Текст книги "Французский шелк"

– А кто-нибудь выкладывает все начистоту, когда его спрашивают о детстве?

– Но вы также обманули меня, сказав, что никогда не были под арестом.

Клэр горько рассмеялась.

– А вы поработали на славу!

– В тот день, когда мы увиделись впервые, вы сказали, что не следует вас недооценивать. Так вот: меня тоже не стоит недооценивать. – Дотронувшись до ее подбородка, он приподнял ей голову. – Расскажите мне об этом, Клэр.

– Зачем? Я уверена, что вы уже все знаете. Я напала на полицейского.

– Но обвинение с вас сняли.

– Мне было лишь четырнадцать.

– Что же случилось?

– А в ваших архивах разве ничего об этом не сказано?

– Я бы хотел услышать ваше объяснение.

Она глубоко вздохнула.

– Моя школьная подруга жила у меня.

– Вернее, вы прятали ее. Она сбежала из дома.

– Да, – резко сказала Клэр. – Я прятала ее. Когда пришел полицейский, чтобы забрать ее домой, у нее началась истерика. Он попытался надеть ей наручники. Я вступилась за нее.

– Но зачем вы прятали ее? Даже когда вам угрожали тюрьмой, вы так и не рассказали полиции, почему эта девочка пряталась в вашем доме.

– Я дала слово, что никогда не выдам ее. Но все это было давно, прошли уже годы, и она… – Клэр махнула рукой, дав понять, что все это уже не имеет никакого значения. – Ее отчим приставал к ней с дурными намерениями. Он насиловал ее, иногда с особой жестокостью, а мать делала вид, что ничего не замечает. Дошло до того, что терпеть надругательства у нее уже не было сил. Обратиться девочке было не к кому. Она боялась, что, если расскажет обо всем священнику или монахиням в приходской школе, ей просто не поверят. И еще боялась, что о ее жалобах узнают дома и ей придется еще тяжелее. Когда она рассказала обо всем мне, я предложила ей укрыться в моем доме и оставаться столько, сколько она захочет.

Клэр на мгновение задумалась, вспоминая, как неистовствовала она, когда ее усилия оказались напрасными.

– Через две недели после того, как подругу вернули домой, она вновь убежала. Должно быть, она навсегда покинула город. Никто о ней больше ничего не слышал.

– Вы могли бы чистосердечно рассказать обо всем в полиции и избавить себя от неприятностей.

– И что бы мне это дало? – с упреком спросила Клэр. – Ее отчим был миллионером. Они жили в роскошном доме в Гарден Дистрикт. Даже если бы девочке кто-нибудь и поверил, все равно эту историю замяли бы, а ее вернули домой. Кроме того, я обещала, что не выдам ее. – Она тряхнула головой словно в подтверждение своих слов. – То, что пришлось пережить мне в связи с этим арестом, едва ли можно сравнить с тем, что выстрадала она, мистер Кассиди.

– Расскажите мне об Андре Филиппи.

Клэр взглянула на него с нескрываемой враждебностью:

– Что вы хотите знать?

– Вы оба посещали духовную академию.

– Да, мы учились вместе с седьмого по двенадцатый класс. Наставницей была сестра Анна Элизабет. – Клэр резко вскинула голову. – И что же предосудительного в том, что мы с Андре были школьными приятелями?

– Расскажите мне о нем, – сказал Кассиди, словно не замечая ее иронии. – Он забавный человечек.

Внезапно ее тон переменился. От прежнего благодушия и легкого кокетства не осталось и следа. Даже голос ее возвысился до резких ноток.

– Я вполне допускаю, что для таких атлетов, как вы, Андре всего лишь «забавный человечек».

– Я не имел в виду ничего оскорбительного.

– Мне плевать на то, что вы имели в виду.

– Его можно назвать ветреным человеком?

– Это что, важно?

– Я еще не знаю. Итак?

– Нет. Он со школьных лет помешан на Ясмин.

– Но у него нет интимных отношений ни с кем – ни с мужчиной, ни с женщиной?

– Этого я не знаю. Живет он один.

– Я знаю.

– Еще бы, конечно.

– У меня есть досье на него, – сказал Кассиди. – Так же, как и на всех служащих отеля «Фэрмон» – даже на тех, кто не дежурил в ту ночь.

