Текст книги "Химеры"

Что там бормочет Кормилица: у девочки совсем скоро, через две недели – день рождения? В Петров день – то есть 1 августа, так? Не доживет, не беспокойтесь. Никогда, никогда не исполнится, бедной, четырнадцать лет. И если нынче действительно 18 июля, ей придется (как положено – и не стоит делать вид, будто вы не в курсе) покончить с собой не поздней июля 23-го. Ромео – того же числа, компания гарантирует.

Учитесь искусству (для искусства) доведения до самоубийства двоих, с параллельной зачисткой окружения.

Полюбуйтесь чистотой эксперимента. Пустотой между ладоней. Никому неохота убивать, ни тем более помирать. Кроме Тибальта и опять же Ромео.

Но уровень опасности, веющей от Тибальта, разве минуту назад не понижен новым указом? Вот пусть только попробует оружие обнажить.

Ну да, Ромео слишком часто и слишком охотно повторяет слово «смерть». (В первых двух актах я насчитал около десятка раз – и плюнул.) Ночами шататься, громко рыдая, по лесу, а дни проводить в комнате с занавешенными окнами, – тоже не норма. Но пусть за него тревожатся его родители, а вам-то, чувствительная сударыня, неужто не смешно?

 
Я мертв – хоть жив и говорю об этом. ‹…›
…В темницу заперт, голодом измучен,
Избит, истерзан…
 

Из-за того, что ну никак не довести до желательной температуры некую Розалину.

Но пьеса называется вы же помните как.

40

Впрочем, пройдем по этому ложному следу шажок-другой. И обнаружим, что заглавный герой поражен чувством, которое, по его описанию, представляет собой

 
Бесформенный хаос прекрасных форм,
Свинцовый пух и ледяное пламя,
Недуг целебный, дым, блестящий ярко,
Бессонный сон, как будто и не сон!
 

А поконкретней? – допытывается Бенволио.

Пожалуйста. Предмет обсуждаемой страсти обладает тремя качествами: пол (женский; это жирно подчеркнуто), красота (без комментариев) и (вот горе так уж горе) недоступность.

 
Не поддается нежных слов осаде
 

(не отвечает, стало быть, на письма. – С. Л.),

 
Не допускает поединка взоров
 

(по-видимому, не строит глазки. – С. Л.)

 
И даже золоту – святых соблазну —
Объятий не откроет никогда.
 

Последний пункт, признаться, ставит меня в тупик. Будем надеяться, что Татьяна Львовна снебрежничала, а в оригинале смысл какой-нибудь переносный. (Или там гипербола, типа: не поступится невинностью за все золото мира. Сличать почему-то лень.) Как-то не хочется верить, что Ромео выведывал у этой Розалины – в какую сумму, например, наличными обошлось бы ему избавление от целебного недуга и бессонного сна. Юноша с таким высоким слогом. И речь ведь не о горничной (как убедимся).

Или, возможно, это небрежность автора. Не стал тратить воображение на невидимку. Придумывать, отчего она так упорно отвергает такого завидного соискателя, как наш заглавный.

Что тут думать? Питает отвращение к мужчинам. К половой жизни. К идее брака.

В принципе, вполне достаточно. Но век-то XIV, с такой установкой у барышни дорога одна. Приходится, воленс-ноленс, на эту дорогу ее и поставить.

Иль целомудрия обет дала? – догадывается Бенволио.

Ромео ничего не остается, кроме как подтвердить:

– Я заживо убит ее обетом!

А и нужна-то эта Розалина едва ли не только (но все-таки не только) для того, чтобы Р. и Дж. встретились. Причем не в церкви, где нельзя ни заговорить, ни дотронуться. Значит, на балу, больше негде. Но с какой стати наш безутешный поплетется туда, где танцуют?

Как миленький поплетется (дав себя уговорить), раз там будет она.

(Как подогнать шар поближе к другому шару? Толкнув его третьим, то есть битком, так называемым желтым.)

А откуда он узнает, что она там будет?

Из списка приглашенных.

А список-то как ему подсунуть?

Легко. Капулет вручит его кому-нибудь из неграмотных слуг (наверное, есть и грамотные, но всех не упомнишь, правда?): найди вот этих всех господ и передай, что я буду рад видеть их у себя нынче вечером.

