, понимаешь? Кость в молодости рубил без соблюдения правил техники безопасности, вот и допрыгался.

Я понял, что Эдичка остался неотомщенным. Людоед, сделавшись горестным, продолжал говорить:

– Знаешь, все так здорово складывается – теща переварена, жена ушла, жить стало лучше, жить стало веселее. Одна только Надежда меня тревожит. Возьми ее ты – и я линяю отсюда в Монтевидео полностью счастливым человеком…

– Ну, возьми, возьми меня! – услышал я жаркий шепот и проснулся.

Шептала Надежда, дочь людоеда. Она лежала на мне, связанном, алые ее губки, губки бантиком, трепеща, тянулись к моим губам.

25. Стреляли…

Я обрадовался, что Эдгар-Эдичка и людоед окривели не наяву, а во сне, в моем сне, и Надежда получила свое. Я вообще не терплю безвкусицы, а тут такие маловысокохудожественные, как говорил Зощенко, картинки. Кровавый родник в глазнице кота, потом брызги глазной жидкости фон Блада, это банальное шило… Фу!

В общем, если я скажу, что девушка была довольна, то совру – она искренне блаженствовала, как, наверное, блаженствовала Екатерина Вторая под графом Разумовским. Искренне блаженствовала в итоге, ибо в нашей схватке, в целом ожесточенно-бездумной, была пара раундов, в течение которых я подозревал, что она мастерски скрывает либо фригидность, либо некое отклонение сексуальной ориентации.

Когда Надеждина головка, выразив благодарность словами, поцелуями и прочими благодарственными прикосновениями, упокоилась на моем плече, я поведал о том, что пережил во сне. Девушка расстроилась, поняв, что обладал я ею не вполне искренне, но в состоянии сильного душевного волнения, связанного с неожиданно счастливым разрешением ситуации.

– Видно не судьба нам с тобой посуду бить, – всхлипнула она, и тут же отерев слезки, рассказала, что ночью действительно кругом стреляли, бегали скопом по железной крыше, били стекла, орали благим матом соло и хором, а на рассвете с третьего этажа в самом деле сбросили рояль – отцу показалось (со слухом у него туговато), что внутри него прячется кот, вооруженный увесистым кирпичом.

Она звонко засмеялась, видимо, вспомнив, как старинный инструмент ручной работы музыкально грохнулся о брусчатку. Посмеявшись, продолжила:

– Подсчитав ущерб от ночной охоты на твою кисулю, папенька чуть с копыт не свалился, но, слава богу, ему в это время сообщили, что мама сбежала со столовым серебром и управляющим Мурадели…

– Послушай! – поднял я голову удивленно. – Я все это во сне видел! Может и остальное все правда?

– Что остальное?

– Ну, лишил твой отец моего кота глаза?

– Да вроде нет.

– А сам не окривел?

– Нет. Синяк, правда, огромный под глазом…

– Слава богу! – заулыбался я довольно.

Наденька решила воспользоваться моментом и сделать дубль.

Я решительно пресек ее сексуальные поползновения, хотя, скажу честно, не был до конца уверен, что два половых сношения в течение одного часа с одной партнершей можно рассматривать как две измены. Тем более, измена в связанном состоянии, это уже не измена, это изнасилование, садизм, можно сказать (как я страдал, как мне было плохо, из-за того, что руки мои были связаны, и я не мог употребить их в дело, то есть погладить ей доверчивые полные грудки, спелую попу, сладкие стройные бедра, погладить, чтобы соитие наше завершилось быстрее, чтобы я быстрее мог вернуться мыслями к своей любимой!).

Дочь людоеда, попыталась переубедить меня ласками, но я презрел их, и когда она захныкала, постарался перевести разговор на другую тему:

– Послушай, Надюша, во сне твой отец говорил мне, что ты того, мужей изводишь на раз-два-три. Это правда?

– Не совсем…

– Ну, расскажи…

– Не хочу… Понимаешь, я отца люблю, а он…

Недоговорив, она посмотрела на часы. – Пора тебе плавки натягивать: папуля сейчас придет. Увидит тебя голым – от венца не отвертишься.

Бросив на мой срам плавки, дочь людоеда упорхнула, в чем была.

26. Яйца Леды.

