Текст книги "Великий Бенин"

Глава VI
Во дворце великого

Дворец царя велик, как город Гарлем, и обнесён вокруг особой стеной, кроме той, которой обнесён город.

Даппер, голландский историк XVII века

На другой день, чуть свет, Жороми был в мастерской. Он пришёл первым, если не считать рабов, которые уже приступили к работе.

– Счастливого дня, – вежливо поздоровался мальчик и подумал при этом: «Хоть они и рабы и их бёдра опоясаны грязными тряпками, но зато они помогают мастерам в удивительной литейной работе». Жороми вынес из помещения скамеечку и сел около бесформенного кома глины, внутри которого, как орех в скорлупе, спряталась бронзовая птица. Отсюда были хорошо видны ворота.

Наконец показался Осунде. Жороми со всех ног бросился ему навстречу, и теперь они вдвоём, высокий Осунде и едва достававший ему до пояса мальчик, приблизились к форме. Жороми чувствовал, что мастер волнуется, и ему было понятно это волнение.

Вдруг металл не заполнил форму или сама форма покривилась в обжиге? Приплясывая от нетерпения, мальчик подал Осунде большой деревянный молоток, и, прежде чем Жороми успел вскрикнуть, мастер, размахнувшись, с силой ударил по форме. Глина треснула и медленно, словно нехотя, развалилась на части. Осунде, отбросив в сторону молоток, вытащил из-под обломков формы бронзовую птицу и поднял её кверху. Жороми замер, восхищённый: петух, певец зари, горделиво закинул украшенную гребнем голову. Казалось, он готовился пропеть утреннюю песнь.

Подержав некоторое время птицу на уровне своих глаз, Осунде опустил её на землю.

Петух твёрдо встал на крепкие толстые ноги. Его выпуклые глаза смотрели грозно, гребень был поднят – настоящая боевая птица.

Старый мастер, тот, что рассказал Жороми историю Игве-Ига, похлопал Осунде по плечу, да и другие мастера одобрительными восклицаниями приветствовали появление на свет бронзовой птицы. Осунде не пытался скрыть охватившую его радость – его зубы сверкали в улыбке. Но вот к группе мастеров приблизился Усама. Все замолчали. Мнение главного литейщика было непререкаемым среди мастеров. Главный мастер не только знал тайны бронзы, но и умел подметить такие дефекты литья, которые ускользали от менее опытных глаз. Усама взял в руки птицу, тщательно осмотрел её со всех сторон, провёл пальцами по гладкой поверхности металла и так же, как ранее Осунде, поднял петуха вверх. Мастера затаив дыхание следили за главным мастером. А он, не глядя ни на кого, продолжал держать птицу на вытянутых руках. Очарованному Жороми снова показалось, что петух встряхнул высоким гребнем, готовясь пропеть утреннюю песню.

– Скажи, что ты видишь, Усама? – не выдержав, спросил Осунде.

– Птица удалась, – передавая Осунде петуха, неторопливо проговорил главный мастер. – Металл был послушен тебе и хорошо повторил форму. Я хвалю тебя, а ты похвали бронзу – укрась её узорами. Сделай хвост, крылья и грудь птицы такими, чтобы, глядя на них, каждый вспомнил, как переливаются на солнце синие, красные и зелёные перья петуха. Делай.

Осунде, прижимая птицу к груди, как ребёнка, радостно кивнул головой.

Похвала главного мастера была высокой наградой, и её удостаивались немногие. Жороми был доволен не меньше молодого мастера. Он переводил счастливые глаза с отца на Осунде, и ему казалось, что никогда он не любил отца так сильно, как сейчас, когда тот похвалил его учителя.

Стоявшие рядом литейщики улыбались, всех вдруг охватило праздничное настроение.

– Почему не работаете? – не громко, но зло произнёс чей-то голос за спиной мастеров. Литейщики обернулись.

К их группе незаметно приблизился маленький, кривоногий человечек.

