Текст книги "Мадонна в черном"

Кончина праведника

(Список картин)

Ребёнок. Смотрите, сюда идёт чудной монах! Смотрите, смотрите!

Уличная торговка суси. И впрямь чудной! Бьёт неистово в гонг да ещё что-то вопит…

Старик, торговец хворостом. Я на ухо туговат, не слышу, чего ему надо. Скажи, что он кричит-то?

Жестянщик. Он кричит: «О, будда Амида, отзовись! О, будда Амида, отзовись!»

Старик. Вот оно что… Стало быть, сумасшедший.

Жестянщик. Похоже на то.

Торговка овощами. Ах нет, он блаженный. Попрошу благословения на всякий случай.

Торговка суси. А лицо-то какое противное! Разве похож он на праведника?

Торговка овощами. Нельзя так говорить! А если кара небесная постигнет?

Ребёнок. Ля-ля-ля, дурачок! Ля-ля-ля, дурачок!

Монах-вельможа. О, будда Амида, отзовись! Отзовись!

Собака. Гав!.. Гав-гав!..

Дама-паломница. Гляди, какой забавный монах!

Её спутница. Эти блаженные, едва завидят женщину, тут же пристанут с какой-нибудь непристойностью. Свернём-ка скорее в сторону, пока он не подошёл.

Литейщик. Да это же никак вельможа из Тадо!..

Странствующий торговец ртутью. Не знаю, он это или нет, но когда тот вельможа внезапно оставил службу и семью, в Тадо был большой переполох.

Молодой самурай. Это точно тот вельможа из Тадо. Наверное, семья тяжело перенесла его уход.

Странствующий торговец ртутью. Слыхал я, что супруга и дети его только и делают, что слёзы о нём проливают…

Литейщик. Что ни говори, а в наше время вступить на путь Будды, покинув ради этого жену с детьми, более чем похвально!

Торговка сушёной рыбой. Что же тут похвального? А жене с детьми что делать? Хоть и не женщина разлучила, а сам Будда, всё одно зло берет!

Молодой самурай. Пожалуй, и в твоих словах есть резон! (Хохочет.)

Собака. Гав-гав!.. Гав-гав!..

Монах-вельможа. Отзовись, будда Амида!.. Отзовись! Отзовись!..

Самурай-всадник. Эй, коня моего напугал!.. Стой, стой!..

Слуга, несущий за ним поклажу. На блаженного ни у кого рука не поднимется…

Старая монахиня. Всем известно, что этот монах был злодеем и хуже того – убийцей… Стало быть, благодать Божья снизошла на него, коли он свернул с дурного пути.

Молодая монахиня. Да, жуткий был человек… И на охоте не щадил никакой твари, и не раз стрелял в простолюдинов и нищих…

Нищий с сандалиями, надетыми на руки. Значит, вовремя мы встретились. Иначе ходить бы мне со стрелой в брюхе.

Торговец каштанами. И зачем такому человеку монашество?

Старая монахиня. Да, чудеса… Видимо, на то воля Будды.

Торговец маслом. Как по мне, так это тэнгу в него вселился или другая нечисть.

Торговец орехами. Нет, не тэнгу, а лисица-кицунэ.

Торговец маслом. Так ведь тэнгу умеет Буддой прикинуться…

Торговец орехами. Не только тэнгу – лисам тоже такое под силу.

Нищий. Улучу минутку и стяну немного каштанов да суну в мешок для подаяний…

Молодая монахиня. Ох, смотрите, куры на крышу забрались – гонга, видимо, испугались…

Монах-вельможа. О, будда Амида, отзовись! Отзовись!

Рыбак. Принесла же тебя нелёгкая! Один шум от тебя!

Его товарищ. А что это там? Гляди-ка, хромой нищий побежал.

Дама-путешественница под длинной вуалью. Ах, до чего же я утомилась! Даже нищему завидую!

Её слуга, несущий багаж. Вот перейдём мостик, а за ним сразу город.

Рыбак. Заглянуть бы хоть разочек под вуаль…

Его товарищ. Ну-ка не зевай, у нас всю наживку рыбы пообкусывали…

Монах-вельможа. О, будда Амида! Отзовись! Отзовись!..

