Текст книги "Мадонна в черном"

Вскоре я приступил к исполнению своего плана. Тщательно всё обдумав, я наконец выбрал место для убийства. Нашёл я и средство, которое позволило мне без труда осуществить задуманное. Полагаю, в письме я могу опустить ненужные подробности. Вы, верно, помните вечер двенадцатого июня двенадцатого года Мэйдзи, когда его высочество внук германского императора посетил театр «Синтомидза»? Возможно, помните вы и то, что Мицумура, возвращаясь из театра в свою резиденцию, неожиданно скончался в собственной карете. Я лишь добавлю, что тем вечером некий доктор средних лет заметил у Мицумуры нездоровый цвет лица и посоветовал ему принять пилюлю… Ах, только представьте себе состояние этого доктора! Под кроваво-красными фонарями стоял он у ворот театра «Синтомидза», провожая глазами карету Мицумуры, уезжающую прочь под проливным дождём. В его сердце бурлила вчерашняя ненависть и сегодняшняя радость. С его уст срывался то горестный стон, то хриплый смех. Он позабыл, где находится, потерял счёт времени. Когда же этот доктор, смеясь и плача, словно сумасшедший, возвращался домой по грязным улицам, то повторял шёпотом одно драгоценное имя: Акико…

В ту ночь я не сомкнул глаз, меряя шагами свой кабинет. Что я чувствовал: радость или печаль? Я и сам не мог разобраться. Какое-то острое, сильное чувство охватило меня, не давая успокоиться. На столе стояла бутылка шампанского. Рядом – букет роз в вазе. И там же лежала коробочка с пилюлями. Словно я задумал пировать с дьяволом и ангелами…

Никогда в жизни не был я так счастлив, как в последующие месяцы. Врач из полиции, как я и предполагал, заключил, что смерть произошла от кровоизлияния в мозг, и не нашёл ничего подозрительного; Мицумуру вскоре похоронили, и теперь черви пожирали его в непроглядной тьме. Я перестал опасаться обвинений в убийстве. Потом до меня дошли вести, что Акико после смерти мужа словно ожила. С улыбкой на губах я принимал пациентов, а в свободное время с виконтом Хондой ходил в театр «Синтомидза», – мною владело странное желание снова и снова смотреть на огни сцены и красную обивку кресел, лицезреть поле боя, на котором я одержал столь весомую победу.

Однако радость моя длилась недолго. Через несколько месяцев эйфории я стал поддаваться искушению, омрачившему всю мою жизнь. Отчаянная борьба с ним подталкивала меня к краю… Увы, мне не хватает духу, чтобы рассказать вам об этой битве. Даже сейчас, выводя эти строки, я вынужден сражаться со змеем-искусителем. Если вы желаете представить мои страдания, не сочтите за труд просмотреть краткие выдержки из моего дневника.

«… октября. Поскольку у Акико и Мицумуры не было детей, она покидает его дом. В последний раз мы виделись шесть лет назад. Я решил навестить её вместе с виконтом Хондой. Вернувшись из Англии, я избегал встречи с Акико: вначале боялся самого себя, потом думал, что ей будет тяжело меня видеть, – так продолжалось до недавнего времени. Сияют ли глаза Акико так же, как шесть лет назад?

… октября. Сегодня зашёл за виконтом Хондой, чтобы вместе нанести визит Акико. Неприятно удивился, узнав, что он уже несколько раз с нею встречался без меня. Почему он меня сторонится? Мне стало не по себе, и я поспешно ушёл из дома виконта, якобы из-за срочного вызова к больному. После моего ухода Хонда, вероятно, поехал к Акико один.

… ноября. Вместе с виконтом нанёс визит Акико. Красота Акико поблекла, однако, глядя на неё, я всё ещё без труда могу представить девочку, стоявшую под лиловыми глициниями. Ах, наконец я её увидел! Но что за тоска меня вдруг охватила? Не зная причины, страдаю лишь сильнее.

… декабря. Виконт, думаю, намерен жениться на Акико. Цель, ради которой я убил мужа Акико, вскоре будет достигнута. И всё же… И всё же меня не покидает странное болезненное чувство, будто я вновь теряю свою Акико.

