Текст книги "Кот в сапогах, модифицированный"

56. Шансов не было.

Так нас стало пятеро. Мы с Наташей, кот да Вова с Володей, связанные хорошей пеньковой веревкой.

Эдгар-то ничего, понял, – кот ведь, – что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…

Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, – хоть в туалете, – два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой – милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…

Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.

– Их специально сюда послали, – сказал я Наташе, когда мы сели обсудить создавшуюся ситуацию. – Чтобы поиздеваться…

– Ты хочешь сказать, что их сюда послали, чтобы мы не…

– Ну да. Они хотят, чтобы это мы совершили в туалете или ванной комнате.

– Так ведь в ванной можно запереть Вову с Володей?

Наталья была в синем купальном халате, таком же синем, как ее глаза, и я подумал, что в синей с голубым ванной комнате, просторной, как море, все получилось бы со вкусом.

– Ну-ну, – бес моего сладострастия сдался разуму. – А потом, лет через тридцать, мы будем вспоминать, как ты стала моей в момент, когда в нашем туалете сидели два мужика-охранника, сидели и…

Наталья мягко прервала меня:

– На мой взгляд, милый, ты придаешь слишком большое значение моей девственности.

Господи, как хороша была она! Раз за разом мое сердце замирало, увидев влюбленными глазами очередную ее блистающую грань, например, ушко, завораживающее приятностью формы и нежной просвечивающей мочкой!

– Да, слишком большое, – ответил я, мысленно прикусив эту нежную мочку. – Ты и не представляешь, как мужчина относиться к женщине, сохранившей себя для него.

– Это не я сохранила, это папа сохранил, ты же знаешь.

– Послушай, меня интересует один вопрос…

– Какой, милый? – заморгала.

– Там, наверху, были у меня шансы?

– Конечно, нет, – улыбнулась чуть надменно. – У Эдички были, у тебя – никаких.

– А сейчас? Я все фантазирую, в мыслях ушко тебе прикусываю, воображаю своей женушкой, детей завожу. Но иногда мне кажется… Ты такая красивая…

– Есть у тебя шансы, есть, успокойся. Когда я тусовалась с Меркурием, мне вдруг пришло в голову, что после всего случившегося, я не смогу с тобой расстаться, как с приходящей маникюршей. Ты такой уверенный…

– Да я такой. Когда не смотрю на тебя.

Мы поцеловались. Коротко, потому что минут через семь она вырвалась из моих объятий и сказала, поправляя волосы:

– Все это хорошо, но сейчас меня больше волнуют не твои матримониальные планы, а что мы будем делать и что есть. Кстати, если меня не кормить хотя бы неделю, я необыкновенно дурнею.

Я представил Наталью костлявой. Сухая пергаментная кожа. Острый нос шилом. Плечи, покрытые волосом, выпавшим от недостатка элементов. Тонкие иссушенные и потрескавшиеся губы. Желание впиться в последние, однако, не ушло.

– Пошли к ним, допросим, что ли, – взяв себя в руки, отвел я глаза. – Они уже оклемались.

Мы подошли к пленникам, стали рассматривать. Так же, как и мою, их головы украшали пятна йода и пластыри.

– Давайте разбираться, – сказал я, присев на корточки. – Рекомендую отвечать коротко и по существу, не то отдам коту, а он не только зоофил, но и людоед-одиночка в третьем поколении.

Эдичка, подошел, сел рядом, металлически глядя. Классный парень, всегда знает, что делать и как смотреть.

– Давайте, – ответил Вова, трусливо отодвинувшись от кота-зоофила.

– Кто вас сюда прислал и с каким заданием?

– Никто не присылал…

– Хорошо, начните с начала, – сказала Наташа, став за моей спиной. – Мы с вами сюда приехали, я пошла на прием, вы остались в комнате для телохранителей…

– Ну да, – зачастил Володя. – Остались, хотя Владимир Константинович, папа приказывал глаз с вас, Наталья Владимировна, не спускать. Остались и кроссворды японские до одиннадцати вечера чиркали. В одиннадцать позвонил Владимир Константинович и приказал вас, Наталья Владимировна, домой везти, чтобы значит, режим не нарушался. Я позвонил вам, но вы не ответили. Мы всполошились, искать пошли, и в коридоре наткнулись на мужика, очень большого и с топором в руках…

– Халат еще на нем был белый окровавленный халат, на лице – хирургическая маска, – вставил Вова. – Я чуть не описался от страха, а мужик ничего не видит, идет сам себе и с Прохором каким-то невидимым разговаривает.

