Текст книги "На что способна умница"

Глава короткая, но полная плача и скрежета зубов

Разумеется, в опалу угодила не только Ивлин. В ходе скандала, который разыгрался после появления в газете злополучного снимка, всплыла еще одна подробность об участии Тедди – номера «Голосов женщинам», которые по-прежнему доставляли для Ивлин по адресу Тедди. Вызванный в кабинет мистера Коллиса Тедди был вынужден выслушать продолжительную нотацию. Ивлин не знала, что именно ему сказали, но из кабинета он вышел с весьма подавленным видом. Он терпеть не мог, когда чье-то мнение о нем менялось в худшую сторону. Не только Ивлин запретили видеться с ним: сам Тедди был изгнан из дома Коллисов до дальнейших уведомлений. Ивлин стыдилась этого сильнее, чем соглашалась признать; хоть Тедди никогда и не говорил об этом вслух, она знала, как важна для него вся их семья.

– Чувствую себя подлецом, – сказал он Ивлин по пути наверх: Тедди разрешили зайти в детскую на десять минут, попрощаться с Хетти и Кезией. – Дядя Джон совершенно прав: как меня только угораздило действовать тайком от них! После того как долгие годы они были настолько добры ко мне.

– Ничего, переживут, – проявила черствость Ивлин. – И вообще не их дело, буду я суфражисткой или нет. Кто не перенесет известие, так это юная Генриетта. Надеюсь, ты готов к сцене трагедии.

Она оказалась права: Хетти настолько расстроилась, узнав, что Тедди отказали от дома, что все десять минут им обоим пришлось утешать ее. Ивлин успела только пожать руку Тедди и быстро прошептать:

– Я напишу… не волнуйся, Тедди… и скажи своей маме, что я обязательно приду к ней в гости, что бы там ни говорил папа.

Тедди хотел возразить, но было уже поздно.

В дверях возник мистер Коллис, и Тедди пришлось уйти.

Важная гостья

– Когда мы снова встретимся? – спросила Мэй после кино и добавила: – Мне бы очень хотелось увидеть, где ты живешь… можно?

Нелл зарделась, а потом, вспомнив про Кейра Харди в парламенте, ответила:

– Если хочешь.

Мэй пришла в половине седьмого, как раз к тому времени, как миссис Суонкотт принялась накрывать на стол к чаю. Нелл повела гостью наверх, по пути неловко пробормотав:

– Там вообще-то довольно скромно…

– Не страшно, – отозвалась Мэй. – Слушай, а ты видела драку у арки Веллингтона? Я думала, ты тоже в ней участвуешь.

Нелл фыркнула.

– Еще чего! – И это была чистая правда: она действительно никого не ударила. – Хотя жаль, конечно. Это было что-то!

Они дошли до лестничной площадки. Из-за закрытой двери до Мэй доносились детские голоса. Нелл медлила в нерешительности.

– Ладно, – наконец сказала она и предупредила: – Только там повернуться негде.

И точно. Обе комнаты Суонкоттов были заставлены мебелью, каждая ровная поверхность занята всякой всячиной, в том числе посудой, на протянутых под потолком крест-накрест бельевых веревках висели детская одежда и пеленки. В комнате толпились дети, требуя чаю. Нелл представила их гостье одного за другим:

– Это мой брат Билл. Работает посыльным у мясника, много о себе мнит, а зря. Это Берни. Ему десять. Он такой милый – правда, Берни? И Дот – ей шесть. Она – тихий ужас. Вот еще один мой младший братишка, Джонни. Ему три. И малыш Сидди. Помаши ручкой красивой тете, Сидди!

Мэй помахала малышу, ее провели по обеим комнатам. Большую часть спальни занимала медная кровать, на которой Нелл, Дот и Джонни спали валетом со своими матерью и отцом. К кровати был придвинут ящик, заменявший кроватку для младенца. Билл и Берни спали на диване в кухне. На кухне вместо настоящей плиты готовили на дешевой газовой плитке. От друзей матери по фабианскому обществу Мэй знала, как дорого обходится топливо и как часто еду на таких плитках не доводят до готовности, только чтобы не потратить лишний пенни на газ.

