Текст книги "Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки"

Глава девятая

В последнюю пятницу июня в зале торжеств гостиницы «Арлингтон» выступал джазовый оркестр. Для меня этот концерт был в каком-то смысле последним выходом в свет. В понедельник я должна была приступить к работе на лесопилке Weyerhaeuser: мне предстояло в ночную смену снимать с конвейера куски фанеры. Больше я никуда не смогла устроиться, да и это была лишь подработка, которая будет занимать всего половину недели. Эллисон придется много времени проводить с отцом, а в случае чего меня выручит Бонни.

Я разослала резюме во множество контор. Несколько работодателей, пригласивших меня на собеседование, ясно дали мне понять, что главное условие моего трудоустройства – секс. В одном отделе продаж я проработала два дня и уволилась, когда поняла, что мой начальник не видит разницы между дружеским приветствием и шлепком по заднице.

– Раз теперь ты на меня не работаешь, – сказал он, – может, пойдем в машину и ты мне отсосешь?

Я встала перед его столом:

– Без работы здесь осталась я. Не кажется ли вам, что утешать нужно меня, а не вас?

Выходило, что лесопилка была лучшим вариантом из возможных. Но все-таки иногда выпадал случай и принарядиться – например, для таких мероприятий, как концерт в «Арлингтоне». Плойка и помада могут скрыть любые переживания.

Все вокруг танцевали, и я жалела, что Сэнди не смогла прийти. Глядя на пожилые кружащиеся пары, я совсем не завидовала их счастью – просто мечтала тоже его познать.

Когда на авансцену вышел певец, чтобы исполнить песню «A Pretty Girl is Like a Melody», я прислонилась к стене. Вокалист в костюме пел о женщине, мысли о которой не дают ему покоя, а я, закрыв глаза, перенеслась на семьдесят пять лет назад, когда сюда приходили танцевать актрисы и гангстеры – теперь в зале наверняка кружатся их призраки.

– Я знаю, чем вы занимаетесь.

Голос раздался совсем рядом, справа. Это был едва знакомый мне врач, работавший в одной из городских клиник. В наших с ним специализациях не было ничего общего.

– И чем же? – спросила я, не отрывая взгляда от певца.

– Я знаю, что вы проводите исследования.

– Исследования? – сказала я таким голосом, будто впервые слышала это слово.

– На СПИД.

Что ж, вот я и попалась! Я хотела спросить, откуда он узнал, но не стала. Может, он пытается найти подтверждение слухам. Я замерла в ожидании следующей реплики. Сейчас наверняка скажет что-то вроде «Я вас уничтожу» или «Да как вы смеете?»

Но он сказал:

– Я не прочь вам помогать.

Обернувшись, я посмотрела ему в глаза. Теперь ему пришлось отвести взгляд и начать рассматривать певца.

– Правда? – спросила я.

Высокий врач смотрел на окружающих несколько снисходительно. Доктора из других городов стали появляться в Хот-Спрингсе только в начале восьмидесятых. Раньше врачом в Хот-Спрингсе можно было стать только в том случае, если медициной занимался твой отец или тесть.

Врач говорил сбивчиво – заученными фразами, но очень неуверенно.

– Приводите их в клинику. Ночью. К заднему входу. Предупредите меня заранее, и я оставлю дверь открытой. Если дверь заперта – уходите.

– Как скажете.

– Куда вы сдаете образцы?

– В департамент здравоохранения, – ответила я. – В Литл-Роке.

– Вы их охлаждаете?

– Обкладываю льдом, – сказала я. – И храню в контейнере для наживки.

Врач подавил надменный смешок.

– Кровь будете по-прежнему отвозить в лабораторию. И помните: ни я, ни клиника здесь ни при чем.

Я кивнула.

– Никому ничего не рассказывайте.

Я снова заглянула доктору в глаза:

– Ни за что. Не знаю, как вас отблаго…

Врач скрылся в толпе. Сделав эффектный жест рукой, певец задержался на последней ноте. Я выдохнула вместе с вокалистом. Доктор был женат, у него была куча детей, и я понимала, что лучше не спрашивать, кто ему обо мне рассказал.

