Текст книги "Черепаховый суп"

38. Волна

Мы перетащили к границе Нулевой все ящики и теперь аккуратно выложили на них дробовики и игрушки Моргана-младшего. Сабж оставался в середине зоны, под навесом: это было неписаное правило для таких моментов – максимально возможная безопасность Проводника. Даже если погибнет часть группы, он должен довести остальных до Полковника или постараться вывести из Эпицентра. Впрочем, Сабжу не светило сидеть без дела. Ему предстояло перезаряжать наши дробовики, а при необходимости использовать свои возможности.

Ни одна тварь Эпицентра не переступит добровольно границу Нулевой. Только Полковник знает об этом все, но из его объяснений я уяснил для себя когда-то одно (тогда мне казалось, что этого достаточно, а теперь жаль даже мельчайших деталей упущенного знания): любое существо, будь то животное или человек, долгое время пребывавшее под непрерывным воздействием Эпицентра, при пересечении границы Нулевой мгновенно умирает от кровоизлияния в мозг. Исключение составляют только Проводники – за счет необычных особенностей организма, по всей видимости. Кстати, сам Полковник, проживший в сердцевине Эпицентра не один десяток лет, воспользоваться Нулевой, скорее всего, не мог. Проверять это на практике он, разумеется, не собирался. Твари же каким-то образом чувствовали опасность, идущую от Нулевых.

Но все это относится к обычной обстановке. Волна все меняет. Охваченные яростью и/или страхом, ослепленные общим движением, твари нередко пересекают границу Нулевой. При этом они мгновенно умирают, но тем, кто находится внутри Нулевой, от этого не легче. Мертвое тело способно вытолкнуть сталкера из Нулевой, и он покалечится при падении, не говоря уже о том, что само прикосновение к некоторым обитателям Эпицентра – неважно, мертвым или живым – небезопасно. Нужно также отметить, что из-за инерции нежелательно было использовать боевые способности Проводников: влетающее в Нулевую мертвое тело, охваченное пламенем, становилось еще опаснее.

Поэтому бойцы старались максимально отодвинуть, а в идеале – предотвратить такие ситуации. В случаях с открытыми Нулевыми, то есть теми, которые не находились в естественном или искусственном укрытии (а наша была именно такой), имелся лишь один метод защиты убежища – стена из трупов. Обезумевшее от ужаса смешанное стадо травоядных, которое всегда летит впереди основной Волны, состоящей исключительно из хищников, нужно встретить шквальным огнем, и гора их трупов станет своеобразной баррикадой. Метод жестокий, но когда речь идет о жизни и смерти – приемлемый. Это закон джунглей: выживает сильнейший. Такие понятия, как жестокость, несправедливость, жалость и снисхождение теряют всякий смысл. Голая жизнь и голая смерть, как говорил Ремарк, –

вот что действительно имеет значение, вот что действительно существенно. И человек – non plus ultra[8]8
  Высшая ступень (лат.).


[Закрыть] эволюции – обязан выжить. Жизнь всегда пускала корни в смерть и кормилась ее соками, так же как смерть использует жизнь в качестве инкубатора.

...Нам не пришлось долго ждать. Прошло минуть двадцать, и Сабж пробормотал за нашими спинами: «Here we go...»

И наступил ад. Недалекая роща дубовника вскипела бурой волной и исторгла из себя обезумевшее существо, стозевно и стотело, тысяченого и тысячеглазо. Существо это имело много имен, но, наверное, правильнее всего было назвать его «ужасом». Это бежали от настигающего их безумства и ярости травоядные животные Эпицентра.

– Стреляй в ноги! – крикнула Буги и разрядила дробовик.