Ее пригласили выпить чаю вместе со всеми, но она вежливо отказалась, объяснив, что уже поела. Ей было известно, что еды в доме и так слишком мало, чтобы угощать ею кого-нибудь еще. Горячий и сладкий чай пили с хлебом и топленым жиром – все, кроме Билла, которому достался еще кусок жареной ветчины. Почти все дети ели стоя, с ломтем хлеба в одной руке и кружкой чая в другой, а затем убежали играть на улицу, причем Дот утащила под мышкой Сидди. Билл попрощался с Мэй, коснувшись своей кепки и пробормотав «все, пошел», остальные даже не оглянулись. Кто-то из друзей Берни раздобыл роликовый конек – вернее, его сестра, служившая в больнице, откопала его в мусорном баке, и всем мальчишкам не терпелось опробовать находку. Мэй и Нелл сходили на колонку за водой, потом устроились на крыльце, чтобы не мешать матери Нелл, занявшейся стиркой. Джонни, оставшийся в плену своего высокого стульчика, колотил пятками и рыдал, рвался на улицу вслед за остальными.

– Ох, уймись же ты наконец, Джонни, – сказала ему мать. – Будешь умником – я свожу тебя гулять, когда управлюсь. Такой капризный, – продолжала она, обращаясь к Мэй, – чуть ли не каждый день такое вытворяет, никакого с ним сладу.

Как в любом переулке Поплара, здесь гуляло полно мальчишек: одни гонялись за товарищем, который лихо разъезжал на роликовом коньке, другие увлеченно играли в крикет. Насколько успела заметить Мэй, девочкам было не до игр. Небольшими стайками они сидели на крылечках, нянчили младших братьев и сестер – живые, шевелящиеся, они были гораздо интереснее любой из кукол Мэй. Как ей показалось, девочкам по душе их занятие.

Но кое-что омрачало это веселье. Берни так обрадовался своей очереди кататься на ролике, что раскашлялся и был вынужден уступить ее. Его худое личико выглядело осунувшимся и бледным, и Мэй снова вспомнила, как удивилась, узнав, что ему десять лет, – он казался ровесником своей младшей сестры Дот. Пятилетняя разница в возрасте между Нелл и Берни удивила Мэй: может быть, за этот промежуток рождались другие дети, но умерли? Позволительно ли спрашивать о таком? Ей вспомнился чай и куски хлеба с топленым жиром. Не самая сытная пища, особенно для Нелл, работающей полный день, и для постоянно изнуренной матери.

Нелл обеспокоенно наблюдала за ней.

– Понимаю, это не бог весть что, – кивнула она. – Ну, то есть столько детей. Мама из кожи вон лезет, старается, но не так-то это просто…

– Мне понравилось, – прервала Мэй и улыбнулась Нелл, чтобы доказать, насколько ей и вправду понравилось. Она не собиралась кичиться собственным домом или пренебрежительно отзываться о доме Нелл. – Здесь… так душевно. И мама твоя мне понравилась. И братья с сестрами.

Нелл хмыкнула. Обе умолкли, сидя на ступеньке. Мэй спросила:

– Как так получилось, что между тобой и Берни нет других детей?

К ее удивлению, Нелл усмехнулась:

– Да просто потому, что папа был в Южной Африке. В солдатах служил, на англо-бурской войне.

– А-а. – Мэй заметно смутилась. – Бедный твой папа.

– С чего это он бедный? – вскинулась Нелл. Своим отцом она гордилась. Не у каждого есть отец, которому довелось побывать в Южной Африке.

– Понимаешь… – Мэй не знала, как ей ответить. Квакеры были пацифистами. Все знакомые ей квакеры принимали как само собой разумеющееся, что войны – это ужас и насилие, в которые ни один здравомыслящий человек не ввяжется по своей воле. – Просто войны – это очень страшно, разве не так? Квакеры против войн, – наконец объяснила она. – Мы не станем воевать, даже если объявят мобилизацию, как во Франции и Германии.

Нелл заморгала.

– Чушь какая-то, – откровенно высказалась она. – Что плохого в войнах? Если с тобой воюют, надо дать отпор.

– Нет, не надо. – Мэй подалась вперед, увлеченная разговором. – Солдаты воюют только потому, что так приказывают им командиры. Ведь лично твой отец ничего не имел против буров, правильно? Значит, убивал их лишь потому, что ему приказали. Вот это и неправильно. Все солдаты должны заявить, что никого не станут убивать, а потом вместо войн действовать методами дипломатии. Квакеры так бы и сделали. Они говорят, что частица Бога есть в каждом. Значит, тот, кто убивает людей, убивает Бога.

– Ты спятила, – заявила Нелл, прислонилась к двери спиной и достала из кармана трубку. – Я не верю в Бога.