– А на меня у вас тоже досье?

– Да, причем очень пухлое.

– Я польщена.

Кассиди нахмурился.

– Что вы можете сказать о родителях Андре? Какова его родословная? Я не сумел в ней разобраться.

– В вашем вопросе есть какая-то расовая подоплека?

– Черт, – не сдержался Кассиди. – Да нет же. Вы когда-нибудь оставите этот агрессивный тон?

Клэр взвесила все «за» и «против», решив, что лучше рассказать ему об Андре. Если она будет и дальше упорствовать, Кассиди станет копать в одиночку, но чем больше он раскопает, тем сложнее станет ее положение.

– Мать Андре была квартеронкой[8]8
  Квартероны – потомки от браков мулатов и белых людей. В свою очередь, мулаты – потомки от браков белых с неграми.


[Закрыть]. Вы знакомы с таким определением? – Он кивнул. – Она была на редкость красивой женщиной – Ясмин чем-то напоминает ее. И хотя она была умной, образования так и не получила. Вместо этого она предпочитала углублять свои знания в тех областях, которые были полезны при ее профессии.

– И что же это за профессия?

– Компаньонка мужчин. Она переняла ее от своей матери. Первые клиенты появились у нее, когда ей было пятнадцать лет.

– Она что, была проституткой?

Эти слова задели Клэр, и она не стала скрывать этого.

– Проститутки стоят по углам на улицах и виснут на случайных прохожих. Здесь же совсем другое дело. Мать Андре поддерживала разносторонние отношения с джентльменами, и часто они продолжались многие годы. И хорошо оплачивались.

– Эти «джентльмены» были белыми?

– В большинстве – да.

– И один из них был отцом Андре.

– Вы правы. Он был известным бизнесменом и не мог признать ребенка, но нес за него ответственность.

– Вы знаете его?

– Андре знает, но он никогда не называл мне его имени.

– И даже если бы оно вам было известно, вы бы все равно мне не сказали.

– Нет, не сказала бы.

Кассиди на мгновение задумался.

– Поскольку отец его был человеком преуспевающим, Андре имел возможность посещать лучшие школы.

– Да, но он все равно оставался изгоем. Дети, с которыми он учился, говорили о его maman всякие гнусности, придумывали ему обидные прозвища. Меня же тоже считали чужой, поскольку я была не из нормальной, по их понятиям, семьи. Так что вполне естественно, что мы с Андре подружились. Они с матерью были очень преданы друг другу. Переняв еще от своей матери многие полезные навыки, мама Андре передала их сыну, обучив его этикету, научив разбираться в еде и винах, красиво одеваться, отличать истинное качество от фальшивок, будь то драгоценности, белье или антикварная мебель. Еще до того, как отец Андре купил для нее дом, она брала с собой сына, когда шла на свидания со своими клиентами. Они ждали ее в вестибюлях роскошных отелей, куда «цветных» в то время, а это было начало шестидесятых, вообще не пускали. Может быть, тогда и зародилась его любовь к отелям. Как для других – храмы и соборы, для Андре именно отели стали своеобразным символом красоты и святости, и никому другому не дано было понять этого. Андре пускали в такие места, куда остальным детям вход был заказан. И в мечтах он уже с ранних лет мыслил себя управляющим одного из этих роскошных заведений. – И каким-то далеким, словно потусторонним голосом она добавила: – Я рада, что его мечты сбылись.

– А что стало с его матерью? – спросил Кассиди. – У нее до сих пор осталась клиентура?

– Нет, мистер Кассиди. Она сама распорядилась своей жизнью, вскрыв себе вены. Однажды, возвратившись из школы, Андре нашел ее мертвой в ванне.

– О боже.

– Если вы слабонервны, тогда не стоит ворошить прошлое.

Он нахмурился.

– Неужели вы думаете, мне все это приятно?

– А если нет, почему же тогда вы с таким упорством копаетесь в чужом грязном белье?

– Это один из самых неприятных аспектов моей профессии, Клэр. Но, как бы то ни было, работа есть работа.

– Ответьте мне на один вопрос, – неожиданно попросила она.

– Какой?

– Разве вам по долгу службы положено называть меня Клэр?