Ворона. Карр! Карр!

Женщина, сажающая в поле рассаду. «Ах, кукушка! Как насмешка твой крик, когда я в поле тружусь…»

Её подруга. Какой смешной монах, а?

Ворона. Карр!.. Карр!..

Монах-вельможа. О, будда Амида, отзовись! Отзовись!

На некоторое время все стихают.

Лишь ветер шелестит в соснах.

Монах-вельможа. О, будда Амида! Отзовись! Отзовись!

Снова шум ветра в соснах.

Старый монах. Досточтимый!.. Досточтимый!

Монах-вельможа. Ты звал меня?

Старый монах. Звал. Куда путь держите?

Монах-вельможа. На запад держу.

Старый монах. Так ведь на западе море.

Монах-вельможа. Что ж, море мне не помеха. Буду идти на запад, пока не узрею будду Амиду.

Старый монах. Что за странные речи! Неужто вы всерьёз полагаете, что смертный может лицезреть будду Амиду?

Монах-вельможа. А иначе зачем мне взывать к нему так громко? Ради этого я мир оставил.

Старый монах. Может, и другие причины были?

Монах-вельможа. Нет, не было. Только, возвращаясь третьего дня с охоты, услыхал я наставления одного проповедника. Вслушался в его слова, и меня как молнией поразило – грешник, даже самый презренный, нарушивший все священные обеты, если только обратит свои помыслы к Будде и предастся ему всей душою, обретёт вечную жизнь и избавится от мирских страданий. Тут меня охватила такая любовь к будде Амиде, что кровь забурлила в жилах.

Старый монах. И что же тот проповедник?

Монах-вельможа. Я толкнул его, повалил на землю…

Старый монах. Что? На землю повалил?..

Монах-вельможа. Потом выхватил меч из ножен, приставил ему к груди и потребовал назвать место, где обитает будда Амида.

Старый монах. Вот так манеры у вас!.. Проповедник, верно, растерялся.

Монах-вельможа. Он, глядя на меня, жалобно пробормотал: «Запад… запад…» Что ж, не время для досужей болтовни, сумерки уж спускаются. Нельзя терять ни минуты пути, это грех перед буддой Амидой… О, будда Амида, отзовись!.. Отзовись!..

Старый монах. Что за безумца я повстречал… Пойду-ка и я своей дорогой.

В третий раз прошумел ветер в соснах.

Доносится глухой рокот волн.

Монах-вельможа. О, будда Амида, отзовись!.. Отзовись!..

Рокот волн. Время от времени слышны крики чаек.

Монах-вельможа. О, будда Амида, отзовись! Отзовись!.. Какой пустынный берег, нет даже лодок. Одни лишь волны. Может, за ними и лежит страна, где родился будда Амида… Будь я птицей-бакланом, вмиг бы туда добрался… Но если верить тому проповеднику, милосердие и доброта Будды бесконечны. Значит, не может он не откликнуться, если взывать к нему прилежно и громко… Стану же звать его, сколько достанет сил, до самой смерти. Вот удача – сухая сосна с раздвоенной вершиной и раскидистыми ветвями. Заберусь-ка на её вершину… О, будда Амида, отзовись! Отзовись!

Снова рокот волн.

Старый монах. Вот уж седьмой день с тех пор, как повстречал я того умалишённого. Он говорил, что хочет своими глазами увидеть будду Амиду… Куда он делся? Ох, уж не человек ли на верхушке той сосны… Конечно, это он, тот монах. Ваше святейшество!.. Молчит. Ясное дело. Он мёртв. Умер от голода, бедняга, ведь даже сумы для подаяния он при себе не имел.

В третий раз слышится рокот волн.

Старый монах. Нельзя оставлять его на дереве, не то вороны поживятся. Всё заранее предопределено в нашем мире. Надо его похоронить… Ох, что это? В устах мертвеца вырос белоснежный лотос! Какой дивный аромат! Значит, тот, кого я счёл безумцем, оказался блаженным праведником? А я, того не ведая, обращался с ним непочтительно – сколь же велик мой грех!.. Да славится имя твоё, будда Амида! Да славится имя твоё, будда Амида!.. Да славится имя твоё, будда Амида!