Мэй вздохнула.

– Ничего страшного, – ответила она. – Он все равно здесь – не важно, веришь ты в него или нет.

Жизнь, полная стремлений

Когда Ивлин заявила, что придет к миссис Моран на званый вечер, она не шутила. В сущности, и она, и ее мать получили официальное приглашение, но, к счастью для Ивлин, время ужина у ее родителей уже было занято, ее мать отклонила приглашение и сразу же забыла о нем. Еще более удачным обстоятельством оказалось то, что у мисс Перринг как раз выдался выходной – она собиралась на концерт в Хрустальный дворец.

– Пожалуйста, побудь с сестрами, – обратилась мать к Ивлин перед уходом. – Я считаю, что тебе можно доверять и что ты не сбежишь к какому-нибудь кавалеру, едва я выйду за порог. Я права?

– Откуда мне знать, – ответила Ивлин, которая считала, что ложь ниже ее достоинства. – Но я ума не приложу, с чего ты заподозрила во мне такую склонность к флирту. Мы с Тедди ни разу не делали ничего такого, чего нам следовало бы стыдиться.

Мать подняла брови.

– А я и не утверждала обратного, – напомнила она, но от планов на вечер не отказалась.

И Ивлин осталось лишь дождаться, когда мисс Перринг уйдет, надеть шляпку и пальто и выйти из дома.

Но не чувствовать за собой вины она не могла. И мысленно оправдывалась всю дорогу до дома Тедди: «Ведь в суфражизме нет ничего дурного. И потом, я же обещала матери Тедди, что приду, и Тедди тоже, а мама вечно твердит, как важно выполнять обещания. И вообще, какое они имеют право командовать мною? Мне почти восемнадцать. Я не ребенок. В конце-то концов, что важнее – слушаться маму или бороться за свою свободу?»

К миссис Моран она явилась, будучи сильно не в духе. Миссис Моран велела найти и расставить рядами в гостиной стулья – оказалось, что их на удивление много, в том числе позаимствованных из кухни, столовой и спален. Выступить с речью должна была молодая миссис Лейтон, подруга мисс Уилкинсон. Встав перед рядами стульев и аккуратно сцепив перед собой руки, она ждала, когда собравшиеся, преимущественно женщины, умолкнут и дадут ей возможность начать. Тедди стоял в дальнем конце гостиной, прислонившись к стене и словно отдалившись от слушательниц. При виде его Ивлин неожиданно испытала трепет. Ей стало немного неловко, она поспешно отвела глаза, проскользнула в дальний ряд и принялась внимательно разглядывать миссис Лейтон: спокойная, тихая, она, казалось, нисколько не волновалась – и неудивительно, подумала Ивлин, ведь ей постоянно приходится выступать с речами на углах улиц, в битком набитых залах собраний, где полно разгневанных противников суфражизма, и на многолюдных митингах под открытым небом. По сравнению со всем перечисленным гостиная миссис Моран – наименьшее из зол.

Миссис Лейтон стояла в ожидании, и наконец гул голосов в гостиной затих. Тех, кто заболтался с соседками, призвали к молчанию жестами сами слушательницы. Миссис Лейтон выждала еще некоторое время, а потом заговорила:

– Всю мою жизнь я ждала, когда у меня появится цель. Нечто значительное, чего я могла бы добиться. Я думала, что обрету ее в лице моего мужа, но нет – хоть мы и любили друг друга, любви к нему оказалось недостаточно, чтобы наполнить мою жизнь смыслом. Я думала, что найду ее в своем доме, но у меня маленький дом и превосходная экономка, и живой, деятельный ум не удалось заполнить домашней работой. Я была уверена, что найду цель в своем ребенке, но обнаружила, что, хоть я и люблю моего мальчика, я не из тех, кто способен только и делать, что потакать прихотям младенца и довольствоваться этим.

Она сделала паузу. Слушатели безмолвствовали. Совсем не это они рассчитывали услышать. Но внимание женщин было сосредоточено так, как ни на одной «лекции в гостиной».

– Флоренс Найтингейл[10]10
  Флоренс Найнтингейл – британская сестра милосердия, основоположница сестринского дела.