Они посмотрели друг на друга долгим взглядом; пауза была напряженной. Наконец он не выдержал и сказал, отвернувшись от нее:

– Нет, не положено.

– Тогда почему же вы…

Он медленно обернулся. Его взгляд, казалось, стал живым – каждой клеточкой своего тела Клэр ощущала его прикосновение.

– Вы, может быть, и лгунья, Клэр, но вы же не глупы, – хрипло произнес он. – Вы сами знаете почему.

Она неотрывно смотрела на него, пока не стало больно дышать от охватившего волнения. Нужно было прервать это напряжение, отвести взгляд, но она была не в силах сделать это. Словно невидимые цепи приковывали их друг к другу.

Оцепенение длилось так долго, что, когда он наконец шевельнулся, Клэр инстинктивно отпрянула, словно в испуге. Но он лишь поднял руку, чтобы растереть затекшую шею.

– Вернемся к Андре. Итак, он позвонил вам в ту ночь и сказал, что ваша мать находится в «Фэрмоне».

Клэр кивнула. Говорить было трудно. Сердце все еще бешено колотилось.

– Вы поехали за ней?

– Да.

– Одна?

– Да. На своей машине.

– В котором часу это было?

– Точно не могу сказать.

– Клэр!

– Но я действительно не знаю! – закричала она, не выдержав. – Это было уже после богослужения, ведь, как вам известно, там я была значительно раньше.

Кассиди старался держать себя в руках, хотя было видно, что ему это давалось нелегко.

– Скажите хотя бы приблизительно, в котором часу это было.

– Может быть, в полночь. Не позже.

– Как Мэри Кэтрин удалось выйти из дома без вашего ведома?

– Я же говорила вам, что она бывает весьма находчивой. Она спустилась вниз, отключила сигнализацию и открыла замки.

– Даже во время ее так называемых «приступов» она может действовать так осознанно?

Клэр избегала смотреть на него.

– Иногда да.

– Хорошо, допустим. Итак, вы поехали в «Фэрмон».

– Я оставила машину прямо посреди улицы – знала, что задержусь буквально на минуту. Так оно и вышло. Я бросилась в офис Андре, он передал мне маму, и мы вместе вышли из отеля. Все это заняло не более двух минут.

– Кто-нибудь еще видел вас? Я имею в виду из персонала отеля.

– Не знаю. Думаю, вы могли бы сами спросить у них.

– Я так и сделаю. – Он запустил руки в карманы и уставился в залитые дождем окна. Несмотря на строгость допроса, который он учинял ей, Клэр не могла удержаться от восхищения его мужественным профилем, осанкой, да и всем его обликом…

– В тот вечер вы виделись с Уайлдом в соборе. Позже вы были в отеле, где утром его нашли убитым. И вы старательно скрывали все это.

– Сколько раз я должна объяснять? Я хотела оградить маму от сплетен и наговоров. Неужели вам так трудно это понять?

– Вы все время были только в вестибюле отеля?

– Да.

– И не поднимались на другие этажи, никуда больше не заходили?

– Нет.

– Вы воспользовались лифтом?

– Нет.

Он повернулся и уперся руками в плюшевый подлокотник дивана. Низко склонившись к Клэр, он спросил:

– Тогда какого черта вы не рассказали мне все это раньше? Если это на самом деле было так невинно, почему вы лгали мне?

– Потому что вы пытались обвинить меня в убийстве. Мое имя фигурировало в списке Уайлда, и вам, по всей видимости, это казалось важной уликой. У вас к тому же оказалась и эта папка с вырезками, от которой я по глупости попыталась избавиться. Это была уже вторая улика против меня. Я боялась, что, если вы узнаете о том, что я была в отеле в ту ночь, вы придете именно к такому выводу, который только что и сделали.

– Неужели я в самом деле оказался не прав, Клэр? Действительно ли вы появились в «Фэрмоне» той ночью лишь затем, чтобы забрать мать?

– Да, все было так же, как и сегодня вечером.

– Пока вы были в «Фэрмоне», не помог ли вам старый приятель Андре Филиппи проникнуть в номер Уайлда?

– А стал бы Уайлд, лежа в постели, раздетый, спокойно беседовать со мной – незнакомым человеком?

– Откуда вы знаете, что он был раздет?

