Текст книги "Такуан из Кото"

Он прилежно сидел в зале для медитаций в храме, сидел на площадке для медитаций на заднем дворе, стоял на столбах для медитаций, которые торчали в монастырском заборе, лежал на глади пруда, висел вверх ногами, как летучая мышь, цепляясь кончиками пальцев за потолочные балки.

У Такуана было много времени для раздумий, и он стал размышлять о том, почему же так легко было ему проказничать. Он вспоминал всё, что ему привелось увидеть, и пытался изо всех сил понять, как же так устроены люди, что они сами прежде прочего стремятся себя обмануть.

Ответ на этот вопрос он искал и в монастырских книгах. Наконец ему открылась природа человеческих страстей.

Три корня зла угнездились в каждом человеке: невежество, алчность и гнев. Стоило только одному из корней коснуться человеческого разума, как взор того человека туманился и он был готов поверить всякому, что питало этот корень. Потому-то Такуану и удалось провести алчного Ту Фанга.

Такуан так обрадовался своему просветлению, что разжал пальцы и упал с потолка головой вниз. Потирая шишку на лбу, он стал придумывать, как ещё он может водить за эти корни тех, кто поддался собственному злу.

В таких раздумьях и прошёл второй год его послушничества.

И вот Такуану поставили на лоб третью точку. Пришла пора посвятить его в тайное знание, которым обладали монастыри. Но Такуана больше интересовало, что случалось с послушниками после четвёртой точки. Когда на темени у шраманери не доставало лишь последней звезды Небесного корабля, послушника призывали в тёмную залу монастырского храма, где с ним совершали обряд, тайну которого не раскрывали даже посвящённым послушникам третьих лет.

Такуан знал следующее: после обряда у шраманери появлялись два волка – таких в точности, какие встретились ему по дороге в монастырь. А сам шраманери принимал обет молчания, надевал тростниковую шляпу и отправлялся странствовать. Таково было последнее испытание, и Такуан с нетерпением дожидался дня, когда он сам превратится в странствующего комусо. Но до этого оставался ещё целый год, который Такуану предстояло прожить посвящённым послушником.

Чтобы узнать, что за тайное знание стало известно Такуану и как он им воспользовался, читайте следующую главу.

Глава седьмая
в которой повествуется о том, как Такуан обрёл тайное знание, а также о том, как он покинул монастырь Белой Горы и куда отправился дальше

Итак, проказник Хацукои провёл в монастыре два долгих года и обзавёлся новым именем. Теперь все называли его Такуан. Новое имя не изменило его натуры. По-прежнему ему не сиделось на месте. Одна только мечта удерживала Такуана в монастыре: очень ему хотелось стать монахом-камунуси и сражаться с демонами.

Во время медитаций Такуану открылось, что люди легко поддаются обману из-за трёх корней зла, что посеяны в сердце каждого человека. И мальчику ещё больше захотелось найти разбросанных по миру бесов-оборотней, которые сеют в людях это зло.

На третьем году послушничества настоятели посвящали шраманери в тайны, известные одним только старшим монахам трёхсот монастырей. Настал этот день для Такуана и его братьев. Настоятели собрали всех послушников третьих лет в одной большой зале. Самый старший из настоятелей сказал так:

– Третий год послушничества начался. Пришла пора вам узнать истинное предназначение монастырей. Много лет назад боги пожертвовали нам, людям, семена удачи. Каждый житель нашего мира получает своё семя, как только ему исполнится пять лет.

Всё это было Такуану хорошо известно. «Когда ты какую-нибудь тайну уже скажешь!» – с недовольством подумал он, но тотчас вырвал у себя подкравшийся корень гневливости.

Настоятель продолжал:

– Триста горных монастырей дали обет Небесному Императору. Этот обет скоро ляжет и на ваши плечи. На плечи тех, кто успешно пройдёт последнее испытание. На плечи камунуси, хранителей духов.

«Ну и это мне известно, – всё больше надоедали Такуану речи настоятеля. – Когда же ты дойдёшь до сути дела!» От нетерпения Такуан заёрзал на своём коврике. Соседние шраманери недовольно покосились на него.