Слуга, естественно, обратится за консультацией к первому грамотному встречному. Первым встречным, само собой, окажется Ромео.

И всё. Калитка мышеловки приподнялась, пахнуло приманкой: добро пожаловать, мышонок, милости просим!

Некоторые подробности не сходятся. Некоторые мелочи.

a) Дать обет целомудрия – не то же самое, что дать зарок избегать сексуальных контактов. Статус другой. Мысль, что никто из переводчиков не знал разницы, – отметаю. (Какой, однако, дворницкий глагол. Правда, на нем верхом – иллирийский гусар.) Дала обет – означает: приняла постриг. Поступила в монастырь. Но, извините, монахинь – даже и послушниц – на вечеринки не зовут. И они не танцуют. А домогаться их – неприлично и немножко непорядочно, что ли, хотя забавно.

b) Капулет записал: «моя прекрасная племянница Розалина». Стало быть, она тоже из этого клана, из этой семьи, просто-напросто кузина Джулиэт и Тибальта!

Неплохая, казалось бы, мотивировка ее поведения с Ромео. (А насчет обета – наверняка вранье, не важно чье.) Но даже не рассматривается. Не приходит в голову ни Шекспиру, ни Ромео. Никаких таких отчаянных возгласов, типа: ай-а-ай, ну надо же! Кто бы мог подумать? Is she a Capulet?

Т. Л., желая помочь Шекспиру скрыть неувязку, вместо «она» пишет: «дочь». Как если бы Ромео полагал, что племянницу клеить допустимо хоть чью; а вот связаться с дочкой ее же дяди – может выйти боком:

 
Дочь Капулетти!
Так в долг врагу вся жизнь моя дана.
 

Должен признаться, эта строчка меня злит. Достали эти конфронтационные существительные. Врага, врагу, с врагом, о враге. Вражда, вражды, вражду. И прилагательные тоже: злейший, лютый, смертельный.

Даже девочку автор заставляет лепетать все эти клише:

 
Одна лишь в сердце ненависть была —
И жизнь любви единственной дала…
…Но победить я чувство не могу:
Горю любовью к злейшему врагу.
 

Я понимаю: Шекспир сочинял пьесы не для читателей. А чтобы у актеров были слова для объяснения проделываемых телодвижений. Ударов, объятий, прыжков. Ну и чтобы голоса убедительно передавали страсти. А также он использовал текст как материал для изготовления времени.

Сочинив, сам не читал тоже.

Но вот я, например, – читатель и больше никто. Не слышу музыки из так называемой оркестровой ямы, не вижу, кто из действующих во что одет. И перламутровый бабушкин бинокль не помогает различать выражения лиц. Я всего лишь растягиваю цепь событий: проверяю, насколько она прочна.

И я не люблю, когда меня дурачат.

Например, вот этой строчкой. Ах, ах, отныне вся жизнь отдана в залог (как серебряный портсигар Р. Р. Р.) наиболее вероятному противнику! Но где и когда Ромео декламирует эту строчку? На выходе из Капулетова дома; любезно откланиваясь; провожаемый добрыми пожеланиями; поплясал, поволочился; и, хотя был узнан, выпить предлагали и закусить.

Ничего себе вылазка во вражеское логово. Впрочем, разве выдвинул бы Бенволио эту идею, будь она рискованной хоть чуть?

 
На празднике обычном Капулетти
Среди веронских признанных красавиц
За ужином и Розалина будет —
Красавица, любимая тобою.
Ступай туда, пусть беспристрастный взгляд
Сравнит ее кой с кем из жен Вероны…
И т. д.
 

Таким ли голосом рекомендуют: а не наведаться ли тебе, друг и брат, инкогнито в дом лютого, злейшего, смертельного врага, где тебя, если узнают, зарежут? Так предлагают: а сходим к соседям, на телок позырим.

 
Пойду не с тем, чтоб ими любоваться,
Но чтоб красой любимой наслаждаться,
 

– вяло соглашается обожатель вражеской племянницы. И хотя вообще-то он заполошный паникер (еще увидим), но не хватается за случай разразиться очередной тирадой, типа: опознают, зарежут – ну и пусть, и тем лучше.