– Фон Блад! – воскликнул я, обернувшись к девушке. – Он не уехал в Австралию!

– Кто такой фон Блад?

– Владелец замка…

– Ежов?

– Его зовут Ежов?!

– Да, Василий Васильевич Ежов.

– Подходящая фамилия для мясника. Кстати сказать, кровь, в которой ты купалась, могла быть произведена только им. Это я дедуктивно вывел, наблюдая тебя в ванной.

– Я знаю его хобби, – улыбнулась Наталья и обратилась к Вове с Володей:

– Так что было дальше?

– Ну, тот мужик в окровавленном халате и хирургической маске, спросил, кто мы и что тут делаем, – стал отвечать Володя. – Мы сказали, что ищем Наталью Владимировну, но он ничего не сказал, ушел восвояси. Ну, мы и пошли по комнатам и залам – а там все пьяные, все с драными кошками нарасхват целуются и с друг другом тоже, все вас видели, но никто не знает, где вы сейчас и с кем. Мы дальше пошли, а что делать? Во втором часу уже спортивный зал обыскивали – и кабинки, и душевые камеры, и когда уходили, в дверях наткнулись на человека в голубом комбинезоне – руки огромные, как у гориллы, и голова на плече. Увидели его, рты пораскрывали, потом Вова очухался и от душевного потрясения сказал совсем без задней мысли: «Ну и урод…», а он обиделся и вырубил обоих, Вову первым, потом я неожиданно упал. Пришли в себя в какой-то каморке без света, а выход кирпичом на растворе заложен. Ну, мы стучать-кричать начали от исступления. Часа три наверно кричали, пока майор Крюков с людьми к нам не пробился. Он допросил нас, мы все рассказали, и про урода тоже. Майор хозяйку Надежду Васильевну вызвал, стал ее спрашивать, откуда это урод, что в замке делает, и почему людей при исполнении в подвалах мурует. Надежда Васильевна сказала, что замок – ее личная и неприкосновенная собственность. И по ней нельзя ходить самостоятельно, а урод ее родственник, и все они не любят, когда его так называют, и потому после того, как все уляжется, она наймет прожженного адвоката, и тот нас уже по закону замурует на пятнадцать суток в самой вонючей московской тюрьме. И ушла по своим делам. Когда мы втроем с майором остались, он сказал, что вы, Наталья Владимировна, ровным счетом исчезли, нигде вас нету и никто ничего не знает, кроме того, что вы от папеньки, может быть, сбежали в неизвестном направлении или даже в лес. Тут позвонил Владимир Константинович и очень спокойно сказал, что головы нам оторвет, если вас, Наталья Владимировна, не найдем в течение часа. Ну, мы и бросились вас искать, потом вы, гражданин Смирнов, нас видели в ставке товарища Крюкова…

– Все это здорово, но как вы здесь оказались? – спросил я, когда Володя замолк.

– Я думаю после Стефана Стефановича, – ответил Вова. – Он нас наливкой угостил – хороша наливка, ничего не скажешь. Выпив стаканчик, я засоображал и спросил:

–А может, эта горилла и Наталью Владимировну где-нибудь замуровала?

А он сразу стал серьезным и сказал:

– Исключено. От Вороновой эсэмеска пришла на папин телефон. И на все остальные телефоны, которые в ее памяти были. В ней она сообщала, что уходит от своего любимого папуле к господину Биби Бобо Ква, гражданину Нигерии, вождю среднего по численности пограничного племени, потому как по УЗИ и прочим женским фактам ждет от него курчавого ребенка. И Владимир Константинович уже звонил Крюкову, чтобы закруглялся, так как больше о бывшей своей дочери ничего вообще знать не желает, потому что гражданин Нигерии чистосердечно признался и даже называл его по-русски папочкой. Когда Крюков с людьми уехал, Владимир Константинович опять звонил и матом сказал, что мы на помойке, то есть уволены со всеми вытекающими обстоятельствами. Мы с горя еще по паре стаканчиков пропустили, после которых очутились в комнатке с двумя дверьми – одной кирпичом заложенной, другой – просто закрытой. И под первой была записка, цементом заляпанная, вот она, в кармане.

Володя указал глазами на боковой карман пиджака. Я достал записку. В ней были слова: «Они ваши. Каждому 500$ плюс премиальные за оригинальность».

– Мы, конечно, ничего не поняли, – продолжал Вова. – И принялись за еду – в углу комнатки стояла большая корзина с бутербродами и пивом. Когда поели, и от пива очень захотелось, сама собой дверь открылась. Мы в нее вошли, и через прихожую попали к вам…

– И поняли смысл записки.