Я выстрелил мгновение спустя. Мчавшиеся впереди животные с изуродованными нашими выстрелами конечностями рухнули под ноги бегущих следом. Началась неразбериха: одни твари налетали на других, третьи пытались подняться и сшибали четвертых. Мы методично стреляли в мешанину тел, не подпуская проскочивших одиночек ближе, чем на десять метров. Когда у Буги кончились заряды, она не глядя бросила назад винтовку, схватила одну из приготовленных гранат и метнула вперед. При этом она что-то снова мне крикнула, но я не понял, что: рев и грохот стоял такой, что разобрать слова было просто невозможно. Однако я успел уловить боковым зрением какое-то движение и, практически не поворачиваясь, разрядил в ту сторону дробовик. Несмотря на то, что мы уже выстроили гору из тел, которая полукругом охватывала Нулевую на расстоянии примерно пятнадцати-двадцати метров от границы, да и все промежуточное пространство было тоже завалено трупами, сбоку, видимо, вышвырнутое общим потоком, вылетело какое-то животное. Я не успел разглядеть, кто именно это был, лишь увидел, что он рухнул, конвульсивно содрогаясь, в шаге от оторопевшего Сабжа, неловко прикрывшегося дробовиком Буги. Разглядывать дольше времени не было. Швырнув Сабжу разряженную винтовку, я схватил с ящиков второй дробовик. Буги толкнула меня в плечо и жестами показала, что надо разойтись в стороны. Таким образом мы могли контролировать большую часть периметра. Но если какое-нибудь особенно крупное животное пробьет баррикаду из трупов травоядных – не факт, что мы успеем отреагировать. И все же я подчинился: сделал несколько шагов в сторону и принялся периодически простреливать заросли. Расщепленный горой тел, поток животных плавно обтекал Нулевую, и лишь некоторые вырывались из общего течения. До границы, впрочем, ни одно из них не добралось.

Сколько это продолжалось? Два часа, три? Может, и дольше. Ноги дрожали от слабости, руки еле держали дробовик, с трудом передергивая помпу. Когда из клубов пыли вырвались хищники, стало еще труднее. Эти уже не обтекали Нулевую, а пытались сомкнуться сразу за баррикадой. Они шли на нас со всех сторон, и мы лишь с огромным трудом умудрялись класть их, не подпуская близко. Иногда где-то в чаще вспыхивали живые факелы – это работал Сабж, но подпаливать идущих непосредственно на Нулевую он опасался. Наш заслон из трупов так и не был пробит, но два серых ублюдка – мощный самец и молодая самка – попросту перемахнули через него, использовав как трамплин. Ни я, ни Буги среагировать не успели, но нам повезло: самка рухнула на самой границе Нулевой, а самец проскочил насквозь уже мертвым. Сабж успел уклониться от него в последний момент.

Многолапое тело хищника, огрызаясь, сцепляясь между собой, умирая и убивая, неслось мимо нас. И мы – самые слабые из существ, задействованных в этом безумии, стояли, окруженные стремительно перемещающейся грудой мышц, клыков, когтей, роговых наростов – требующих крови, ослепленных яростью, способных видеть только плоть. Это существо, каждая клетка которого представляла собой овеществленное и ожившее желание убивать, – и мы. Больше в тот момент ничего не было, ничего не существовало, ничто не имело значения. Помню, как Сабж устало крикнул, что кончаются заряды, и крик его было едва слышен на фоне какофонии Волны. На самом деле этот сигнал Проводника уже был не важен, потому что мы не могли остановиться, прекратить стрелять, убивать, как убивало все вокруг, – мы не имели права позволить себе быть убитыми. Если бы кончились заряды, мы дрались бы на границе, что, в общем, тоже было не важно. Значение имели только два факта – наше желание выжить и их желание убить.

Я действительно не помню, сколько продолжалось наше противостояние. Просто в какой-то момент оказалось, что стрелять больше не в кого, а следом за осознанием этого на нас обрушилась тяжелая, гулкая тишина. Она не была злой, скорее, в ней было что-то сродни пустоте. Ведь тишина в общечеловеческом понимании – это не отсутствие звуков, а некое их гармоничное сочетание, в котором ни один звук не выделяется и потому скоро перестает восприниматься. Там же наступила тишина абсолютная, и ее нарушало только наше хриплое дыхание, диссонансные удары сердец и редкие порывы ветра. Ни птичьей переклички, ни стрекота насекомых – ничего. Тишина была настолько всеобъемлющей, что сама стала звуком. Наверное, даже в космосе не бывает тише, ведь там есть плеск волн, что-то еще. Здесь же овеществилось абсолютное ничто, как будто Бог нажал на клавишу «mute», устав от шума.