В первый раз я отвезла к нему перепуганного друга одного из моих ребят. Не помню, как его звали, но я и сама довольно сильно нервничала. Я забрала парня, и мы подъехали к заднему входу клиники. Здание было окружено небольшой рощей, так что риск попасться кому-нибудь на глаза был невелик. Мы толкнули гладкую белую дверь. Врач нас уже ждал. Он сделал то, что повторял потом всякий раз, когда я привозила ребят: пожал парню руку, но не представился. Он всегда сразу предлагал перейти к делу, но, взяв в руки иглу, заметно смягчался.

– Если хотите, можете отвернуться, – говорил он парням. – Все будет хорошо.

Я забирала пробирку домой и клала ее в холодильник, чтобы на следующий день отвезти в Литл-Рок. Открывая холодильник, Эллисон могла готовиться к любому зрелищу.

В первые два раза доктор взял у ребят анализы – и только. На третий раз он спросил, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Я восприняла этот вопрос как знак того, что я прилежно следую его правилам, и рассказала о пациенте, на которого не действовали антибиотики.

– Что ему дают? – спросил доктор.

Я назвала препарат, и он предложил заменить его на другое лекарство, записав наименование на листе бумаги. Оказавшись в больнице, я повторила слова доктора: «А что, если попробовать?..» Лечащий врач того парня ответил, что этот препарат не поможет, но, вернувшись через несколько дней, я увидела, что больному прописали именно это лекарство. С лечащим врачом я больше к этой теме не возвращалась, а просто записала название препарата в свой блокнот.

Наконец-то у меня появился союзник, который был готов помочь. И это воодушевило меня на то, чтобы попросить помощи у кое-кого еще.

Перед собранием церковного финансового комитета я зашла в кабинет к нашему проповеднику доктору Хейзу. Он обосновался в просторном помещении, обшитом темными досками и устланном мягкими коврами. В кабинете была обустроена зона для переговоров с кожаными диванами. Но доктор Хейз всегда принимал меня, сидя за рабочим столом, чтобы огромные часы за его спиной напоминали о том, как ценно его время. А еще по стенам тут и там висели распятия, чтобы приходящие не забывали, кто искупил грехи человеческие.

Мы с проповедником обменялись любезностями, и он выжидающе на меня посмотрел. Из-за его спины доносилось тиканье часов.

«Он добрый человек, – сказала я себе. – Ты ему нравишься. Просто будь с ним откровенна».

– Доктор Хейз, некоторое время назад я стала помогать больным СПИДом, а недавно у меня появились новые подопечные, у которых эту болезнь обнаружили только что.

Проповедник молча смотрел на меня. Я снова заговорила:

– Могу ли я раз в неделю проводить группу поддержки там, где проходят занятия воскресной школы? В галерее?

Доктор Хейз выпрямился на стуле.

– Вы же не хотите сказать, что собираетесь привести этих людей в эту церковь?

Услышав, каким тоном проповедник произнес «этих людей», я вышла из себя. На каждом собрании финансового комитета мы обсуждали, как расплатиться за новый дом доктора Хейза, который нам пришлось купить. Мы оплатили посадку нового газона, а потом оказалось, что разбрызгиватели для полива работают не так, как хочется доктору Хейзу, и что его не устраивает оттенок обивки стула у задней двери. Мы всегда отвечали примерно так: «Хорошо, доктор Хейз. Мы заберем стул и отдадим его на перетяжку, лишь бы вы, доктор Хейз, были довольны».

– О нет, доктор Хейз. Я хочу сказать, что приведу их на вашу новую лужайку, за которую мы заплатили. И в купленный нами дом. И посажу их на мебель, которую приход купил вам за несколько тысяч долларов.

– Да вы…

– Вот куда я собираюсь привести этих людей.

– Вон!

– Мы будем собираться в галерее, – сказала я, выходя из кабинета и глядя на поднявшегося с места проповедника. – Не бойтесь, микробы не расползутся по церкви в поисках новой жертвы.

Я вышла на улицу, чтобы успокоиться перед собранием. Села в машину, чтобы никто не услышал моего отчаянного крика. Чувствовала я себя ужасно глупо. Вот идиотка! Решила, что доктор Хейз захочет мне помочь и что мне всего-то нужно набраться храбрости и попросить его об одолжении!