– Да, – сказал Володя, глядя так подобострастно, что я почувствовал себя Ежовым, наркомом внутренних дел, опосредовано обогатившим русский язык словосочетанием «ежовые рукавицы».

– Я считаю, у нас с вами нет повода для конфронтации. Беда у нас общая и усугублять ее междоусобицами глупо, – подумав, сказала Наталья тоном адвоката. – Если мы отсюда выберемся, я попрошу отца пристроить вас в достойное место типа «Бритиш Петролеум Корпорэйшн». Так мир? Кто старое помянет, тому глаз вон?

– Мир, – в один голос ответили Вова с Володей. Их глаза, подбитые Квасиком, обнадежено заморгали.

Я развязал бедняг.

– Нам по-прежнему вас охранять? – спросил Вова Наталью, потирая запястья.

– Не в коем случае, – ответила та, положив мне руки на плечи. – Лучше найдите что-нибудь тяжелое и начинайте долбить в потолке прихожей дыру.

– Потолки же бетонные?

– Надо же что-то делать. Кстати, в вашей корзинке что-нибудь осталось? – эти девушки из высшего света совершенно не умеют обходиться без пищи.

– Нет… – потупил взор Вова.

– Тогда через пару дней будем бросать жребий.

– Какой жребий? – выкатил белесые глаза Вова.

– Ну, кому выпадет череп со скрещенными костями, того съедим, – посмотрел я пристально.

– А вы тоже будете участвовать?

– Конечно, но мы везучие.

Посмеявшись, Наталья продолжила:

– Я читала в книге известного автора об одном любопытном пари. Представляете, два людоеда, оставшись на необитаемом острове с двумя пленниками, заключили пари, и выигрывал тот, чья жертва умирала последней…

Она читала мою книгу!

– Не понял? – раскрыл рот Вова.

– Людоеды их ели. Отрезали по кусочку, но так, чтобы жизни не лишить, и тем продукт подольше сохранить – жарко там, на острове, было, протухло бы мясо, – и ели… Кстати, здесь холодильника нет.

Вова по-прежнему ничего не понимал, и Володя принялся разъяснять:

– Ну, если тебе выпадет жребий, мы руки с ногами у тебя ампутируем и съедим, потом уши отжуем и так далее…

Вова понял и пошел искать тяжелый металлический предмет для долбежки бетона. Подходящий предмет нашелся в виде Меркурия в крылатых сандалиях.

57. Теперь, вот, кислота.

– У меня сегодня пойдут месячные, – сказала Наталья, когда Вова с Володей, подхватив Меркурия под бронзовые ручки, ушли долбить стену в комнатке, в которой явились на наши головы.

– Ты на что намекаешь? – прокричал я – Вова с Володей работали не покладая рук, и в нашем гнездышке было шумно, как в кузнечном цехе эпохи строительства коммунизма.

– У меня нет прокладок.

– Простыню можно использовать.

– Простыню? – ужаснулась. – Ты с ума сошел?

– Да нет, не целиком. Я порежу ее на кусочки.

Наталья засмеялась.

– Я слышала, в старину пользовались тряпками, но я не знаю…

– Ничего, узнаешь. Привыкли, понимаешь, к памперсам, к прокладкам с крылышками, и жизни теперь без них не представляют. Там, в бельевом шкафчике, есть чистые простыни. Порезать? Мне будет приятно, в душе я фетишист. Я уже представляю, как одна их этих беленьких тряпочек, в производство которых я вложил свою душу, лежит в твоем таком уютном влагалище. Да, лежат и впитывают твою кровь, кровь, ярко недовольную тем, что, вот, опять, в который раз приходится заниматься доставкой в мусорное ведро этих горемык, этих неудачниц, этих яйцеклеточек, ждавших, ждавших, но не дождавшихся суженых своих сперматозоидов…

– Ладно, я согласна на тряпочки, – порозовела Наталья от моей пошлости.

Мне стало стыдно, и я перевел разговор на другую тему:

– А как ты относишься к тому, что папенька от тебя отказался?

– Пустое! – махнула она рукой. – Знаешь, чем он сейчас занимается?

– Чем?

– Привыкает к роли дедушки чернокожего внучка. И…

Ее прервали взволнованные голоса Вовы с Володей. Мы бросились к ним и увидели, что голова Меркурия выбралась из заточения, выбралась, заплатив за это шляпой.

– Мы тут простучали все, нашли звонкое место, и вот… – сказал Вова, тщась вытащить римского бога из бетонного плена.