Я выронил дробовик и, спотыкаясь, побрел внутрь Нулевой. Навстречу шла Буги в окровавленной одежде, но, кажется, кровь была не ее. Опустив глаза, я понял, что выгляжу почти так же, и, судя по всему, тоже не был ранен. Все эти короткие, как сигналы азбуки Морзе, мысли не имели никакой экспрессивной окраски – чистая констатация. Мы выполнили задачу, остались в живых. Остальное неважно.

Зарослей дубовника вокруг Нулевой больше не существовало. Когда облако пыли осело, стали видны сломанные и перемолотые стебли кустарника, множество трупов и три измученных человека посреди этого безумия. Мы с Буги сидели, прислонившись друг к другу спинами, забыв о выросшей между нами стене. Сейчас нас разделяла только пропитанная потом ткань нашей одежды.

Мы остались живы и даже не пострадали. Нам повезло. Волна прошла по касательной к нашему убежищу. А может, это просто был наш день. О таких вещах очень трудно судить определенно.

Небо стремительно избавлялось от облаков, словно волна взбесившихся тварей принесла с собой порывы ветра. Не пройдет и часа, как вернется жестокое пекло. Тогда мы спрячемся под навесом и будем лежать, глядя на плохо оструганные доски над головой, не в силах ни уснуть, ни пошевелиться.

– Сегодня никуда не пойдем, – прохрипела в конце концов Буги, оттолкнулась своей спиной от моей и медленно, со стоном и ругательствами, поднялась на ноги.

– Да что ты говоришь! – ответил я, поражаясь, как эта железная леди нашла силы встать.

– Макс, – Буги, пошатываясь, пошла к навесу, – один раз передернуть помпу я еще смогу.

– Тогда застрелись, – согласился я и заставил свое тело оторваться от земли.

39. Травки Проводника

Сабж уныло привязывал желтую ленту на один из столбов, поддерживающих навес. Это был знак другим группам о том, что боезапаса в Нулевой больше нет. Того, что осталось, нам едва хватало на следующий отрезок пути. В ящиках всех Нулевых припасены ленты красного, зеленого и черного цветов. Красная означает, что нет продуктовых запасов; зеленая – полное опустошение зоны, то есть отсутствие и пищи и боекомплекта. А черная, самая страшная, сигнализирует, что Нулевая утратила свои свойства. Как правило, это выяснялось в последний момент и ценой чьих-то жизней, когда на группу, уверенную в своей безопасности, неожиданно нападали твари Эпицентра. Потому что даже Проводники этого момента не замечали, что уж говорить о нас, простых работягах.

Мы с Буги лежали на раскатанных спальниках.

– Завтра будет тяжело, – сказал Сабж, оглядывая дело своих рук. – Волна пригнала в этот район столько лиц хищной национальности, что завтрашний переход, коллеги, уже теперь можно смело назвать экскурсией в зоопарк Эпицентра. Кстати, Буги, не заняться ли тебе ужином?

– А почему мне? – Буги медленно приподняла голову.

– А это, сестренка, не что иное как яркий пример дискриминации по половому признаку. Мне бы хотелось перед завтрашним переходом пожрать чего-нибудь вкусненького, а стряпня нашего друга Макса никак не подходит под эту категорию.

– Точно, – кивнул я, – совершенно не вписывается.

– Ну тогда свари что-нибудь сам, – пожала плечами Буги.

– К сожалению, не могу, – усмехнулся Сабж, – мне надо подготовиться к завтрашнему дню. Причем на отдельном костре. Не думаю, что травки Проводников могут стать специями для человеческой еды. Так что, Макс, кончай отлеживать задницу. Нам нужны дрова на два костра, причем мне понадобится много. Я намерен соорудить небольшую донью.

– Может, лучше пристрелить его? – подумала вслух Буги.

– Патронов мало, – возразил я почти искренне и, постанывая, поднялся на ноги. Дров вокруг Нулевой теперь было хоть отбавляй. Оставалось только перетаскать их.

