Автор книги: Рут Гудман
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Рис. 6. Обезьяны. Питер ван дер Борхт, ок. 1562 г. Сатирический смысл этой гравюры – подражание модам тех, кто выше вас по положению в обществе, но изображенные на ней практические детали, связанные со стиркой рафов, великолепны. Обратите внимание на корнеплоды, содержащие крахмал, лежащие на поверхности с правой стороны изображения, чудесную деревянную стойку для устанавливания воротников и аккуратное формирование влажных от крахмала рафов вокруг пальцев
До 1574 года все установленные законом ограничения на ношение одежды распространялись только на мужчин. В конце концов, именно положение мужчин оказало самое сильное влияние на общественную жизнь. Это мужчины владели землей, пользовались городскими свободами, заседали в судах присяжных, руководили церковной общиной, воевали за свою страну, посещали университеты. И именно мужчины в идеале, должны были быть главами домохозяйств. Поскольку каждая из этих ролей служила правильному общественному порядку, считалось, что их нужно подчеркивать очевидным для всех способом. И одежда была идеальным универсальным средством для выражения подобных идей, даже самая скромная шапка, как в следующем отрывке из баллады о конце правления Елизаветы.
Монмутская шапка, мохнатая шапка моряка,
И та, в которой ходит торговец,
У хирурга, юриста и церковника,
Та же шапка, которой коронованы девять муз.
Шапка вводит в заблуждение, открывая все двери,
Хорошая шапка поддерживает,
И любая шапка, какой бы она ни была,
Все же служит символом какого-то положения[13]13
The Monmouth cap, the sailor’s thrum, / And that wherein the tradesman come, / The physic, law and cap divine, / The same that crowns the muses nine, / The cap that fools do countenance, / The goodly cap of maintenance, / And any cap, whate’re it bee, / Is still the sign of some degree.
[Закрыть].
Всего лишь по одной шапке можно было узнать, врач ли вы, юрист или крестьянин, шут (он носил шапку с колокольчиками), моряк, клирик или ремесленник.
Большинство шапок вязали по кругу на четырех спицах, а затем валяли и утолщали, чтобы сделать ткань практически полностью водонепроницаемой. Закон[14]14
Имеется в виду Акт об изготовлении шапок 1571 г.: The Statutes of the Realm. L., 1819. Vol. 4. Pt. 1. P. 555 (13 Eliz. P. 19). – Прим. науч. ред.
[Закрыть] обязал всех мужчин и мальчиков старше пяти лет и по положению ниже дворянина (кроме дворянских слуг) надевать по воскресеньям «шерстяную вязаную шапку, связанную и произведенную в Англии». Но закон не уточнял ее цвет и форму. Нам очень повезло, поскольку до нас дошли несколько дюжин таких шапок, и это несмотря на все капризы времени, из-за которых не сохранилось практически никакой другой рабочей мужской одежды. Большинство таких шапок – круглые, плоские, с одним, иногда двумя полями внизу. По большей части они ассоциируются с городскими жителями – глина на берегах Темзы с успехом справилась с тем, чтобы сохранить для нас эти предметы одежды. В «Добродетельной шлюхе» Томаса Деккера (The Honest Whore, 1604) мы читаем:
Это подтверждают портреты, ксилографии и другие изображения: респектабельные купцы в мантиях, олдермены, чиновники и члены гильдий – все носят такие шапки, и почти все они окрашены в дорогой черный цвет. Однако дошедшие до нас шапочки изначально были самых разных цветов – не только черными, но и красными и синими, что указывает на то, что некоторые из них скорее всего принадлежали обычным ремесленникам и купцам.
Те, кто хотел подчеркнуть свой профессиональный статус, а не просто принадлежность к коммерческим и торговым кругам, часто носили плоскую вязаную шапочку с черным койфом. В личном сундуке цирюльника-хирурга на борту «Мэри Роуз» был найден именно такой койф из черного бархата, вырезанный из цельного куска ткани и скроенный с помощью десяти вытачек, каждая из которых была покрыта отрезом тесьмы. На картине Ганса Гольбейна-младшего[16]16
Картина, заказанная в честь дарования хартии гильдии цирюльников-хирургов в 1540 г., была написана, как считается, несколько позже – около 1542–1543 гг.