Эта пресловутая вражда семей, – говорит и показывает Шекспир, – в самих семьях практически не ощущается (никем, кроме Тибальта, увы); строго говоря – это потешная война слуг.

Главный Капулет, вы же слышали, против и старшего-то Монтекки злобой не пышет, а о младшем – вообще высокого мнения:

 
Себя он держит истым дворянином;
Сказать по правде – вся Верона хвалит
Его за добродетель и учтивость.
Не дам его здесь в доме оскорблять я…
 

41

И весь этот первый день – 18 июля, условно (пока) говоря, воскресенье – проходит в режиме наибольшего благоприятствования Р. и Дж.

Все случайности дня со всех сторон толкают их друг к другу. Все сделано, чтобы никто не помешал им увидеться, дотронуться, поцеловаться.

Единственное препятствие – влюбленность Ромео в Розалину – преодолевается на раз.

Опасность печальных последствий в случае, если поцелуй Р. и Дж. превратится в любовь, – представлена чуть ли не мнимой.

Явись в указанном крайнем случае старик Монтекки мириться и сватать сына (для понта – при посредстве, скажем, Эскала – а тому подаст эту счастливую идею, скажем, Меркуцио), – позовут (опять же для понта) раскрасневшуюся Джулиэт, она, как говорится, прильнет заплаканным лицом к отцовскому камзолу (кафтану?)… Честным пирком да за свадебку, альтернативы нет.

Правда, вырисовывается на горизонте облачко, называется – Парис: полуобещано ему, и тоже родственник властителя. И первое слово дороже второго.

Но это же было только полуслово. Парис поставлен Капулетом в лист ожидания. Через два года, через два года. А если раньше – то все-таки не прежде, чем она сама свободно отдаст вам свою любовь. Дерзайте, граф, нравьтесь, нынче же вечером приходите познакомиться. Дальнейшее зависит от вас – но не только; от нее тоже.

Так что и с этой стороны заглавные защищены: насильно и немедленно за другого ее не выдадут, – слово любящего отца.

Ну а с Тибальтом разберемся по ходу событий. Не побоится Эскала, не послушает Капулета – что ж, мы тоже не без шпаг.

Короче, наступают уже вторые сутки сюжета, а у симпатичных по-прежнему все очень неплохо, и благополучный, даже счастливый финал абсолютно не исключен.

Неужели мы все-таки попали на комедию? Впечатление такое, что автор сам еще не решил.

Бьет полночь, Ромео перелезает через стену, окружающую дом Капулетов, и оказывается в саду.

Возможно, все определится сейчас – в наступающую роковую ночь с условного (пока что) воскресенья на таковой же понедельник.

42

Хотя для мальчика и девочки все решено уже часа два как. Они разок-другой прошлись по комнате под музыку, держась за руки. Они обменялись несколькими (идиотскими) репликами. Они поцеловались. Они влюбились. Взаимно.

Ума не приложу, как все это произошло. Как ставил Шекспир эту сцену в своей голове. Куда девались на момент поцелуя Парис, Тибальт и все прочие гости. Как целоваться в маске. Как влюбиться в маску, да еще при свете факелов, черт возьми.

А любопытному на днях прищемили нос в дверях. Постыдился бы размышлять о глупостях, тем более – имея организм с таким солидным пробегом. Прокатом.

Ну и что. Вот нарочно возьму и поразмышляю. Всю жизнь меня занимали пустяки.

Почти никто на свете, кроме Шекспира, не видел написанную каким-то неустановленным его предшественником пьесу о Ромеусе и Джулиэт. Из населяющих сегодня Землю 7 200 000 000 сапиенсов – самое большее, думаю, пяток уже до исступления любознательных пролистал поэму Артура Брука «Трагическая история Ромеуса и Джулиэт» (1562 год, 3020 строк).

Наука совершенно уверена, что Шекспир ни в коем случае не передрал пьесу, а только инсценировал поэму.

Пьеса и сама была инсценировкой английского перевода, а поэма – переложением французской литобработки (1559, креативный редактор – Пьер Буато) новеллы (1532) итальянца Маттео Банделло.