Когда гора сушняка выросла до вполне солидных размеров, я с удивлением обнаружил, что, несмотря на следы усталости, ощущаю какой-то необъяснимый прилив энергии. Оживилась и Буги. Она бродила вокруг небольшого костерка, на котором готовила ужин, напевала что-то веселое себе под нос и даже слегка пританцовывала. Только Сабж все так же сидел около своей доньи и изредка помешивал в котелке ложкой, привязанной к длинному стеблю дубовника. Однако, возвращаясь с последней связкой дров, я заметил его хитрый взгляд, как бы невзначай брошенный на нас с Буги. И только тогда понял, что вот уже какое-то время ощущаю терпкий, но приятный травяной запах, исходящий, судя по всему, из котла Сабжа.

– Сабж, я заметил твой взгляд. Что у тебя там за варево?

– Я же сказал, – уже открыто рассмеялся Сабж, – травки Проводников. Всегда любил наблюдать, как их запах действует на простых смертных.

Буги оторвалась от стряпни и потянула носом:

– Пахнет, как трава, а действие похоже на спиды, только без дикого оживления. Одна... – Буги задумалась, глядя вверх, – энергия, что ли. И в голове чисто. Представляю, что будет, если глотнуть твоего чайку, Сабж.

– А вот этого делать не рекомендую, – неожиданно серьезно ответил он, – крышу сорвет надолго, и не факт, что удастся вернуть ее на место. Никто, кроме Проводников, не может пить этот настой. Хотя... бывали случаи, когда Проводникам приходилось поить им команду. Но это исключительные ситуации.

– Какие, например? – уточнил я, подходя к донье Сабжа.

– Не хочу рассказывать, – отрезал он и продолжил деловито помешивать ложкой в котле. – И надеюсь, вам не придется узнать это, дорогие коллеги.

– Черт побери, – вздохнул я, – во мне все кипит. Вряд ли мне удастся сегодня уснуть.

– Удастся, – уверенно кивнул Сабж, – запах этой травы действует недолго. Скоро ты снова будешь валиться с ног. А пока можешь заняться полезным делом.

– Каким? Я уже натаскал дров.

– Вокруг мяса – хоть все Нулевые разом забей, – улыбнулся Сабж.

– А, вот ты про что... Ну что ж, пожалуй, займусь этим. Даже с удовольствием.

Сабж был не совсем прав, говоря, что травы действуют на организм недолго. Стремительно, как и положено в тропиках, стемнело, на небосклон выкатилась серебряная монета с неясным, стершимся от времени профилем, а мы все сидели вокруг почти погасшей доньи Проводника. Я успел нарубить мяса серых ублюдков и печального рогача, втереть в него соль, помыться, потом мы уничтожили все приготовленное Буги, и только тогда нас стало мало-помалу отпускать. В конце концов я поймал себя на том, что клюю носом прямо перед костром, переполз на спальник и уснул как убитый.

Однако сон мой не был спокоен, я то и дело просыпался без видимых причин, и, хотя утром чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим, полноценным сном то свое состояние не назвал бы. Утренняя бодрость скорее всего была остаточным эффектом от запаха трав Сабжа. Я ожидал вполне предсказуемой боли в мышцах, но ее не было – наверное, по той же причине.

Что касается ночи, то мне снились яркие и абсолютно бессмысленные сны, нагромождение образов и ощущений, и только под утро пришло то, что позже Полковник назвал сном в руку. Мне приснилось, будто я сижу в своей берлоге в Самерсене и пытаюсь настроить Gibson Les Paul (я действительно какое-то время подумывал его купить, но так и не сделал этого). Гитара не держала строй, меня это выводило из себя, и в конечном итоге я разбил ее об пол в лучших традициях жанра. В этот момент дверь открылась, и в комнату, покачиваясь, вошел вдрызг пьяный Джим Моррисон с бутылкой «White Horse». Он посмотрел на обломки гитары, покачал головой и сказал: «Зря ты разбил такую хорошую гитару, парень. Лучше бы съел черепаховый суп, это было бы не так скучно. Понимаешь, все равно скоро настанет конец света, так что не стоит уничтожать хорошие вещи раньше срока – надо немного потерпеть, и они умрут сами. Поверь мне, я знаю, о чем говорю». Потом он ушел, на прощание шепнув мне, что идет охотиться на НЛО и что я, если хочу, могу к нему присоединиться, но я промолчал и никуда не пошел. Я решил, что, наверное, он прав и я зря разбил гитару. Однако вместо ее осколков на полу я обнаружил огромную кастрюлю черепахового супа.