[Закрыть] с изображением Генриха VIII и гильдии цирюльников-хирургов некоторые члены гильдии изображены именно в таких койфах. В то же время солдаты предпочитали «монмутские шапки». Их также вязали и валяли, но по форме они напоминали простую современную шапку «бини» или шапку с помпоном (только без помпона). Мохнатые шапки моряков также были вязаными, но сверху у них было лохматое покрытие из торчащих нитей, которые особенно хорошо защищали от воды. Головы же крестьян украшали маленькие круглые фетровые шляпы с полями.
Рис. 7. Джон Хейвуд. Неизвестный художник, 1556 г. Человек, щеголяющий своим нарядом: в полноразмерной мантии, надетой на плащ и бричзы, койфе и шапочке и подвязках в области колен. Он хочет показать себя молодым (об этом свидетельствуют подвязки), подающим надежды человеком свободной профессии (через облачение в мантию и койф)
Но что происходило, если мужчина – моряк или фермер – нарушал закон? Что, если он в особенно удачный год захотел похвастаться своим положением и купил, например, шелковую ленту на шляпу или пару черных плундр из грубой шерсти? Ну, по правде говоря, он вряд ли отправился бы под суд. Правда, мы знаем о нескольких таких случаях: например, Ричард Бетт, портной из Эссекса, был осужден в 1565 году за размер своих плундр; и в том же году Ричард Уолвейн, работавший слугой в Лондоне, был арестован за ношение «чудовищной и возмутительно великолепной пары плундр» – обвинение в данном случае почти дословно повторяло формулировку прокламации 1562 года. Но даже тогда люди понимали, что на практике следить за соблюдением сумптуарных законов просто невозможно. Многие были освобождены от их соблюдения: не только женщины, но и клирики, королевские служащие, слуги богачей, должностные лица в магистратах, выпускники университетов, послы, актеры и музыканты во время работы. Поэтому было достаточно сложно понять, нарушает ли кто-то закон парой своих черных плундр из тяжелого сукна или же он освобожден от его соблюдения. Многих удерживало в рамках закона социальное давление в отношении того, что считалось «приличным», но всегда находились те, кто хотел раздвинуть границы моды и выставить себя напоказ или же, воспользовавшись принятыми в обществе трактовками одежды, мошенничать, обманывать и надувать других людей.
Одежда была обычным арсеналом мошенников. В обществе, где подавляющее большинство демонстрировало свой статус и богатство посредством моды, было принято безоговорочно доверять приличному костюму. Войдите в трактир в хорошей черной мантии, и хозяин с удовольствием покажет вам отдельную залу, застелет стол лучшим хлопком и выделит оловянную посуду. Отправьте его за кувшином вина и сахаром, и вы успеете упаковать это все в мешок и вылезти в окно. В 1552 году была опубликована анонимная книга, озаглавленная «Манифест, в котором разоблачается самый подлый и отвратительный обычай игры в кости» (A Manifest Detection of the Most Vyle and Detestable Use of Diceplay). Предположительно она должна была служить предупреждением для молодых мужчин о трюках и уловках лондонского криминального братства. Книга, написанная явно в таблоидном стиле, поразила воображение публики и вызвала появление ряда подобных произведений. И хотя не стоит безоговорочно верить этим рассказам о жульнических уловках, шулерстве при игре в кости и карты, в основном они кажутся довольно правдивыми. Афера начинается с одеяния, привлекающего внимание предполагаемой жертвы. «Как-то раз, когда я прогуливался по церкви Павла… мимо меня проходил дворянин, хорошо одетый в шелк, золото и драгоценности, которого сопровождали три или четыре слуги в ярких ливреях, расшитых в разные цвета». Внимание такого персонажа впечатлило и польстило жертве. И если жертва, возможно, и поостереглась бы иной раз заговорить с незнакомцем в обычной одежде, то здесь она безоговорочно поверила тому, кто был «хорошо одет в шелка». И вскоре они уже вместе идут в таверну, где играют в кости на высокие ставки. В итоге жертву, конечно, обчищают.