Тот, хотелось бы заподозрить, позаимствовал сюжет и многое другое из «Новонайденной истории двух благородных влюбленных» (автор – Луиджи Да Порта), напечатанной годом ранее (1531), а написанной (доказано) еще в 1524-м.

Но все-таки нельзя исключить, что это была не кража, а просто дележка. (Вот и я не сам же собрал, как грибы, все эти имена и даты, а почерпнул, так сказать, на замечательном сайте Ольги и Владимира Николаевых «Ромео и Джульетта».)

Что дают названные авторы и тексты в разрезе волнующей нас проблемы? (Слог-то, слог-то!)

Неустановленный драматург, а также Буато и Брук – увы, ничего. (Последние двое – в силу моего личного невежества.)

Банделло про маску написал без затей: в какой-то момент Ромео снял ее – просто так, потому что надоела. («И сел в угол, откуда мог видеть всех находящихся в зале, которая освещалась множеством факелов и где было светло как днем».) Позволил себе, значит, блеснуть красотой лица. (Дал девочке возможность влюбиться.) Quod erat, казалось бы, demostrandum: не боялся, значит, быть узнанным. Вот и решение (частичное: а с освещением-то что делать?) проблемы поцелуя – Шекспиром, понятно, измышленного: итальянский-то плагиатор был реалист.

Однако позвольте: с главным текстом не согласуется (как бандиты и банкиры говорят – не бьется). Ведь опознал Ромео только Тибальт и только по голосу. Слепец на сцене выглядел бы, нет слов, эффектно, но в этой пьесе он же должен фехтовать. Еще проткнет кого-нибудь реально. Станет звездой драмкружка в «Крестах». И режиссера там пристроят. Но директор пойдет на общие.

А вот Ромео на балу в новелле Да Порта:

«В маске, как и все другие, наряженный нимфой, привлекал он взоры всех ‹…› своей красотой, превосходившей красоту любой из пришедших туда женщин…»

Невероятно! В женском платье (как И. А. К. плясал перед русской императрицей)! Тогда уж, скорей всего, – в полумаске (стандартный размер 18 на 10 см; всегда в продаже и с доставкой на дом, но, что особенно радует, возможен самовывоз): как бы оправа для глаз – из золотой какой-нибудь бумаги, из серебряного шелка, из черного какого-нибудь бархата, прах его побери, закрывающая брови и переносицу вырезная лента.

Если что-то такое вообще было, то было именно так. И если так, то даже похоже, что действительно было. Не настолько талантливый писатель этот Да Порта (полегче на поворотах! кому было сказано, и кто обещал: не выше сапога? про другие опыты Да Порта в худпрозе вроде бы ничего никому не известно; для печати он работал в non-fiction), – ну или трудно поверить, что настолько дерзкий, – чтобы прямо из головы, лично от себя сочинить невозможный, неслыханный в мировой литературе комплимент – зачин романа Джульетты и Ромео:

– Клянусь вам, Ромео, честным словом, что здесь нет женщины, которая казалась бы мне столь же прекрасной, каким кажетесь вы.

43

А давайте я восстановлю весь этот разговор. Короткий: реплик пять. Как любителю пустяков, мне это доставит удовольствие, а вам перейти на следующую страницу – только пальцем шевельнуть.

Главная забота – заставить Р. и Дж. взяться за руки. Поскольку это случилось лишь под самый конец праздника (а до того Р. сидел в углу и никого не приглашал), Да Порта говорит, что последний танец был – «факел и шляпа»: в нем не только кавалеры приглашают дам, но и дамы – кавалеров. И кто-то (очевидно, какая-то барышня; почему бы не Розалина?) пригласил Р. и якобы случайно подвел к Дж. Она почему-то не танцевала, а стояла у стены рядом с молодым человеком по имени Меркуччо и почему-то держала его за руку. Приблизившись, Р. взял ее за другую руку.

Все это не то чтобы неправдоподобно, а как-то неуклюже. Ну не все, а что стояла с Меркуччо рука в руке, не танцуя. И что Р. так невежливо ее пригласил. Подойти и молча схватить за руку, тем более – барышню незнакомую, тем более – когда она стоит не одна, – это и на танцплощадке ДК им. Ф. Э. Дзержинского в Ленинграде не считалось comme il faut.