… марта. До меня дошли слухи, что свадьба виконта и Акико ожидается в конце года. Молюсь, чтобы она состоялась как можно скорее. Иначе ощущение мучительной разлуки никогда меня не оставит.

12 июня. Был в театре «Синтомидза». Глядя на сцену и вспоминая, как ровно год назад справедливая кара настигла мою жертву, не переставал улыбаться. Однако на пути домой я вдруг подумал о мотивах того убийства и был поражён настолько, что забыл, куда шёл. Ради кого я всё-таки убил Мицумуру? Ради виконта Хонды? Ради Акико? Или ради себя самого? Что мне на это ответить?

… июля. Сегодня вечером виконт, Акико и я ездили смотреть, как по реке Сумида пускают фонарики. Отблески света в карете делали глаза Акико ещё прекраснее, и я даже позабыл о сидящем рядом виконте. Однако написать я хотел не об этом. Когда виконт пожаловался на боль в желудке, я опустил руку в карман, вынул коробочку с пилюлями и замер от изумления. Те самые пилюли. Как они попали в мой карман? По странному совпадению? Хотел бы я, чтобы это оказалось случайностью. Но, боюсь, случай тут ни при чём.

… августа. Я пригласил виконта и Акико на ужин. Весь вечер вспоминал о пилюлях, лежащих в кармане. Похоже, в глубине моей души поселилось непостижимое для меня самого чудовище.

… ноября. Виконт и Акико наконец сыграли свадьбу. Я же досадую на самого себя. Так сбежавший с поля боя солдат ругает себя за трусость.

… декабря. Сегодня ходил осмотреть виконта. Рядом стояла Акико. Сказала, что ночью у него был сильный жар. Я успокоил Акико – у виконта обычная простуда – и поторопился домой, чтобы приготовить для него лекарство. В течение злосчастных двух часов меня с неодолимой силой манили «те самые пилюли».

… декабря. Ночью видел кошмарный сон, будто я убил виконта. Весь день грудь словно в тисках.

… февраля. О, я наконец понял: чтобы не убить виконта, я должен убить себя. А как же Акико?»

Господин виконт и виконтесса! Я привёл только небольшие отрывки из моего дневника, однако, думаю, теперь вы понимаете, в какой агонии я пребывал многие дни и ночи. Чтобы не убить виконта Хонду, я должен умереть сам. Конечно, я мог бы убить его ради собственного спасения. Но чем бы я тогда объяснял себе мотивы убийства Мицумуры? Неужели я отравил Мицумуру из эгоизма? В таком случае моё «я», моя личность, моя совесть, мои принципы – всё это будет разрушено. Я убеждён, что, покончив с собой, я смогу предотвратить духовный крах. Поэтому ради сохранения собственной личности я решил сегодня разделить участь своей жертвы, воспользовавшись «теми самыми пилюлями».

Ваша светлость виконт Хонда, госпожа виконтесса! Теперь вы знаете, что заставило меня свести счёты с жизнью, и, когда вы получите это письмо, я уже буду на том свете. Перед лицом смерти я решил раскрыть вам тайну своей проклятой жизни лишь потому, что желал хоть немного оправдаться. Если я, по-вашему, заслуживаю ненависти, то возненавидьте меня, если жалости – пожалейте. Ненавидя и жалея сам себя, я с радостью приму и вашу ненависть, и вашу жалость. Итак, прощайте. Через минуту я отложу перо, попрошу карету и отправлюсь прямо в театр «Синтомидза». Когда вечерний спектакль подойдёт к концу, я проглочу несколько «тех самых» пилюль и вновь сяду в карету. Хотя сейчас другое время года, моросящий дождик напомнит мне о ливне, который шёл тогда, и я так же, как жирный хряк Мицумура, буду провожать взглядом огоньки проезжающих мимо экипажей и слушать вечерний дождь, барабанящий по крыше кареты. Едва я отъеду от театра, как настанет последнее мгновение моей жизни.

Моё письмо вы, вероятно, получите уже после того, как прочитаете в утренней газете, что доктор Китабатакэ Гиитиро скончался в карете по пути домой из театра от внезапного кровоизлияния в мозг. Прощайте. До самого конца я буду молиться о вашем счастье и здоровье.