– Давайте втроем, – улыбнулся я, вспомнив, как вытаскивал трубу, аналогично засевшую.

Ухватившись сподручнее, мы дернули, и божья голова вырвалась из плена. Володя, сотря пот со лба и став на цыпочки, посмотрел в отверстие, и тут же отскочил, вытаращив глаза и дико вопя:

– Кислота! Кислота!

– Серная, серная, – добавил из отверстия ядовитый женский голос.

Мы увидели, как лицо Володи чернеет и покрывается волдырями.

С трудом преодолев оцепенение, я потащил его в ванную.

58. Такое могла придумать лишь Надежда.

Володе в лицо плеснули не концентрированной серной кислотой, а обычной газированной пепси-колой. Это наше богатое воображение, поощренное услышанными словами и воплем, увидело, как оно чернеет и покрывается волдырями кислотного ожога. Установив, что обмишурились, мы с Вовой и Натальей посадили психически пострадавшего за столик, уставленный бутылками вина, вернулись к проделанному отверстию и увидели, что оно закрыто сверху стальным листом.

То, что отверстие заделано стальным листом, увидели мы с Вовой. Наталья же увидела початую упаковку женских тампонов, лежавшую под отверстием. Через два часа она тихо умерла – ее отравили.

Яд был в тампоне. Такое могла придумать только Надежда, полжизни отдавшая прокладкам. Сон, в котором я видел Наталью мраморно-безжизненной, ее стараниями сбылся.

59. Как это сделать?

Наталья лежала на белой простыне, лежала как живая. Обманутый глазами, я раз за разом бросался щупать ей пульс, прикладывал ко рту зеркальце, но каждый раз понимал, что случилось непоправимое, и я остался на белом свете один – сердце любимой не билось, она не дышала. Потом я сидел у постели и плакал. Восемнадцатилетняя непорочная девушка лежала передо мной мертвая, и мир мертвых казался мне раем, ибо в нем пребывала она.

Подошли Вова с Володей.

– Закрыл бы ей глаза, – сказал Вова.

– Нет! – встрепенулся я. – Глаза закрывают мертвым, а она, видишь, живая.

– Как живая… – уточнил Володя, и они ушли.

В шестой раз воспользовавшись зеркальцем, я бросил его в угол (оно разбилось), уселся под кроватью и неожиданно вспомнил сон, в котором видел Наталью мраморно-безжизненной.

Я вспомнил его подробность, ускользнувшую в первом осознании.

Вот она, эта подробность:

…завороженный, я иду к Наталье, иду, чтобы стать таким же. Я знаю – как только я стану мраморно-безжизненным, души наши соединятся в одну, и счастья в мире, хоть не намного, но станет больше.

На мертвом небе одной звездочкой станет больше…

* * *

Из книг мне было известно, что подсознание (именно оно владеет нашими снами) всеми своими возможностями пытается помочь своему вместилищу принять правильное решение. Оно что-то выпячивает, раз за разом ставит одну и ту же пластинку (так называемые «успокаивающие» сны), а что-то навсегда или до поры до времени скрывает. И вот, мое подсознание, допустило утечку засекреченной ранее информации, допустило, чтобы я понял, что пора сматывать удочки и догонять Наталью. И себя самого. Самого себя, все понявшего…

Да, подсознание предлагает мне приблизиться к ней! Наталья была смыслом моей жизни, и жить без нее, жить безжизненно, нет смысла.

– Но как уйти? – задумался я, убежденный собой и подспудным знанием. – Удавиться? Закружиться на веревке с вывалившимся языком, синим и распухшим, закружиться перед ней, почти живой, перед Вовой и Володей, молча напивающимися?

Нет. Пошло и противно. Когда труп придет в кондицию, придет Надежда и скажет слугам, брезгливо указав на мою остывшую ипостась:

– Уберите это!

Резать вены в ванной?

Тоже нет. В ванной режут вены женщины-истерички (терпеть их не могу) и брошенные мужчинки. Наталья бы это не одобрила.

Так как же? А может, как она?! Без лишних телодвижений и боли – ее и без того океан. Да, я уйду к ней с помощью тампона. Лягу рядом и умру, и мы будем лежать, как живые. Смерть осенит нас, и мы пойдем по вечности, взявшись за руки, плечо к плечу. А они – Надежда с ее подельниками – пусть смотрят. Это их тронет, и Володю с Вовой, может быть, выпустят.