Лондонский собор Святого Павла был известен тем, что в нем регулярно мелькали хорошо одетые воры. Их ремесло заключалось в том, чтобы распознать и остановить ничего не подозревающего деревенщину, отвлечь его внимание с помощью джентльменских любезностей и либо обчистить карманы, либо заманить на заранее подтасованную игру или в другое сомнительное место, где его можно было бы более основательно ограбить. На сленге той эпохи трюк с доверием назывался «приручением кролика» (cony-catching). Слово cony означало как молодого кролика, так и доверчивого идиота. В своей книге «Разоблачение уловок, применяемых ловцами простаков» (Notable Discovery of Cozenage, 1592) Роберт Грин пишет: «Ловцы кроликов, одетые как честные светские джентльмены или хорошие парни… видят простого деревенского парня, хорошо и чисто одетого, в плаще из домотканого материала или из фриза, в зависимости от сезона, и кивают в его сторону. “А вот и кролик”, – говорит один из них».
В большинстве случаев такого мошенничества использовалась одежда, подобающая людям более высокого статуса, чем та, в которую следовало бы наряжаться ее владельцу. Но одежда также могла вводить в заблуждение, если человек одевался скромнее положенного. Томас Харман, мировой судья из Кента, написал о таком случае в своей книге «Предупреждение об обыкновенных бродягах» (1565–1566): Николас Дженнингс был известен тем, что его обвиняли в ношении лохмотьев и попрошайничестве. На самом же деле он был владельцем черного фризового плаща, пары новых белых плундр, отличной фетровой шляпы и рубашки из фландрского льна, что в совокупности стоило шестнадцать шиллингов. Днем он бродил по улицам Лондона, обнаженный до талии, если не считать оборванной кожаной куртки без рукавов, к ногам его были привязаны грязные тряпки, а на голове – окровавленный койф. Он носил в руке потрепанную фетровую шляпу для милостыни и утверждал, что страдает от падучей болезни, или, как мы бы сказали, эпилепсии. Обман с переодеванием для выклянчивания милостыни вызвал возмущение и обеспечил ему дурную славу. Его приставили к позорному столбу, где он должен был попеременно стоять то в лохмотьях, то в своем приличном платье. А чтобы увековечить это событие, на исправительном доме была повешена картина с его изображением, а анонимный автор «Большой книги о “ловле кроликов”» (1592) позже опубликовал позорную историю Дженнингса, приложив ксилографию в обоих нарядах и назвав его чудовищным обманщиком.
Одежда как бизнес
В тюдоровской Англии готовая одежда была дефицитным товаром. Шляпы, чулки и перчатки можно было купить новыми, но практически вся остальная одежда шилась по требованию заказчика. Для более состоятельных покупка нового дублета начиналась с приобретения ткани и материалов для украшения. Портные редко носили с собой большой запас тканей, ограничиваясь в основном теми, которые использовались для подкладок. Помня о своем бюджете, человек шел в лавку купца или на рынок, чтобы узнать о доступных цветах, качестве тканей и их цене. Как правило, выбор был невелик. Немногие торговцы могли позволить себе большие запасы ткани; они старались не рисковать и держали лишь несколько дешевых тканей нейтральных и популярных оттенков, а также несколько небольших, но ярких отрезов шелка – чтобы оживить экспозицию. Конечно, чем больше город, тем больше выбор: наличие множества потенциальных покупателей способствовало большим оборотам и большему разнообразию товаров на разный вкус. Но даже в крупнейших городах и поселках за пределами Лондона купцы с трудом могли достать полный ассортимент тканей. Лондон занимал господствующее положение в торговле тканями. Туда стекались ткани со всего европейского континента и товары местного английского производства.