40. Стоп-кадры

Утро выдалось свежим и неярким. Небо укутали белые перистые облака, такие четкие, словно кто-то выдавил на синюю скатерть сливки из баллончика. Дул ровный ветер, и не верилось, что еще день назад мы изнывали от зноя и духоты. Однако не все было так радужно. Трупы вокруг Нулевой издавали характерный запах начинавшего разлагаться мяса, и это привлекло любителей мертвечины. Их было достаточно, чтобы напасть на троих еще не ставших падалью существ. Я, правда, надеялся, что обилие более доступной пищи отвлечет их внимание. Поначалу так и происходило.

Мы вышли, стараясь шагать бесшумно и не делать резких движений. Сабж шел между нами с Буги. От него сильно пахло вчерашним отваром, который он не только выпил, но и обильно втер в кожу. И я заметил, что когда мы шли мимо пирующей парочки самок зеленой гнили, одна из них подняла морду, принюхалась, а потом вдруг испуганно отскочила и начала тереть нос лапой.

– Себя обнюхай, – огрызнулся Сабж.

А дальше началось натуральное рокабилли. Если в это было кино, то единственный, кому я позволил бы написать саундтрек к данному эпизоду трипа, – Брайан Сетзер, выжимающий все соки из своего Black Phoenix, так что брызги летят по всей системе Dolby Surround и выливаются прямо на головы пожирающих тонны попкорна зрителей. А навстречу им с мутного экрана летела бы клиповая съемка, дикий микс стоп-кадров:

Буги, вскидывающая дробовик.

Сабж, выбрасывающий вперед ладонь.

Охваченная пламенем тварь, название которой мне неизвестно.

Мой дробовик, сплевывающий серое облако.

Вспухающая суставчатыми щупальцами куча земли.

Два дробовика, одновременно вбивающие щупальца назад, в землю.

Солнце, пунктирными рывками пересекающее небо.

Испускающее струю крови обезглавленное тело серого ублюдка, не желающего падать.

Желтое облако пыли, выбитое ногой.

Спотыкающийся Сабж.

Буги, успевающая его подхватить.

Мой выстрел над их головами прямо в пасть трихвоста.

Трупы.

Трупы.

Трупы.

Трупы.

Трупы.

А если оглянуться и попытаться соединить пунктир стоп-кадров в единую картину...

* * *

Мы вышли еще до того, как окончательно рассвело, и постарались по возможности скорее покинуть территорию, заваленную трупами. У Проводников проблемы с чувствительностью в тех местах, где недавно прошла Волна. Думаю, Сабж для того и наварил своей травки, чтобы подстегнуть свой дар предвидеть опасность (или как там у них это работает). Но даже после этого его едва хватало, чтобы в самый последний момент предупредить нас с Буги. А зачастую мы с ней замечали опасность раньше. К счастью, Волна ослабила и хищников. Многие из них скрылись в свои убежища, чтобы впасть в состояние коматозной спячки на несколько суток, остальные просто были вялые и не такие быстрые, как обычно. Собственно, иначе мы вряд ли прошли бы.

И все же сначала нас окружали только пирующие падальщики, а им было не до трех недостаточно разложившихся туш, медленно передвигающихся среди вполне готовых к употреблению. Но беда в том, что кое-кто в Эпицентре не прочь полакомиться самими падальщиками.