– Камунуси, – тем временем повторил настоятель, – это опоры Небесного дворца. Небожители живут в наших молитвах. Днём и ночью мы держим своим разумом стены дворца, который защищает небожителей от всех невзгод. Мы, – настоятель обвёл взглядом притихших послушников, – единственная защита и опора небожителей.

«Какие они тогда небожители, – подумал Такуан, – если сами от людей защиты требуют». Вслух он этого не сказал. Он выжидал, когда настоятель наконец раскроет, с помощью какого искусства монахи-камунуси побеждают демонов. Но настоятель вовсе не собирался об этом говорить. Он закончил свою речь:

– Чтобы стать камунуси, необходимо заучить всех небожителей и знать все молитвы, которыми держатся постройки на Небесах. На третьем году послушничества вы должны выстроить дворец, в котором поселится один из небожителей.

Настоятель замолчал. После чего он сделал знак всем расходиться.

Один за другим шраманери вставали с пола и сворачивали свои коврики. Они отправлялись в залы для медитаций, чтобы приступить к строительству Небесного дворца. За предыдущий год они хорошо усвоили, как это нужно делать.

Вот только Такуану совсем не хотелось быть чьим-то дворцом. Пусть даже если этот кто-то был небожителем. «Скучно всю жизнь провести чьей-то половицей. Или притолокой», – так подумал Такуан. Он встал с пола, свернул свой коврик и пошёл за остальными.

Такуан уселся в зале для медитаций и закрыл глаза. Небесный дворец он строить не собирался. Он раздумывал, как бы ему стать камунуси – или хотя бы комусо – без напрасной траты времени. Совершенно бессмысленной траты, если его спросить. Как обычно, решение пришло к нему быстро.

Такуан дождался темноты, выскользнул из сарая своим обычным путём и пробрался в зал для каллиграфии. Там он перебрал все пузырьки и выбрал такую тушь, которую даже сильный дождь не мог размыть. Этой тушью настоятели писали письма, которые затем отправляли в дальние монастыри. Такуан взял тонкую кисть, примерился перед серебряным зеркалом, которое светилось едва заметным сиянием, и поставил себе четвёртую точку там, где она и должна была появиться в следующем году.

«Готово! – выдохнул он, когда убедился, что точка стоит на нужном месте. – Завтра я спокойненько пройду тайный обряд, стану комусо и отправлюсь по миру странствовать». С этими мыслями он свернул письменный набор и прокрался обратно в сарай. Никто его отсутствия не заметил.

Утром Такуан проснулся раньше всех и тут же отправился медитировать на столбе. Он забрался повыше, чтобы никто не заметил, сколько точек теперь у него на темени. Между тем очередь из послушников четвёртых лет выстроилась к входу в тёмную залу. Один за другим шраманери входили в храм, а затем выходили, прижимая к груди по корзине. В этих корзинах сидели волчата – Такуан это уже знал. Он терпеливо стоял на своём столбе и дожидался, покуда не начнёт темнеть.

И вот солнце наконец склонилось к закату. Такуан соскользнул по столбу вниз и пристроился в очередь к храму. В очереди оставалось всего пара послушников, и вскоре пришёл черёд Такуана.

Он отряхнул с ног пыль и отодвинул ширму. В тёмной зале всё-таки оставалось немного света. Свечи стояли по периметру зала, и Такуану показалось, что их пламя колышется в такт его дыханию. Через узкие амбразуры припотолочных окон пробивались розовые лучики заходящего солнца.

В середине залы стояла соломенная корзина, покрытая широким полотенцем. «Мои волки!» – подумал Такуан. Дыхание у него перехватило. Пламя свечей застыло.

Такуан медленно подошёл к плетёной корзине и опустился на циновку рядом. Он медленно поднял глаза и увидел старших настоятелей монастыря, всех троих сразу. Один из них был слеп, второй давно оглох, ну а третий потерял голос ещё до того, как Такуан-Хацукои появился на свет. Такое редко случалось, чтобы три старших настоятеля собирались вместе.