Вечно преданный вам,

Китабатакэ Гиитиро».

Житие святого Кирисутохоро[8]8
  Речь идёт о святом Христофоре. В переводе сохранено японское звучание имён. Например: Эсу Кирисуто – Иисус Христос, Матай – Матфей.


[Закрыть]

Эта повесть, подобно «Смерти христианина», некогда опубликованной мною на страницах журнала «Мита бунгаку», является несколько приукрашенной версией первой части «Золотой легенды» из моего «Христианского собрания». С той только разницей, что «Смерть христианина» – выдумка местных христиан, а «Житие святого Кирисутохоро» относится скорее к разряду жизнеописаний святых, которые издавна были очень популярны во всех западных католических странах, так что, опубликовав «Золотую легенду», я, можно сказать, впервые познакомил читателей и с первым, и со вторым.

В «Житии» полным-полно почти смехотворных несуразностей, как хронологических, так и топографических, но, стремясь по возможности сохранить аромат эпохи оригинала, я решил не вносить в текст никаких исправлений. И буду чрезвычайно рад, если господа читатели не откажут мне в присутствии здравого смысла.

В горной глуши

Было это давным-давно. В одной стране, называлась она Сирия, в горах жил великан по имени Рэпуробосу. И так он был огромен, что другого такого не сыщешь нигде, как ни велика земля, которую солнце милостиво одаряет светом своим. Ростом он был едва ли не больше трёх дзё[9]9
  Дзё – мера длины, равная 3,79 м.


[Закрыть]. В волосах, густых, как плющ эбикадзура, свили себе гнёзда крошечные синички, и столько их было, что и сосчитать невозможно. Руки его и ноги напоминали стволы горных сосен или криптомерии. Когда же он шёл, эхо от его шагов разносилось по семи долинам. Прокормить себя ему тоже было нетрудно – стоило только шевельнуть пальцем, чтобы свалить оленя, скажем, или медведя. А когда вдруг хотелось ему полакомиться рыбкой, он выходил на берег моря и, распластав по песку свой подбородок, заросший дремучей, как водоросли миру, бородой, одним глотком втягивал всю воду, какая была, а вместе с ней, шумно колотя хвостами, устремлялись в его глотку окуни и тунцы. Рассказывали, что иногда и корабль, бороздящий океанские просторы, вдруг подхватывала приливная или отливная волна и несла неведомо куда, так что у матросов и кормчих душа уходила в пятки.

Однако Рэпуробосу от рождения наделён был добрым сердцем и никогда не причинял вреда даже случайно забредавшим в горы путникам, не говоря уже о самих горных жителях – дровосеках там или охотниках. Наоборот, он валил деревья, которые оказывались не по плечу дровосекам, преграждал путь зверю, которого не удавалось загнать охотникам, взваливал на собственные плечи ношу, пригибавшую к земле усталого путника, – словом, был так добр и отзывчив, что во всей округе и далеко за её пределами не было никого, кто желал бы ему зла. Рассказывают, что как-то в одной из деревенек вдруг пропал мальчик-пастушок, и сколько ни искали его, найти не могли, а вечером в доме, где он жил, вдруг кто-то распахнул окошко в крыше, и когда, преодолев страх, отец и мать выглянули наружу, то увидели, что откуда-то от звёздного неба к их дому спустилась огромная, словно плащ мино, ладонь Рэпуробосу, а в ней безмятежно спал ребёнок. И разве это не говорит о редкостных душевных качествах, отнюдь не всегда свойственных даже великанам?

Жители гор платили Рэпуробосу добром за добро и, встречая, частенько угощали его домашними лепёшками или вином, а то и просто болтали с ним дружески о том о сём. Так они жили-поживали, пока не случилось вот что. Как-то раз дровосеки, отправившись в горы за дровами, забрались в самую чащу криптомерии, и тут из зарослей мелкого бамбука кумасаса большими шагами вышел великан. Желая, по обыкновению своему, угостить его, дровосеки развели костёр из опавшей листвы и разогрели кувшинчик вина. Казалось бы, капля, но, похоже, Рэпуробосу обрадовался и ей: бросив горсть крошек от недоеденного дровосеками хлеба синичкам, свившим гнёзда в его волосах, он сел, скрестив ноги, и сказал:

– Родись я, как и вы, человеком, я бы наверняка совершил много замечательных подвигов и, в конце концов, сделался бы даймё.