Побыв у меня с минуту, Фон Блад (глаз у него к моему удовольствию был настоящим) убежал ввиду того, что из коридора и окна потянуло дымком входящего во вкус пожара. Через четверть часа он вернулся совершенно растерянным; походив по комнате взад-вперед, опустился на испуганно ойкнувшую кровать. Лик его глодала улыбка – улыбка человека, по совершенно сумасшедшему стечению обстоятельств попавшего в невероятно дикую, фантасмагорическую историю, и на каком то ее отрезке ясно понявшего, что конца ей не будет.

– Что с вами? На вас лица нет! – лицемерно поинтересовался я, уже столько дней бытовавший в аналогичной по типу истории.

– Что со мной?.. Вы спрашиваете, что со мной?! Вы спрашиваете?!! – улыбка слетела с его лица. Оно стало натурально полоумным, и я, не желая подвергнуться побоям, пусть заслуженным, сказал как можно искреннее:

– Ну да, с вами.

– Со мной все в порядке, – неожиданно успокоился людоед, – а вот замок горит с трех сторон.

– Вы хотите сказать, что мой кот научился пользоваться газовой зажигалкой или даже спичками? – подивился я непритворно.

– Пока нет. Но короткие замыкания у него получаются просто замечательно.

– Понятно, – вздохнул я. – Что ж, пожар высокой категории в нашей ситуации выглядит вполне логичным продолжением событий.

Фон Блад горестно покивал:

– Иногда мне кажется, что он у вас учился терроризму, и педагогом у него был сам Бен Ладен.

– Бог его знает, он недавно ко мне явился. Хотя, если рассудить, Эдгар идеальный боевик. Умен, решителен, понятлив, и главное, имеет вкус к рельефному действию. Есть, конечно, у него минусы, но если он действительно учился у Ладена или даже в «Альфе», то его педагогами они, скорее всего, рассматривались, как большие плюсы.

– Какие это минусы? – фон Блад потрогал глаз, начинавший обзаводится жизнерадостным синяком.

– Какие минусы? Вон, у вас висит на стене прекрасная копия Бенвенуто Челинни. Вы знаете, скольких человек этот художник зарезал, пока работал над этим шедевром? Зарезал в драках, в нападениях, просто так, от тоски к полнокровной жизни? По разным сведениям от четырех до дюжины. Так этот кот такой же по натуре. Если бы вы знали, как я до него жил. Замечательная любовница, пунктуальная, не капризная, да еще импортная, денег ровно столько, чтобы не зажраться до равнодушия, ежедневно бутылочка хорошего портвейна, прогулки в березовом Подмосковье, стихи на ночь, короче, размеренная умственная жизнь в уютном эстетическом пространстве без конца и края… И тут он является.

– Еще один очаг возгорания… – пригнувшись, посмотрел фон Блад в окно. – На третьем этаже, в кунсткамере. Пропал теперь второй муж моей тещи с двумя головами… Дракошей мы его звали, пока она его в формалине не замочила. Если бы знали, какой это был человек, единственный, можно сказать в своем роде, Вы знаете, в «Британской энциклопедии» о нем пространная статья с пятью фотографиями, схемами и рисунками…

– Послушайте, – перебил я, вспомнив прогулку с фон Бладом по его подземельям, – а та горилла с головой на правом плече тоже ваш родственник?

– Не мой, тещин, – пристально посмотрел фон Блад. – Точнее, он младший брат Дракоши…

– А почему она его в формалине замочила? – Я понял, что затронул запретную тему и вернулся к той, за которую людоед малодушно уцепился, как за возможность хоть на какое-то время покинуть действительность. Вновь усевшись рядом со мной по-свойски, он чуть ли не взахлеб принялся повествовать о втором тещином муже:

– Да огнедышащий он был. Заливался с утра спиртом под завязку, луком-чесноком закусывал, и ходил кругом, ходил, духом всех встречных с ног сшибая. А если еще зажигалкой в кураже перед пастями своими чиркал – то вообще чистейшей воды дракон, плюс пожар высокой категории. Вы не знаете, какие он фокусы показывал! Брал два стакана фиолетового денатурата – старик любил все фиолетовое – шло оно к его носу, ну, к носам, – в общем, брал два стакана денатурата и одновременно их выпивал, предварительно, конечно чокнувшись сам с собой. А это не очень легко было пить два стакана, хоть голов и две – они ведь не совсем симметрично располагались – одна, как полагается, анфас, а другая набок свернута, то есть почти в профиль. Но у Дракоши все равно классно получалось, даже с локтей, как офицеры, пил. А потом закусывал луковицами, естественно, фиолетовыми. Хрум-хрум-хрум – и готова луковица. Но особо чесночок высокоэфирный уважал. Любил по-деревенски посыпать горбушку солью, натереть погуще – пара головок на ломоть уходила, потом маслицем растительным оросить… Да-с… А курил как! Одним ртом затягивался, другим колечки пускал. А что женщины его о нем рассказывали! О комплексном его куннилунгуссе. Да с такими глазами рассказывали, что у него отбою от любительниц острых ощущений не было. А как пел! В два голоса – один высокий, певучий бас, другой низкий, глубокий. И пел все по системе Станиславского, с общением, взаимодействием и внутренней связью голов между собой. Бывало, как споет:

Высоким басом гудит фугас —

В подарок фонтан огня,

А боцман Бэби пустился в пляс —

Какое мне дело до всех до вас,

А вам до меня…

так мороз по коже. Правда, с принятием пищи у них постоянный был конфликт – желудок то один! Но потом они с этим договорились – стали по очереди есть, – один ложкой машет, другой газетку читает или вообще спит, силы голодные бережет… Да, с едой они договорились, а вот с храпом война была… Гражданская война с самыми что ни на есть телесными повреждениями. Представь, маркиз, когда левая голова первый раз захрапела в три голоса благим матом, так правая как врежет ей кулаком по яйцам! – Фон Блад раскатисто захохотал. – Но потом и с этим образовалось, более-менее образовалось – ухи они друг другу стали кусать: как захрапит одна голова дальше некуда, так другая хвать ближайший лопух от души! Так смежных ушей у них и не стало… Но особо они не переживали, да, не переживали…

Он еще что-то хотел рассказать о родственниках жены – видимо, было что, – но я вернул его к насущности.

– Интересно, как он огонь разводит? – спросил я, имея в виду Эдгара с его двадцатью шестью мутантскими пальцами, роднившими кота со славным Дракошей. – Наверное, кошачьим способом… Побрызгал на соединительную коробку – и готово, горит. Знаете, он однажды помочился на туфельки моей девушки Теодоры, туфельки за пятьсот долларов. И они тут же развалились, как от серной кислоты, вы бы их видели.

Фон Блад, с трудом распростился с двухголовым свояком, и посмотрел на меня как на уксус в большом количестве.

– Меры-то приняли? – продолжал я ерничать (а что остается делать человеку, связанному по рукам и ногам, как обстоятельствами, так и буквальными путами?) – Или бог с ним, положимся на огонь и выйдем из него очищенными от замков и котов?

– Пожарная сигнализация пока худо-бедно срабатывает, – уже подняв на меня карающую руку, овладел собой людоед. – Но сами понимаете, для меня утонуть в воде – это не намного лучше, чем сгореть. У меня картинная галерея, видите ли… Дюрер, Гоген, Модильяни, даже Малявин. И еще драгоценные гобелены и редкая библиотека. Мебель эпохи Людовика Четырнадцатого…

– Мебель эпохи Людовика Четырнадцатого… – повторил я. Уже минуту какая-то мысль пыталась достучаться до моего ума.

– Да, мебель. И многое другое.

Из окна послышался отдаленный вой сирен, ум мой встрепенулся, и я, вмиг переполнившись эйфорией, торопливо заговорил.

– Послушайте, милейший каннибал! У меня идея, и она, кажется, поможет нам договориться. Вам дочь рассказывала мою историю?

– Конечно. Она мне все рассказывает.

– Но я повторю для ясности. Черт, как же это мне раньше в голову не пришло!

– Говорите, не томите душу!

– Понимаете, это все леность ума… Если бы я все хорошо обдумал, обдумал, как только увидел своего кота на вашей крыше.

– Говорите, я слушаю.

– Понимаете, я влюбился в чудесную девушку… Нет, надо все сначала начать, с яиц Леды, иначе, вы не поймете.