Такуан склонил голову, чтобы настоятелям были хорошо видны его четыре точки, из которых только три были настоящими. Один из настоятелей произнёс имя, которое Такуан почти позабыл:

– Хацукои!

Дрожа всем телом, Такуан простёрся на полу. «Неужели они меня раскусили?» – подумал он. Но это было не так. Настоятелям ход времени был неинтересен, и они даже не задумывались, как долго несносный Хацукои уже послушничал.

– Заботься о своих братьях как о себе, – сказал настоятель. – Корми их своими словами. Всё, что ты скажешь, они услышат. Они и больше никто. Принимай обет.

– Пр-р-ринимаю обет, – неуверенно сказал Такуан.

И тут же почувствовал, как его темя облизывает чей-то тёплый язык. «Он же сейчас мою четвёртую точку слижет!» – перепугался Такуан, позабыв о стойкости выбранных им чернил.

Такуан поднял голову ровно настолько, чтобы обнаружить сдвинутое вбок полотенце и рыжую морду, которая высунулась из корзины. На Такуана в упор смотрели хитрые лисьи глаза, чёрные как смоль.

– А где волки? – спросил Такуан.

В тишине храма голос Такуана прозвучал словно весенний гром. Свечи испуганно задёргались, безуспешно пытаясь сбежать.

Один из настоятелей – тот, что давно ослеп, – схватил другого за робу.

– Слышал?

Тот похлопал слепого по руке, затем стал на пальцах объяснять третьему, что произошло. Ни один из них не ожидал, что Такуан заговорит. А те двое, что до сих пор могли видеть, были не меньше Такуана удивлены лисёнком, который уже выбрался из корзины и нетерпеливо прыгал вокруг замершего как статуя Такуана.

– Такуан! – взревел глухой настоятель.

Теперь до них дошло, с кем они имеют дело. Настоятели наконец посчитали в уме, сколько лет они уже терпели выходки сперва Хацукои, а затем Такуана. И поняли, что четвёртая точка на его темени – фальшивая.

– Чтобы завтра же ноги твоей тут не было! – заорал слепой настоятель.

– Этого, – глухой настоятель показал на лисёнка, – забери.

Третий настоятель молча размахивал кулаками и корчил страшные рожи.

Лисёнок с готовностью запрыгнул обратно в корзину и посмотрел на Такуана, высунул узкий длинный язык.

Ничего Такуану не оставалось, как взять корзину и направиться на выход. В сарай посвящённых третьих лет он с корзиной пойти не мог. А в сарай шраманери четвёртых лет его бы и вовсе не пустили. Так что Такуан спустился по ступеням храма, поставил корзину на пол и расплакался. Его мечтам о монашестве не суждено было сбыться.

Долго плакать Такуан не стал. Он вытер слёзы рукавом своей робы и только тогда заметил, что лисёнка в корзине нет. «И ты тоже от меня сбежал», – подумал Такуан, и на его глазах опять выступили слёзы.

Но тут он услышал негромкое тявканье. Такуан поднял глаза на звук и увидел лисёнка, который тащил за собой невесть откуда взятую белую робу камунуси. «Да ты не меньше меня проказник!» – обрадовался Такуан. На душе у него потеплело. Лисёнок выпустил из пасти робу, ловко вскарабкался Такуану на плечи и слизнул солёные слёзы с его лица.

Такуан аккуратно свернул белую робу и спрятал в корзину. Лисёнок запрыгнул сверху, свернулся клубком и потянул полотенце на себя. Такуан поднял корзину и отправился было в курятник, но на полпути сообразил, что куры его новому другу не обрадуются. Тогда он пошёл спать на сеновал, где устроился в копне сена, поворочался и наконец заснул.

Пробудился Такуан, когда солнце уже стояло высоко. Никто его не искал. Настоятели подумали, что он сбежал ещё ночью, а братья-послушники уже привыкли к тому, что Такуан то и дело пропадал. И потом всегда возвращался.

Но в этот раз всё было иначе. Возвращаться в монастырь Такуан не собирался. Он облачился в белую монашескую робу, у которой оказались глубокие пазушные карманы. Лисёнок пробрался в один из них и замер.