«Осенние горы»

– Раз уж речь зашла о Хуане Да-чи, видели ли вы его «Осенние горы»?

Этот вопрос задал Ван Ши-гу, когда однажды осенней ночью сидел за чаем с Юнь Нань-тянем, хозяином обители Оусянкэ.

– Нет, не видел. А вы видели?

Старец Да-чи, или Хуан Гун-ван, вместе с Мэй Дао-жэнем и Хуанхэ Шань-цяо, принадлежал к величайшим мастерам живописи династии Юань. Отвечая Ван Ши-гу, Юнь Нань-тянь вдруг с поразительной ясностью представил себе некогда им виденные картины Да-чи – «Песчаный берег» и «В горах Фу-чунь-шань».

– Даже не знаю, что и сказать. С одной стороны, вроде бы видел, а с другой – вроде бы и не видел. Странная история связана у меня с этой картиной.

– Вроде бы видели и вроде бы не видели? – переспросил Юнь Нань-тянь, подозрительно глядя на Ван Ши-гу. – Может быть, вы видели копию?

– Да нет, не копию. Я видел подлинник, причём видел его не только я. С этой картиной судьба свела ещё и учителя Янькэ (Ван Ши-мина) и учителя Лянь-чжоу (Ван Цзяня). – Прихлебнув чаю, Ван Ши-гу задумчиво улыбнулся: – Если вам интересно, я расскажу эту историю.

– Сделайте милость. – И хозяин уселся поудобнее, подкрутив фитиль в медном светильнике.

Это произошло ещё при жизни учителя Юань-цзая. Однажды осенью, беседуя о живописи с Янькэ-вэнем, учитель вдруг спросил, не видел ли тот картину «Осенние горы» Хуана И-фэна. А Янькэ-вэнь, как известно, почитал Да-чи родоначальником живописи. Поэтому он видел все картины, которые приписывает Да-чи молва, все, какие только можно отыскать в этом мире. Но «Осенние горы» не видел даже он.

– Увы, не только не видел, но и слышу впервые, – с пристыженным видом отвечал Янькэ-вэнь.

– Тогда вам надо непременно посмотреть на неё. Эта картина превосходит даже «Летние горы» и «Плывущую дымку в горах». Все картины Да-чи хороши, но эта выделяется из прочих, как говорят – «белобровая».

– Неужели это действительно такой шедевр? Я очень хочу её увидеть, где она?

– Она хранится у семьи Чжан в Жуньчжоу. Вы можете зайти взглянуть на неё по дороге в храм Цзиньшаньсы. Я напишу вам рекомендательное письмо.

Получив от учителя рекомендательное письмо, Янькэ-вэнь немедля отправился в Жуньчжоу. Если семейство Чжан владеет таким сокровищем, то у них наверняка есть и другие шедевры туши, не только Хуан И-фэн. Эта мысль настолько взволновала Янькэ-вэня, что оставаться в бездействии в келье Западного сада было выше его сил.

Однако, добравшись до Жуньчжоу, он обнаружил, что дом семейства Чжан, на который им возлагались такие надежды, хоть и оказался действительно большим, был до крайности запущен. Изгородь почти исчезла под густым плющом, сад зарос буйными травами. Расхаживавшие по саду куры и утки удивлённо глядели на незваного гостя, так что Янькэ-вэнь на миг даже усомнился в словах учителя – разве может в таком доме находиться шедевр Да-чи? Но, проделав такой путь, было слишком обидно уходить ни с чем. Поэтому, передав вышедшему к нему слуге рекомендательное письмо от учителя Сы-бая, он поведал ему о своём давнем желании увидеть картину Хуана И-фэна «Осенние горы».

Спустя некоторое время Янькэ-вэня пригласили в большой зал. Там стояли красивые столы и стулья из сандалового дерева, но в воздухе пахло холодной пылью, над плитами пола витал дух запустения. К счастью, появившийся вскоре хозяин оказался человеком явно не низкого звания, хотя вид у него был весьма болезненный, скорее напротив: его бледное лицо, изящной формы руки были отмечены печатью несомненного благородства. Обменявшись с хозяином положенным приветствием, Янькэ-вэнь тут же заговорил о своём желании увидеть знаменитую картину Хуана И-фэна. В словах его звучало что-то похожее на суеверный страх: ему, как видно, казалось, что, если он не увидит эту картину немедленно, она может рассеяться, как туман, и сгинуть навсегда.