– Кто это? – тихонько спросил Жороми, с удивлением глядя на многочисленные браслеты, почти сплошь закрывавшие руки и ноги неказистого, но, очевидно, важного незнакомца.

– Он здесь самый главный, – шёпотом ответил мальчику старый мастер. – Обба Эвуаре поставил его наблюдать за нашей работой.

Мастера хмуро поклонились кривоногому и, не глядя друг на друга, отправились в рабочие помещения. На месте остались только Усама, Осунде и Жороми, не знавший, должен ли он последовать за мастерами или быть рядом со своим учителем.

– Не сердись, господин, – сказал Усама. – Осунде сделал птицу, равной которой ещё не было во дворце Великого. Мы радовались, глядя на неё.

– А, ну хорошо, хорошо… – Человечек едва взглянул на петуха и сразу же отвёл глаза в сторону.

Жороми заметил, что глаза начальника литейщиков ни на чём не задерживались подолгу и всё время перебегали с предмета на предмет. То он смотрел куда-то себе под ноги, то его взгляд устремлялся к резным браслетам, то к собственным пальцам, которые теребили край расшитого раковинами набедренника.

Странным был этот человечек, и слова как-то нескладно вылетали из его рта.

– Я пришёл сюда за тобой, Усама, – говорил он. – Мы пойдём. Ты должен идти во дворец. Там будут люди белого цвета. Великий обба хочет, чтобы изобразили в бронзе белых людей, как они пришли, как он принимает их в своём дворце. Ты сам увидишь этих удивительных людей и сделаешь их из бронзы. Слугу можешь взять с собой. – Думая, что Жороми является слугой Усамы, начальник скосил глаза в сторону мальчика: – Возьми, пусть несёт твой веер.

Вскоре начальник литейщиков, переваливаясь на коротких ножках, ковылял по утрамбованной земле первого двора, окружавшего дворец обба. За ним на почтительном расстоянии следовал Усама, не утративший даже здесь, во дворце Великого, своей важной поступи. Последним шёл Жороми.

Мальчик был счастлив. Разве смел он мечтать, что когда-нибудь собственными глазами увидит все эти прекрасные здания, расположившиеся в строгом порядке посреди огромного двора. На остроконечных башенках крыш стояли бронзовые петухи. От одного строения к другому перекинулись крытые галереи, возведённые на резных столбах.

Стены галерей были украшены бронзовыми пластинами с изображениями людей и животных. В слепящем потоке солнечного света гладкая полированная бронза вспыхивала огненными бликами. И стало казаться Жороми, что случилось чудо и он попал в золотое жилище бога воды и света Олокуна.

Нетерпеливый окрик отца вывел Жороми из оцепенения.

Он встряхнул головой и побежал догонять ушедшего вперёд Усаму.

– Смотри, – обратился к нему мастер, как только мальчик оказался рядом, – видишь эту галерею? Её поддерживают пятьдесят восемь столбов, и каждый из них – в два человеческих роста. На столбах ты видишь пластины. Их сделали мастера-литейщики, чтобы все знали о великих деяниях предков обба и самого Эвуаре. Это необычная галерея, и ты смотри на неё, пока мы идём мимо.

– Чем же она необычна, отец?

– За этой галереей в тайной комнате на алтаре стоят ухув-элао предков обба, и среди них – сделанные прекрасными руками Первого Мастера.

– О отец, я хочу их увидеть!

– Что ты! – испуганно оглядываясь по сторонам, перебил сына мастер. – Разве ты не знаешь, что к алтарю могут приближаться только те, чьи предки живут в стоящих там ухув-элао.

– Но, отец, – умолял Жороми, – ведь в нашем доме тоже есть алтарь предков – и на нём стоят ухув-элао. И ты часто ешь около него орехи кола вместе с мастером Осифо, хотя его предки не живут на нашем алтаре.