Такуан выглянул из сеновала. Рядом никого не было. Тогда он выскользнул наружу, приосанился и неспешным ходом проследовал мимо медитирующих в саду шраманери и мимо всех зданий храма, перешёл через ручей по узкому мосту и вышел за ворота.

«Вот дураки! – подумал Такуан про монахов. – Даже не догадались, что я у них робу спёр. Теперь я самый настоящий камунуси». С такими мыслями он зашагал вниз по тропе.

Такуан был уже на полпути к подножию, когда увидел, что навстречу ему поднимается странствующий монах-комусо. Одежда его была потрёпана, но цела. Трещина на шляпе аккуратно зашита. Рядом с ним шагали два его волка.

Такуан замер. Его словно парализовало. Он боялся пошевелиться – казалось, что, сделай он хотя бы один шаг, странствующий монах поймёт, что камунуси перед ним ненастоящий. Пальцы Такуана побелели, сжимая чётки, которые мальчик нашёл в пазушном кармане. Чтобы успокоиться, Такуан стал медленно и глубоко дышать.

Комусо мерно шагал навстречу и вот уже поравнялся с Такуаном. Его волки почуяли запах лисёнка и ощерились. «Сейчас бросятся!» – промелькнула мысль в голове Такуана. Но волки бросаться не стали. Монах уже прошёл мимо, и волки потрусили его догонять.

«Пронесло! – выдохнул Такуан, когда комусо скрылся за поворотом. – Пожалуй, не стоит мне в этой робе разгуливать». Он сбросил белое одеяние камунуси и закинул его далеко в кусты. Затем Такуан продолжил свой путь к подножию Белой Горы.

Первым делом он отправился в свою родную деревню. «Как же там мои родители? Как сестричка моя, совсем подросла уже?» – так думал Такуан, шагая по просёлочной дороге. Спустя несколько дней Такуан оказался на пороге родительского дома, что стоял рядом с кузней, над которой из высокой трубы поднимался густой дым.

Вот только сам кузнец, который работал во дворе, оказался мальчику незнаком.

– А где Цунь? – спросил Такуан кузнеца. Отцовское имя после долгой разлуки прозвучало как чужое.

– Нет больше Цуня. Медведь его задрал, – ответил кузнец.

– Медведь? – не поверил Такуан.

Медведей в округе не водилось.

– Оборотень, – сказал кузнец не оборачиваясь.

На шум из дома вышла жена кузнеца. И её Такуан видел впервые. Они с мужем недавно переехали в деревню Кото, поскольку жителям нужен был новый кузнец.

Не веря своим ушам, Такуан стал расспрашивать кузнеца и его жену о судьбе своего отца, а также о том, что случилось с матерью и сестрой. О том, откуда взялся медведь-оборотень, кузнец ничего сказать не мог. Он отправил Такуана к деревенскому старосте.

– Коли так, пойду к нему, – сказал Такуан, всё ещё сомневаясь в услышанном. – Вот только хотел я свои вещи забрать.

– Так они все вещи с собой увезли, – сказала жена кузнеца. – Мать и сестра твои.

– Был у меня тайник, о котором они не знали. В нём я свои игрушки спрятал, когда в монастырь уходил.

Кузнец покачал головой: такой взрослый парень, а всё игрушками балуется. Но потом вспомнил, что приключилось с отцом Такуана, и промолчал. «Пусть хоть что-то ему на память останется», – подумал он.

И Такуан пошёл на задний двор, где под кустом бегонии был закопан кошель, в котором лежали шесть золотых монет и двенадцать медяков. Кошель был на месте, чему Такуан обрадовался. Теперь он был при деньгах.

Затем он отправился к деревенскому старосте. Грустным голосом староста повторил Такуану то, что тот уже слышал от кузнеца. Рассказал, что в деревне объявился оборотень и что кузнец оказался в его пасти. Остальных спас монах-комусо, который собирал подаяние игрой на флейте. Оплакав мужа, мать Такуана взяла дочку, собрала нехитрые пожитки и уехала в город. Оставаться в опостылевшем доме она не могла, да и новому кузнецу нужно было жильё.

– Где мне теперь её искать? – спросил Такуан старосту.

