Текст книги "Французский шелк"

6

Андре Филиппи закончил обедать и аккуратно сложил серебряный прибор на тарелке. Он промокнул рот краем льняной салфетки, свернул ее и отложил в сторону. Затем позвонил официанту, чтобы тот забрал поднос. Жареная утка была, пожалуй, суховата, а в соусе, поданном к свежему аспарагусу, было чересчур много эстрагона. «Надо сделать замечание шеф-повару», – отметил про себя Андре.

Ночной менеджер нью-орлеанского отеля «Фэрмон» Андре Филиппи требовал безупречного исполнения служебных обязанностей от каждого служащего. Ошибок и промахов он просто не выносил. Грубость или неряшливость сотрудника были основанием для его немедленного увольнения. Андре считал, что к руководству отеля отношение должно быть столь же почтительным, как и к самым высоким гостям.

В маленькой ванной комнате, прилегающей к его кабинету, он вымыл руки французским жидким мылом, прополоскал рот зубным эликсиром и тщательно вытер тонкие, словно нарисованные усики и такие же тонкие губы. Он еще раз пригладил смазанные волосы, которые носил зачесанными назад, чтобы прикрыть намечавшуюся лысину, но главным образом потому, что такая прическа придавала ему на редкость правильный и респектабельный вид. Затем настала очередь придирчивого осмотра ногтей. На завтра у Андре был назначен маникюр – это был еженедельный ритуал, и он свято соблюдал его.

Всегда бдительный во всем, что касалось бюджета гостиницы, он выключил свет в ванной и вернулся в кабинет. Обычно должность ночного менеджера не предусматривала личного кабинета, но у Андре был некий особый статус даже в сравнении с управляющими более высокого уровня.

Очень важное качество отличало Андре от остальных – он умел хранить тайны.

Андре пользовался особым расположением начальства, которое частенько нуждалось в его услугах. Андре добросовестно хранил в секрете их тайные пороки – склонность одного к молодым юношам, пристрастие другого к героину. Личный кабинет был лишь одним из проявлений особой благосклонности боссов, которую Андре снискал своим редким даром хранителя чужих тайн и услужливостью.

Другим выражением признательности персонала отеля и гостей, которые тоже просили о подобного рода услугах, были кругленькие суммы, которые скапливались на счетах Андре в нескольких нью-орлеанских банках, принося ему весьма солидный доход. У него редко появлялась возможность потратить деньги на что-либо иное, кроме своего гардероба да покупки цветов на могилу maman. Искусно подобранные букеты цветов – таких же экзотических, какой была и его мать, – ложились на ее могилу дважды в неделю. Букеты по своей оригинальности и красоте превосходили те, что присылал отец, когда Андре был еще мальчиком. Для Андре это было очень важно.

Он был невысок ростом, но крепкая фигура придавала ему солидности. Хотя и склонный к излишней суетливости, он был человеком крайне дотошным и педантичным.

Андре еще раз оглядел себя с ног до головы в зеркальной дверце ванной. Брюки его до сих пор сохраняли безупречную отутюженную складку. Красная гвоздика на лацкане пиджака все еще была свежа. Воротник и манжеты накрахмаленной белой рубашки были настолько твердыми, что от них вполне мог бы отскочить теннисный мячик. На Андре всегда были превосходного покроя темный костюм, белая сорочка и строгий галстук. Он, конечно, чувствовал бы себя уютнее в утренней домашней куртке, но это могло бы отвлечь внимание гостей от превосходного сервиса, который им предоставляли в отеле. А это было равносильно краху. Андре Филиппи считал себя слугой прибывавших в отель «Фэрмон» посетителей и относился к своей работе серьезно.

Постучав в дверь, в кабинет вошел официант в форме:

– Вы управились с ужином?

– Я закончил, да. – Андре критическим взглядом оценил внешний вид молодого официанта и ловкость, с которой он закрывал крышками стоявшие на столе блюда и ставил их обратно на поднос.

– Это все на сегодняшний вечер, мистер Филиппи?

– Да, спасибо.

– Есть за что!

Андре поморщился от таких бойких ответов официанта, но, по правде говоря, работал тот хорошо. Конечно, сейчас вернется на кухню и будет шутить и злословить со своими приятелями, пока не получит новый заказ. У Андре было очень мало друзей.