Хозяин, охотно согласившись показать гостю картину, тут же распорядился, чтобы свиток принесли и повесили на белую стену зала.

– Вот картина, которую вы хотели видеть.

Взглянув на картину, Янькэ-вэнь невольно вскрикнул от изумления.

Картина была исполнена в сине-зеленой гамме. По ущелью змейкой вилась река, то там, то здесь были разбросаны дома деревеньки, маленькие мостики, а над всем этим возвышалась горная вершина, под которой в ленивой неподвижности застыли осенние облака. В их белой раскраске были выдержаны переходы от густого к разреженному. Гора была прописана сочно-зелёными косыми мазками в традициях Гао Фань-шаня, и казалось, её только что омыл дождь: среди зелени сверкали алые листья, выполненные точечными ударами киноварной краски. Они были так прекрасны, что никаких определений, никаких слов недостало бы, чтобы передать их красоту. Уже из вышесказанного следует, что картина была великолепна, к тому же отличалась прочностью композиции и крепостью кисти-туши, – словом, в её сверкающих красках ощущалась непостижимая беспредельность, отмеченная привкусом древности.

Янькэ-вэнь, забыв обо всём на свете, долго стоял перед картиной, и чем больше на неё смотрел, тем большее испытывал благоговение.

– Ну как? Понравилась вам картина? – Хозяин, улыбаясь, искоса взглянул на гостя.

– Написано кистью гения! Не зря учитель Юань-цзай так расхваливал её: ничуть не преувеличил, скорее наоборот. Всё, что я видел до сих пор, кажется мне посредственным по сравнению с этой картиной.

Даже говоря это, гость ни на миг не отрывал от картины глаз.

– Вот как? Значит, вы полагаете, что это и в самом деле такой шедевр?

Тут впервые Янькэ-вэнь перевёл удивлённый взор на хозяина:

– А почему вам кажется это странным?

– Да нет, не то чтобы странным, но, видите ли… – Чжан почему-то смутился, и лицо его покраснело, совсем как у юной девы, но скоро, взяв себя в руки, печально улыбнулся и, робко поглядывая на висящий на стене свиток, продолжил: – Видите ли, когда я смотрю на эту картину, мне всегда кажется, что я вижу сон, хотя глаза мои широко открыты. Эти осенние горы действительно прекрасны. Но почему-то я не могу избавиться от мучительных сомнений. Не я ли один вижу эту красоту? Может быть, для других это самый заурядный свиток? Не знаю, откуда у меня такие мысли: то ли просто разыгралось воображение, то ли эта картина слишком хороша для нашего мира. Так или иначе, у меня всегда было довольно странное чувство по отношению к ней, поэтому и ваши похвалы не оставили меня безучастным.

Тогда Янькэ-вэнь не придал словам Чжана особого значения. И не только потому, что был целиком сосредоточен на картине. Просто ему показалось, что всеми этими неопределёнными разглагольствованиями Чжан хочет прикрыть свою неосведомлённость.

Скоро Янькэ-вэнь покинул дом Чжана, это странное жилище, нёсшее на себе печать запустения, но поразительной красоты свиток не выходил у него из головы. Ведь Янькэ-вэнь принял светильник канона от Да-чи и, конечно же, готов был отдать за этот свиток всё на свете. К тому же он был коллекционером. В его доме хранилось немало шедевров туши, но даже пейзаж «Снег на северном склоне горы» кисти Ли Ин-цю, за который он некогда отдал двадцать золотых, по одухотворённости много уступал «Осенним горам». Поэтому Янькэ-вэнь сгорал от желания пополнить свою коллекцию этим удивительным Хуаном И-фэном.

Всё время, пока был в Жуньчжоу, Янькэ-вэнь то и дело посылал слугу в дом Чжана с просьбой продать ему картину, тот ни за что не соглашался. По словам посланного, этот бледный человек неизменно говорил: «Если так уж полюбилась учителю эта картина, я готов ему одолжить её на время. Но совершенно расстаться с ней не могу. Прошу простить меня».