– Отправляйся в пригород наместничьего замка. Думаю, там она и поселилась.

– А что наместник, всё тот же?

– Куда он денется, Ту Фанг этот, – пробурчал староста.

«Надеюсь, он позабыл обо мне уже, – подумал Такуан. – Да и сам я изменился за проведённые в монастыре годы». Это была сущая правда. Тяжёлый труд и медитация закалили тело и душу Такуана, и теперь на старосту смотрел не вихрастый и веснушчатый мальчишка-проказник, а худощавый и жилистый юноша с короткими рыжеватыми волосами, под которыми виднелись четыре монашеские точки на темени.

Такуан попросился переночевать, и староста ему не отказал. Наутро жена старосты приготовила ему завтрак в дорогу, а старший её сын отдал Такуану немного мирской одежды. В холщовых штанах и свободной рубахе бывшего послушника стало не узнать.

Выказав полагающуюся благодарность, Такуан низко поклонился каждому, кто ему помог, и без промедления оставил деревню позади. Возвращаться в неё было больше незачем.

Чтобы узнать, как Такуан добирался до замка Ту Фанга и что ему повстречалось на пути, читайте следующую главу.

Глава восьмая
в которой повествуется о том, как Такуан искал своих родных, а также о том, как его лисёнок получил собственное имя

Итак, сбежавший из монастыря Такуан добрался до родной деревни и никого из родичей там не обнаружил. В поисках семьи бывший послушник отправился туда, куда ему указал деревенский староста – в пригород замка Ту Фанга.

Братья Ту, к слову, давно позабыли уже о досаде, которую причинил им вихрастый мальчишка по имени Хацукои. Целых два года они припоминали события у колодца: Ту Ливей со смехом, а Ту Фанг с обидой. Но в конце концов братья нашли себе другие дела, достойные их жадности. Налоги в провинции только увеличивались, и жизнь простых людей становилась всё сложней.

Жившие среди полей крестьяне с трудом справлялись с очередным оброком, который на них наложил Ту Фанг. К тому же были у них и другие беды.

Так, в одной деревне стали одна за другой пропадать куры. Жители сперва посчитали причиной лесную куницу, но ловушки на неё оказывались пусты, а то и вовсе разодраны в клочья. Ясно было, что здесь хозяйничал какой-то более крупный зверь.

Деревня эта была как раз на пути Такуана. С лисёнком за пазухой он прошагал по главной улице до торговой площади, где спросил первого попавшегося прохожего:

– Уважаемый, не встречались ли вам люди из Кото? Я разыскиваю свою матушку да ещё младшую сестру.

Встреченный Такуаном прохожий работал на постоялом дворе и потому сказал так:

– Давненько это было. Но вроде проходил через нашу деревню торговый обоз, и в числе прочих были там и жители деревни Кото. Каковы твои родичи на вид?

Такуан описал ему свою мать, как он её помнил: в хорошем теле, домашней одежде и с длинными волосами, чёрными как смоль. И младшую сестру тоже описал. Но работник постоялого двора никак не мог вспомнить таких путешественников.

Было это совсем неудивительно, ведь мать Такуана, овдовев, тут же поседела. А его сестра за прошедшее время подросла и совершенно переменилась. Об этом и сам Такуан догадался, покуда расспрашивал. «Много прошло времени с тех пор, как я своих родичей видел. Я изменился, и, должно быть, они тоже выглядят теперь иначе», – так он подумал. Поэтому Такуан не стал особенно переживать, что встреченный работник не помнит никого похожего. Он сказал:

– Спасибо тебе, уважаемый. А что, можно ли у вас на дворе переночевать? Дорого возьмёте?

Ночлег, включавший в себя ужин, обошёлся Такуану в пару медяков. Это его вполне устраивало. Бросив свои нехитрые пожитки в комнате, он спустился в обеденную, где дородная повариха вручила ему глубокую миску, полную овощного рагу. На мясо медяков не хватало, но Такуан и сам был этому рад. За время своего послушничества он не брал в рот и самого маленького мясного кусочка. Даже кур, которых в монастыре было порядочно, разводили только ради перьев да скорлупы от яиц, оранжевых как робы послушников. Такуан вспомнил годы, проведённые в монастыре, и вздохнул. Он здорово соскучился по своим братьям, которых он оставил на Белой Горе. Но возвращаться ему было никак нельзя, так сильно он прогневал настоятелей.