Он посещал лучшие частные школы, потом университет Лойолы. Но, поскольку у него не было законного отца, он везде чувствовал себя изгоем. Хотя это его не особенно волновало. С некоторых пор весь мир для него сосредоточился в этом отеле. Все, что происходило за его стенами, представляло для него ничтожный интерес. Андре не был честолюбив. Он не вынашивал далеко идущих планов – стать совладельцем отеля, к примеру. Для него божьей благодатью было бы умереть на дежурстве в «Фэрмоне». Его тесная квартирка находилась в нескольких минутах ходьбы от гостиницы, но он с большой неохотой проводил там время. Если бы ему позволили, он бы никогда не покидал «Фэрмон».

У Андре все-таки был один грех. Вот и сейчас он с удовольствием предавался ему, как гурман, смакующий поданный после славного ужина хороший ликер. Открыв ящик стола, он смотрел на вставленную в рамку фотографию с автографом. Ах, Ясмин. Такая изысканная. Такая красивая. «Отличному парню», – было написано на портрете, а дальше шла ее подпись, состоявшая из множества причудливых завитушек.

Он был не просто преданным ее поклонником. Уже долгие годы он испытывал к этой женщине самые нежные чувства. Это не было сексуальным влечением. Глупо и нелепо выглядело бы это с его стороны. Нет, он почитал ее, поклонялся ей, словно ценитель живописи, который вздыхает и мечтает о недоступной картине. Он восхищался ею, обожал, молился за ее счастье так же, как молился когда-то за то, чтобы была счастлива его красавица maman.

Наконец он задвинул ящик стола, зная, что сегодня вечером у него еще не раз будет возможность взглянуть на это прелестное лицо, от которого дух захватывало и которое ни на минуту не исчезало из его памяти. Сейчас, однако, пора было пройтись по гостинице с проверкой, которую он проводил каждый час. Работа отеля на первый взгляд шла гладко. У лифтов, на ковре, он было заметил окурок сигареты, но стоило ему щелкнуть пальцами, как тут же, словно из-под земли, вырос лакей, с готовностью подобравший мусор. В холле Андре вытащил из вазы увядшую розу, вежливо поинтересовался у возвращавшихся в отель гостей, все ли устраивает их в сервисе. Гости заверили его, что, как всегда, обслуживание безупречно.

Проходя через вестибюль, Андре невольно поморщился, вспомнив то ужасное утро после убийства Джексона Уайлда. Какой неприятный инцидент – и надо же было этому случиться именно в его отеле!

Андре вовсе не сожалел о смерти проповедника. Этот человек прежде всего служил себе, своей идее, но не людям. Его улыбка скрывала мерзкую натуру. Он смеялся слишком громко, говорил слишком замысловато, пожимал руки с излишней сердечностью. Андре был предельно услужлив и вежлив со священником и его семьей, но искренности в этом не было, поскольку слишком сильна была у него личная неприязнь к Джексону Уайлду.

Андре имел зуб на священника. Убийство Уайлда бросило тень и на отель, хотя от подобных происшествий не был застрахован ни один из них, какие бы меры безопасности ни предпринимались. Тем не менее кое-кто из местных журналистов осмелился высказаться, что отель тоже несет ответственность за случившееся.

Ну, с подобными заявлениями пусть разбираются юристы. Это было уже вне компетенции Андре. Но он до сих пор испытывал неприятное ощущение, вспоминая то злополучное, сумасшедшее утро, этот светлый, обычно тихий вестибюль, забитый снующими полицейскими, репортерами и справедливо негодующими постояльцами, которых допрашивали как злоумышленников. Зрелище было не из приятных – словно на ваших глазах вдовствующую королеву терзали уличные головорезы.

Андре считал, что следствию должно быть очевидно, что кто-то с улицы поднялся на лифте на седьмой этаж и спокойно вошел в номер Уайлда. Выстрелив в него, убийца вышел тем же путем, не привлекая внимания. Неужели всех, кто останавливался в ту ночь в отеле, можно рассматривать как подозреваемых? И разве полиция имеет право подозревать всех подряд? Андре так не думал. Вот почему он не испытывал угрызений совести, прикрывая тех, у кого не было явных оснований ссориться с Джексоном Уайлдом.