Дровосекам слова его показались забавными.

– А ведь верно, – отвечали они, – с такой-то силищей… Да ты только взмахнёшь рукой, и двух-трёх крепостей как не бывало.

Услыхав такие слова, Рэпуробосу озабоченно нахмурился.

– Так-то это так, – сказал он, – но есть тут одна загвоздка. Ведь я всю свою жизнь прожил в горах, а потому откуда мне узнать, под чьими знамёнами должно сражаться? Полководец какой страны почитается теперь в Поднебесной самым доблестным воином? Именно такому я бы стал служить верой и правдой и помчался бы впереди его коня.

– Что ж, слушай, – отвечали дровосеки. – По нашему разумению, нет ныне в Поднебесной воина, равного доблестью государю страны Антиокии.

Услыхав это, великан возрадовался чрезвычайно.

– Раз так, я немедля отправлюсь к нему, – заявил он и поднял своё, подобное небольшой горе, тело. Но вот что странно – стоило ему встать, как жившие в его волосах синицы, громко захлопав крыльями, взмыли вверх и улетели туда, где на фоне неба сплетались ветви деревьев; улетели, не оставив ни единого птенца. Рассказывают ещё, что будто бы, когда облепили они верхушку криптомерии, клонившей свои ветви к земле, можно было подумать, что на дереве уродились диковинные плоды. Рэпуробосу проводил синиц подозрительным взглядом, но, похоже, решение его было непоколебимо, и, дружески простившись со столпившимися у его ног дровосеками, он снова шагнул в бамбуковые заросли, и скоро его неуклюжая фигура скрылась из виду.

Слух о том, что Рэпуробосу вознамерился стать даймё, распространился по ближним и дальним горным селениям, а спустя некоторое время ветер принёс ещё одну весть: однажды на озере у пределов этой страны завязло в иле рыбацкое судёнышко, и пока рыбаки суетились вокруг, не в силах сдвинуть его с места, вдруг откуда ни возьмись появился какой-то чудной великан. Никто и глазом моргнуть не успел, как, крепко ухватив судно за мачту, он, словно играючи, вытянул его на берег, а пока все недоумевали да дивились, куда-то исчез, только его и видели. Услыхав об этом, все, кто знал Рэпуробосу, поняли, что их добрый великан покинул пределы страны Сирии, и с тех пор, обращая взоры к вершинам, ширмой заслонявшим западное небо, жители гор невольно вздыхали. И, конечно же, больше других горевал о разлуке с ним тот мальчишка-пастушок: когда вечернее солнце опускалось за горы, он залезал на самую верхушку росшей у околицы одинокой криптомерии и, забывая о скучившихся внизу овцах, печальным голосом взывал: «О, Рэпуробосу, милый Рэпуробосу, где ты теперь, через какие горы лежит твой путь?» Ну а теперь тот, кто прочитал первую главу и хочет узнать о дальнейшей судьбе Рэпуробосу, может прочесть следующую.

Скороспелый даймё

Итак, Рэпуробосу без труда достиг крепостного града Антиокия. Здесь было все совсем не так, как в горной глуши: столица страны Антиокии была в те времена одним из самых богатых и шумных городов Поднебесной, – и стоило Рэпуробосу появиться на улице, как его окружали толпы зевак, лишая возможности продвигаться вперёд. В результате Рэпуробосу окончательно потерял дорогу и, остановившись на перекрёстке в том квартале, где находились княжеские усадьбы, стал как вкопанный, а людские волны, набегая, разбивались о его ноги. К счастью, как раз в тот миг показалась пышная процессия с царским паланкином в центре. Теснимые слугами зеваки мигом разбежались по сторонам, оставив великана одного. Рэпуробосу склонился в глубоком поклоне, так что его могучие, похожие на ноги слона, ручищи коснулись земли, и сказал:

– Я великан, и зовут меня Рэпуробосу. Сказывали мне, что нет в Поднебесной лучшего властелина, чем царь страны Антиокии. Решив послужить ему, я пустился в путь и вот пришёл сюда.