Такуан глубоко погрузился в свои мысли, и только громкий разговор за соседним столом вытолкнул его обратно в обеденную. Сидевшие рядом крестьяне пили кислое пиво и обсуждали пропажу очередной курицы.

– Сегодняшней ночью у меня курицу увели. И трём ещё горло перерезали. Говорю вам, это хорёк! – сказал один, ударив пустой кружкой о стол.

– Не может быть, – возразил второй, сделав знак поварихе. – Хорька бы мы давно изловили.

Повариха принесла ещё пива, и спор продолжился:

– Ну а кто ещё? Медведей у нас в округе нет.

Такуан навострил уши.

– Да какие медведи! Был бы медведь, он бы телят пошёл драть. Или на детей в поле напал.

– Слава Дайкоку, никто детей не трогает.

– Вот и я говорю. Не медведь это.

– Если не медведь и не хорёк, то кто? Оборотень?

Такуан вздрогнул.

– Может и оборотень. Кто их знает, оборотней, – сказал один из спорщиков.

Тут он заметил Такуана. Крестьянин догадался, что перед ним бывший монах: хоть голова Такуана и не была бритой, сквозь короткие волосы ещё были видны чёрные точки.

Считалось, что монахам всё известно и про Небеса, и про Нижний мир. Поэтому крестьянин повернулся к Такуану и спросил:

– Эй, монах! Что про оборотней скажешь, каковы они?

– Всякие бывают, – уклончиво сказал Такуан.

– И курей дерут?

– И курей. – Такуану не хотелось спорить.

– Где ваши камунуси только ходят, – недовольно проворчал крестьянин.

Такуану было хорошо известно, где ходят камунуси. А также чем они заняты на самом деле. Уж точно не охотой на оборотней. Несмотря на это, ему стало обидно, что его собратьев поносят. Он сказал:

– И что, оборотень ваш даже следов не оставляет?

– Ничего не разобрать по следам. Для хорька велики, а для медведя малы будут.

– Покажите, – попросил Такуан.

В курятнике было преизрядно натоптано. Правда большая часть следов оказалась человечья – обеспокоенный хозяин исходил поутру весь курятник вдоль и поперёк. Но Такуану удалось обнаружить подкоп, через который неведомый хищный зверь проник в курятник. Цепочка следов с отпечатками длинных когтей уходила в лес.

– Ну что? – спросил его крестьянин.

– Ничего, – ответил ему Такуан. – Никакой это не оборотень. Сами себе помогайте, незачем на камунуси пенять.

Крестьяне разошлись по домам, а Такуан вернулся на постоялый двор. Он вытянулся на кровати, но сон к нему не приходил. «А ну как оборотень всё-таки. Может быть, он и виновен в гибели моего отца», – такие мысли ходили у него в голове взад-вперёд. В точности как крестьянин по курятнику.

Лисёнок, примостившийся рядом, вдруг подскочил и взобрался на подоконник. Он шумно вдохнул носом воздух и вопросительно тявкнул.

– Ну что там? – спросил его Такуан.

Лисёнок снова тявкнул, спрыгнул с подоконника и забегал кругами возле двери.

– Думаешь, снова за курами пришёл, оборотень этот?

Такуан быстренько оделся и выбрался через окно на крышу. Спускаться через обеденную ему не хотелось, там наверняка кто-нибудь из других путников до сих пор пьянствовал. Лисёнок выбрался за ним, цепляясь коготками за черепицу. Он забрался на самую вершину остроконечной крыши и снова тявкнул. Такуану ничего не оставалось, как последовать за своим товарищем.

Лисёнок провёл его до края крыши, с которого перепрыгнул на соседнюю с прытью лесной обезьяны. Он провёл Такуана через несколько крыш, затем спрыгнул во внутренний двор одного из крестьянских домов.

Куры в сарае беспокойно завозились.