Такой ответ лишь раздосадовал Янькэ-вэня, горевшего желанием сделать картину своей собственностью. Что толку брать картину на время: не лучше ли подождать – может быть, когда-нибудь она всё-таки попадёт к нему в руки. Воодушевлённый этой надеждой, Янькэ-вэнь, в конце концов, уехал из Жуньчжоу без картины.

Через год он снова оказался в Жуньчжоу и решил заглянуть к Чжану. Там всё было по-прежнему: всё тот же плющ свисал с изгороди, та же трава заглушала сад. Вышедший к гостю слуга сообщил, что хозяина нет дома. Янькэ-вэнь стал просить хотя бы показать ему свиток, раз уж невозможно встретиться с Чжаном, но, сколько ни просил, слуга решительно отказывался пустить гостя в дом в отсутствие хозяина. Более того: в конце концов он перестал отвечать и ушёл, оставив ворота закрытыми. Что было делать? Думая о картине, спрятанной где-то в глубине этого заброшенного жилища, Янькэ-вэнь уныло побрёл восвояси.

Спустя некоторое время Янькэ-вэнь снова встретился с учителем Юань-цзаем, и тот сообщил ему, что в доме Чжана хранятся не только «Осенние горы» Да-чи, но ещё и такие шедевры, как «В дождливую ночь останавливаюсь на ночлег» и «К своему юбилею» Шэнь Ши-тяня.

– В прошлый раз я забыл вам об этом сказать. Эти две картины такие же диковины в саду живописи, как и «Осенние горы». Я вам напишу ещё одно письмо, обязательно посмотрите и на них тоже.

Янькэ-вэнь немедля отправил посыльного в дом Чжана. Помимо личного письма Юань-цзая посыльный имел при себе ещё и мешочек денег, чтобы выкупить все три картины, однако Чжан по-прежнему ни за что не хотел расставаться с Хуаном И-фэном. В конце концов Янькэ-вэню пришлось смириться с мыслью, что «Осенние горы» никогда не будут принадлежать ему.

Тут Ван Ши-гу умолк.

– Эту историю мне рассказал некогда сам учитель Янькэ.

– Значит, уж он-то по крайней мере наверняка видел «Осенние горы»? – Юнь Нань-тянь, поглаживая бороду, вопросительно смотрел на Ван Ши-гу.

– Учитель говорит, что видел, но наверняка или нет, этого никто не может понять.

– Однако, судя по тому, что вы только что рассказали…

– Сначала послушайте, что было дальше. Когда вы услышите эту историю до конца, у вас может сложиться иное мнение.

И Ван Ши-гу, забыв о чае, с воодушевлением продолжил своё повествование.

Янькэ-вэнь впервые рассказал мне эту историю лет через пятьдесят после того, как видел «Осенние горы»: пятьдесят раз звёзды вершили свой путь по небу, пятьдесят раз на землю ложился иней. За это время скончался учитель Юань-цзай, да и в доме Чжана сменилось уже три поколения. Кто знает, в чьём доме хранится теперь свиток Хуана И-фэна? Да и хранится ли вообще или утрачен, как драгоценные панцирь черепахи и нефрит? Рассказав во всех подробностях чудесную историю картины Хуана И-фэна, Янькэ-вэнь сокрушённо добавил:

– Тот свиток Хуана И-фэна сродни танцу с мечами Гунь-сунь Да-няня. Вроде бы есть и тушь и кисть, но ни того ни другого не видно. От картины к тебе непосредственно передаётся биение души. Точно так же, как видишь полет дракона, но не замечаешь ни человека, ни меч.

Случилось так, что примерно через месяц после этого разговора я, влекомый тёплым весенним ветерком, собрался один в путешествие по южным провинциям. Когда я сообщил о том Янькэ-вэню, он сказал:

– Это прекрасный случай, которым нельзя не воспользоваться. Постарайтесь найти и увидеть «Осенние горы». Их новое явление миру будет чрезвычайно радостным событием в саду живописи.

Поскольку я и сам желал того же, я тут же попросил учителя написать письмо, но дорога вела меня то в одно, то в другое место, и я долго не мог выбрать время, чтобы навестить дом Чжана в Жуньчжоу. Уже стали кричать кукушки, а я все бродил с письмом учителя в рукаве, а до «Осенних гор» так и не добрался.