А надо сказать, что у царских телохранителей при виде Рэпуробосу душа ушла в пятки от страха, они готовы были уже пустить в ход свои пики и алебарды, но, услыхав эти удивительные слова, рассудили, что на коварство это вроде бы не похоже, и тут же, остановив процессию, передали слова великана начальнику охраны, а уж тот довёл их до слуха самого государя. Государь же молвил:

– Такой гигант и воинской доблестью должен превосходить обычных людей. Беру его к себе на службу. – И тут же издал особый указ о немедленном зачислении Рэпуробосу в свою свиту.

Радость Рэпуробосу и описать невозможно. Став в конце процессии и получив десять сундуков, которые не по плечу были бы и тридцати силачам, он, гордо задрав нос, прошествовал до ворот расположенного неподалёку дворца. Истинно замечательное и диковинное это было зрелище, когда Рэпуробосу с огромными, как горы, сундуками на спине, размахивая ручищами, вышагивал, глядя сверху вниз на следовавших за паланкином людей и всадников.

С тех пор Рэпуробосу, облачённый в полотняное платье с лаковым гербом и препоясанный длинным мечом в киноварных ножнах, денно и нощно охранял дворец царя страны Антиокии, и, к счастью, ему не пришлось долго ждать, чтобы показать, на какие ратные подвиги он способен: очень скоро войска соседнего царства подступили к стенам антиокийской столицы, намереваясь захватить её. Вёл же эти войска богатырь силы невиданной, один стоивший тысячи: о нём поговаривали, что даже из схватки с царём тигров выходит он победителем, – так что, судя по всему, сражение предстояло нешуточное, поэтому царь страны Антиокии решил поставить во главе войска своего нового слугу, Рэпуробосу, и, лично изволив прибыть к месту главной ставки, отдал соответствующий приказ. Узнав об этом, великан запрыгал, не помня себя от радости, но вряд ли стоит этому удивляться.

Вскоре войска были собраны и во главе с Рэпуробосу под боевые звуки раковин, гонгов и барабанов выступили к границе страны и расположились на широком поле. А вражеским войскам, давно уже жаждавшим битвы, только это и надобно было. Развевавшиеся на поле брани знамёна и стяги вдруг взметнулись, словно волны, противники разом издали боевой клич: казалось, ещё миг – и бросятся друг на друга. Тут один из антиокийцев неторопливым шагом вышел вперёд, и, конечно же, был это не кто иной, как Рэпуробосу. Его голову украшал рогатый шлем, доспехи из железа, вывезенного из страны южных варваров, защищали могучий стан, рука сжимала алебарду с коротким древком и копьём в семь сяку[10]10
  Сяку – мера длины, равная 33 см.


[Закрыть] длиной. Казалось, будто внезапно ожила главная крепостная башня, земля задрожала, и широкое поле вдруг показалось совсем маленьким. Остановившись посередине между двумя войсками, Рэпуробосу выставил вперёд алебарду и, обратившись к вражескому войску, издал громовой клич:

– Те, кто далеко, да услышат, те, кто близко, да увидят воочию. Я Рэпуробосу, славный богатырь из войска царя страны Антиокии. Милостью царской поставлен я сегодня во главе войска и вот привёл его сюда. Кто готов сразиться со мной, выходи!