– Конечно, Рут, – сказала я. – Что вам нужно? Может быть, нам стоит создать специальный комитет? Поверить не могу, что вы занимались всем этим в одиночку! Как мы можем вам помочь?

Мне стало лучше. Вот что я хотела услышать от доктора Хейза. Вот чего от нас ждал Иисус. Выйдя из машины, я вернулась в церковь. Я знала, как можно все уладить. Допустим, доктор Хейз не желает помогать. Но, по крайней мере, я знаю, как он ко мне относится.

Когда я вошла внутрь, члены финансового комитета уже собрались за столом. Я решила, что за все собрание не произнесу ни слова.

Доктор Хейз поднял на меня глаза.

– Нет-нет. Вы же больше не состоите в финансовом комитете? – произнес он вопросительным тоном, словно я должна была знать, что это было его окончательное решение, или будто бы он не мог определиться, имеет ли он право исключить меня из комитета.

– Не состою?

– Нет.

– Почему же?

– Мм, сейчас не время об этом говорить.

Я взглянула на сидящих за столом мужчин, лидеров нашей общины, которые привыкли уважать меня не только за то, что я дочь своего отца, но и за то, что я постоянно предлагаю новые способы увеличения дохода церкви и выношу на обсуждение идеи о том, как собрать с прихожан еще больше взносов. Теперь они все, казалось, были смущены.

– Нет, – сказала я, – сейчас самое время об этом поговорить. Ведь вы все равно станете это обсуждать, когда я уйду.

– Что же, мы просмотрели отчеты и поняли, что вы не уплачиваете десятину, – сказал доктор Хейз. – Нам важно, чтобы прихожане исправно платили десятину, чтобы понимать, какой суммой на нужды церкви мы располагаем.

В то время я не могла сказать наверняка, сколько денег смогу отдавать церкви каждую неделю: пять или десять долларов.

– Я отдаю десять процентов от заработка, – сказала я. – И иногда, когда могу отдать только пять долларов, то прошу дать мне сдачу мелочью с блюда для сбора пожертвований. Но вы, наверное, забыли, что однажды кто-то принес пять стодолларовых купюр, перетянутых резинкой? – спросила я. – Это сделала я. Джим Эдвардс получил крупный выигрыш в Оуклоне и отдал мне часть своих денег, которые я сразу же принесла в церковную казну. Я не знала, что мне нужно где-то расписаться за такое пожертвование.

Мужчины с неловким видом заерзали на стульях. Некоторые из них помогали мне. Поднимали трубку и, распорядившись, чтобы мне перечислили пятьдесят долларов, прогоняли беды прочь. Они не знали, какую важную роль играют в том, чтобы мои ребята жили как можно дольше, но понимали, как для меня важна их помощь.

– Я попросила у доктора Хейза помещение, чтобы раз в неделю проводить в нем часовое собрание для больных СПИДом, которым нужна поддер…

– Вы в своем уме? – перебил меня Фред Куртц, работавший в торговой палате. – Мы должны заботиться о безопасности церкви и всего города. Я не позволю вам приводить сюда всяких извращенцев!

– Нам нужно обсудить церковные дела, – сухо сказал доктор Хейз, отвернувшись.

– Это и есть церковные дела, – прокричала я. Затем, спохватившись, заговорила спокойнее: – Задача церкви состоит в том, чтобы помогать людям. Именно это нам и нужно обсудить.

Доктор Хейз по-прежнему смотрел куда-то в сторону.

– Господа, благодарю вас за данную мне возможность служить церкви. Я многому научилась.

Выйдя из церкви, я села в машину, приехала домой и переоделась в рабочую форму для лесопилки.

На следующий день я поехала проведать Тима и Джима. Казалось, в их доме проходит соревнование: кто умрет первым. Отец Тима был просто очень стар – хотя ему и нравилось в шутку задирать мою юбку тростью, – а его мать больше жизни любила выпивку, которая не могла ответить ей взаимностью.

