Текст книги "Великий Бенин"

Глава XXI
Гнев отца Педро

Если вы не будете держать ваши глаза открытыми и не пустите в ход весь ваш разум, то все погибнете.

Из африканской сказки

Через восемь недель после того, как «Санта-Инес» покинула Португалию, её якоря ударились о дно Бенинского залива.

В тот же день Асоро, не пожелав отдохнуть после долгого пути и бурной встречи, устроенной ему жителями Бенина, попросил своего отца обба Эвуаре принять его для важного разговора. Отец встретился с сыном в большой комнате, где обычно Великий принимал своих советников. Стоя перед креслом правителя, Асоро произнёс пылкую речь.

– Великий обба Бенина, – сказал он, – я, твой второй сын, переплыл большую воду, я увидел землю белых людей и узнал, что у них хорошо и что плохо. Я видел их дома. Они построены прочно, и стены их из камня. Но нам не нужны толстые стены, потому что у нас не дуют холодные ветры. Ещё я видел, как сражаются их воины, одетые с ног до головы в металл. Металл хорошо защищает от стрел и лёгких копий, но у нас в лесу такой воин не смог бы двигаться; любой ребёнок справился бы с ним, накинув на него верёвку и повалив на землю. У белых людей мне понравились книги и лошади. Я привёз в Бенин и то и другое, потому что у нас не было ни книг, ни лошадей. В основном же обычаи белых мало чем отличаются от обычаев чёрных. Белые люди так же едят, пьют, радуются, плачут, убивают друг друга. Но белые люди считают нас хуже себя, потому что у нас другой цвет кожи. Разве это справедливо?

Обба Португалии полюбил меня, и его подданные угождали мне, но я видел, что вели они себя так из боязни.

На самом же деле им было неприятно оказывать мне услуги. Я старался не замечать этого: гость не должен хотеть ссоры. Но я понял, что эти люди ищут в дружбе с нами только выгоду. Разве это говорит о чистоте помыслов, отец?

– Великий обба, – голос Асоро звенел, как натянутая тетива, – моё сердце испытало смертельный стыд, когда я увидел продажу африканских рабов. Белые торговцы щупали их мускулы, считали зубы, выворачивали веки. Поистине, так не обращаются и с животными. Отец, я видел невольничий рынок, и я нашёл, что это хуже смерти.

Асоро замолчал. Обба Эвуаре грузно повернулся на своём кресле и, глядя куда-то мимо мальчика, коротко сказал:

– Нам нужны огнедышащие палки.

– Но, отец, твои кузнецы научатся делать такие же, ведь научились они делать свинцовые шарики-пули. А секрет делания чёрных крупинок, которые взрываются, если к ним поднести огонь, знает мой друг Диого. Он расскажет его начальнику кузнецов. Хотя у Диого и белая кожа, он не хочет, чтобы жители африканских лесов стали рабами португальского обба.

– Делание огненных палок сложно, а рабы не стоят ничего. Три раза, пока ты был в Португалии, уходили мои воины в лес – и ни один из них не погиб.

– Но, великий обба, – Асоро умоляюще протянул к отцу руки, – белые люди дают за рабов так мало аркебуз, что надо продать им очень много людей, прежде чем ты вооружишь каждого своего воина огнедышащей палкой.

Эвуаре были неприятны упрёки сына. Он строго посмотрел на мальчика и внушительно произнёс:

– Послезавтра я буду оплакивать своего отца, умершего в тот год, когда ты родился. Уже много дней я молю бога Олокуна сделать меня чистым и достойным памяти великого обба, который до меня правил Бенином. Мой ум не должен думать ни о чём другом, а моё сердце не должно ожесточаться. Поэтому оставь меня, хотя я и рад тебя видеть, как радуются вечерней прохладе, пришедшей на смену жаркому дню.

Если обба Эвуаре был рад увидеть целым и невредимым своего сына, то кто сможет передать радость Осифо, когда из страны мёртвых вернулась маленькая Эмотан! Она с криком вбежала в дом и так крепко обняла свою мать и засмеялась так радостно, что сразу же стало ясно: не дух, а настоящая девочка вернулась к своим родителям. У дома Осифо снова собрались люди. Только теперь они не плакали и не пели мрачных песен. Их лица светились радостью – ведь общая любимица Эмотан оказалась живой. По этому поводу следовало бы устроить праздник, но послезавтра день поминовения отца обба и всех умерших предков. Сейчас нельзя позволить себе ни громкого смеха, ни весёлой песни: духи любят тишину.