– Ты говоришь неразумно, – с обычной важностью ответил Усама, убедившись, что поблизости никого нет и смелые слова сына не были услышаны. – Духи умерших обба не похожи на духов простых людей. Ты знаешь, что для себя мы делаем ухув-элао из дерева или глины, а для обба и его почтенной матери – из бронзы. Только их духи живут в бронзовых ухув-элао и ничьи больше. Поэтому держится бронзовое литьё в тайне, нарушить которую всё равно что умереть. И ты помни об этом. Ещё помни, что алтарь обба – самое святое место на земле. К нему нельзя приближаться простым людям, чтобы их дыхание не коснулось ухув-элао Великих из страны мёртвых.

Следуя за кривоногим начальником, Усама и Жороми прошли во второй двор.

Здесь их провожатый исчез в пёстрой толпе воинов и богато разодетых людей, над головами которых слуги держали деревянные веера.

Важные господа, один за другим, подходили к большим тазам с водой и совершали обряд омовения ног. Так было принято во дворце обба испокон веков. Затем господа, опираясь на резные перила лестницы, поднимались наверх и скрывались во внутренних покоях дворца.

Мастер поднялся по лестнице последним. За ним, боясь, как бы его не вернули обратно, проскользнул Жороми.

В большом зале было много людей. Все они стояли на коленях. Мастер и мальчик последовали их примеру. Широкая спина отца заслонила весь зал, Жороми чуть-чуть отполз в сторону. Ему не терпелось собственными глазами увидеть обба Бенина, великого Эвуаре. Но высокий трон, покоящийся на спинах четырёх деревянных леопардов, был пуст.

Стоявшие позади трона четыре обнажённых воина непрерывно поднимали и опускали опахала, словно бы отгоняя зной от невидимо присутствующего здесь владыки.

– Смотри, – не поворачивая головы, прошептал Усама, – вот пришли жрец бога Олокуна и главный начальник воинов Уваифо.

Военачальник и жрец стали по обеим сторонам трона. Жороми едва взглянул на жреца – ничего интересного, разве что множество бронзовых амулетов, подвешенных к поясу белого, длинного одеяния. Зато на Уваифо мальчик смотрел во все глаза.

Начальник воинов явился в большой зал дворца в полном боевом вооружении. Так велел древний обычай. Высокий шлем, переброшенная через плечо шкура пантеры, металлический обруч на шее, отделанный острыми клыками леопарда, – всё это не могло не устрашить врагов. Спереди на обруче висел колокольчик, а сзади – рыжий пушистый хвост. Большие, величиной с ладонь, подвески, одна в виде человеческой головы, а другая в виде пантеры, дополняли военный наряд. Подобные подвески Жороми уже видел на поясах других важных людей Бенина.

– Вот пришли первый и второй сыновья Великого, – прошептал Усама.

Старший сын обба, юноша с отвисшими губами, развалился на шкуре, расстеленной рядом с троном; младший – стройный длинноногий мальчик – встал около резного возвышения, на котором покоился трон.

Жороми с особенным интересом рассматривал второго сына обба. «Второму сыну, – думал он, – наверное, столько же лет, сколько мне. Он горд и важен. Даже головой не кивнул в знак приветствия, даже не посмотрел на людей, а они самые знатные в Бенине. Он одет очень нарядно, и очень красивый браслет-змейка обвивает его левую руку. На его голове коралловая шапочка, и такую же носит его старший брат. Но первый сын обба мне совсем не нравится, уж слишком он толстый. Только, наверное, нельзя плохо думать о том, кто когда-нибудь сам будет обба».

Мысли мальчика были прерваны лёгким, едва уловимым шорохом. Приветствуя вошедшего в зал владыку, люди упали ниц. Жороми вместе со всеми распростёрся на полу. Ему очень хотелось скорее увидеть обба, но отец строго-настрого приказал не поднимать головы: никто не смеет смотреть на Великого, пока не последует на это особое разрешение. Наконец обба сел, и присутствующим в зале разрешено было подняться. Впервые Жороми увидел так близко обба Эвуаре. Великий владыка Бенина сидел неподвижно, положив на колени руки. В одной руке он держал деревянный резной жезл, в другой – металлический молот. Это символы высшей власти. Крепкую шею владыки украшал обруч с клыками пантеры; на грудь спускалась широкая перевязь из пяти рядов разноцветных бус; длинный, заложенный складками набедренник был расшит золотыми бляшками и раковинами каури.