– Вам никогда не хотелось переехать в Хот-Спрингс? – спросила я парней. – Я могла бы помочь вам с программой жилищной помощи. Вы точно подходите под все требования.

Парни жили на пособие Тима, то есть на триста долларов в месяц. Джим почему-то упорно отказывался подавать заявку на получение пособия, и я была не в силах его заставить. Он не хотел становиться частью системы, и я гадала, не натворил ли он чего в прошлом.

– И тогда у нас будет отдельное жилье? – спросил Джим.

– Вы будете жить вдвоем, – сказала я. Мне еще не случалось выбивать жилье сразу для двух мужчин, но почему бы не попробовать?

Ответ на этот вопрос мне дала служба жилищной помощи. Я честно рассказала, что двое больных СПИДом ищут жилье и что они хотят жить вместе. Им вполне подойдет квартира-студия.

Прошло несколько недель, и я позвонила в службу жилищной помощи сама. Но меня стали водить за нос, убеждая в том, что нужно подать новые заявления и предоставить доказательства соответствия критериям. На каком основании они себе это позволяют?! Я знала, что Тим соответствует всем критериям.

– Мы к вам сами придем, – сказала я.

– В этом нет необходимости, – ответил мужчина, и в его голосе послышались панические нотки. – Это не изменит того факта, что…

– Хорошо, до встречи, – сказала я.

Заявление было подано от имени Тима, так что я позвонила ему и спросила, не хочет ли он съездить со мной в службу жилищной помощи. Он ответил:

– С удовольствием.

Тим ждал меня у дверей и сразу же направился к моей машине. Я осмотрела его наряд: однотонные черные шорты и облегающая рубашка из полиэстера.

– Тим, – сказала я. – Кажется, у тебя были шорты в стиле Дейзи Дюк?

Он кивнул.

– Надень их.

Здание службы жилищной помощи расположено в низине, и, чтобы до него добраться, нужно спуститься по очень широкой длинной лестнице. На боковой стене полно окон, но из-за местоположения из них не видно даже парковку. Не знаю, почему его построили именно здесь, но, думаю, никому и в голову не пришло, что в службу жилищной помощи могут обратиться люди с инвалидностью.

В тот день мы устроили службе жилищной помощи настоящий спектакль! Длинноногий Тим в коротких шортах и я на высоченных каблуках привлекли всеобщее внимание, еще когда спускались по лестнице. Все сотрудники на нас буквально таращились. Если бы я встречалась с Тимом, они бы подумали, что у меня СПИД. Но Тим всем своим изумительным внешним видом беспардонно заявлял о своей ориентации.

Разговаривали с нами ровно пять минут. Заявку одобрили. Все что угодно, лишь бы мы ушли.

Когда мы поднимались по лестнице, Тим обернулся и помахал прильнувшим к окнам сотрудникам – они продолжали нас разглядывать. В ответ никто не помахал.

– Как в зоопарке, да? – сказала я.

– И почему-то они считают, что животные здесь мы.

– Правда?

Мой тон был настолько серьезным и доверительным, словно эта же мысль возникла и у меня, но я из вежливости не стала ее озвучивать. Тим, запрокинув голову, разразился безумным гоготом, и я тоже рассмеялась. Мы хохотали, стоя на месте, а потом расплакались и обняли друг друга – будто боялись, что если еще хоть раз взглянем на лица с отвисшими челюстями и выпученными глазами, то скатимся по ступенькам вниз. Мы насухо вытерли слезы и пошли дальше, шепча друг другу: «Все хорошо, вот так».

Глава десятая

Стоя на холме возле школы Эллисон, я проклинала ее отца.

– Знаешь что? – сказала я вслух самой себе. – Этот урод не придет. На него никогда нельзя рассчитывать.

С высоты холма мне было видно шоссе, ведущее от Литл-Рока. Мой бывший муж по-прежнему работал там, но, к моему неудовольствию, переехал жить обратно в Хот-Спрингс. Когда сентябрьское небо окрасилось в закатные цвета, я увидела вдалеке грозовые облака, похожие на аккуратные кучки ваты.