[Закрыть], – продолжала миссис Лейтон, – однажды написала… – Она развернула лист бумаги и прочла вслух: – «О нудные дни! О вечера, которые, кажется, не кончатся никогда! Сколько долгих лет я смотрела на часы в гостиной и думала, что их стрелкам нипочем не дойти до десяти!» – Она улыбнулась, не испытывая ни малейшей неловкости. – Когда я читала эти строки, мне казалось, что мисс Найтингейл обращалась ко мне и к тысячам таких женщин, как я. Казалось, что – и я говорю это без какого-либо самолюбования, ибо я воистину самая заурядная женщина, – что меня, создание с обилием задатков, бросили на каменистую почву, подобно семени из притчи. Мой отец, мой брат, мой муж – все они вели увлекательную жизнь, исполненную смысла. У них была работа, и они выполняли ее.

Мне известно, что строить дом и создавать семью – прекрасные занятия в жизни; я чрезвычайно горжусь своим домом и сыном. Но вместе с тем я знаю, что этого недостаточно, чтобы чувствовать себя удовлетворенной. И, когда я говорила об этом с подругами, выяснялось, что почти все они согласны со мной. Вступая в жизнь, они надеялись на большее, но столкнулись с разочарованием.

Вот это и привело меня к суфражисткам. Наши противники утверждают, что мы готовы сидеть в тюрьме ради развлечения, и ответить на это можно лишь одно: на какую жизнь вы нас обрекли, если мы готовы терпеть такие лишения, только чтобы позабавиться? В тюрьму я пошла не для того, чтобы развеяться. Три недели, которые я провела в тюрьме Холлоуэй, стали самыми страшными в моей жизни. Но вместе с тем я суфражистка действительно не только потому, что я верю, горячо верю всем сердцем, что современное общество попусту тратит и уничтожает таланты половины населения. Я суфражистка, потому что впервые мне кажется, что в моей жизни есть цель и смысл. Кажется, что я приношу пользу. Что я сильна. И выполняю дело, ради которого и появилась на этой земле.

Через две недели я намерена принять участие в акции, которая, скорее всего, приведет к моему новому тюремному заключению. Замысел прост, любая из присутствующих здесь дам смогла бы поучаствовать в ней и удостоилась бы радушного приема с нашей стороны. Отвага мне не свойственна: тюрьмы я боюсь. Как и голодовок. Но еще больше меня страшит жизнь, которую я была бы вынуждена вести, если бы так и не узнала о суфражистках.

Она помолчала. Тишина казалась наэлектризованной. Ивлин видела, что внимание всех присутствующих дам приковано к этой хрупкой молодой женщине, стоящей перед ними. Она уже думала, что миссис Моран встанет и вызовется поддержать ее, но этого, разумеется, не произошло. А потом миссис Лейтон заговорила о статистике и реформах в странах, где уже произошла эмансипация женщин, и момент был упущен.

* * *

Когда выступление закончилось, пришло время задавать вопросы, которые оказались менее воинственными и колкими, чем предвидела Ивлин. После женщины разразились аплодисментами, горничная принялась разносить чай, и официальная часть вечера завершилась.

Подруги миссис Моран беседовали в своем кругу. Некоторые выглядели оскорбленными, кое-кто явно призадумался. Ивлин подошла к миссис Лейтон, которая раскладывала свои листовки и выпуски «Голосов женщинам» на кофейном столике.

– Насчет акции… – начала Ивлин. – Той самой, о которой вы говорили. Так вот, насчет нее…

За ее спиной беспокойно переминался Тедди. Ивлин не обращала на него внимания.

– И что же? – спросила миссис Лейтон.

– Я готова участвовать, – сказала Ивлин Коллис. – Если вы не против. Я готова.

Рядовые представители общественности

Акция миссис Лейтон и вправду была проста. Трое членов парламента намеревались выступить на открытом собрании в Камденском зале. Несколько суфражисток купили билеты и должны были явиться на собрание под видом рядовых представителей общественности. Подобные акции получили настолько широкое распространение, что у входа в зал наверняка должны были дежурить полицейские, но миссис Лейтон не предвидела никаких затруднений.

– Это поразительно, – говорила она, – как легко прикинуться самым заурядным представителем общественности, когда таковым, по сути дела, и являешься. Будь мы все похожи на мегер с карикатур в газетах, попасть на собрание было бы гораздо сложнее.

В разгар собрания женщины должны были встать и спросить, поддерживают ли члены парламента суфражисток. И требовать ответа, пока их не выведут.

А тем временем их сторонницам, в том числе и Ивлин, следовало собраться у здания на тротуаре. Когда парламентарии покинут зал, суфражистки должны были любыми способами, минуя полицейских, подойти поближе все с теми же вопросами. Ивлин и остальные получили распоряжение не униматься, пока их не возьмут под стражу.