Но как это сделать? Лечь рядом с любимой и сунуть тампон в задницу? Наверху умрут со смеху, потом станут состязаться в остроумии. Кто-то непременно вспомнит «Криминальное чтиво», в котором участник войны во Вьетнаме, будучи военнопленным, много лет прятал от тюремщиков фамильные часы, чтобы передать их сыну, прятал в своей заднице, а потом и в заднице друга. Кто-то назовет педиком. Кто-то скажет, что тампон для меня надо было посыпать красным перцем, и все взорвутся от смеха. Нет!

Сунуть в рот? Не лучше – зрители захлопают в ладоши – лучшей темы для уничижения найти трудно.

Может вымочить их в воде и выпить ее? Так и сделаю. Не получится – придумаю что-нибудь другое».

Приняв решение, я пошел к Эдгару-Эдичке. – он лежал в углу комнаты, неотрывно глядя на тело Натальи.

– Я решил уйти к ней, – сказал я, присев перед ним и погладив. – Ты как на это смотришь?

Эдичка посмотрел одобрительно. То есть на секунду прикрыл оба глаза.

– Когда освободишься, сделай что-нибудь с ними, хорошо?

– Разумеется, – ответил он движением усов.

– Жизни только не лишай, лучше как граф Монтекристо, ладно?

Кот не ответил. Мне показалось – он давно решил, что делать с людьми, убившими обожаемую им девушку.

– Эдгар-Эдичка… – произнес я, унесшись в прошлое и увидев первую нашу встречу с Натальей. – Не забывай, как мы тебя звали. Первое имя дал я, второе – она. В них мы будем жить с тобой. Когда же придет твой черед, беги сразу к нам, мы будем ждать.

Кот посмотрел пристально, побуждая действовать, но не каркать, и я, погладив его на прощание, направился к Вове с Володей.

60. Все кончается запахом.

Вова с Володей сидели, осовевшие, и смотрели на «Белую лошадь», вчистую лишившуюся хмельной своей крови. Володя, уступив мне кресло, пошел за новой бутылкой и стулом. Вернувшись, сел, налил всем. Я выпил (мы не чокались), посидел, глядя в столешницу.

– Что будем делать? – спросил Вова.

– Я за ней сейчас пойду, – ответил я, застенчиво посмотрев. – А вас потом, может быть, выпустят.

– Вряд ли… – покачал головой Володя. – Хотя посмотрим. Бог ведь не фраер, он все видит…

Я прикрыл глаза и увидел, как мы с Наташей обручаемся. «Обручается раб Божий Евгений рабе Божьей Наталье. Обручается раба Божья Наталья рабу Божьему Евгению». Мне надевают золотое кольцо, ей серебряное.

– Я мечтал с ней обвенчаться, – раскрыл я глаза. – Дважды в Загсе регистрировался, и ничего хорошего не выходило, одна нервотрепка – с первой женой и тещей даже мозгами телячьими, правда жаренными, бросались, представляешь?

– Представляю, – заморгал Вова.

– Давайте я вас обвенчаю? Вова поможет? – заморгал Володя. – Я до школы милиции диаконом в районе был, все знаю, даже участвовал.

Я подумал, что венчание с мертвой невестой – это святотатство.

– Не, потом, когда умрешь, обвенчаю, – чистосердечно прочитал мои мысли бывший диакон.

– Может, останешься? – жалостливо посмотрел Вова. – Найдут нас когда-нибудь, а баб в Москве много, даже таких принцесс.

– Нет. Не могу. Я и представить не могу, как жить без нее. Сам посуди, как жить, если внутри все умерло? Прикинь, что у тебя внутри дупло, пустое и черное, и глаза из него смотрят?

– Я бы не стал из-за бабы грех на душу брать… – покачал головой Володя. – Даже из-за такой клевой.

– У него баба – собаки со страху лают, – сказал мне Вова, указав подбородком на товарища. – А ты, конечно, зря суетишься. Тебе просто на нее, мертвую, больно смотреть. А это легко исправить – мы сейчас завернем ее в чистую простыню, отнесем в сени, ковер сверху бросим, и ее как бы не будет. Клянусь, часу не пройдет, как тебе расхочется руки на себя накладывать из-за чего-то там под ковром…

– Выпей лучше, – налил виски Володя.

Я не ответил, пошел к Наталье, взял ее руку. Она была холодной. Подумал: «Через час окоченеет, станет как лед. Потом ее придется заворачивать в простыню и в ковер, потому что ее нежный запах, которым я наслаждался, станет невыносимым. Все в этом плотском мире кончается запахом. Долг, дружба, любовь, привязанность. Нет, надо травиться…