И так грозен и страшен был его вид, что даже самые храбрые воины притихли и никто не осмеливался выйти вперёд; вряд ли сам Гориатэ, герой из древней страны Пэрисутэ, внушал больший ужас, когда, сверкая чешуйчатыми доспехами и потрясая медным копьём, бросал свой вызов миллионному войску. Предводитель вражеского войска рассудил, что не видать им победы, ежели не убьют они этого великана. Он выхватил великолепный меч длиной в три сяку, пришпорил извергавшего пену благородного скакуна и, издав громкий боевой клич, бросился на Рэпуробосу. Но тот, словно играючи, взмахнул алебардой и принялся наносить противнику удар за ударом, затем, отбросив прочь оружие, вытянул вперёд свои обезьяньи ручищи и, мигом выхватив вражеского генерала из седла, словно камень из пращи, метнул его к далёкому небу. Перевернувшись несколько раз в воздухе, генерал с грохотом рухнул в ряды антиокийских воинов, и осталась от него только горстка костей. В тот же миг по антиокийскому войску прокатился громкий боевой клич, и, окружив со всех сторон царский паланкин, воины, подобно снежной лавине, бросились на врага. Всё это произошло так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел. Войска соседнего государства, бросая на ходу оружие и снаряжение, пустились наутёк и разбежались кто куда. Говорят, что во время великой победы, одержанной в тот день, антиокийские воины одних только голов в шлемах захватили больше, чем дней в году, и это истинно так.

Велика была радость царя. Под приветственные победные песни объезжал он свои войска, и очень скоро Рэпуробосу был удостоен звания даймё. Придворные же один за другим задавали пиры, на которых снова и снова превозносились подвиги великана. Как-то вечером на одном из таких пиров и произошло то, о чём я хочу вам рассказать. По обычаю того времени на пир пригласили лучших сказителей, и, устроившись под большим светильником, они перебирали сладкозвучные струны и пели о битвах нынешних и прошлых, да так живо, что собравшимся казалось, что они видят всё собственными глазами. В тот вечер Рэпуробосу, дождавшийся исполнения своей давней мечты, весело хохотал, пуская слюни, и беззаботно осушал чарку за чаркой червонного вина, но вдруг бросилось ему в глаза странное поведение государя, сидевшего на парадном месте за парчовым занавесом. Как ни хмелен был великан, он не мог не заметить, что стоит главному сказителю помянуть какого-то «дьяболо», как царь торопливо поднимает руку и пальцами как бы рисует в воздухе крест. Это показалось Рэпуробосу столь необыкновенным и значительным, что он осмелился спросить сидящего рядом с ним придворного:

– Почему это государь всё время изволит рисовать в воздухе крест?

И вот что тот ответил:

– Тот, кого называют «дьяболо», обладает необыкновенной силой; все люди, живущие в Поднебесной, словно игрушки у него на ладони. Троекратно осеняя себя крестным знамением, государь лишает дьяболо силы и защищает себя.

Услыхав такие слова, Рэпуробосу спросил недоуменно:

– Но мне говорили, что царь страны Антиокии – богатырь, равного которому нет в Поднебесной. Уж наверное, этот дьяболо и пальцем его коснуться не посмеет.

– Увы! – покачал головой придворный. – Даже государь не обладает таким могуществом.

Услыхав эти слова, великан разгневался:

– Но ведь я стал служить государю только потому, что он слывёт самым доблестным воином в Поднебесной! А ежели он готов покориться этому дьяболо, так я сейчас же уйду отсюда и поступлю на службу дьяболо.

С этими словами Рэпуробосу отшвырнул чарку и готов был подняться, но придворные, за одним с ним столом сидевшие, закричали разом:

– Государь, великан замышляет мятеж! – и бросились на него, стремясь опередить друг друга.

Разумеется, они хорошо знали, что он не имел в виду ничего дурного, но завидовали его будущим подвигам. В другое время придворным не удалось бы одолеть Рэпуробосу, но в тот вечер, выпив слишком много червонного вина, он опьянел и плохо понимал, что происходит, поэтому хотя некоторое время и отбивался от своих многочисленных противников, раздавая удары направо и налево, но вскоре нечаянно поскользнулся и с грохотом повалился на пол, а придворные с громкими криками: «Наша взяла!» – кучей навалились на негодующего великана и скрутили его по рукам и ногам. Государь, с самого начала до конца внимательно наблюдавший за происходящим, сказал:

– Как же неблагодарен этот негодяй! Бросьте его в подземелье!

И так велик был высочайший гнев, что ещё до наступления рассвета несчастный Рэпуробосу был брошен в отвратительно грязную темницу с земляным полом. А те, кто прочёл эту главу и хочет знать, улыбнулась ли наконец судьба Рэпуробосу, ставшему узником антиокийской темницы, может прочесть следующую.