В числе тех, с кем беседовали полицейские, оказался и Андре. Объяснения, которые он им дал, казалось, не вызвали сомнений. Однако с Кассиди дело обстояло иначе. Тот был дотошным и хитрым, совсем не таким, как взъерошенный следователь с двойным именем. Кассиди открыто не обвинял Андре во лжи, но, казалось, чувствовал, что тот кое-что недоговаривает.

– Послушайте, мистер Филиппи, – Кассиди придвинулся ближе и понизил голос, явно стараясь внушить ему доверие, – меня не интересует, какие дела творились в ту ночь на других этажах. Никого не потащат в полицию за тот лишь грех, что кто-то провел ночь с проституткой, привязывая ее к кровати и делая грязные снимки. Меня не волнует, кто чью жену трахал. Что меня действительно интересует, так это личность каждого, кто проходил через эти двери в ту ночь. Я знаю, что вы внимательно следите за вестибюлем. Перед вами проходит множество людей. Кто-то, кого вы могли посчитать персоной малозначимой, на самом деле может быть именно тем, кого мы разыскиваем. Любая информация может оказаться исключительно важной.

– Я понимаю, мистер Кассиди, – бесстрастно ответил Андре. – Но я уже перечислил всех, кого видел в ту ночь. Я проинструктировал весь персонал отеля, чтобы вам было оказано полное содействие. Вам открыт доступ в наш компьютер.

– Который, как мы оба знаем, хранит в своей памяти только то, что от него требуют. А информацию гораздо легче из компьютера убрать, нежели ввести. – Кассиди начал нервничать и даже невольно повысил голос. Осознав это, он резко сменил тон, вновь заговорив, как заботливый отец со своим провинившимся чадом: – Почему вы не хотите быть со мной откровенным, Андре? Если выяснится, что вы скрываете информацию, вас могут привлечь к ответственности. Меня совсем не радует такая перспектива, а вас?

Кассиди мог бы до хрипоты урезонивать Андре, менять тактику, но все равно выжать что-либо ему бы не удалось. Андре твердо решил для себя никогда не выдавать информацию, которая могла бы скомпрометировать уважаемых им людей. Тем более что все это не имело никакого отношения к убийству преподобного Джексона Уайлда, а следовательно, Кассиди знать об этом было совсем ни к чему.

Кассиди не был уроженцем Нью-Орлеана. Он заблуждался, полагая, что закон превыше всего, что перед законом все равны. Кассиди еще не освоил кодекса чести, который правил этим городом. Чужаки могли не понимать или не принимать этот кодекс, но Андре Филиппи чтил его свято.

Войдя на кухню, Клэр увидела мать, одиноко сидевшую за столом в ожидании завтрака. Она была уже одета и с макияжем на лице. Это было хорошим знаком. Бывали дни, когда Мэри Кэтрин из-за депрессии даже не могла встать с постели.

– Ух как вкусно пахнет кофе, мама, – сказала Клэр, застегивая в ушах сережки.

– Доброе утро, милая. Ты хорошо спала?

– Да, – солгала Клэр. Наливая сливки в кофе, она посмотрела на мать и улыбнулась. Улыбка застыла на ее лице, когда Клэр взглянула на экран портативного телевизора, стоявшего на этажерке. Шла программа утренних новостей.

– Совсем ни к чему так кричать, – заметила Мэри Кэтрин. – Это так некрасиво. Женщина должна говорить мягко, спокойно.

Ариэль Уайлд, которая в этот момент была на экране, стояла в окружении репортеров, стремившихся запечатлеть и передать в эфир ее последние критические замечания в адрес властей – городских, окружных и в конечном итоге всего штата, которые до сих пор отказывали в ее просьбах разрешить вывоз тела мужа в Нэшвилл.

Клэр осторожно присела на стул напротив матери. Она с большим вниманием наблюдала за Мэри Кэтрин, чем за происходящим на телеэкране.

– Им следует как можно скорее разрешить миссис Уайлд похоронить мужа, – сказала Мэри Кэтрин, – но, как бы то ни было, трудно испытывать симпатию к таким неприятным людям.

– Почему ты считаешь этих людей неприятными, мама?

Мэри Кэтрин изумленно взглянула на дочь:

– Как, Клэр, разве ты забыла те неприятности, которые причинил тебе этот священник, те ужасные вещи, которые он говорил? Он был отвратительным существом, и жена его, по всей видимости, ничуть не лучше.