В католической школе Эллисон устроили вечер открытых дверей для родителей первоклассников. Так в сентябре отцы могли прийти в школу вечером понедельника, посмотреть, чему их дети научились на первой неделе занятий, а потом вернуться сюда только в июне, когда будет проходить завтрак отцов и дочерей. Я передала отцу Эллисон записку через дочь и лично сообщила о дате мероприятия. Конечно, говорила я с ним в дверях, но тем не менее.

Не было никакого смысла ломать комедию и пытаться убедить окружающих, что мы все еще женаты, – просто я вспомнила, что мой отец никогда не приходил на мои школьные праздники, потому что умер. Дети, даже шестилетки вроде Эллисон и ее одноклассников, чутко подмечают происходящее, хотя, возможно, и не могут понять всей ситуации. Чтобы немного подстраховаться, я пригласила и Имоджен, свою бывшую свекровь. Я хотела, чтобы со мной пошел кто-то еще: так учительница Эллисон и родители других детей будут знать, что у моей дочери есть полноценная семья. Мне пришлось пообещать Имоджен, что я отвезу ее в школу и обратно домой, чтобы она не так сильно страдала от всего этого. Имоджен уже вошла в школу и, наверное, разговаривала с кем-нибудь о католиках и идолопоклонстве, так что я решила к ней присоединиться.

– Где папа? – спросила Эллисон.

Я обвела комнату взглядом и поняла, что здесь собрались отцы всех остальных детей. Они с неловким видом беседовали друг с другом. Женщины громко расхваливали рисунки своих чад и украдкой оглядывались, чтобы увидеть, кто еще разделяет их восторг.

– Он, наверное, задерживается, – ответила я, взглянув на Имоджен: та неуклюже примостилась на стульчике, предназначенном для первоклассников. Она высоко вскинула брови, но ее глаза-бусинки смотрели на всех осуждающе. Это вовсе не приносило ей удовольствия или облегчения – она просто привыкла жить с таким взглядом.

Учительница Эллисон немного рассказала об учебной программе, и я осталась под впечатлением. Я радовалась, что учительница тоже пришла на встречу, хоть Имоджен и считала монахинь фанатичками. А ведь она еще не знает, что Эллисон с одноклассниками каждое утро посещают службу. У Эллисон даже был свой маленький молитвенник, и, когда мы с ней хоронили кого-нибудь на кладбище, она иногда зачитывала из него отрывки. Об этом я Имоджен точно не собиралась рассказывать.

Мероприятие продлилось дольше, чем я рассчитывала, но, сколько бы Эллисон ни поглядывала на дверь, ее отец так и не явился. Всю обратную дорогу до дома Имоджен мы молчали. Когда мы подъехали, я даже не рассчитывала, что она пригласит нас зайти. Меня так и подмывало спросить у Имоджен, не может ли она узнать у отца Эллисон, почему он не в состоянии исполнить мою единственную просьбу.

– Интересно, что здесь делает Мэгги? – сказала Имоджен.

Мэгги была новой женой отца Эллисон. Четвертой. Она, конечно же, ездила на хорошей машине, которая и была припаркована у дома Имоджен. «Да, мне тоже интересно, что эта сучка здесь забыла», – подумала я. Но говорить ничего не стала и просто пожала плечами. Имоджен зашла в дом, а мы с Эллисон уехали. Раз уж мы оказались в этом районе, я решила заехать к одному из своих ребят, чтобы убедиться, что у него все хорошо. В школе нам выдали целую папку рисунков Эллисон, и парень искренне ими восхищался.

Доктор, помогавший нам с анализами, отдал мне несколько таблетниц, которые достались ему от представителя какой-то фармкомпании, продвигавшей, кажется, лекарство от давления. Пока Эллисон объясняла парню, что изображено на рисунках, я раскладывала таблетки по дозам на каждый день недели. Не знаю, было ли это проявлением одного из побочных действий азидотимидина, или же это были первые признаки наступающей деменции, но иногда моим ребятам было трудно отслеживать прием таблеток. Раскладывание таблеток по отсекам действовало на меня успокаивающе, к тому же это был очень простой способ хоть немного помочь парням.

Когда мы вернулись домой, на телефоне мигала кнопка автоответчика. Я очень устала и надеялась, что это не тревожное послание от кого-то из моих подопечных. Я нажала «Прослушать» и отошла от телефона.