Я намеренно тянул, рассчитывая изложить суть своего предложения на кульминации событий.

– Пожарные приехали, – подошел к окну Блад. – Конец моим гобеленам. Вы что-то говорили о яйцах Леды…

– Да, так говорят «Начнем с яиц Леды». Видите ли, эта прекрасная девушка снесла яйца от греческого Зевса, явившегося к ней на любовное свидание в образе лебедя – странный, надо сказать, был господин, этот Зевс. Я понимаю, к Данае он заявился в образе золотого дождя, это понятно, женщины деньги любят. Но в образе лебедя?

– Это, наверное, аллегория или символика. У лебедей шеи длинные. Так причем тут яйца Леды?

– Понимаете, из одного вылупилась Прекрасная Елена, из-за которой произошел ряд закономерных событий, в частности, Троя пала в прах, ну, или сгорела, как сгорит ваш замок от моего троянского кота. Так вот, когда хотят начать повествование с самого начала и по порядку, говорят: «Начнем с яиц Леды».

– Вы здоровы, маркиз? Не заговариваетесь? Впрочем, как можно остаться здоровым после всего, что нам пришлось здесь перенести…

– Да нет, все было прекрасно, особенно ваша дочь… – мгновенно отреагировал я.

Он психоаналитически насупился. Отцы бессознательно не любят, когда без спроса трахают их дочерей.

– Так что там с яйцами Леды?

– Все началось с того, что я получил в наследство этого кота. Братья получили дома и пароходы, а я – кота. Как в сказке Шарля Перро. Ну, волей-неволей, вошел постепенно в образ, тем более кот был черт знает что такое, будет время – расскажу. Потом принцесса появилась – опять-таки именно он ее ко мне с небес на мгновение спустил, – и я с листа влюбился, так, что без нее и жить теперь не могу. Но к принцессе, сами понимаете принцем надо свататься. А я – научный сотрудник, это же окончательный диагноз. И надо же, тут вы подвернулись. Вы и в самом деле людоед?

– Глупости! Вы назвались Карабасом, я – людоедом, вот и вся сказка.

Мне стало ясно как день, что на кровати связанным лежит самый последний простак в мире. Осознав свою сиюминутную сущность, я насупился:

– Ну вот, сказка… А я вам чистосердечно поверил. Еще эта распечатка из Большой советской энциклопедии…

– Ну и фантазия у вас… Вас обмануть – раз плюнуть. Вы что, честный человек?

– Вы не первый этим меня попрекаете, – вздохнул я. – Но вернемся к идее, меня осенившей. Видите ли, этот ваш замок с Людовиками Четырнадцатыми и гобеленами мне до лампочки – не то воспитание, я – аскет, живущий высококалорийной духовной пищей. Но мне сейчас, именно сейчас, позарез нужно паблисити, чтобы подвалиться к моей Наталье сущим маркизом – иначе никак, женихов рангом ниже она в упор не видит. Ну, вот, я и подумал: демобилизую кота, отзову, так сказать, с действующего фронта на зимние квартиры, а за это вы на месячишко-другой уезжаете на Сейшельские острова, или еще куда, сдав мне замок со всем его содержимым – «Мерседесами», слугами, поварами, ну, за условные, конечно, деньги – у меня целая зарплата на кредитке, да еще расчет, если за прогулы по вашей милости уволили. С Надеждой, естественно, уедете… И все решено – замок целый, картины целы, к вашему приезду я переезжаю к новой теще, поминая вас святым своим благодетелем.

Подумав с минуту, фон Блад стал вытягивать из-под меня простыню.

– Вы что? – испугался я – лицо фиктивного людоеда пылало злорадной решимостью.

– Мне нужна эта простыня. Я сделаю из нее белый флаг и пойду вниз. Как вы думаете, он знает, в каком случае одна из конфликтующих сторон размахивает белым флагом?

– Вряд ли. Мне придется пойти с вами.

Фон Блад освободил меня от веревок. Я встал, размялся, причесался, и мы пошли.

– А флаг? – воображение остановило меня в дверях.

– Зачем флаг? Вы же говорили, что кот белых флагов не разумеет?

– Кот не разумеет, зато я разумею. Мне будет приятно видеть, как вы им размахиваете.