О дне поминовения предков шёл разговор и в доме белых гостей города. Если это можно назвать разговором. Отец Педро кричал:

– Они требуют, чтобы я оставил Бенин, и тогда им будет удобнее предаваться дьявольскому бесчинству в угоду своим духам, в угоду сатане и его приспешникам.

Гнев святого отца был вызван приходом двух важных чернокожих, которые с церемонными поклонами приветствовали португальцев и обратились к ним с просьбой, прозвучавшей как приказ:

– В день поминовения предков ни один чужеземец не должен находиться в стенах Бенина, или он умрёт. Таков обычай. Потому Великий Эвуаре просит белых людей удалиться на свою большую лодку и пробыть там столько дней, сколько продлится праздник памяти отца обба и всех предков, ушедших в страну духов.

Эта просьба и вызвала гнев монаха. Он всё ненавидел в этой стране, а больше всего – людей. Под руководством отца Педро бини построили большую четырёхугольную хижину, к её остроконечной крыше прикрепили бронзовые колокольчики. Внутри хижины святой отец поставил распятие, у подножия которого лежали живые цветы. Научившись говорить на местном языке, отец Педро рассказывал бини, заходившим в хижину-церковь, о боге отце и о боге сыне, распятом на кресте за грехи человеческие. Бини сочувственно качали головами, многие женщины плакали. Всем было жалко Христа, принявшего страшную смерть, но молиться богу белых людей никто не хотел. Бини говорили: «Бог белых людей очень жестокий, он не пожалел собственного сына, так разве станет он заботиться о простых людях?».

Отец Педро призывал на богохульников небесные громы и проклинал нечестивый город. Очень скоро бини перестали приходить в церковь. Их не удивляло, что у жестокого бога злой шаман, но они не хотели иметь дело ни с тем ни с другим.

Глава XXII
День поминовения

Если ты намажешь стрелу ядом и попадёшь ею в кого-нибудь, то тот непременно умрёт.

Из африканской сказки

Раз в году, в тот день, когда за отцом обба пришла смерть, в Бенине устраивалось торжество. В этот день поминались все предки, ушедшие в страну смерти, и все люди, даже сам Великий правитель, выходили на улицы города. Тогда ни один чужеземец, под страхом смерти, не смел приблизиться к воротам Бенина.

В этом году торжество поминовения пришлось на второй день недели, называемый «днём тайн». Утром, в час, «когда собирают пальмовое вино», на площади перед дворцом появилась женщина с гонгом в руке. Её стан был туго охвачен козлиной шкурой, а на голове красовалась остроконечная шапочка. Став лицом к воротам дворца, женщина ударила в гонг. Ворота дрогнули. Их створки, приведённые в движение невидимыми привратниками, медленно раскрылись. Из ворот вышли музыканты. Они били в барабаны и колокольчики. Бронзовые браслеты с погремушками звенели при каждом взмахе их рук.

Толпа на площади подалась назад, освобождая место.

За музыкантами вышли юноши. Они несли на плечах глиняные сосуды, скамеечки, козлиные шкуры, слоновьи бивни и другие предметы, необходимые для свершения поминальных обрядов. Причёски юных носильщиков были украшены косичками, идущими от темени к левому уху.

За носильщиками пошли отряды молодых воинов-омадо – «носителей мечей». Их было великое множество. Музыканты, открывшие шествие, вслед за ними и носильщики давно пересекли площадь и скрылись за пальмами главной улицы, а омадо всё шли и шли. Дружными взмахами мечей они приветствовали тех, кто должен был появиться следом, кого охраняло их грозное оружие.

Вот появились и они, важные люди Бенина: советники обба, жрецы и начальники ремесленных кварталов. Они шли медленно, сложив на груди руки и опустив головы, как того требовали духи из страны мёртвых.

Затем снова двинулись воины, отряд за отрядом. Наконец из ворот вышел тот, кого люди Бенина могли видеть только раз в году, – обба Эвуаре.