Тут до меня дошёл слух, что отпрыск одного аристократического семейства по фамилии Ван приобрёл «Осенние горы». Во время своих странствий я многим показывал письмо Янькэ-вэня – очевидно, среди них были и знакомые этого Вана. Они-то и сообщили ему, что в доме Чжана хранится свиток Хуана И-фэна. Если верить слухам, то, получив письмо от Вана, внук Чжана тут же явился в его дом и вместе с фамильными треножниками и образцами каллиграфии преподнёс ему «Осенние горы» Да-чи. Разумеется, Ван был вне себя от радости, усадил внука Чжана на почётное место, позвал наложницу, чтобы прислуживала гостю, услаждал его слух музыкой, устроил пышный пир, а потом ещё и преподнёс ему тысячу золотых монет. Я едва не запрыгал от радости. Чего только не случилось за эти пятьдесят лет, а свиток Да-чи был в целости и сохранности. К тому же он попал в руки к Вану, с которым я был лично знаком. Как ни старался Янькэ-вэнь ещё раз увидеть свиток, все его попытки неизменно кончались неудачей: можно было подумать даже, что он навлёк на себя гнев злых духов. И вот эта картина сама собой, словно мираж, снова возникла перед нами, причём Вану не пришлось и пальцем шевельнуть, чтобы получить её. Что тут можно сказать? Только одно – свершилось то, что было предопределено Небесами. Разумеется, я тут же отправился к Вану в Цзиньчан, чтобы посмотреть на «Осенние горы».

Я до сих пор прекрасно помню пионы, которые горделиво цвели в саду Вана за украшенными драгоценными камнями перилами. Стоял безветренный летний день. Увидев Вана, я разразился невольным смехом, не успев даже завершить церемониального поклона:

– Значит, «Осенние горы» уже здесь, в этом доме? А ведь скольких душевных страданий стоила эта картина учителю Янькэ! Но теперь-то он наконец успокоится. Как же я рад за него!

Ван самодовольно усмехнулся:

– Сегодня сюда должны пожаловать учитель Янькэ и учитель Лянь-чжоу. Но вы пришли первым, поэтому начнём с вас.

И Ван распорядился, чтобы свиток немедленно повесили на стену. На берегу водного потока – деревушка под сенью алой листвы, гряда белых облаков, нависших над ущельем, а над всем этим синева многослойных вершин, ширмой заслоняющих небо… Словом, перед моим взором возник мир, созданный старцем Да-чи, и мир этот был, пожалуй, ещё совершеннее и чудеснее, чем реальный. Не помня себя от радости, я так и впивался взором в висящую на стене картину.

Эти облака, дымки, ущелья, горные вершины – подлинный Хуан И-фэн, в этом не было никакого сомнения. Никто, кроме него, не мог, применяя канонические приёмы в прописи косо поставленной кистью, передавать живую пульсацию туши, плотно накладывая краски, сохранять звучание кисти. И всё же… Всё же этот свиток явно был не тем, который Янькэ-вэнь видел когда-то в доме Чжана. Это был Хуан И-фэн, но далеко не самый лучший.

Собравшиеся – и сам Ван, и его приживальщики – не спускали с меня глаз, поэтому я должен был следить за собой, чтобы они ни в коем случае не заметили на моём лице разочарования. Но, как я ни старался, мне, очевидно, всё же не удалось скрыть досаду. Выждав некоторое время, Ван озабоченно спросил:

– Каково ваше мнение?

Я ответил решительно:

– Написано кистью гения! Неудивительно, что учитель Янькэ был в таком восторге.

Лицо Вана постепенно разгладилось. И только еле заметная морщинка меж бровей свидетельствовала о том, что мои похвалы не до конца убедили его.

Как раз в тот миг и появился учитель Янькэ, от которого я впервые услышал об одухотворённой красоте «Осенних гор». Не переставая радостно улыбаться, учитель приветствовал Вана.

– Пятьдесят лет назад я видел эти «Осенние горы» в заброшенном жилище Чжана, а сегодня мне посчастливилось снова встретиться с ним здесь, в вашем прекрасном доме. Воистину неисповедимы пути судьбы!