Для покупки ткани нужны были технические знания: некоторые веса и материалы кроятся лучше других; одни ткани подходят для плаща, а другие – для плундр. Чтобы не выкинуть деньги на ветер, надо подбирать испытанные и проверенные варианты или брать с собой знающего спутника. С этой драгоценной тканью в руках затем шли к портному, чтобы обсудить покрой и отделку. Мерка проводилась с помощью длинной пергаментной ленты. В отличие от современных рулеток, на ней не были нанесены отметки: это была простая лента, на которой портной делал несколько разрезов или штрихов. Это была ваша личная мерка, мерка конкретного человека. Затем портной приступал к одной из самых важных своих задач: он прикидывал, как расположить выкройку одежды по всей длине полотна, потратив как можно меньше ткани. Естественно, люди были очень скупы при покупке ткани, а любые остатки по традиции причитались портному, который мог сохранить их и продать, если это было возможно. Даже самые мелкие лоскуты отреза – их называли «капустой» или «мусором» – были ценны для него в качестве заплатки или набивки, или даже в качестве тряпки для производства бумаги.
Самые ранние дошедшие до нас выкройки портных представляют собой не сами выкройки как таковые, а начерченные планы, показывающие, как получить различные предметы одежды из кусков ткани разной длины и ширины; они не имеют ничего общего с размерами одежды. В фонде Музея Виктории и Альберта хранится черный шелковый костюм, который отражает суть отношений между портным и его заказчиком. Костюм, хранящийся в ящике в Блайт-хаус[17]17
Хранилище и архив Музея Виктории и Альберта в Лондоне. – Прим. перев.
[Закрыть], быстро разрушается: за 400 лет черный краситель разрушил волокна, при малейшем толчке или движении поднимается и разлетается мелкая черная пыль. К сожалению, костюм слишком хрупкий, чтобы выставляться на экспозиции, а методы консервации, которые могли бы остановить его разрушение, до сих пор неизвестны. Мне выпала большая честь внимательно изучить наряд, чтобы разобраться в истории его создания до того, как он совсем не разрушится.
Владелец этого костюма в начале XVII века в качестве основы для своего дублета выбрал черную шелковую ткань, для рукавов – необычайно дорогой черный шелк с вкраплениями настоящих серебряных нитей, а на подкладку – небесно-голубой шелк. Костюм был скроен по последней моде: с жесткой прямой передней частью, высоким воротником, оборками вокруг талии и нашитыми плечевыми накладками. Необычным элементом стали висящие рукава помимо обычных, сделанные, вероятно, для того, чтобы продемонстрировать черную, шитую серебром парчу. Никакой практической функции у них не было: они просто были сделаны из лишней ткани, которая свисала с плеч сзади. Весь костюм покрыт черными шелковыми «нашивками». Эти нашивки, напоминающие искусно скроенные галуны, скорее всего, были изготовлены отдельно не портным, а профессиональным вышивальщиком и куплены в рулоне. Нашивки не сплетены, а скорее сконструированы соединением различных частей: на полоску холста сверху нашили полоску черного атласа, возможно, их скрепили клеем и перевернули обратной стороной от необработанных углов холста, а затем пришили на поверхность несколько черных шелковых шнурков, образующих сплошной повторяющийся рисунок. Сверху на них гладью и французскими узлами нанесен узор, образующий повторяющийся мотив виноградной лозы. Черная на черном, вышивка играет на различии текстур, на том, как свет отражается от различных шелковых поверхностей. Богатая и роскошная, она в то же время остается сдержанной.