Над головой Великого двое юношей несли большие веера, защищавшие владыку от солнечных лучей. Волосы Эвуаре были покрыты коралловой шапочкой. Длинное узкое платье перехватывал бронзовый пояс с подвесками в виде леопардов и скатов, означавших высшую власть. В правой руке обба нёс литой железный молот, левую держал на поясе. Эвуаре шёл медленно, опустив голову и не отрывая глаз от земли.

Вслед за обба, на почтительном расстоянии от Великого, шли главный военачальник и главный жрец. Над их головами, так же как и над головой обба, плыли круглые деревянные веера. Замыкали шествие воины, ведущие на привязи леопардов.

В полном молчании шла процессия через площадь, ни одного звука не издавала и толпа, наблюдавшая за ней.

Говорить, петь, приветствовать обба разрешалось только после того, как пройдут Великий и его люди по всем тридцати улицам города. Шествие будет длиться долго, и долго будут жители Бенина в безмолвии смотреть на своего владыку. Вот он миновал площадь, вот его веера задели низко свисавшие пальмовые листья, вот он вступил на главную улицу. В напряжённой тишине слышны были только дыхание людей да шорох ног, ступавших по утрамбованной земле. И вдруг страшный, тысячеголосый вопль обрушился на тишину – в грудь обба вонзилась стрела. Она примчалась откуда-то сверху, посланная сильной рукой и направленная метким глазом. Молот выпал из рук Эвуаре. Владыка пошатнулся и начал грузно оседать на землю. Подоспевшие воины подхватили его.

Боясь потерять хотя бы одно мгновение, военачальник Уваифо бросился вперёд и, подняв кверху сжатые кулаки, закричал так громко, что обезумевшая толпа сразу же стихла:

– Воины! В городе враги. Их надо поймать. Тридцать первых отрядов – на улицы, остальные – к городским стенам. Ни мышь, ни птица не должны выйти из города. Люди Бенина! Идите домой и не мешайте воинам искать врагов. Великий Эвуаре только ранен, смерть не пришла за ним. Идите по домам и не выходите на улицу. Город должен быть пустым. Исполняйте сказанное немедленно и без ослушания.

Пока военачальник отдавал приказания, двадцать воинов, сплетя свои руки, осторожно, чтобы не причинить боль раненому, понесли Эвуаре во дворец. Бенинцы, не смея ослушаться Уваифо, поспешно покидали площадь. Только Осунде не торопился домой. Как и все жители города, он был встревожен случившимся, но всё же молодой мастер решил не изменять свои планы и поработать сегодня в мастерской. Уже давно хотел он попытаться изобразить на медной пластине людей, которые бы стояли не в ряд, а один позади другого. Такого ещё не изобразил никто, даже в те времена, когда работал Игве-Ига. Первую попытку Осунде хотел сделать без свидетелей, так как не был уверен, что ему удастся задуманное. Для того чтобы поработать в одиночестве, лучшего дня не придумаешь. Поэтому, уговорив Ириэсе пойти к родителям, Осунде отправился в мастерскую. Войдя в ворота, он с удовольствием оглядел пустой двор, остывшие печи и глину, мокнувшую в корытах. Взяв в руки влажный ком, мастер стал мять его, обдумывая свою задачу. Внезапно за его спиной раздался слабый шорох. Осунде резко обернулся, и в тот же момент над ним мелькнуло лезвие ножа. Прежде чем он успел разглядеть человека, занёсшего нож, Осунде с силой ударил неизвестного ногой в живот. Тот со стоном упал на землю. Связать его было делом нескольких мгновений – верёвки валялись здесь же около глины. Убедившись, что человек с ножом обезврежен, Осунде вытер вспотевший лоб и принялся пристально разглядывать своего врага, недоумевая, почему тот напал на него. Страшная догадка мелькнула в уме мастера. На лице связанного Осунде увидел полукруглые насечки – по три на каждой щеке. Это знаки племени исубу. Но ведь сегодня ни один чужеземец не смел находиться в Бенине.

– Это ты пустил стрелу в Великого? – шёпотом спросил Осунде.

Исубу слабо кивнул головой.

– Ты знаешь, что ждёт тебя за это?

Новый кивок был ответом. Изумлённый Осунде присел на корточки рядом с убийцей обба.

– Как ты отважился поразить обба?

Человек молчал.

– Как ты мог натянуть тетиву и пустить стрелу в Великого? – настойчиво спрашивал Осунде.