– Уже целый месяц во всех газетах ежедневно расписывается, как его нашли в постели голым. И потом, если бы я была так решительно настроена убить Джексона Уайлда, неужели вы думаете, я бы стала вовлекать в свои замыслы еще кого-то?

– Черт возьми, не знаю! – закричал Кассиди. Взволнованный, он низко опустил голову. Он стоял так близко к Клэр, что она чувствовала запах его мокрых волос и кожи. Даже в темноте она различала его макушку. Если бы Клэр слегка повернула голову, ее губы коснулись бы его виска, на котором бешено пульсировала жилка.

Наконец он поднял голову и испытующим взглядом посмотрел ей в глаза.

– Но это же чертовски логично. У вас был мотив для убийства. Была возможность. Был даже потенциальный помощник. Клэр, вы должны признать, что, если посмотреть на все это со стороны, вы по уши виновны.

– Тогда к чему все эти церемонии? Разве не к этому вы стремились? Думаю, теперь вы должны быть довольны – наконец-то накрыли убийцу. Так в чем же дело?

Медленно он взял ее за плечи, заставив подняться из кресла, так что она оказалась в опасной близости от него.

– В чем дело, спрашиваете вы? Думаю, я нашел убийцу. – Он коснулся пальцами ее волос. – Но я не хочу, чтобы убийцей оказались вы.

Внезапно его губы впились в ее рот. Прежде чем Клэр смогла опомниться от нахлынувшего на нее ужаса, он запрокинул ей голову, и Клэр непроизвольно вскрикнула, когда его язык раздвинул ей губы. Вместе с ним в рот ворвался вкус и запах мужчины, бесподобная смесь коньяка и мужской похоти. Возбужденный и злой, он целовал ее, не обращая внимания на сопротивление, которое, по правде говоря, было лишь символическим и вскоре уступило место наслаждению затянувшимся поцелуем.

Он на мгновение оторвался от ее губ, но лишь на мгновение. Обняв ее за талию, он крепко прижал ее к себе, так что она почувствовала его возбуждение. Желание, зародившись, нежным теплом разлилось по ее телу. Она теснее прижалась к нему.

– О боже, – пробормотал он, уткнувшись ей в шею. Ловкими движениями он расстегнул ей блузку и, щелкнув замочком бюстгальтера, просунул руки под освободившиеся чашечки.

Его поцелуи становились все более жадными, страстными. Клэр вцепилась в его рубашку, стараясь не терять опоры, хотя это становилось все сложнее – и не только потому, что он наклонял ее все ближе к дивану, но и она сама уже была не в силах противостоять его ласкам.

Его губы по-прежнему впивались в ее рот, и язык его словно искал ответа на вопросы, которые еще недавно слетали с него. Их тела горели, охваченные желанием. Под его нежными прикосновениями груди ее налились, соски отвердели, с готовностью отвечая на ласку.

Пыл объятий становился опасным. Клэр испугалась своей неистовой реакции. Она представила, что еще мгновение – и она уже не сможет совладать с собой, ее выдержка погибнет в этом жарком любовном пламени. Это была самая ужасающая перспектива. Всю жизнь Клэр пытались учить эти облеченные властью ничтожества, и она привыкла, была вынуждена сопротивляться им.

– Хватит! – Она отстранилась, скинув его руки. – Вы неплохо потрудились, но вам все равно не удастся выудить из меня признание, даже таким способом.

Он тут же выпустил ее, отступив назад. Руки его сжались в кулаки. Дышал он с трудом, голос прерывался.

– Черт возьми, вы же прекрасно знаете, что не поэтому я целовал вас.

– Неужели? – с вызовом парировала она.

Он повернулся, сдернул с вешалки свой плащ и распахнул дверь. Из коридора в комнату хлынул яркий свет, очертив застывший в дверях силуэт.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга сквозь разделявший их полумрак, затем он вышел и захлопнул за собой дверь.

Клэр рухнула на диван. Закрыв лицо руками, она со стоном шептала слова раскаяния, которые – услышь ее сестра Анна Элизабет – вызвали бы у наставницы чувство законной гордости за ученицу.

– О боже, нет. Нет.

В порыве искренней страсти она только что целовала человека, который мог упрятать ее в тюрьму до конца ее дней и, вполне возможно, так и сделает.