Не успел Жороми рассмотреть подвески, привязанные к поясу набедренника обба, как в зал ввели белых людей.

Важные господа привыкли сдерживать свои чувства, но и они были поражены видом чужеземцев не менее, чем простой народ, бежавший по улицам Бенина вслед за невиданными людьми.

Жороми заметил, что даже обба Эвуаре, лицо которого до этого оставалось неподвижным, слегка наморщил лоб, а его второй сын – мальчик с браслетом-змейкой на руке – сделал шаг навстречу белым людям, но тут же, устыдившись вырвавшегося у него нетерпеливого движения, вернулся на место.

Белые люди дошли до середины зала и опустились на колени.

Они приветствовали владыку так же, как только что его приветствовали чёрные. Затем один из них – невысокого роста молодой мужчина, по виду которого можно было догадаться, что он начальник белых, – встал, помахал по полу перьями своего головного убора и начал говорить.

Его речь была похожа то на щебет птиц, то на кваканье лягушек. Никто не мог понять такой разговор, и никто не ответил белому человеку. Потом из-за спины белого начальника вышел старый человек с тёмной кожей, словно опалённой солнцем. Он заговорил по-арабски. Некоторые слова этого языка были знакомы бенинцам, так как в их город с севера несколько раз приезжали арабские купцы продавать свои товары.

– Араб? – ткнув пальцем в сторону белых, спросил военачальник Уваифо.

– Не арабы, – обрадовавшись, что его поняли, ответил старик, – мы из Португалии. – И затем ещё раз повторил, раздельно произнося каждый слог: – Португалия.

Нет, это слово ничего не объясняло Уваифо. Вспомнив ещё несколько арабских слов, он спросил:

– Торговать?

– Нам нужны перец, слоновая кость и золото.

– Говори завтра, – прервал араба военачальник, и Сауд понял, что в этом зале не принято вести деловые разговоры.

– Пора вручить владыке Бенина подарки, – шепнул он капитану.

Повинуясь приказу Сикейры, матросы быстро расстелили на полу кусок пёстрой ткани, а поверх неё положили нити стеклянных бус, разноцветные браслеты, небольшой бочонок рома и две аркебузы.

– Что это? – спросил военачальник, ткнув пальцем в аркебузы.

Руи ди Сикейра догадался, что огнестрельное оружие бенинцам неизвестно. Усмехнувшись, он взял в руки аркебузу и жестом пригласил чернокожих сановников подойти к окнам.

В синем солнечном небе кружились птицы. Их было много. Сикейра высунулся в окно, приладил аркебузу, небрежно прицелился и спустил курок. Раздался грохот, сноп огня вылетел из дула. Вслед за тем крик изумления огласил зал – убитая птица камнем пролетела мимо окна и упала во двор.

Обернувшись, Сикейра с удовольствием увидел, что один из важных чернокожих рассказывает о случившемся своему владыке, а тот слушает его чрезвычайно внимательно. Обба поймал на себе выжидающий взгляд капитана и милостиво кивнул ему головой. Сикейра радостно поклонился в ответ. Он понял, что если груда безделушек, вопреки ожиданиям, не произвела на владыку впечатления, то аркебузами он угодил ему.

На этом встреча Великого с белыми людьми закончилась. Обба встал, люди в зале снова попадали ниц, чтобы не видеть, как удаляются обба и его сыновья, а к белым приблизились вооружённые воины и повели их к выходу.

Усама и Жороми поспешили выйти следом, так как Усама хотел ещё раз увидеть чужеземцев, чтобы лучше запомнить их вид.