Тогда человек приподнялся с земли, насколько позволяли его путы, и, глядя куда-то мимо Осунде, закричал:

– Будьте прокляты ты и твой обба!

– Тише, говори тише.

– Твой обба послал воинов. Их было много. Они окружили нашу деревню. У них были палки, плюющие огнём. Они убили моего отца. Они увели в рабство всех, кого не убили, и продали людям с белой кожей. О! – застонал человек. – Обба продал всех, мою жену, моих детей. Нет больше дома, нет людей в нашей деревне, нет деревни, нет ничего. – Крупные слёзы потекли по лицу исубу. – Я спасся один, – продолжал он. – Я много дней провёл в лесу. Там я поклялся памятью своего отца и всех, кого убили воины обба, что я отомщу Бенину. Я сделал лук, а стрелы пропитал ядом, от которого нет спасения. Я тайно пришёл в Бенин и стал ждать дня поминовения. Я привязал себя к высокой пальме и ждал три дня и три ночи. Я дождался. Твой обба умрёт, и дух моего отца успокоится. Исубу сделал своё дело, и теперь можешь его убить.

Человек упал на землю и закрыл глаза, готовясь принять смерть. Лицо его стало напряжённым, потому что ни один человек не уходит в страну духов без страха.

Осунде долго сидел неподвижно. Потом он встал, склонился над убийцей обба, разрезал впившиеся в его тело верёвки и сказал:

– Обба Эвуаре послал воинов, и они уничтожили твой народ. Ты отомстил обба. Твоя месть справедлива. Поэтому я не выдам тебя страже и никому не скажу о встрече с тобой. Но я бини, на моём лбу шесть насечек, я часть моего народа. Твой лоб гладок, а полосы на твоих щеках говорят о том, что ты чужой. Поэтому я не буду помогать тебе, хотя в моём сердце нет гнева против тебя, убившего ради мести. Я сказал.

Осунде, не глядя больше на того, кто пустил стрелу в Великого, встал, вышел из мастерской и плотно прикрыл за собой створки тяжёлых ворот.

Глава XXIII
Смерть обба

Мало-помалу люди постигли многие премудрости жизни. Но справляться с болезнями они так и не научились.

Из африканской сказки

Обба умирал. Его тело колотила непрерывная дрожь, лицо посерело, запёкшиеся губы кривились в страшной гримасе.

Напрасно вокруг постели больного горели жаровни. И хотя давным-давным-давно мудрые люди сказали: «Если тебе плохо, то сядь около огня», – жар тлеющих углей не согревал трясущееся в ознобе тело.

Старый шаман, до такой степени иссушивший в угоду духам своё тело, что видно было, как перекатываются мышцы под его сморщенной кожей, втирал в ступни Великого разжёванную белую кашицу ореха кола.

– Дух вселенной, – шептал шаман, – жуй орех кола. Духи наших предков, жуйте орех кола. Дающий его – даёт нам жизнь. Место, где есть болезнь, пусть испугается духов. Скачет вперёд самец обезьяны, никогда не поскачет он задом. Пусть сила ореха войдёт в твою кровь.

Шаман достал из огромного буйволова рога – символа священной магии – новые дольки ореха и сунул их себе в рот, бормоча при этом: «Пусть поможет слон, и пусть антилопа поможет».

Но ничто не помогало. Губы Эвуаре по-прежнему кривились в мучительной гримасе. Он не жаловался, не стонал, только время от времени, когда боль становилась невыносимой, его руки судорожно комкали одеяло. Лучшие врачеватели Бенина пытались облегчить страдания обба. Они подсекли кожу рядом с раной и втёрли туда целебные мази. Но боль не утихла. Тогда врачеватели сожгли в черепках кусочки древесины лекарственных деревьев и черепки с дымящейся золой положили под одеяло больного.

Это средство должно было вызвать пот, вместе с которым выходят из тела ядовитые вещества. Но благодатный пот не увлажнил Великого, только холодная испарина капельками выступила на его пылающем лбу. Несколько позже сознание покинуло обба.