Если рассмотреть сохранившиеся фрагменты, становится очевидно, что портной знал свое дело, имел доступ к лучшим материалам и был опытен в создании изделий высокой моды. Очевидно также, что он старался тут и там сэкономить несколько пенни, располагал командой работников и выполнял заказ в сжатые сроки. Первый этап работы был выполнен очень тщательно и бережливо. Черный шелк для дублета был обрезан так, что внизу на лицевой стороне у него было два шва, которые затем можно было тщательно скрыть нашивками. Портной постарался выжать из ткани как можно больше, а окончательное расположение нашивок было распланировано до шестнадцати на дюйм. На бричзы ушло не так уж и много черного бархата, поскольку множество фрагментов разной формы соединялись вместе из маленьких обрезков. Затем работа, кажется, распределялась между несколькими людьми, каждый из которых был занят отдельным участком, о чем можно догадаться по различным стилям стежков. Один работал над воротником, соединяя вместе два слоя картона, два слоя холста, сшитые вместе в форме дуги, а затем добавлял черный шелк и кремовую шелковую подкладку. Петлицы, полы, рукава, кружевные ленты и живот шились по отдельности, подшивались и уплотнялись различными материалами – от узелков из засушенных стеблей трав (стволов тростника) для жесткости в зоне живота до как минимум шести различных видов льняного полотна. Костюм сделан мастерски, но без лишней дотошности; ни одного лишнего шва. Если на готовом изделии шва не должно было быть видно, его не пытались сделать аккуратно. Внутри прятали множество узлов и свободных концов ниток.
Когда пришло время собирать воедино различные части костюма, это делали огромными стежками при помощи толстых прочных ниток. Затем поверх ткани наложили закупленные нашивки и пришили к ней невидимыми стежками. Возможно, у нашего портного было множество других заказов, а может быть, его торопил наш заказчик. Но из всех виденных мною элитных костюмов этот был сшит в наибольшей спешке. Только мастерство и опыт портного, точно знавшего, где и на чем можно сэкономить, спасли костюм от небрежного вида. Да, и кто-то случайно зашил три булавки в поясе бричзов – они все еще там.
Но наша история не заканчивается на том месте, когда клиент забирает свой срочный заказ. Он вскоре возвращается: бричзы ему не подошли. Вероятно, он мог и не заметить булавок, но однозначно понял, что они не подходят по длине. На каждой ноге снизу нужно было добавить по пять дюймов. Черного бархата, из которого шились оригинальные бричзы, не осталось, поэтому перешивали их с помощью фрагментов, оставшихся от другого заказа. Портному недоставало и нашивок. К счастью, у него были кусочки очень похожей ленты с немного другим узором – на самом деле с тремя разными узорами, но, поскольку все они были сделаны черным на черном и имели примерно одинаковую ширину, это было не очень заметно. Портному также пришлось поступиться аккуратным расположением нашивок: они все прекрасно сошлись уголок к уголку внизу, однако, чтобы продолжить работу, ему пришлось немного согнуть их в месте нового подола. Снял ли он неправильно мерки? В таком месте маловероятны ошибки с мерками, а в других местах не было перешивок, так что, вероятно, это сделано под влиянием моды. Мне нравится представлять себе, что наш клиент, который в спешке приобрел костюм, возможно, для нечастых визитов ко двору, надел его раз-два и вернулся к себе в деревню. Во время следующего визита он подумал: «О, все в порядке, у меня же есть тот новый черный костюм – он подойдет». Но к своей досаде скоро обнаружил, что за последние пару месяцев мода изменилась и бричзы выше колена больше не выглядят современно. Пришлось быстро возвращаться к портному: «Нет, просто перешей их с помощью того, что у тебя есть, у меня нет времени этим заниматься».