Поэтому Банделло вносит в текст Да Порта корректив: да, Ромео весь вечер просидел в углу, но напоследок все присутствовавшие встали в круг, взялись за руки и начали какие-то манипуляции с венком или там с гирляндой, не важно. Скорей всего – передавать друг дружке этот самый венок, кланяясь и произнося какие-нибудь условные волшебные слова. Игра. Хоровод. И вот в этом хороводе Джульетта оказалась между Маркуччо (справа от нее) и Ромео (слева).

Меркуччо в тексте Да Порта и Маркуччо, «прозванный косоглазым», в тексте Банделло, – без сомнения, – Меркуцио, наш, тот самый. «Он был придворным, – добавляет Банделло, – и славился своей учтивостью; все его любили за острый язык и всякие прибаутки, ибо у него была всегда наготове какая-нибудь веселая выдумка, дабы рассмешить компанию, и он умел позабавиться, не обижая никого».

Теперь открывается, что он был косоглаз и что руки у него были всегда, хоть в какую жару и сколько бы он ни отогревал их у камина, холодные.

Как лед, – лаконично сообщает Да Порта.

Холоднее, чем альпийский лед, – дает волю творческому воображению художник слова Банделло.

И это оказалось для Джульетты чрезвычайно кстати. Потому что, когда рука Ромео коснулась ее руки, с девочкой что-то случилось. Не стану и пробовать формулировать: у каждой читательницы была хоть одна такая минута в жизни, непостижная нашему, читатель, уму. Да и качество пера влияет: я пишу вороньим, а тут надобно гусиное.

Забывшись и вряд ли слыша свой голос, она, – пишет Да Порта, – произнесла:

– Благословен ваш приход ко мне, мессер Ромео.

(В передаче Банделло эта фраза тоже звучит не слабо:

– Да будет благословен тот миг, когда вы оказались рядом со мной!)

Ясно, что порядочные барышни вообще-то так себя не ведут. Тем более с малознакомыми. Все равно что броситься на шею. Да еще богослужебная лексика припутана.

Судя по ответной реплике, Ромео буквально остолбенел. Тупо переспрашивает:

– Как это благословен мой приход?

(В тексте Банделло:

– Мадонна, за что вы меня благословляете?)

Она уже пришла в себя настолько, чтобы отыграть назад свои опрометчивые слова:

– Да, благословен ваш приход сюда ко мне, ибо вы хоть левую руку мою согрели, пока Меркуччо мою правую застудил.

(В редакции Банделло:

– О, не удивляйтесь, благородный юноша, что я благословляю ваш приход: мессер Маркуччо своей холодной рукой меня совсем заморозил, а вы, по милости вашей, согрели меня нежным рукопожатием.)

На слух постороннего – неубедительно, причем красноречивый плагиатор вообще попадает впросак: получается, все-таки Да Порта прав – Дж. и М. держались за руки достаточно долго, прежде чем встали в круг? Интересно все-таки почему.

Ромео тоже, видать, потрясен. Пройдя суровую школу Розалины, он, должно быть, совершенно не готов к тому, что незнакомая красивая девушка выказывает ему искреннее доброжелательство. И его отклик на ее приветливые слова тоже немедленно нарушает границу обычной любезности; впрочем, еще не поздно выдать – и принять – его признание за шутку.

– Если я моей рукой вашу руку согрел, то вы прекрасными своими глазами мое сердце зажгли.

Но девочке не до шуток. И вот в этот момент она и говорит:

– Клянусь вам, Ромео, честным словом, что здесь нет женщины, которая казалась бы мне столь же прекрасной, каким кажетесь вы.

На что он («весь загоревшись», по словам Да Порта):

– Каков бы я ни был, я стану вашей красоты, если она на то не прогневается, верным слугою.

Банделло вычеркнул обе эти фразы – и Джульетты, и Ромео.

Само собой, у него ни слова про то, что Ромео наряжен нимфой.

Тогдашней итальянской публике, понимал он, эта деталь пришлась бы по душе ничуть не больше, чем народам нынешней РФ.

А ведь она, деталь, – ключ ко всему этому разговору. О чем, правда, не догадывается ни Банделло, ни Да Порта, – вообще, я тщеславно надеюсь, никто на свете.