Визит дьяболо

Итак, Рэпуробосу, крепко связанный по рукам и ногам, был брошен в кромешный мрак подземелья, где, словно дитя малое, долго стенал и плакал жалобно, да и что ещё ему оставалось делать? Вдруг откуда ни возьмись возник учёный муж в алом облачении и ласково спросил:

– Ты ли это, Рэпуробосу? Как ты попал в это место?

И великан, проливая потоки слёз, пожаловался:

– Я пошёл против воли государя и сказал, что хочу служить дьяболо, – вот за это меня сюда и заточили. Ох-ох-о-о…

Услыхав это, учёный муж снова спросил ласково:

– Так ты и теперь готов служить дьяболо?

– Готов, – кивнул Рэпуробосу в ответ.

Возрадовавшись, учёный муж захохотал, да так громко, что содрогнулись стены подземелья, затем всё тем же ласковым голосом сказал в третий раз:

– Давненько не приходилось мне слышать таких приятных речей. Раз так, я вызволю тебя из темницы.

С этими словами он накинул на плечи Рэпуробосу свой алый плащ… и – о чудо! – верёвки, которыми был связан великан, тотчас же разорвались. Удивлению Рэпуробосу не было границ. Робко поднялся он на ноги и, не отрывая глаз от лица учёного мужа, склонился в почтительном поклоне.

– Вы освободили меня, и никогда, ни в каких рождениях, не забуду я о вашей милости. Но как мне выбраться из этой темницы?

Учёный снова улыбнулся:

– Для меня нет ничего невозможного в этом мире.

С этими словами он взмахнул рукавом своего алого одеяния и, подхватив Рэпуробосу, зажал у себя под мышкой. В следующий миг под ногами у них потемнело, подул яростный ветер, и скоро оба уже летели над землёй. Оставив далеко позади темницу, они, разбрасывая вокруг искры, поднялись в ночное небо над Антиокией. И в это мгновение облик учёного мужа изменился – он поднял на плечи готовую взойти луну и стал похож на огромную диковинную летучую мышь, которая, расправив чёрные тучи крыльев, летела по небу.

У Рэпуробосу душа ушла в пятки; летя по небу со скоростью выпущенной стрелы, он дрожащим голосом спросил у своего спутника:

– Но кто вы? Самый мудрый учёный на свете не может сравниться с вами.

А тот, усмехнувшись язвительно, нарочито небрежным тоном отвечал:

– Мне нечего скрывать! Я тот самый могучий богатырь, для которого люди что игрушки на ладони.

Тут только Рэпуробосу и догадался, что учёный этот не кто иной, как сам дьяболо. А тот тем временем, подобно диковинной звезде, летел, пронзая небо, и вот уже огни антиокийской столицы остались далеко позади, на дне чёрной бездны, а под летящими раскинулась известная Рэпуробосу понаслышке пустыня Эдзитто. На сотни и сотни ри[11]11
  Ри – мера длины, равная 3,9 км.


[Закрыть] простиралась песчаная равнина, залитая серебристым светом предрассветной луны. Спутник Рэпуробосу, указывая на мир внизу пальцем с длинным ногтем, сказал:

– Говорят, вот в той хижине внизу живёт отшельник, способный молитвой творить чудеса. Давай-ка спустимся к нему на крышу.

И, по-прежнему сжимая Рэпуробосу под мышкой, дьяболо полетел вниз, опустился на конёк маленькой бедной хижины, притулившейся в тени бархана.

А вот и её хозяин – старец-отшельник, коротающий дни в молитвах. Не замечая, что на землю давно уже опустилась ночь, он читал священную книгу при свете тусклой лампады, как вдруг откуда-то донёсся чудесный благоуханный ветерок, в воздухе закружились белые как снег цветы вишни, а следом за ними неведомо откуда появилась ослепительная красавица: черепаховый гребень и шпильки нимбом сверкали в её волосах, длинный шлейф платья, затканного картинами ада, волочился по полу. Обольстительная, как небесная фея, предстала она – уж не сон ли? – перед взором отшельника. Старцу подумалось даже, что пустыня Эдзитто в мгновение ока каким-то чудесным образом превратилась в весёлые кварталы Муро или Кандзаки. Изумление его было столь велико, что он забыл обо всём на свете и долго не отрывал от прелестницы влюблённого взора. Она же, купаясь в цветочной метели, сказала с нежной улыбкой:

– Я самая известная в столице Антиокии куртизанка. Захотелось мне утешить монаха, в унынии коротающего дни, и вот я здесь.