В домашней майке и цветастых лосинах, она открыла дверь, услышав звонок.

– Кассиди? – удивилась женщина. – Вы что, не можете попасть к себе в дом? – Женщина украдкой посмотрела на дорожку, разделявшую их жилища, как бы в поисках разгадки появления соседа на пороге ее дома в столь поздний час.

– Нет, просто увидел, что в ваших окнах еще горит свет, – небрежно заметил он, как будто этим на самом деле все и объяснялось.

– Входите. – Патти-Пенни-Пегги сделала шаг в сторону, и Кассиди вошел в прихожую, очень напоминавшую его собственную, с той лишь разницей, что эта была лучше обставлена и гораздо чище. – Жуткая погода сегодня, – заметила женщина, указывая на его мокрый плащ.

– Худшее уже позади, я думаю.

– Садитесь. Хотите выпить?

– Нет, спасибо.

– О! – Она смущенно улыбнулась. – Я бы могла предложить вам «травки», но боюсь, это будет слишком дерзко с моей стороны, а?

– Нет, не стоит.

– Вы голодны? Ужинали?

– Не помню, – честно сказал он. – Кажется, нет, но я не голоден.

– Ну хорошо, присаживайтесь. Я поставлю музыку. Какую вы предпочитаете?

– Все равно. – Кассиди снял плащ и кинул его на подлокотник кресла, однако садиться не стал.

Она включила проигрыватель, и по комнате полилась песня в исполнении Рэнди Тревиса.

– Вы любите кантри?

– Да, сойдет.

Женщина какое-то мгновение изучала его, потом, уперев руки в бедра, прямо спросила:

– Послушайте, Кассиди, я рада, что вы зашли, но я в полной растерянности. Что происходит?

– Я пришел заняться сексом.

Соседка опешила. Затем ее губы растянулись в широкой улыбке.

– Что же вы сразу не сказали? – Она повернулась на каблучках и направилась в спальню. Кассиди последовал за ней.

10

Ариэль развернула крохотный «Сникерс» и отправила его в рот. Хрустнула шоколадная оболочка, зубы впились в ореховую мякоть и утонули в приторном море карамели и нуги. Ариэль с наслаждением смаковала ароматную смесь, разлившуюся на языке. Зарядившись калориями, она слизала навязшую на зубах карамель.

Маленький столик перед диваном сверкал разноцветьем уже пустых оберток от конфет. Ариэль, словно ребенку, запрещалось злоупотреблять сладостями, и она была счастлива, если раз в несколько недель удавалось заполучить заветную шоколадку. За последние несколько лет она уже смирилась с такими лишениями, но все равно ее это очень угнетало.

Она вытянулась на диване, с наслаждением ощущая на теле мягкий шелк пижамы. В зеркале на противоположной стене отражалась сытая, ухоженная женщина в окружении красивых вещей, принадлежащих лично ей. Ариэль нравился такой образ. Душа ее ликовала.

Единственным достоинством дома, в котором она росла, был водопровод. Во всем остальном это было уродливое сооружение, с большими и плохо обставленными комнатами. Ариэль даже содрогнулась от этих воспоминаний. Она никогда не приглашала в дом друзей, стыдясь бедности и убогости не только жилища, но и его обитателей. Брат ее был на редкость гадким существом, исполненным порока, и наводил ужас на всех. Родители всегда казались старыми, и лишь теперь Ариэль понимала, что причиной тому опять-таки была бедность. Но от этого Ариэль все равно не становилась к ним добрее. Она была рада, что родителей уже давно нет в живых.

Ариэль хотелось бы легко и навсегда расстаться с воспоминаниями о своей бедности. Но всякий раз, стоило ей предаться сладким грезам о настоящем, в душе оживали призраки прошлого, напоминавшие ей о том, кем она была до того, как отдала себя на милость преподобного Джексона Уайлда.

Эти убогие, бесцветные дни ушли навсегда, словно клялась вдова самой себе, обводя взглядом роскошную гостиную, буквально ломившуюся от антиквариата. Большинство предметов были подарками Джексону от почитателей. Он не раз предлагал избавиться от некоторых вещей, но Ариэль отказывалась расстаться с ними, невзирая на то, что дом уже захламлялся. Если бы была возможность оборудовать дополнительные полки или хранить вещи на чердаке и под кроватями, она бы не упустила ни одной безделушки, которая попадалась на ее пути. Такие приобретения вселяли в Ариэль чувство уверенности и покоя. И она ни за что не собиралась отказываться от привалившего богатства. Укрепившись в собственной правоте, она развернула очередной «Сникерс» и с упоением принялась за него.