У нее сегодня день просветления, подумала Клэр. Они случались редко, но в такие дни Мэри Кэтрин говорила очень осмысленно и полностью сознавала, что происходит вокруг. В такие минуты, когда взгляд ее был ясным, а голос звонким и уверенным, никто и заподозрить не мог, что она когда-либо бывает совсем другой. Глядя на нее сейчас, Клэр удивлялась, что же вызывало эти всплески здравомыслия среди бесконечной череды приступов тяжкого психического недуга. Вот уже десятилетия доктора безуспешно бились над диагностикой и лечением ее болезни.

– То, что говорил о тебе этот человек, так омерзительно, – продолжала Мэри Кэтрин. – Почему он не хотел заняться своим делом и оставить тебя в покое?

Горячность матери изумила Клэр.

– Мне уже больше не придется волноваться из-за него, мама.

Блаженная улыбка появилась на лице Мэри Кэтрин.

– О да, я знаю. Он умер от трех огнестрельных ран. – Резко сменив тему разговора, она обратила внимание Клэр на тарелку с круассанами: – Попробуй, дорогая. Они просто восхитительны.

– Я выпью пока только кофе, – рассеянно сказала Клэр. – Мама, я хотела поговорить с тобой о чем-то очень важном.

– Мне так нравится этот диктор, а тебе? У него такая приятная манера разговора.

– Мама? – Клэр подождала, пока Мэри Кэтрин вновь обратит к ней свое внимание. – Ты помнишь встречу с мистером Кассиди на днях?

– Конечно. Всего несколько минут назад его показывали по телевизору и цитировали в сводке новостей. Я и не знала, когда встречалась с ним, что он такая важная персона. Он будет заниматься расследованием дела Джексона Уайлда от окружной прокуратуры.

– Да, правильно. И поскольку преподобный Уайлд был так враждебен ко мне, Кассиди захотел со мной встретиться. Он может прийти еще раз.

– О, как замечательно. Он был так мил.

– Видишь ли, он… он не всегда мил. По роду своей работы он зачастую вынужден задавать людям много вопросов. Вопросов личных – об их жизни, происхождении. Ему приходится копаться в их прошлом, пытаясь выяснить подробности, которые люди предпочитают не афишировать. – Клэр сделала паузу, чтобы до матери мог дойти смысл сказанного. Мэри Кэтрин с любопытством смотрела на дочь. – Если мистер Кассиди вновь придет и начнет расспрашивать тебя о том времени, когда мы еще жили с тетей Лорель, что ты ему расскажешь?

Мэри Кэтрин пришла в замешательство.

– Ну, думаю, что расскажу ему, какое это было замечательное время.

Вздохнув с облегчением, Клэр взяла руку матери и тепло пожала ее.

– Оно действительно было замечательным, правда ведь? Какие счастливые годы мы провели в доме тети Лорель!

– Ты знаешь, я до сих пор скучаю по ней. Давай в это воскресенье после мессы отнесем ей на могилу цветы. – Мэри Кэтрин встала и направилась к столу. – А теперь, Клэр, прошу извинить меня. Мне нужно до прихода Гарри составить список покупок. Она такая рассеянная – если я не напишу все, что нужно купить на рынке, она и не вспомнит ни о чем.

Мэри Кэтрин занялась своим списком, в то время как Клэр обеспокоенно наблюдала за ней. Кассиди придет опять, это неизбежно. Единственное, на что надеялась Клэр, так это на то, что придет он не сегодня. Она была довольна, что у Мэри Кэтрин выдался хороший день, но ей не хотелось, чтобы именно в этот день Кассиди заговорил с матерью о Джексоне Уайлде и его смерти.

Кран с холодной водой был открыт до отказа, но вода все равно была тепловатой. Кассиди подумал, что надо довольствоваться хотя бы тем, что струя довольно мощная. Вода шумно хлестала по спине и шее, снимая напряжение. Но все равно не полностью.

Он намылился, вымыл голову, побрился и вышел из ванной. Кофе к этому времени уже был готов. Кассиди с наслаждением вдохнул душистый запах нью-орлеанского кофе с цикорием и, протиснувшись в каморку кухни, налил себе чашку. Обжигающе горячий и горький кофе давал ему двойной заряд – кофеина и оптимизма. Может быть, сегодняшний день принесет удачу.