Военачальник и главный жрец, посовещавшись, отправили гонца к большой лодке с просьбой прислать во дворец араба Сауда. Через несколько часов Сауд был у постели Эвуаре. Он долго и внимательно осматривал потерявшего сознание обба, следя за подрагиванием век и губ, за судорожными конвульсиями, пробегавшими по телу. Затем, удовлетворённый и опечаленный своим осмотром, Сауд велел принести пальмовое вино и холодную воду. Пока слуги исполняли его приказание, Сауд, отойдя от постели обба, медленно, подбирая слова, сказал на языке бини:

– Обба отравлен неизвестным мне ядом. Яд уже сделал своё страшное дело. Нет такого лекарства, которое смогло бы спасти Великого. Я могу лишь сделать так, чтобы владыка ненадолго обрёл разум и ясную речь.

Сауд мягкой губкой отёр лоб Эвуаре и, растворив в вине кусочек лечебной смолы, влил несколько капель бальзама в приоткрытый рот больного.

Через несколько мгновений Эвуаре пришёл в себя. Он поднял веки и ясными глазами посмотрел на стоящих у его ложа.

Асоро бросился к отцу. И хотя слёзы являются позором для воина, но сейчас из глаз мальчика они текли неудержимо. Эвуаре ласково провёл исхудавшей за недолгую болезнь рукой по волосам Асоро, а потом с неожиданной силой отстранил мальчика и кивком головы приказал ему стать рядом с военачальником и главным жрецом. На своего старшего сына, который тоже подошёл к постели умирающего отца, обба даже не взглянул.

– Я, Великий Эвуаре, – сказал он, подождав, когда в комнате утихнет шум, вызванный приходом сюда множества людей. – В этой стране нет равного мне. Я всегда жил здесь, и предки мои тоже. Здесь дворец, в котором жил мой отец и в котором он умер. Теперь смерть пришла за мной, она зовёт меня в страну предков. Но пока я не ушёл туда, я остаюсь Великим обба Бенина. И я приказываю тебе, главный жрец, и тебе, начальник моих воинов, и тебе, мой сын Асоро, и всем людям Бенина сделать так, как я сейчас скажу. Как только я уйду в страну предков, в Бенин придёт другой обба, и им будет мой сын. У меня два сына. Но огненная вода белых отняла разум у моего первого сына, и потому он не будет обба. Он не будет обба после меня и никогда.

Эвуаре перевёл дыхание и закрыл глаза, утомлённый столь долгой речью. Люди, находящиеся в комнате, начали перешёптываться: со времён существования Бенина не случалось такого, чтобы старший сын был отстранён от власти приказом умирающего отца. Уваифо и главный жрец, не обращая внимания на ропот, раздавшийся за их спиной, с благодарностью поклонились Эвуаре. Они были обрадованы тем, что тупой и равнодушный ко всему, кроме еды и питья, Ихама не встанет во главе их великого государства.

Асоро с трудом понимал происходящее. Он до крови кусал губы, стараясь сдержать сотрясавшие его рыдания, и, только услышав своё имя, мальчик заставил себя вслушаться в слова отца.

Эвуаре заговорил снова:

– Когда я уйду, пусть обба будет мой второй сын, которого я теперь назову своим первым сыном. Мой первый сын Асоро ещё юн и неопытен, потому ты, военачальник, и ты, жрец, должны всегда стоять по бокам его трона, а ты, мой сын Асоро, ничего не предпринимай, пока не узнаешь, что думают те, кого поставил твой отец рядом с тобой. Я – Великий Эвуаре. О моих делах слышали все люди Африки и люди белой земли. Я говорю тебе, Асоро, пусть будет твой путь подобен тропинке к реке и не будет подобен лесной тропинке. Потому что по тропинке к реке ходят всегда, а когда лес рубят, то лесную тропинку забывают.

Будь добр к людям, сделай для них столько хорошего, сколько сможешь, и добром они отплатят тебе и твоим детям. Я был добр к людям Бенина, но я не знал жалости к жителям леса – и вот они убили меня. Ты, мой сын, сделай так, как велело тебе твоё сердце, не продавай белым чёрных рабов. Я, Великий Эвуаре, уходящий в страну предков, говорю моему сыну, моим людям и тебе, начальник белых людей, так как я вижу тебя среди тех, кто провожает меня в дальний путь: пусть белые люди уедут домой, пусть никогда не возвращаются в нашу землю. Я сказал.

Последние слова Эвуаре произнёс чрезвычайно отчётливо, но таким слабым голосом, что было ясно: силы покидают Великого. Он снова закрыл глаза и, полежав так немного, отвернулся к стене, словно бы давая понять, что его земные дела окончены.