Но что, если вы не можете позволить себе заказать одежду у портного? Что делали все эти люди? Нижнее белье можно было делать дома. У рубашек простая форма, это всего лишь несколько прямоугольников, которые легко наметить и вырезать, а навыки шитья, необходимые для того, чтобы превратить их в предмет одежды, были частью общего образования женщин – и многих мужчин. Однако шить верхнюю одежду было гораздо более рискованно. Когда на ткань потрачены огромные деньги, ошибка в кройке могла стать катастрофой, а верхняя одежда, как правило, имеет форму, которую гораздо сложнее вырезать. Поэтому очень многие стесненные в средствах люди все равно несли свою ткань к портным. Расходы на пошив были во много раз меньше стоимости ткани. Альтернативой портным для многих людей был не самостоятельный пошив одежды, а покупка подержанных вещей. На всех уровнях общества рынок бывшей в употреблении одежды был огромным. Не было ничего постыдного в том, чтобы носить одежду, изначально сшитую для кого-то другого; это делала даже аристократия. Одежду оставляли в наследство, дарили, закладывали, покупали и продавали, часто ею выплачивали зарплату. Лучший воскресный дублет деревенского дворянина, со всеми его подкладками, уплотнителями, нашивками и пуговицами, мог после его смерти перейти к его брату или племяннику, который перешивал его под себя. После того как на дублете становились заметны следы носки, пуговицы и нашивки отрезали, чтобы использовать еще раз, а дублет отдавали слуге. С новыми пуговицами попроще его можно было носить еще какое-то время или продать мелкому торговцу, который ходил по домам, скупая старые вещи. Спустя недели он мог оказаться на спине крестьянина, после того как его жена хорошенько его почистила. По мере того как он все больше изнашивался, его штопали и накладывали заплатки, пока однажды не признавали слишком потрепанным и, вероятно, передавали снова, в этот раз, возможно, одному из сезонных работников на ферме. К этому моменту он мог уже десять лет как выйти из моды и сильно испачкаться, но, поскольку изначально это была хорошая вещь, дублет все еще мог обеспечить тепло и защиту от ветра и даже немного поблекшей элегантности.
Рынок подержанной одежды в Лондоне располагался вокруг Лонг-лейн в Хаундсдиче. Здесь можно было купить одежду практически любого качества, от роскошной мантии пэра королевства до самого старого оборванного фризового плаща подмастерья. Эти наряды чистились, латались, чинились и подгонялись по фигуре, к ним дошивали пуговицы и отделку, чтобы придать им более модный вид или сделать более практичными. Старая купеческая мантия становилась лучшим воскресным одеянием ремесленника, а наличие сильно изношенной и залатанной рабочей одежды указывало на то, что одежда была по карману всем, даже беднейшим слоям населения.
Около четверти всех завещаний эпохи Тюдоров упоминают одежду. Ее наследовали члены семьи, слуги и друзья. Самым близким обычно оставляли лучшие наряды, но иной раз завещалась «старая» или даже «худшая» одежда. Например, в Эссексе в 1576 году Томас Пейр оставил свой лучший плащ Джону Бентону, своему родственнику, носящему другую фамилию. Генри Нортон получил голубой ливрейный плащ и пару «лучших плундр», Томас Бочер – лучший фризовый плащ, двое других мужчин – по одному старому плащу, а Джон Хаббард – старую пару плундр. Двумя годами ранее Роберт Гейнсфорд поделил свой запас плундр между слугами: Натаниэль Элиот и Уильям Фелстед получили по паре из домотканого материала, Джон Гилберт получил лучшую белую пару, а Джон Нис – «худшую пару из домотканого материала». Но даже худшая пара домотканых плундр была приятным наследством. Не каждый, кому завещали одежду, сам ее носил. Иногда случалось, что мужчины оставляли одежду женщинам, или наоборот. Очевидно, предполагалось, что она будет перешита или продана. В мире без банков пара плундр могла запросто храниться в сундуке и дожидаться продажи или заклада.
Владельцы хорошей одежды могли выручить неплохие деньги: в конце 1590-х годов антрепренер Филипп Хенслоу одолжил мистеру Кроучу 3 фунта и 10 шиллингов под залог платья его жены. Ту же сумму он ссудил мистеру Бурдесу за шелковую мантию в рубчик, расшитую бархатом, с подкладкой из желтой шерстяной ткани, часто использовавшейся для прикроватных занавесок. Тогда эта сумма была эквивалентна 18-месячной заработной плате лондонской служанки и составляла две трети стоимости этой одежды при продаже. Даже подержанная пара худших домотканых плундр могла принести около четырех шиллингов. Кто в современном мире воротил бы нос от завещанного дара, равняющегося двухнедельной зарплате?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