– Смотри, – поучал мастер, – вот я иду за белыми людьми, чтобы ещё раз увидеть, как падают на плечи из-под высоких нелепых шапок прямые пряди светлых волос, как обтягивают их тела платья, закрывающие руки до самых кистей, как подвешены ножи к их поясам. И ты смотри внимательно: литейщик должен приучать свои глаза видеть то, что другие сочтут неважным.

Жороми старался следовать совету отца, но на улице белых окружила такая плотная толпа любопытных, что мальчик смог лишь издали наблюдать, как охрана расчищала дорогу, как белые люди прошли в отведённый им дом и как у ворот этого дома встала вооружённая стража.

Глава VII
Диого изучает город Бенин

Жители этого города отличаются воспитанностью, и добрым нравом, и приятным обращением. Они снисходительны к требованиям европейцев и всегда готовы в ответ на наши дары одарить нас вдвое.

Барбот, английский путешественник XVII века

Уже больше недели прошло с той поры, как португальцы прибыли в Бенин, а Диого так же шумно, как и в первый день своего пребывания в городе, восхищался его красотой и разумными обычаями тех, кого Руи ди Сикейра презрительно называл «дикарями», а отец Педро – «язычниками».

– Какие они дикари? – возмущался Диого, пытаясь убедить капитана и матросов в своей правоте. – Их улицы ровнее, опрятнее и шире, чем улицы Лиссабона, дворец и простые дома построены с завидным искусством. У них есть король, дворяне и вооружённая армия – совсем как в любом государстве Европы. Они знают ремёсла: искусно льют металл, режут дерево, слоновую кость, обрабатывают кожу.

Капитан усмехался в ответ. У него был собственный взгляд на цивилизацию и свои планы относительно города, который он не торопился покидать. Ежедневно Сикейра, взяв с собой в качестве переводчика Сауда, отправлялся во дворец для встречи с военачальником, который был ближайшим советником правителя Бенина, или, как предпочитал говорить капитан, «первым министром черномазого короля».

Матросы с утра до вечера валялись в тени под навесом галереи. Они почти не покидали дом, довольствуясь теми радостями, какие могут доставить ничегонеделанье, обильная еда да пальмовое вино, отлично утоляющее жажду и веселящее дух.

Диого же с утра до вечера бродил по улицам города, отдыхая лишь в часы полуденного зноя, когда улицы города пустели. Бенинцы скоро привыкли к нему и перестали рассматривать высокого белого человека как чудесную диковинку. Они приглашали его в свои дома и улыбаясь смотрели, как восхищался белый юноша тростниковыми циновками, расписными калебасами и глиняными мисками, в которых женщины ставили перед гостем дымящийся батат и козье молоко, остуженное в ключевой воде.

Очень скоро Диого приучил себя не высказывать шумного восторга по поводу какой-нибудь особенно понравившейся ему вещи, иначе эта вещь моментально становилась его собственностью: бенинцы были не только гостеприимны, но и щедры. Сколько калебасов, стаканчиков, плетённых из волокон пальмы, и ярких тканей подарили они ему! Они готовы были отдать всю свою утварь гостю, посетившему их дом. Однажды в квартале литейщиков человек с добрым кротким лицом подарил ему красивый охотничий рог. Человека звали Осифо. Рог был сделан из цельного слоновьего бивня. Его украшали фигурки людей и животных, вырезанные с таким искусством, какого Диого не встречал у себя на родине. Особенно понравились Диого ползущие друг другу навстречу крокодил и змея. Как ни жаль было ему расставаться с этим замечательным рогом, но всё же пришлось отдать его капитану, чтобы получить взамен несколько десятков стеклянных браслетов для подарков новым друзьям.

Иногда вместе с Диого прогулки по городу совершал и старый Сауд. Араб видел много стран, но и он, подобно Диого, восхищался разумной планировкой города, чистотой его улиц и целесообразным устройством домов.

Бенин лежал на плоской равнине, там, где маленькая дельта Нигера разливала в половодье свои потоки. Город был обнесён высокой крепостной стеной, построенной из двух рядов толстых брёвен, плотно пригнанных одно к другому и прочно соединённых между собой; промежутки между брёвнами заполняла красная глина. Стена окружала город с трёх сторон, с четвёртой – простиралась непроходимая топь.