Главный жрец приказал всем выйти из комнаты, где умирал Великий. Только он, Асоро и Уваифо остались у постели обба. Никому из них не пришла в голову мысль, что в соседней комнате назревал заговор. Там собрались недовольные отстранением от власти старшего сына обба, при котором бенинская знать обрела бы полную свободу и могла бы сколько угодно обогащаться, самостоятельно продавая белым рабов.

Сикейра при помощи отца Педро, переводившего его слова, убеждал бенинцев не подчиняться воле умирающего обба.

– Разум Эвуаре помутился, – говорил Сикейра. – Не слушайте его. Ведь, продавая нам рабов, вы тем самым уменьшаете количество ваших врагов, так как жители леса – чужие вам люди. А мы за них дадим много огнедышащих палок, и веселящий ром, и стеклянные бусы. На большой лодке я привезу вам много других красивых вещей, взамен которых возьму только нескольких жалких пленников. Разве это не выгодная для вас торговля?

– Ты говоришь правильно, начальник белых, – возразил Сикейре важный, маленького роста человечек с кривыми ногами. – Но твою правду нельзя осуществить. Ведь на место обба Эвуаре придёт обба Асоро, который не хочет, чтобы Бенин продавал тебе рабов.

– Значит, Асоро не должен стать обба, – горячась, воскликнул Сикейра.

– Сам Великий приказал, чтобы было так.

– Если Асоро будет мёртв, никто не сможет исполнить приказ Эвуаре.

Бенинские сановники переглянулись.

– Нет, – сказал один из них. – Если кто-нибудь убьёт сына обба, то разгневанные духи уничтожат убийцу, его семью и его дом.

– Я сам это сделаю, и духи меня не тронут, – быстро ответил Сикейра, зная, что надо действовать, не теряя ни часа.

– Нет, нет, если даже духи не убьют тебя, то они отомстят нам за то, что мы не остановили твою руку. Они всё узнают, ведь сказано: «кожура банана, который ты съешь под водой, всё равно всплывёт на поверхность».

Сикейра замолчал. Он понимал, что осуществить убийство Асоро без помощи самих бенинцев невозможно. Капитан принялся лихорадочно подыскивать слова, которые должны были бы убедить упрямых сановников, но, прежде чем он нашёл их, снова заговорил маленький важный человечек:

– Я всего лишь начальник литейщиков, а не воинов. Но я думаю, что рабов у нас много, а аркебуз мало. Поэтому пусть белые люди, не боящиеся наших духов, увезут Асоро на своей лодке в страну белых. И пусть там, а не на нашей земле с Асоро случится то, что пожелают белые люди.

Сказав это, человечек потупил глаза и поправил подвески, свисающие с его пояса.

«Ей-богу, – радостно подумал Сикейра, – Диого прав, уверяя, что у этих черномазых мозги работают отлично. Ишь какую штуку придумал кривоногий!».

Вслух капитан сказал:

– Твоя мысль, начальник литейщиков, великая мысль, и я исполню её, чтобы лучшие люди Бенина стали ещё богаче и сильнее. А вы говорите всем, что духи разгневаются, если первый сын Эвуаре не будет обба.

И, уже идя по коридору, Сикейра услышал страшный крик, который подхватил многоголосый рыдающий хор: обба Эвуаре ушёл в страну предков.

Вечером капитан сказал Диого:

– Твой воспитанник не спал два дня и две ночи. Завтра ему предстоит длительная церемония похорон отца и принятия царства. Я советую тебе обратиться к Сауду, пусть приготовит для мальчика хороший снотворный напиток.

Диого поблагодарил Сикейру за дельный совет и отправился разыскивать араба.

Сауд, удивлённый заботой, проявленной капитаном, приготовил крепкое снотворное, которое должно было на двенадцать благотворных часов усыпить мальчика и восстановить его силы, подорванные страшным горем.

Среди ночи Диого проснулся от какого-то непонятного ему самому беспокойства. Стремясь подавить тревожное чувство, он решил проверить, так ли хорошо спит Асоро, как обещал Сауд. Из спальни мальчика доносились тихие голоса. Кто мог быть в комнате принца? Диого откинул циновку, закрывавшую вход. В то же мгновение страшная боль разорвала ему грудь, и, не успев даже вскрикнуть, он замертво рухнул на пол.