– Так это ты, что ли, курей у них таскаешь? – недоверчиво спросил Такуан.

За время, которое Такуан провёл в компании лисёнка, тот ни разу ничего не ел. Такуан предлагал ему и хлеб с сыром, и всякую другую снедь, но лисёнок только нос воротил. Отказался он и от свиной колбасы, которую свернула Такуану в дорогу щедрая жена деревенского старосты. В конце концов Такуан решил, что лисёнок охотится на лесную дичь по ночам, покуда его хозяин спит. «А может и не на лесную дичь вовсе», – подумал Такуан, прислушиваясь к беспокойному гулу в курятнике.

Лисёнок не стал отвечать Такуану, а вместо этого побежал вдоль курятника. Шум внутри усилился. Похоже, кроме курей, в сарае был кто-то ещё.

«Оборотень!» – тут же догадался Такуан, и ему стало стыдно, что он подумал на лисёнка.

– Прости, – поспешил он извиниться. Но лисёнку и дела не было до извинений. Он добрался до угла сарая и притаился. Нос его шевелился.

Такуан подкрался к нему и осторожно высунулся за угол. Дальняя стена курятника выходила к лесной полосе. И под этой стеной был свежий, только что вырытый подкоп. Влажная земля кучками лежала вокруг.

Наши охотники стали выжидать, покуда зверь не выберется наружу. Такуан осмотрелся и приметил оглоблю, что походила на шест, с которым он тренировался в монастыре. «Как оборотня увижу, схвачу оглоблю и отдубашу его хорошенько», – так он решил.

И вот наконец зашумело не только в курятнике, но и в самом лазе. Кто-то пробирался по нему из курятника. Лисёнок приготовился к прыжку, а Такуан положил руку на припасённую оглоблю.

Из подкопа высунулся чёрный нос, а затем узкая треугольная морда с курицей в зубах. Вслед за мордой появилось тело с жёсткой чёрно-белой шерстью. На кривых лапах блестели длинные когти. Это был барсук-медоед.

Обычные барсуки размером были поменьше и на курей не нападали, предпочитая мелкую лесную пожить – мышей и жуков. Огромному медоеду этого было мало, и он повадился таскать у крестьян курей. Больше одной курицы за раз он утащить не мог, но в порыве охоты нередко успевал передушить нескольких. Словом, все загадочные особенности «оборотня» нашли тут своё объяснение.

Такуан разочарованно выдохнул. Он-то уже успел понадеяться на встречу с оборотнем. Впрочем, и барсуку можно было задать хорошую трёпку. Справиться с барсуком было непросто: хоть он и был гораздо мельче медведя, в ярости тому не уступал. Длинные когти делали его опасным противником, а жёсткая шерсть защищала от стрел не хуже кольчуги. «Ничего, против оглобли-то не поможет кольчуга твоя», – подумал Такуан и выпрыгнул из своего укрытия. Он грозно взмахнул оглоблей как шестом.

Барсук выпустил из пасти мёртвую курицу и обернулся. Пасть его ощерилась рядом острых зубов, которые зловеще блеснули в лунном свете. Барсук встал на задние лапы и приготовился к схватке.

Такуан со всего размаху обрушил своё оружие на барсука. Барсук махнул когтистой лапой, и щепки полетели во все стороны. Оглобля стала короче на треть, а барсуку никакого вреда не случилось.

Барсук опустился на землю, развернулся, схватил курицу и потрусил в лес. Он решил, что в схватке победа осталась за ним. Но Такуан с таким исходом не был согласен. Он перехватил переломленную оглоблю в другую руку и побежал догонять своего противника.

У самой границы леса Такуану удалось настичь барсука. Тот снова бросил курицу на землю, и противники сошлись в схватке. Сколько Такуан не старался, никак ему не удавалось нанести барсуку ни одного удара. Барсук с необычайной ловкостью отбивал все атаки, и оглобля уже вконец измочалилась.

Барсука же одолевала злость. Ему хотелось забраться в свою берлогу и там хорошенько перекусить освежёванной курицей. А этот невесть откуда взявшийся человек никак не давал ему даже до лесу добраться. Наконец барсук так разозлился, что перестал обороняться и сам бросился на Такуана.