Самое красивое, что видела в своей жизни Джульетта до встречи с Ромео, было, несомненно, Благовещение на стене какой-нибудь церкви (например, веронской Сан-Фермо или кафедрального собора; юный архангел, держа в руке цветок, говорит Марии: Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна ты в женах. (Лк. 1, 28; это церковнославянский текст; в русском синодальном переводе единственное отличие: благословенна ты между женами; современный научный перевод с греческого оригинала: Привет тебе, избранница Божья! С тобой Господь! См. также «Гавриилиаду» А. С. П.) Эти слова Евангелия превратились в излюбленную молитву христианок. По-латыни: Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum: benedicta tu in mulieribus… На церковнославянском: Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою: благословенна Ты в женах…

Вот я и думаю, что Джульетте как бы ударил в лицо яркий луч: Ромео был похож (или не был; ну, померещилось ей; имеет, что ли, значение?) сразу и на ангела, и на Мадонну; ей привиделось Благовещение и послышалось – благословение. И она проговорила его вслух: благословен ваш приход ко мне. Благословен. Benedetto.

Если это так – если три предложения, произнесенных Джульеттой, не являются беспорядочным лепетом, а выражают одну мысль, ее захватившую (притом что девушка попыталась ее скрыть), и если Да Порта эту связь идей в упор не видит (или тоже прячет), – для меня это убедительный знак, что ее слова не сочинены. Персонаж, полностью выдуманный, прозрачен: его голова – место встречи мыслей автора и читателя. Если девушка из художественного текста вставляет в свой разговор фразы необъяснимо неожиданные – значит, кто-то (автор или его информатор) такой разговор когда-то подслушал. Или даже участвовал в нем; тогда это, скорей всего, сам Да Порта.

И только тут я вспомнил, что его новелла имеет посвящение: «Прекрасной и изящной мадонне Лючине Саворньян». И что на сайте, упомянутом уже, рассказано: была у графа Луиджи Да Порта (1485–1529) своя печальная история, своя несчастная любовь. Даже с попыткой самоубийства.

44

А Банделло – ну что Банделло (1485–1561)? Прошелся по чужой брошюрке рукой мастера. Как если бы это была какая-нибудь фольклорная повесть о горе-злосчастье. Подумаешь – издана; не считается: в далекой Венеции, мизерным тиражом. Да Порта сам (как Белкин И. П.) признается в предисловии, что автор сюжета – не он; эту историю рассказал ему некий Перегрино из Вероны. Ну а мы признаемся, что слышали ее от нашего знакомого сеньора Чезаре Фрегозе, а ему ее сообщил его знакомый – тоже Перегрино! Капитан Алессандро Перегрино. Впрочем, почему тоже? Кто сказал, что мы читали некого Да Порта? Кто вообще его читал? А главное – кто переводил? (Третий постулат теории литературной славы: без семьи – можно, без переводчика – никак. Банделло живал во Франции, дружил с тамошними литераторами; умел выбрать перспективного человечка и подарить ему свой четырехтомник. Где таких новелл – 214 штук!)

В общем, столкнул он графа Луиджи в Лету. Невдолге, конечно, сам туда же бух. Но три важные услуги мировой словесности – и лично Шекспиру – оказал. Во-первых, стибрил и выставил напоказ впечатляющий сюжет. Во-вторых, сохранил (как и переводчик, и последующие переделкины; машинально; не зная зачем) в разговоре Дж. и Р. – словечко из молитвы, это самое benedetto – благословен. Шекспир положил на этот мотив весь диалог – шутливо-ханжеский – и конвертировал его в два поцелуя.

И, наконец, Банделло в сцене бала не просто вычеркнул последние две реплики (см. выше). Нет, он вписал две другие.

Для Ромео – довольно тривиальную. Ничего особенного. Дешевым разбавителем (на синтетическом розовом масле) 17 слов текста Да Порта он развел до 76, профессионал:

– Мадонна, то, что я мог доставить вам приятность, каким бы то ни было способом, меня безмерно радует, и я ничего другого в мире так не желаю, как услужить вам, и буду почитать себя счастливым, если вы соблаговолите приказывать мне, как вашему последнему слуге. Если моя рука вас согревает, то огонь ваших прекрасных глаз воспламенил меня, и, если вы не поможете мне потушить этот пожар, не пройдет и минуты, как я весь сгорю и обращусь в пепел!