Джош, войдя в комнату с чашкой кофе и утренней газетой, не обошел вниманием валявшиеся на столике обертки шоколадок.

– Это что, твой завтрак?

– А что тебе не нравится?

– Не слишком напоминает овсяные отруби, не так ли? – Он плюхнулся в кресло, поставил чашку на подлокотник и развернул газету. – Чудеса. Мы уже больше не занимаем первые полосы.

Глядя на него, Ариэль становилось тоскливо, и даже шоколад в желудке, казалось, начинал киснуть. В последнее время Джош все больше походил на сорокалетнего мученика. Тем не менее каждую ночь они по-прежнему занимались любовью. Он был искусным и старательным любовником, и его отличала особая чувственность, свойственная творческим натурам. Его пальцы играли с ее телом так же, как с фортепианными клавишами, – сильно и проникновенно.

Но раньше остроту и пикантность ее отношениям с Джошем придавало сознание того, что она наставляет рога Джексону. Теперь же, когда можно было не скрываться и ушло чувство вины за измену супругу, Ариэль стало скучно. Даже после оргазма ей хотелось чего-то большего.

И что-то еще мучило ее, она никак не могла найти причину своей неудовлетворенности и беспокойства. Поездка по Цинциннати прошла на редкость удачно. Были отсняты два телешоу, и они уже готовы к трансляции. Во время записи публика не могла вместиться в аудиторию.

Ариэль пела. Джош ей аккомпанировал. Несколько послушников со слезами в голосе рассказывали о том, что значили в их жизни Джексон Уайлд и его министерство. Затем на подиум вышла Ариэль со своей душераздирающей проповедью. Ей понадобилось несколько дней, чтобы заучить слова. Каждая интонация, каждый жест были тщательно отрепетированы перед зеркалом. Время и усилия не пропали даром. К концу проповеди в зале не оставалось ни одной пары сухих глаз, а чаши для пожертвований переполнились зелеными бумажками.

Те, кто еще недавно скептически отзывался о ее способности продолжить дело Джексона, теперь рассыпались в комплиментах. Она была столь же убедительна и неотразима, как и ее покойный супруг. Люди стекались толпами, чтобы увидеть ее, услышать, воспринимая любое произнесенное ею слово как драгоценную истину. Мир был у ее ног.

Так почему же на душе у нее так неспокойно?

Ариэль всего было мало. Ее проповедям внимали сотни тысяч верующих, но почему не миллионы?

Она оторвалась от подушек и села.

– Я так не думаю, – сказала она.

Джош оторвался от газеты.

– Извини, ты о чем?

– Не думаю, что это так уж замечательно, что мы ушли с первых полос. – Она вскочила с дивана и заметалась по комнате. Нервными, суетливыми движениями она то подправляла бахрому на подушках, то бесцельно переставляла хрустальные вазы и фарфоровых пастушек.

– Ну, если тебя это утешит – вот тут, на пятнадцатой странице, наша реклама.

Джош повернул газету так, чтобы Ариэль было удобнее рассмотреть объявление. Через всю страницу характерной вязью было выведено название их телевизионного шоу. Ариэль, с микрофоном в руках, проливала обильные слезы. Ниже были напечатаны дата и время эфира.

Ариэль критическим взглядом рассмотрела объявление.

– «Молитва Джексона Уайлда – час восхваления Всевышнего», – прочитала она. – Джексон мертв. Почему мы до сих пор не изменили название программы?

– Каким образом?

– Почему не «Ариэль Уайлд и час восхваления Всевышнего»?

– Тогда почему бы не назвать просто «Час проповеди и восхваления Всевышнего»?

– Потому что это слишком просто. И кроме того, людям всегда нужны ассоциации с чьим-нибудь именем.

– С твоим, как я понимаю.

– А почему бы и нет? На мне же сейчас основная нагрузка в программе.

Джош, отхлебнув кофе, взглянул на мачеху.