Так говоря, учитель Янькэ не отрывал глаз от висевшего на стене свитка. Уж он-то должен знать: та ли это картина, которую он видел когда-то, или другая, – поэтому и я, и Ван внимательно следили за лицом учителя, пока тот рассматривал свиток. И вот – не знаю, показалось это мне или было на самом деле, – будто лёгкая тучка набежала на его черты.

После долгого молчания Ван, явно обеспокоенный, робко спросил учителя:

– Каково ваше мнение? Только что учитель Ши-гу весьма лестно отозвался о картине.

У меня всё похолодело внутри. Неужели прямодушный учитель Янькэ выложит всё как есть? Однако, очевидно, учитель пожалел Вана и не захотел его разочаровывать. Закончив рассматривать картину, он почтительно ответил хозяину:

– Вам повезло, что в ваши руки попала эта картина. Думаю, что теперь все сокровища, хранящиеся в вашем доме, засверкают ещё большим блеском.

Но, увы, лицо Вана всё больше мрачнело. И если бы не пришёл запыхавшийся учитель Лянь-чжоу, нам, несомненно, пришлось бы очень туго. Появившись как раз в тот миг, когда похвалы учителя Янькэ готовы были иссякнуть, новый гость тут же присоединился к беседе:

– Это и есть те самые «Осенние горы»?

Небрежно поклонившись хозяину, учитель Лянь-чжоу устремил свой взгляд на картину Хуана И-фэна. Некоторое время он молчал и только покусывал усы.

– Учитель Янькэ говорит, что пятьдесят лет назад уже изволил видеть этот пейзаж, – объяснил Ван, и в голосе его прозвучало растущее беспокойство. А надо сказать, что учитель Янькэ никогда не рассказывал учителю Лянь-чжоу о выдающемся творении Хуана И-фэна. – Так что же вы скажете? Каково ваше просвещённое мнение?

Учитель, вздыхая, по-прежнему не отрывал глаз от картины.

– Скажите же всё, что думаете, не обинуясь… – принуждённо улыбаясь, торопил учителя Ван.

– Что я думаю? Но ведь это… – И учитель Лянь-чжоу снова умолк.

– Так что же?

– Это одно из лучших творений учителя Да-чи. Взгляните на тоновые переходы в этих облаках и клубах дыма. Разве они не сочатся жизненными соками? А как выполнена листва? Человеку не под силу создать такое, это истинно творение Небес. А видите ту далёкую одинокую вершину? Как оживляет она общую композицию!

До сих пор молчавший учитель Лянь-чжоу повернулся наконец к Вану и, расписывая достоинства каждого мазка, начал искренне восхищаться картиной. Стоит ли говорить о том, что с каждым его словом лицо Вана всё больше прояснялось?

Воспользовавшись моментом, мы тайком с Янькэ-вэнем обменялись взглядами.

– Учитель, это действительно те самые «Осенние горы»? – тихонько спросил я, а Янькэ-вэнь покачал головой и как-то странно подмигнул мне.

– Всё это словно сон. Не иначе как тот Чжан, который принимал меня, был лисом-отшельником.

– Вот и вся история об «Осенних горах».

Закончив рассказывать, Ван Ши-гу неторопливо отхлебнул чаю.

– Да, странная история, – отозвался Юнь Нань-тянь, который давно уже не отрываясь вглядывался в пламя светильника.

– Говорят, что потом Ван потратил немало усилий, чтобы добраться до истины, но похоже, что ни о каких других «Осенних горах» Чжанам не было известно. Поэтому то ли тот свиток, который видел когда-то учитель Янькэ, до сих пор прячется где-то, то ли учителя просто подвела память. Во всяком случае, ничего более определённого сказать невозможно. Вряд ли и дом Чжана, и сама картина были просто наваждением…

– Тем не менее тот странный осенний пейзаж весьма отчётливо запечатлелся в душе учителя Янькэ. Да и в вашей душе тоже…

– Мне кажется, что я и сейчас живо вижу и сине-зелёные тона гор, и киноварь красной листвы.

– А раз так, даже если этой картины и не существует, стоит ли о том горевать?

Тут великие художники Юань и Ван, церемонно сложив ладони, усмехнулись.