В Бенине было тридцать улиц. Главная – широкая и прямая – делила город на две части. В юго-западной, меньшей, части города возвышались дворец обба и дома знати, в большей – жили простые горожане.

От главной улицы под прямым углом отходили боковые. Вдоль улиц в строгом порядке стояли одноэтажные дома, обмазанные красной глиной и крытые пальмовыми листьями. Стены домов были причудливо расписаны; столбы, поддерживающие кровли, украшены искусной резьбой. Всё это содержалось в чистоте и опрятности, поражавшей португальцев.

Жилые помещения состояли из четырёх или шести комнат, двери которых выходили в открытый дворик. Вокруг дворика шла крытая галерея, служившая защитой и от палящего солнца, и от потоков воды, низвергавшихся с неба во время коротких частых дождей.

Узнав, что в Бенине примерно восемьдесят тысяч человек, Сауд сказал, что даже в Европе редко встретишь город с таким большим числом жителей.

Бенин делился на несколько самостоятельных кварталов. В каждом из них жили люди, объединённые по ремёслам: в одном квартале – кузнецы, в другом – ткачи, в третьем – кожевники, далее – резчики по кости, мастера, изготовляющие посуду, и другие. В квартале, который назывался Игуер и который Диого посещал особенно часто, жили литейщики.

Высокие, хорошо сложённые бенинцы, или бини, как они себя называли, отличались своеобразной привлекательностью: продолговатые лица, большие миндалевидные глаза, широкий разлёт ноздрей, полные, слегка вывороченные, но красиво очерченные губы. Чёрные курчавые волосы плотной шапочкой лежали на их головах, оставляя открытым высокий прямой лоб.

– Подумать только, – сказал Диого Сауду, когда они вместе гуляли по городу, – эти люди не боятся палящего солнца и даже в полдень не носят шляп.

– Это не так удивительно, как тебе кажется, – ответил Сауд. – Закрученные в мелкие завитки волосы защищают голову надёжнее любой шляпы. Ведь между отдельными волосками-спиральками сохраняется воздушная прослойка. Она-то и не пропускает солнечный жар, как не пропустила бы на севере зимний холод.

Каждодневную одежду бини составляли куски тканей, обёрнутые вокруг бёдер. Набедренники украшались белыми ракушками, бахромой и подвесками, прикреплёнными к завязкам пояса.

Без устали ходил Диого по улицам Бенина и смотрел, смотрел.

Он заметил, что у всех мужчин на груди пять вертикальных рубцов, а на лице шесть коротких шрамов – по три над каждой бровью. Позже, когда Диого уже хорошо понимал язык бини, он узнал, что такие рубцы являлись отличительным знаком жителей Бенина. Их наносили жрецы на лицо и тело каждого достигшего совершеннолетия мальчика после прохождения им сложных и длительных испытаний в «священном лесу». Несколько лет живя в лесу, мальчики сами, без помощи взрослых, строили жилища, добывали еду и защищали свою жизнь. Этот обычай, превращавший подростков в настоящих мужчин и воинов, показался Диого весьма разумным.

А учиться говорить на языке туземцев Диого начал с первого же дня своего пребывания в городе. Он старался на слух воспроизводить звуки чужой речи, но, очевидно, это ему плохо удавалось. Бини только смеялись в ответ и разводили руками в знак того, что понять его невозможно. Но бывший студент не оставлял своих попыток. С терпением, достойным лучшего ученика Коимбрского университета, он вслушивался в звуки музыкального напевного языка, говоря на котором люди то повышали, то понижали тон.

Постепенно португалец догадался, что высокий тон связан с представлением о маленьких тонких и твёрдых предметах, а также с быстрыми, чёткими и энергичными движениями. Низкий тон, напротив, обозначал предметы большие, обширные, бесформенные, а действия – мягкие, вялые и неточные. Сделав это открытие, Диого сразу же заметно продвинулся вперёд в своих попытках овладеть языком бини. И как ни мало слов узнал за это время Диого, всё же ему удалось понять назначение глиняных голов, стоящих на специальном возвышении, имеющемся в каждом бенинском доме.