– Называй это чертово шоу, как тебе нравится, Ариэль. Мне это в высшей степени безразлично.

– Охотно верю.

Джош со злостью отшвырнул газету и вскочил на ноги.

– Что ты хочешь этим сказать, черт возьми?

– Только то, что, если бы не я, вся эта махина рухнула бы со смертью Джексона. У тебя же мозгов не хватит даже на то, чтобы справиться с отрядом скаутов, не то что удержать в руках такое предприятие, как наше. Тебе повезло, что у тебя есть я. Иначе колесить бы тебе с бродячими музыкантишками.

– Зато я был бы гораздо счастливее. По крайней мере, не чувствовал бы себя грифом-стервятником, дорвавшимся до свежей мертвечины.

Тщательно подведенная карандашом бровь изогнулась в изумлении.

– Если ты так несчастен, ты знаешь, где выход.

Джош свирепо взглянул на Ариэль, но, как она и ожидала, дальше этого гнев его не пошел. Сев за рояль, Джош пробежал пальцами по клавишам, взял несколько аккордов и заиграл классическую пьесу – с силой и темпераментом, которых ему так не хватало в жизни.

Успокоившись, он вновь взглянул на Ариэль, продолжая игру.

– А знаешь, в чем весь ужас? Ты сама не понимаешь, насколько ты смешна.

– Смешна? – с вызовом переспросила она. – Для кого?

– Для всех вокруг. Ты же ослеплена манией величия. Люди за твоей спиной смеются. Почему, как ты думаешь, двое из совета директоров уже подали в отставку?

– Просто потому, что их не устраивает, что лидером стала женщина. Это бьет по их мужскому самолюбию. Ну и что из того, что они ушли? Кого это волнует? Нам они не нужны.

– Министерство, хотя ты и хвастаешь, что держишь его в руках, разваливается на глазах, Ариэль. Только ты, ослепленная сознанием собственной значимости, этого не замечаешь. – Он ударил по клавишам заключительными аккордами и тут же перешел к другой пьесе. – Отец, наверное, сидит где-то там, в облаках, и от души хохочет, глядя на нас.

– Да ты просто рехнулся.

Джош усмехнулся:

– Ты ведь все еще боишься его, Ариэль?

– Это ты боишься.

– Да, но я хоть признаю это, – ответил он. – А ты нет.

– Я не боюсь никого и ничего.

– Он все еще держит тебя в страхе.

– Какого черта?

– Тогда почему же ты наедаешься, как лесоруб, а потом бежишь совать два пальца в рот? – Звучным финальным фортиссимо он подкрепил свой вопрос.

Ариэль вздрогнула.

– Не понимаю, о чем ты.

– О нет, ты все прекрасно понимаешь. Ты занимаешься этим уже давно. После еды ты всегда отправляешься в ванную. За столом запихиваешь в себя все подряд, а потом выблевываешь. Это болезнь, и у нее есть название – ненормально повышенный аппетит.

Ариэль завращала глазами.

– Кто ты такой, ты что – светило медицины? Я просто-напросто поддерживаю таким способом свой вес. Телекамера добавляет на экране по меньшей мере фунтов пятнадцать[9]9
  1 фунт – 0,404 кг.


[Закрыть]. И я вовсе не хочу выглядеть коровой, спускаясь по шаткой лестнице во время проповеди.

Джош подошел и обхватил ее тонкую талию, повернув так, чтобы она могла видеть, насколько перекрывают друг друга его длинные пальцы.

– Ты просто не считаешь калорий, Ариэль. Напихиваешься, а потом блюешь.

Она резко отстранилась.

– Ну и что из того? Джексон всегда изводил меня из-за веса. Я должна была как-то поддерживать себя в форме.

– А ты так никогда и не понимала, что им двигало? – печально спросил Джош. – Он ведь мастерски играл на человеческих слабостях. Так он осуществлял свою власть над чужими умами и душами. Он постоянно твердил, что моя мать глупа, так что она сама начала в это верить. И в последние несколько лет своей жизни она даже не смела высказывать свое мнение, опасаясь быть осмеянной.