Но зато какую заключительную реплику придумал Банделло для Джульетты! Пожалуй, я почти готов взять назад переделкина и плагиатора. Эта поправка дает ему некоторые права соавтора Да Порта и законного предшественника Шекспира:

«Не успел он произнести последних слов, как игра с “венком” кончилась. Поэтому Джульетта, загоревшаяся любовью, со вздохами пожимая ему руку, успела только промолвить в ответ: – Увы, что могу я вам сказать, кроме одного, что я больше принадлежу вам, чем себе самой!»

Из семи последних слов Шекспир сделал всю Джульетту. Ее чувство, ее характер, ее судьбу.

45

Актер, играющий Ромео, должен постараться не выглядеть смешным. Это трудно, потому что Шекспира это не заботило. Один из его фирменных приемов: персонаж влюбленный должен вести себя либо как сумасшедший – то есть молоть бессвязную чепуху; либо как поэт – то есть молоть чепуху напыщенную.

Его, допустим, спрашивают: как ты пробрался в этот сад? (Хотя и так ясно, что перелез через стену.) Он отвечает: перенесся на крыльях любви. Ему говорят – это же смертельный риск, мои родственники тебя увидят – убьют на месте. Он возражает: твои глаза для меня опасней, чем двадцать мечей. «Взгляни лишь нежно – и перед их враждой я устою».

Поэт из него, впрочем, так себе, эпигонишко, и художественных средств у него мало, фактически – для Джульетты – одно: гипербола. (Розалину воспевал оксюморонами.)

Луна больна от зависти к Джульеттиной красоте; две прекраснейшие звезды, отлучившиеся на время с неба, умоляют ее глаза сиять вместо них, «пока они вернутся».

 
Но будь ее глаза на небесах,
А звезды на ее лице останься, —
Затмил бы звезды блеск ее ланит…
 

То есть глаза у нее ярче звезд, а щеки ярче глаз, – это сильно. (Может быть, Т. Л. немножко запуталась.)

И он мечтает быть ее перчаткой, чтобы коснуться такой ослепительной щеки.

Хотя это, кажется, не гипербола. Это, если не ошибаюсь, литота.

Но смеяться над влюбленными детьми нехорошо, и я здесь не для того, чтобы подслушивать шепот, робкое дыханье.

Развинчиваю сюжет – ищу пружину подстроенной неудачи. Скоро найду, потому что время поджимает, – но здесь и сейчас, в саду Капулетов, ночью на понедельник, все покамест идет, можно сказать, как надо.

Да, решение принято безрассудное, и темп взят безумный. Даже не понять, кто кого поймал на слове; обвенчаться предложила Дж., но, конечно, имея в виду перспективу, хотя бы и краткосрочную: чем скорей, тем лучше, но она же не знала, что у Р. в церковных кругах крутой блат и провернуть это дело можно мгновенно.

Так уж вышло. Это завязка. Условие игры. Этюдная позиция. Что решено, то решено. Сбывающееся двойное сновидение.

Катастрофа совсем не неизбежна, – а реакция брата Лоренцо, францисканского монаха (понедельник, раннее утро), прямо обнадеживает. Патер не считает нелепой идею тайного брака без разрешения родителей и заведомо против их воли; не видит оснований для особой тревоги; даже собирается заработать на этой авантюре политические очки:

 
От этого союза счастья жду,
В любовь он может превратить вражду.
 

Так что в понедельник, часов с десяти утра и почти до вечера дела обстоят хорошо, практически прекрасно. Ромео обедает дома, в компании веселых друзей. Джульетта собирается в церковь, якобы на исповедь. Верный Бальтазар обходит магазины в поисках веревочной лестницы нужных параметров.

 
…Сегодня
По ней на мачту счастья моего
Взберусь я смело под покровом ночи, —
 

декламирует Ромео, соблюдая единство своего стиля. (Давно ли мечтал стать перчаткой?)

«Под вечер», то есть вряд ли позже 17 часов, брат Лоренцо совершает таинство брака. Немножко криво: не перед алтарем, а в исповедальне, без свидетелей и, по-моему, без записи в метрическую, или как там она называется, книгу.