Бини считали, что в этих головах, или, как они говорили, ухув-элао, живут духи умерших родичей. Обитатели дома ставили для них чашечки с едой и калебасы с пальмовым вином.

Вера в духов-хранителей, живущих в глиняных болванках, показалась Диого смешной и нелепой.

– Может быть, отец Педро прав, – сказал он Сауду. – Монах считает, что вера бини в духов отвратительна. Смешно и нелепо верить, что в глиняных болванках обитает человеческая душа.

– Боюсь, что ты зря горячишься, – сказал араб. – Религия твоих единомышленников-христиан не так уж сильно отличается от веры бини. И те и другие поклоняются богу, верят в загробную жизнь. Только христиане верят в ангелов-хранителей, а бини – в духов-хранителей.

Диого сделал нетерпеливый жест, заметив который Сауд спокойно добавил:

– Если тебе такое сопоставление неприятно, то всё равно помни: к вере других народов надо относиться терпимо и ценить только духовные качества людей.

С этим Диого согласился тем более охотно, что ему нравились добрые, благородные и отзывчивые туземцы.

Во дворце стало известно о попытках белого человека говорить на языке бини. За ним был послан один из приближённых Великого, так как второй сын Эвуаре пожелал учить язык португальцев.

Когда Диого ввели в просторную, завешанную циновками комнату дворца, ему навстречу поднялся с подушек стройный мальчик. После церемонного поклона он дотронулся пальцем до своей груди и сказал:

– Асоро.

Диого, повторив жест мальчика, назвал ему своё имя. Мальчик обвёл рукой комнату и произнёс на языке бини:

– Комната.

– Комната, – сказал по-португальски Диого. Затем, сопровождая называемые предметы соответствующими жестами: – Пол, окно, небо, птицы.

В этот день Диого и Асоро выучили много слов.

Следующий урок, наступивший вскоре вслед за первым, Диого посвятил словам, означавшим действия. Он вставал, садился, ходил, даже бегал по комнате. И каждое его движение сопровождалось двумя словами – португальским и бенинским.

Может, это был и не лучший способ обучения, но тем не менее Асоро и португалец довольно скоро научились объясняться друг с другом.

Вечерами, возвращаясь после проведённого во дворце дня, Диого рассказывал Сауду о замечательных способностях своего ученика.

– Почему бы тебе не научить сына обба чтению и письму? – спросил однажды Сауд.

Асоро вначале с недоверием отнёсся к палочкам и кружочкам, которые при помощи заострённого птичьего пера рисовал перед ним португалец. В Бенине письменности не было. Но когда мальчик понял, что скрывали в себе таинственные знаки, он начал терпеливо срисовывать их, с удивлением разгадывая внутренний смысл, заключённый в буквах и слогах.

Диого полюбил Асоро. В свою очередь, юный принц, надменный с другими, платил ему искренней привязанностью и полным доверием. Он рассказал Диого о своём умном и храбром отце – Великом Эвуаре, о его мудром правлении, о победоносных походах. И если Диого понимал не все слова, так как Асоро говорил слишком быстро, то по высокому тону, каким это произносилось, Диого догадывался, что мальчик любит отца и гордится им. Когда же Асоро говорил о старшем брате, то в его речи преобладали низкие тона: первый сын обба уже давно пристрастился к пальмовому вину, а теперь, попробовав дурманящий голову напиток, подаренный белыми людьми, стал пить слишком много.

– Отучить Ихаму пить огненную воду, – печально и гневно сказал мальчик, – не могут ни страх перед отцом, ни самые страшные заклятия жрецов.

Диого сочувствовал горю мальчика. Он испытывал острую неприязнь к Сикейре, когда капитан, отправляясь во дворец, брал с собой ром для старшего сына Эвуаре.