Такуан попытался отбить атаку, но барсук легко перерубил пополам то, что ещё оставалось от оглобли. Одна половинка улетела в кусты, а вторая осталась у Такуана в руках. Для схватки она больше не годилась. Поэтому Такуан бросил её в барсука.

Оглобля, а вернее её последний огрызок, попала барсуку прямо в нос. Всем известно, что нос у зверей – самое больное место. От внезапной боли барсук оторопел и уселся на свой зад, потирая нос когтистой лапой. Ярость вскипела в сердце барсука, и он прыгнул вперёд с упятерённой силой.

Но Такуана там уже не было. Он воспользовался передышкой, чтобы перескочить барсуку через голову. Теперь уже барсук нападал, а Такуан только успевал уворачиваться.

Такуан был готов сдаться – барсука ему было без оружия не одолеть. Он свистнул лисёнку, чтобы тот следовал за ним, но лисёнка рядом не оказалось.

Против своей воли Такуан подумал о том, какой же лисёнок всё-таки трус. И словно помогая Такуану прогнать эту негодную мысль, из кустов раздалось тявканье. Лисёнок выпрыгнул из куста жимолости и схватил барсука за хвост.

Барсук не почувствовал боли, только досада тронула его сердце. «Кто меня за хвост треплет?» – подумал он и повернулся, чтобы разорвать лисёнка, но когтистая лапа только прорезала воздух. Лисёнок ловко отскочил в сторону и припал на передние лапы, словно издеваясь. Барсук прыгнул на него, но лисёнок снова увернулся и скрылся в кустах. Барсук уже совсем позабыл про Такуана – вся злоба его теперь была направлена на мелкого и вёрткого лисёнка.

А лисёнок никак не давался барсуку и уводил его всё глубже в лес. Такуан побежал следом, прихватив то, что осталось от некогда длинной оглобли. Он раздумывал, как помочь своему другу.

И вот погоня привела троицу к большой прогалине. В самом центре поляны стояло раскидистое дерево. Лисёнок принялся бегать вокруг дерева, а барсук – гоняться за ним, совершенно не обращая внимания ни на что иное.

«Неспроста лисёнок барсука на поляну привёл», – догадался Такуан и начал осматриваться, призывая на помощь всю свою наблюдательность.

Долго искать ему не пришлось. На одной из веток дерева висел огромный осиный улей. Из округлого летка выбирались огромные осы и улетали в поисках цветочного нектара и мелких мушек для гарнира. «Такие ужалят если, – подумал Такуан и поморщился, – шишка с кулак будет».

Барсука прозывали медоедом неспроста. Помимо ворованных кур только одно блюдо он любил более прочих – пчелиный мёд. Шерсть медоеда была такой жёсткой, что пчелиные укусы не достигали барсука вовсе. Но вот гигантские осы были для барсука серьёзной опасностью. Их жала были вдвое длинней пчелиных, а своей свирепостью осы не уступали самому барсуку. «За каждый разорённый улей должен медоед заплатить», – справедливо считали они, глядя на развалины пчелиных ульев.

Вот и сейчас осы почуяли близость медоеда и стали собирать армию. Всё меньше ос улетало за пищей и всё больше их оставалось вокруг улья.

Такуан размахнулся и метнул один из деревянных огрызков прямо в похожий на мешок с картошкой улей. Тот покачнулся, осы-охранники с громким гулом вылетели из него. Такуан покрутил оставшийся кусок оглобли в руках, выждал нужный момент и метким броском сбил улей с ветки.

Улей рухнул на землю, но самой земли он коснуться не успел, потому что в него на полном ходу врезался барсук. На это и был расчёт Такуана.

Разъярённые осы бросились на барсука, а тот стал отбиваться. Но справиться с целым ульем гигантских ос медоед не мог. На его морде начали взбухать волдыри, и он пустился в бегство. Осы помчались за ним тёмным облаком. Скоро барсука и след пропал.

Такуан довольно обтёр вспотевшие ладони лопухом. Лисёнок каким-то образом уже сидел возле него и облизывал морду длинным языком.