Никого, кроме меня, это не волнует, молодожены прощаются до очень скорой встречи, расходятся по домам, путь Ромео лежит через площадь, – а там Тибальт и Меркуцио схватились уже за шпаги.

Мы видели эту комбинацию Шекспира: размен боевых коней. Меркуцио мертв, Тибальт мертв, Ромео не позже как завтра утром должен покинуть Верону, – и вот (около восьми вечера) он опять в келье брата Лоренцо: рвет на себе волосы, катается по полу, колотя каблуками, рыдает и вопит – и в истерике импровизирует отменную речь на тему: изгнание хуже смерти! хуже! Потому что любая веронская муха может сколько угодно ползать по Джульеттиным рукам (чуду белизны), по Джульеттиным губам! —

любая муха; а Ромео – нет!

Свобода ей дана; а он – изгнанник, – и т. п.

Вдруг новая мысль им овладевает: Джульетта не перенесет потери двоюродного брата; она, конечно, умрет от горя. Что ж, пора покончить с двойным убийцей, носителем гнусного имени – Ромео.

И он вынимает шпагу, но почему-то снова ложится на пол.

Положение, что говорить, осложнилось серьезно. Пролилась кровь – и застарелая вражда Капулетов и Монтекки теперь, конечно, разгорится по новой. Но не все потеряно, шансы на благополучную развязку остаются. Со временем все наладится, главное – не падать духом; понял, нет?

 
Ну, вставай!
Мужчиной будь! Жива твоя Джульетта,
Из-за кого хотел ты умереть, —
Ведь это счастие! Тибальт тебя
Хотел убить, а ты убил его, —
И это счастие! Закон, что смертью
Грозил тебе, как друг к тебе отнесся
И смерть тебе изгнаньем заменил, —
И это счастие! Ты взыскан небом,
И счастие ласкать тебя готово;
Ты ж дуешься на жизнь и на любовь,
Как глупая, капризная девчонка!
Смотри, таким грозит плохой конец.
Ступай к любимой, как решили мы,
Пройди к ней в комнату, утешь ее,
Но уходи, пока дозор не вышел,
Иль в Мантую не сможешь ты пробраться.
Там будешь жить, пока найдем возможность
Брак объявить, с ним примирить друзей,
У герцога прощенье испросить
И с радостью такой сюда вернуться,
Что в двадцать тысяч раз превысит горе,
Которое сейчас ты ощущаешь.
 

В высшей степени взвешенный проект излагает служитель культа. Главное – делать прямо сейчас ничего не надо. Разве что исполнить приятный долг – утешить девочку. Все остальное устаканится само.

– Со временем, птенцы, со временем! – доносится из XIX века сиплый голос Салтыкова.

На самом-то деле единственная возможность спасти Джульетту, – если бы кто-то ставил перед собой такую задачу, – это не утешать ее подразумеваемым способом, а именно прямо сейчас увезти ее в Мантую. Достать лошадь (не проблема) и мужской костюм (тоже не проблема) – и, пока Капулеты отсыпаются после похорон Тибальта, преодолеть втроем (Р., Дж. и верный Бальтазар) эти 25 миль (километров 40 – как от Удельной до Зеленогорска). Да, страшновато мчаться под хладною мглой; да, встреча с разбойниками вероятна; но за нас – два клинка и авось.

С другой стороны – действительно, реальной угрозы ниоткуда не видно. Разлука, понятно, невыносима, но ведь не вечна, перетерпите как-нибудь. Оптимизм духовного отца обоснован и заразителен. Взбодрившись, Ромео сморкается, причесывается, ополаскивает заплаканное лицо —

 
О, как опять душою ожил я! —
 

и отправляется в гавань любви – карабкаться на мачту счастья. Любители предвкушают следующую сцену: трогательный диалог про соловья и жаворонка. Действие течет дальше.

46

И мало кто помнит – не все и замечают – небольшой как бы водоворотик. Вставной эпизодик – словно страничка из другой пьесы. Как если бы в карточной колоде внезапно обнаружился внекомплектный джокер, и очень странный: скелет в одежде шута, вооруженный косой.