Сообщение от Имоджен: отец Эллисон погиб в автомобильной аварии…

Я повернулась, чтобы выключить автоответчик и скрыть новость от Эллисон, но Имоджен говорила слишком быстро. Эллисон стояла в моей комнате, будто бы прокручивая услышанное в голове. Она смотрела на меня так, словно ждала, когда я скажу, что все улажу, что она все не так поняла, что с ее отцом все в порядке. Я не могла этого сделать.

Он ехал по федеральной трассе у поворота на хайвей 70 – именно над этим местом собрались грозовые тучи. В тот момент, когда я смотрела на них с холма, проклиная отца Эллисон, он уже лежал мертвый под дождем: его машина разбилась об опору моста на крутом повороте. Это видели две женщины, работающие в закусочной у подножия холма.

По их словам, отец Эллисон на большой скорости пошел на обгон. Когда он попытался снова встроиться в свой ряд, машину занесло на скользкой дороге – после долгой засухи наконец-то пошел дождь. Машину крутило все быстрее, и в результате она влетела в опору моста. Одна из женщин позвонила в полицию, а вторая побежала к машине. Она сказала, что мой бывший муж съехал на пассажирское сиденье: он был мертв, но на его теле не осталось ни царапины. Он раскинулся в пассажирском кресле, словно дожидался водителя.

Я видела много смертей, но подобрать нужные слова, чтобы утешить Эллисон, не могла никак. На следующее утро после того, как мы узнали о трагедии, я позвонила доктору Хейзу, настоятелю нашей церкви. Эллисон очень любила доктора Хейза, и я подумала, что он сможет ей помочь. С тех пор как я попросила его о помещении для группы поддержки, он был со мной холоден, но по-прежнему вежлив. Я взяла за правило по воскресеньям отстаивать очередь, чтобы пожать доктору Хейзу руку, потому что знала, что ему от этого неловко.

Доктор Хейз сказал, что ему ужасно жаль, что так вышло. Я спросила, может ли он прийти к нам и поговорить с Эллисон. Он молчал долго. Даже, наверное, слишком долго.

– Да, могу.

Доктор Хейз приехал около полудня. Я очень его ждала и, открыв дверь, поздоровалась. Я сразу поняла, что он никогда не бывал в этом районе, хотя недалеко от нас жил церковный секретарь. Доктор Хейз ступал с осторожностью, словно боялся запачкать обувь.

– Спасибо, что приехали, доктор Хейз, – сказала я. – Пожалуйста, проходите.

– Думаю, мне лучше остаться на крыльце, – ответил он. – Эллисон…

– Вы не зайдете в дом?

– Не могу, – быстро сказал священник, оглянувшись по сторонам. Он смотрел куда угодно, только не на меня.

– Но почему? – Я заставила его взглянуть мне в глаза.

– Вы одинокая женщина, и мне не подобает входить в ваш дом.

– Помните притчу о неотступной вдове? – спросила я.

Эту притчу Иисус рассказывает в Евангелии от Луки. В ней говорится о вдове, которая упорно пыталась добиться справедливости от продажного судьи. Она просит у него защиты от «соперников», и из ее слов нельзя понять, говорит ли она о людях, или о чем-то другом, что ее мучает. Я-то знала, какая помощь мне нужна. Правда, в глубине души я все еще обижалась на доктора Хейза за то, что он даже не дал моим ребятам места, в котором они могли бы поговорить друг с другом.

– Вы не совсем вдова, – сказал проповедник.

– Не совсем, – согласилась я и улыбнулась, сжав губы, чтобы не выдать свое раздражение. – Но я неотступная. – С этими словами я повернулась, чтобы позвать Эллисон.

Пока доктор Хейз беседовал с моей дочерью, я ждала в доме. Я не могла слушать речи пастора. Чтобы удержаться на ногах, я стояла, схватившись за раковину. Не понимала, как мне быть: я ненавидела своего бывшего мужа, но ведь он был хорошим отцом. Иногда он лучше меня справлялся с родительскими обязанностями. Я не понимала, как мне растить ребенка теперь и продолжать помогать людям.