Голос же у неё был едва ли не сладкозвучнее, чем у калавинки, птицы, которая, как сказывают, живёт в райских кущах. Поэтому даже святой отшельник и тот поначалу готов был поддаться на её уловки, но тут же сообразил, что не могла такая красавица пожаловать к нему из далёкой, на сотни ри удалённой от его хижины антиокийской столицы. И понял он тогда, что это не иначе как очередная проделка дьяболо, и, опустив глаза в священную книгу, принялся с особым усердием читать молитвы. Красотка же, как видно, решила во что бы то ни стало соблазнить отшельника. Играя рукавами своего великолепного платья, каждый взмах которых наполнял хижину пьянящим ароматом, она льнула к нему, обиженно вздыхая:

– Но как же ты холоден! А ведь я, привыкшая жить в холе и неге, проделала такой дальний путь, не испугалась ни высоких гор, ни бурных рек, ни этой пустыни!

Трудно было устоять перед её нежной прелестью, рядом с ней даже осыпающиеся лепестки вишни казались невзрачными, тело отшельника покрылось испариной, но он всё читал и читал заклинания, изгоняющие бесов, будто бы и не слышал того, что нашёптывал ему дьяболо. Видя, что старания её напрасны, красотка рассердилась, резко взмахнула шлейфом, на котором изображены были картины ада, и, прильнув к коленям отшельника, горько заплакала:

– О, почему ты так жесток?

Старец вскочил, словно ужаленный скорпионом, и, высоко подняв висевший у него на шее крест, возопил голосом, подобным раскатам грома:

– Ах ты, беспутная тварь, да как ты смеешь столь непочтительно вести себя со слугой господина нашего Эсу Кирисуто! – и ударил прелестницу по лицу.

Красотка упала как подкошенная и, опустившись на опавшие цветы, тотчас исчезла, только чёрное облачко поднялось вверх и тут же просыпалось диковинным дождём огненных искр.

– О, какая мука! Снова поразил меня крест! – простонал чей-то голос и замер, взлетев к коньку крыши.

Отшельник же, с самого начала надеявшийся, что именно так и будет, продолжал громко произносить тайные заклятия, и очень скоро чёрное облако растаяло, цветы вишни перестали сыпаться на землю, и в хижине, как и прежде, осталась одна лампада, но, полагая, что дьяболо так просто не отступится, старец, положившись на чудотворную силу Священного Писания, всю ночь до самого рассвета не смыкал глаз. А когда наконец за окном посветлело, кто-то постучал в дверь хижины, и он, держа перед собой распятие, вышел посмотреть, кто это, и что же – перед хижиной, почтительно кланяясь, стоял на коленях великан ростом с небольшую гору: то ли с неба упал, то ли возник из-под земли. Подпирая плечом чернеющее небо, в котором всё ещё вспыхивали красные отблески, великан склонил голову перед отшельником и робко сказал:

– Я великан из страны Сирия, и зовут меня Рэпуробосу. Сделавшись слугой дьяболо, я совершенно неожиданно попал в пустыню Эдзитто, но, как видно, и сам дьяболо не может тягаться с твоим властелином, имя которому, если не ошибаюсь, Эсу Кирисуто во всяком случае, бросив меня здесь одного, он скрылся неведомо куда. Дело в том, что я давно уже ищу богатыря, равного которому нет под небесами, хочу поступить к нему в услужение, – теперь же совсем сбился с толку. Прошу тебя: помоги мне стать слугой твоего господина Эсу Кирисуто.

Услыхав эти слова, отшельник нахмурил брови:

– Ну нет: боюсь, что ничем не смогу тебе помочь. Тому, кто стал слугою дьявола, нелегко добиться расположения господина Эсу Кирисуто; скорее розы расцветут на засохшем кусте.