Мы успели отойти от Нулевой на полкилометра, когда Сабж подал первый сигнал тревоги. Описывать дальнейшее я не берусь. В голове мешанина из перечисленных стоп-кадров, замедленных до зуда нервных окончаний мгновений, стремительно убыстряющегося действия, обрывающегося очередным стоп-кадром. Помню, как распластались с раззявленными пастями два хофмана, как выскочили из бурелома недавней чащобы дубовника три огромных, в человеческий рост спайс-дога и были отброшены взрывом игрушек Моргана-младшего прямо под ветви помятого, но неизменно голодного сонного скальпеля. Как мы едва не напоролись на желтые пятна, которые Сабж просто прозевал. Как меняли темп, то пускаясь бежать так, что раздирало легкие, то еле передвигая ноги. В какой-то момент нам пришлось сменить тактику, и когда мог справиться кто-то один, второй не вмешивался. Нужно было экономить заряды, иначе до города дойти нам не светило. Один стрелял, другой заряжал, потом мы менялись местами, и только пребывающий в подобии транса Сабж все время оставался между нами. Он же нес тубус с грузом.

Это и правда походило на экскурсию в ритме рокабилли, по ходу которой мы были вынуждены лишать жизни выставленные экспонаты. Я имею в виду, наблюдай за нами кто-то из кинозала. А в реальности – в реальности было страшно. Вообще-то страх – одна из составляющих нашей работы, но если кто-то скажет, что к страху можно привыкнуть, выбейте этому идиоту зубы.

Я не смог бы привести список умерщвленных нами тварей. Многих я не запомнил, кое-кого увидел впервые. Но даже если бы я сподобился составить этот чертов список, он состоял бы из тех, кто надеялся умертвить нас. Понимаете? Они все хотели, чтобы мы сдохли. А мы подыхать не собирались.

К страху привыкнуть нельзя.

Так что выбивайте зубы смело. Глупость обходится дороже услуг дантиста.

Когда в сумрачный полдень мы дошли до пригорода Нхаба-Уо, ни у меня, ни у Буги не осталось зарядов, а Сабж еле переставлял ноги. Хрипло выплевывая слова, то и дело сбиваясь на сухой кашель, роняя зеленоватую слюну из уголков рта, он довел нас до свободного здания, которое не облюбовали для своих нужд новые обитатели города. Подхватив Проводника под мышки, мы заскочили внутрь, завалили дверь всем, что попалось под руку, и совершенно обессиленные рухнули на пол. Больше всего хотелось закрыть глаза и провалиться в ничто, но мы не могли себе этого позволить. В любую минуту могла появиться тварь, которой начхать было и на стены, и на завалы у двери.

– Мне нужен час,– прохрипел Сабж.

– О’кей, – кивнула Буги. – Макс, нужно чем-то набить дробовики.

Я принялся собирать по полу осколки камня, стекла, дерева, – все, чем можно было зарядить оружие. Рядом, тихо матерясь, ползала Буги.

Брайан Сетзер повесил глухой сустейн и дал ему уйти в тишину. Кстати, надо проверить, вложил ли Полковник в посылку записи «The Stray Сats». В противном случае история человечества будет выглядеть ущербной.

Я дробил большие куски стекла на мелкие осколки, Буги набивала ими пустые обоймы. Остальной мусор, более или менее пригодный для дробовиков, мы уже собрали, но этого все равно было мало. За окном Эпицентр многоголосо решал свои бытовые проблемы, которые, как и всегда в природе (быть может, лишь чуть более нарочито) сводились к вопросу: кого сожрать так, чтоб при этом не сожрали тебя. Пару раз на дверь снаружи что-то наваливалось, мы слышали громкое сопение и замирали. Но реальных попыток взломать это довольно хлипкое препятствие никто не предпринял.

Сабж спал как убитый, изредка всхрапывая и что-то бормоча. Иногда он вдруг начинал сильно дрожать, и тогда на его губах пузырилась зеленая слюна. Мы не знали, нормально это или нет, но не решались будить Проводника. По крайней мере, пока не пройдет определенный им самим час.

Я мысленно дал себе слово, что ни при каких обстоятельствах не прикоснусь к зелью Проводников, даже если на кону будет моя шкура. Хотя, конечно, понимал – на самом деле, если вопрос о моей жизни встанет ребром, я выпью даже мочу зеленой гнили.