Ты знаешь предысторию и наших с ним стычек. Он при каждом удобном случае напоминал мне, что я начисто лишен таланта и единственное, где я могу сгодиться, – это на сеансах его проповедей. В тебе он нашел слабое место – твой вес. Зная, что ты очень щепетильна в отношении внешности, он ловко использовал это, чтобы иметь возможность лишний раз унизить тебя. Он был хитер, словно сатана, Ариэль. И действовал так тонко, что тебе даже в голову не могло прийти, будто над тобой смеются. Так что все твои притязания на собственное достоинство не более чем химера. Тебе нужно было попросту игнорировать его насмешки насчет твоей «детской пухлости». Ты ведь всегда была довольно изящна. Сейчас же ты на грани истощения. Да и, как ты сама только что заметила, он мертв. Он уже больше не сможет изводить тебя.

– Нет, похоже, вместо себя в этой роли он оставил тебя.

Джош печально покачал головой:

– Ты не поняла меня, Ариэль. Я не критикую тебя. Я лишь беспокоюсь о твоем здоровье. Я…

– Постой, Джош, у меня есть идея. – Она рывком опустила свои руки на его, вдавив их в клавиши так, что комната наполнилась режущим слух диссонансом.

Джош высвободился.

– Ну и сука же ты! Если ты когда-нибудь…

– О, хватит. Я не причинила вреда твоим драгоценным ручкам. Послушай, что ты там говорил насчет того, что мы уже не в центре внимания прессы? Что ж, ты прав. Мы должны что-нибудь предпринять, чтобы исправить положение.

Джош нарочито разминал пальцы.

– Что еще у тебя на уме? – пробурчал он.

– С тех пор как мы вернулись из Цинциннати, мы торчим в этом Нэшвилле, забытые всеми и заброшенные. Пора встряхнуть их всех, дать пищу для новых заголовков. А этим ищейкам в Нью-Орлеане стоит дать понять, что безутешная вдова и сын все еще помнят о хладнокровном убийстве Джексона Уайлда.

– Ты так уверена, что идея твоя хороша?

Она метнула на него ледяной взгляд.

– У Джексона были легионы врагов. – И, приложив к губам палец, добавила: – И один из них – как раз в Нью-Орлеане.

– Скажи, что все это значит? – Кассиди был в плохом настроении. А разговор с Говардом Гленном вовсе не улучшал его. Через день после поездки с Клэр в «Поншартрэн» за Мэри Кэтрин Кассиди рассказал Гленну обо всем, что произошло в тот вечер. Обо всем, кроме поцелуя.

– Итак, она не отрицала, что на пленке был ее голос? – спросил Гленн.

– Нет, поскольку у нее была вполне уважительная причина находиться в ту ночь в «Фэрмоне».

– Ну да, всадить пулю в священника.

– Или забрать свою мать, как она утверждает.

Гленн скептически посмотрел на него.

– Послушай, Гленн, вчерашнюю сцену разыграть было бы довольно трудно. Душевная болезнь Мэри Кэтрин Лоран очевидна, и Кл… мисс Лоран защищает ее, как медведица.

Кассиди посвятил Гленна в подробности взаимоотношений Клэр с Андре Филиппи.

– Это тянется еще с детства. Так что вполне объяснимо, что он солгал нам, желая оградить ее личную жизнь от посторонних глаз.

Гленн искал взглядом, куда бы пристроить окурок сигареты. Кассиди предложил ему пустую чашку.

– Господи Иисусе, – сказал Гленн, – чем глубже мы копаем, тем интереснее все оборачивается.

– Но копать нужно очень осторожно.

– Что ты хочешь сказать?

– Я тоже хочу докопаться до сути. Может быть, нам и откроется что-то, а может, и нет. Но нельзя подходить к такой женщине, как Клэр Лоран, дымя «Кэмел» и извергая непристойности. Так что, я думаю, будет лучше, если ты предоставишь ее мне.

– Ах вот оно что!

– Не обижайся, но ты вызываешь у нее отвращение.

Гленн поглубже устроился в кресле, положив ногу на ногу.

– А какие эмоции вызываешь у нее ты, Кассиди?

– Что ты имеешь в виду? – огрызнулся тот, отбрасывая шариковую ручку.

Гленн поднял руки в знак капитуляции.

– Ничего, ничего. Я просто не мог удержаться, чтобы не заметить, что она вполне привлекательная бабенка. Да и ты не чурбан. Так что, учитывая все эти факты…