Все выглядело незамысловато и казалось легко осуществимым. В отличие от дальнейшего. Дождавшись приговора, все женщины должны были немедленно начать сухую голодовку. Предполагалось, что Ивлин будет отказываться есть и пить до тех пор, пока не ослабеет настолько, что содержание ее под стражей станет небезопасным. Тогда ее освободят временно, на неделю, чтобы дать восстановить силы, после чего снова арестуют, и все повторится сначала. И будет продолжаться в том же духе, пока она не отсидит весь срок заключения, к которому ее приговорят.

– Мы просим от вас слишком многого, – заметила миссис Лейтон, держа в руках чашку с чаем и ломтик кекса с мадерой, а Ивлин тем временем старательно делала вид, будто они говорят о погоде. – Подумайте не торопясь, как следует, а потом сообщите мне.

– Времени на размышления мне не требуется, – сказала Ивлин.

Другие дамы подошли побеседовать с миссис Лейтон. Ивлин расправила плечи и принялась искать Тедди.

Он ждал, сидя на стуле в холле и делая вид, что читает газету. Вспомнив насмешки отца над ее невежеством, Ивлин скользнула взглядом по газетной странице, но не высмотрела на ней ничего примечательного. «Наследник австрийского престола убит в Сараево», – гласил заголовок. Ивлин мимоходом удивилась, какое англичанам дело до того, что происходит в Австрии.

Тедди явно было все равно. Он вскочил, едва заметил ее в дверях, схватил за запястье и повлек в маленькую гостиную. Ивлин ахнула.

– Тедди, отстань, ну что ты? Больно же!

Его лицо было застывшим и яростным.

– Ты сама вызвалась, – процедил он. – Правильно? – Не дождавшись ответа, он спросил снова: – Правильно или нет?

– И что, даже если и так? – обиженно откликнулась Ивлин.

Он отпустил ее руку.

– Ивлин!

– Что «Ивлин»? – Она круто обернулась к нему лицом. – Ну и что ты теперь сделаешь? Запретишь мне туда ходить? Тебе просто подлости не хватит рассказать обо всем моему отцу.

– Не хватит, стало быть? Но каким человеком надо быть, чтобы не сказать другу, что его дочь – его дочь-школьница! – вот-вот добьется, чтобы ее упекли за решетку? Разве это по-джентльменски?

В отчаянии она выпалила:

– Ты чудовище. Значит, вот кто я для тебя? Школьница?

– Ну… – ему хватило деликатности смущенно опустить глаза, – то есть не то чтобы, но…

– И полагаю, ты считаешь своей задачей оберегать и боготворить меня и следить, чтобы я помнила свое место?

– Моя задача – прямо заявить, когда ты ведешь себя как набитая дура! – сорвался он, доведенный до предела. – Для тебя все это игра – в святых мучениц или не знаю в кого еще, но разве ты забыла, что случается с мученицами? Их ждет Тайберн, то есть место казни! Неужели ты еще недостаточно поварилась в этой каше и до сих пор не поняла, что это реально: полицейские, тюремные камеры, принудительное кормление через трубку?

– На самом деле теперь больше никого не кормят насильно, – возразила Ивлин.

И у Тедди на миг стало такое лицо, словно он был готов ударить ее. А она вдруг ощутила страшную усталость.

– Ладно, – продолжала Ивлин. – Хорошо. Никуда я не пойду.

– Ивлин…

– Сказала же, не пойду. Теперь твоя проклятая честь довольна? Уйди с дороги.

– Пойдешь, конечно, как же иначе.

Тедди не спорил, просто констатировал факт. Ей оставалось лишь надеяться, что ему хватит ума больше не поднимать эту тему.

– А по-моему, пойду я или нет, тебя совершенно не касается, – сказала Ивлин. – Собственно говоря, родители ясно дали понять, что запрещают тебе любое общение со мной. Пожалуй, мне следовало бы рассказать отцу, как ты отнесся к этому запрету. Или это будет не по-джентльменски?

– Ивлин, ради всего святого! Это ведь не шутки!

Ей стало досадно, что она уже приняла его дурацкое предложение руки и сердца. Жаль только, что у нее нет помолвочного кольца, чтобы швырнуть к его ногам.

– А ты только сейчас это понял? Какие они все-таки недалекие, эти человеческие самцы.

И прежде чем он сумел придумать ответ, она ушла.