Когда доктор Хейз уехал, мы отправились к Мэгги, чтобы Эллисон могла побыть с родственниками. По дороге Эллисон сказала, что хочет забрать папину рубашку. Ту, в которой она его всегда представляла.

– Конечно, милая, – сказала я, подавив тихий всхлип. Когда умер мой папа, я тоже оборачивала вокруг себя рукава его рубашки.

Когда мы подъехали, я напомнила себе, что мне нужно быть крайне вежливой. Не думаю, что Мэгги любила своего покойного мужа, но все-таки она оставалась с ним рядом. Я позвонила в дверь и изобразила на лице сочувствие. Мэгги оказалась не очень хорошей актрисой. При виде меня у нее вытянулось лицо.

– Рут? – спросила она. – А ты что здесь делаешь?

– Эллисон хотела побыть с родными.

Мэгги даже не взглянула на мою дочь.

– Сейчас не лучшее время.

Заглянув Мэгги за спину, я увидела в доме Линду, еще одну бывшую жену покойного, и ее сына.

– Я могу… э… я могу уйти…

Сделав шаг назад, я поставила Эллисон перед собой. Мэгги не шелохнулась.

– Можно? – проговорила я одними губами, и Мэгги покачала головой.

Наклонившись вперед, я произнесла тихо, но твердо:

– Эллисон хочет забрать его рубашку.

На лице Мэгги появилось выражение ужаса, словно мы с дочерью пришли, чтобы ограбить ее дом. Унести целую рубашку!

– О, – процедила Мэгги, – прийти на следующий день и забрать то, что хочется, – это в твоем стиле.

Я, желая оградить Эллисон от дальнейших пыток, опустила глаза.

– Мы просто хотели проведать тебя, Мэгги, – сказала я так тихо, чтобы меня услышала только дочь.

Эллисон хотела, чтобы я отвезла ее к флористу. Я спросила у Терри Уоллеса, ипподромного комментатора, у которого водились деньги, сможет ли он одолжить мне сто долларов, чтобы я купила Эллисон платье на похороны и цветы. Сперва я попросила помощи у Имоджен, но она ответила отказом. Так что мне пришлось обратиться к совершенно постороннему человеку. Терри был порядочным, и я знала, что он не скажет мне нет.

Эллисон настаивала на том, что сама выберет цветы на похороны, и мы заехали домой за подсвечником с ангелами, который она недавно раскрасила в школе. У нее в голове сложилась картинка, и я должна была помочь ей воплотить задуманное в жизнь. Когда мы подъехали к цветочному магазину и я стала отстегивать ремень, Эллисон повернулась ко мне:

– Мама, ты можешь остаться в машине.

– Я хочу тебе помочь.

– Не надо.

– Хорошо, я помогу тебе тем, что останусь в машине. Да. Так и сделаем.

Время шло, а Эллисон все не выходила из магазина. Возможно, продавец ждет, что я приду и расплачусь за цветы? Я бесшумно вошла внутрь. Из-за прилавка вышла Сюзанн, одна из сотрудниц магазина. На глазах у нее были слезы.

Когда Сюзанн увидела меня, я поднесла к губам палец.

– Мне нужен особенный букет, – послышался голос Эллисон.

Я сбилась со счета, пытаясь вспомнить, скольких людей моя шестилетняя дочь похоронила вместе со мной. Она понимала всю важность похорон, знала, как проходит этот ритуал и какой сакральный смысл заключен в погребении. Я, конечно, догадывалась, куда отправится душа моего бывшего мужа, но должна была держать свои мысли при себе и просто быть рядом с дочерью, пока она провожает отца в последний путь.

На отпевании нам не разрешили сесть рядом с ближайшими родственниками покойного. Этого не позволили даже его родной шестилетней дочери. Цветочная композиция со свечой вышла прелестной. Я спросила у распорядителя похорон, нельзя ли приставить к гробу скамейку или стремянку, чтобы Эллисон посмотрела на отца.

– Разве никто не может взять ее на руки? – спросил он.

– Нет, ей нужно провести несколько минут наедине с отцом.

– Тогда мне придется спросить позволения у родственников.

– Это дочь покойного, – сказала я. – Разве она ему не родственник?

Мэгги дала согласие, но у меня возникло такое чувство, будто мы сорвали похороны. Отца Эллисон хоронили на кладбище Мемориал-Гарденс, том самом, куда много лет назад моя мать навеки выслала своего брата. Так, казалось, и должно было быть. Эллисон не пустили в лимузин, в котором родственники покойного отправились на кладбище. Я понимала, почему не пускают меня, но его дочь!

Эллисон незаметно оторвала от букета, лежавшего у гроба, розу и всю дорогу от похоронного зала до могилы рассматривала этот цветок. Она попыталась вложить в бутон всю свою энергию и любовь и хотела оказаться на кладбище раньше всех, чтобы спрятать цветок в гроб. Распорядитель похорон снова от нас отмахнулся, повторив, что нужно просить разрешения у родственников. Я схватила мужчину за лацкан пиджака и потащила к лимузину, на котором как раз приехали Мэгги и Линда. Я распахнула дверь автомобиля.

– Мэгги, скажи ему, что нет ничего плохого в том, чтобы открыть крышку гроба и в последний раз показать шестилетнему ребенку покойного отца.

– Думаю, ты права.

Эллисон так и не дождалась отцовской рубашки. Ей отдали пресс-папье. Небольшой пластмассовый шарик, который ничего не значил ни для покойного, ни для его родни. Но Эллисон все равно поставила его на видное место у себя в комнате.

Отец Эллисон говорил мне, что у него есть страховка, по которой в случае его смерти дочери должны выплатить пятьдесят тысяч долларов. Вы уже понимаете, к чему я веду.

Он оставил нас без цента. Он был женат четыре раза, и поэтому я с трудом смогла выбить для Эллисон хотя бы пособие. Процедура затягивалась, а у нас закончились алименты. Бонни присматривала за Эллисон, пока я была на работе, но я так нервничала, что похудела до четвертого размера. Бонни ничего мне не говорила. Если у нее не было готового решения, она предпочитала молчать.

Как-то утром, когда я была дома, в дверь тихо, но настойчиво постучали. На крыльце стояла хмурая Имоджен. На ней было пальто из верблюжьей шерсти – когда-то такая вещь стоила больших денег, но то время безвозвратно ушло. Имоджен обхватила себя за плечи, как будто замерзла или считала возмутительным то, что ей пришлось прийти ко мне.

– Твой друг сказал, что тебе нужна помощь, – сказала она.

– Какой друг?

– Больной.

Я усмехнулась про себя.

– Боюсь, мне нужно больше подробностей.

– Бонни, – ответила Имоджен так, словно ей ужасно не хотелось признаваться, что она что-то обо мне знает. Она протянула мне пачку купюр. – Вот. Больше я ничего не могу сделать. И впредь не смей у нас ничего просить.

Дождавшись, когда Имоджен уедет, я пересчитала деньги. Двести долларов. Думаю, так она решила от меня откупиться. Что ж, я заплатила за жилье, а потом взяла совсем немного из оставшихся денег – два доллара – и купила на птицефабрике упаковку яиц. Я положила яйца на заднее сиденье машины и поехала на кладбище Мемориал-Гарденс.

Я оказалась у могилы бывшего мужа быстрее, чем успела понять, что творю.

– Ах ты сукин сын! – крикнула я и швырнула первое яйцо в надгробие, целясь в его чертово имя. – Ты об этом пожалеешь, сволочь! Оставил нас одних! Своего ребенка и его мать! И твоим дрянным родителям мы тоже не нужны!

Я брала яйца одно за другим и бросала их в могилу, глотая слезы.

– Двести долларов! – По надгробию стекала желтая жижа. – Столько стоит аренда за один месяц! За один.

Скоро должно было стемнеть, и я устроила на могиле настоящий пир для енотов и прочих зверушек.

А потом приехали полицейские. Я на них даже не смотрела. Просто молча метала яйца в надгробие. Тогда один из полицейских медленно подошел ко мне.

– А вам чего? – спросила я.

– На вас здесь жалуются.

– Что ж, прошу прощения, но мне нужно довести до конца одно дело.