Он подошел к входной двери и открыл ее, чтобы достать утреннюю газету. Соседка из дома напротив как раз опускала в его почтовый ящик письма.

Она оглядела Кассиди и довольно ухмыльнулась.

– Доброе утро, мистер Кассиди.

Он придержал узел на полотенце, которым была обмотана талия.

– Доброе утро.

– Что-то в последнее время я редко вас вижу.

Словно не заметив двусмысленности ее замечания, он ответил:

– Я был занят.

– Я читала об этом. – Она кивнула на газету, которую он зажал под мышкой. С газеты взгляд ее перешел ниже – на еще влажный волосатый живот. – Вам удалось попробовать то мыло, образец которого я дала вам на прошлой неделе?

Соседка работала в «Мэзон-Бланш», международной косметической фирме, и постоянно оставляла на его пороге образцы мыла из их коллекции для мужчин. Благодаря ей у Кассиди парфюмерии было больше, чем у завсегдатаев женских клубов на Бурбон-стрит. Кассиди же предпочитал шампунь «Дайал» и лосьон для бритья той же фирмы, но ему не хотелось огорчать соседку. Чувствуя легкое покалывание от ее пронзительного взгляда, он ответил:

– О да, мыло великолепное.

– Пахнет хорошо?

– Угу.

Она смотрела ему прямо в глаза. Он хорошо понимал, что означал этот взгляд. На минуту у него даже возникло желание развлечься, напросившись в гости на круассаны, но он отогнал от себя эту мысль, не успев даже ее как следует сформулировать.

– Извините, я опаздываю. До свидания.

Он закрыл дверь буквально за несколько секунд до того, как полотенце соскользнуло с его бедер и упало на пол. Соседка – Пенни, Пэтти, Пэгги или что-то в этом роде – была мила и доступна, насколько ему было известно. Она и раньше предпринимала попытки познакомиться с ним поближе, но он по той или иной причине их игнорировал, но главным образом из-за вечной спешки и отсутствия интереса к этой женщине.

Может быть, как раз сегодня утром следовало бы принять ее скрытое приглашение. Может, секс сейчас был как раз тем, что нужно, чтобы прийти в форму. «К черту, вряд ли это поможет», – пробормотал он. Если бы все было так просто и легко, он бы давно уже выкарабкался из этой полосы невезения. Женщины не были для него проблемой.

Он отшвырнул ногой полотенце и голый пошел на кухню. Потягивая кофе, он ждал, пока из тостера выпрыгнут два кусочка белого хлеба. Открыв «Таймс пикайюн», он отметил, что освещение убийства Уайлда перекочевало уже на четвертую страницу. Но и там, черным по белому, говорилось о том, что власти в совершенной растерянности. Статья явно намекала на некомпетентность расследования. Для тех, кто впервые читал об убийстве – а таких, вероятно, было ничтожно мало, поскольку пресса буквально напичкана информацией об этом происшествии, – так вот для таких несведущих читателей картина преступления воссоздавалась как раз на основании пресс-релиза, составленного Кассиди.

Автор заметки цитировал помощника окружного прокурора, который заявлял, что объединенные силы полиции и окружной прокуратуры прорабатывают несколько версий, что было правдой, и что арест убийцы неминуем в ближайшее время, что было заведомой ложью. На самом деле арестовывать пока было некого. «Объединенные силы» ни на шаг не приблизились к убийце.

Тосты поджарились. Кассиди намазал их маслом, посыпал сахаром и корицей и с наслаждением впился зубами. Почему-то вдруг вспомнилась Клэр Лоран. Ее рот, наверное, такой же на вкус, как и эта смесь теплого масла с сахаром и корицей.

«Проклятье!» Он сцепил руки, положив их на стол, и подался вперед, прижав подбородок к груди. Хотя прошло не более пяти минут после душа, он опять начал потеть; крохотные капельки пота выступили на боках, груди, спине, животе. Зародилось легкое возбуждение.

Со времени его визита во «Французский шелк» Кассиди по ночам стали мучить подобные ощущения. Они были сродни приступам малярии – отнимали силы, заставляли страдать. Кассиди винил в своей подростковой болезни продукцию «Французского шелка». Любой нормальный парень, насмотревшись на девиц из каталога, одежды на которых явно было не в избытке, возбудился бы точно так же. От природы никуда не денешься. Любое изделие, представленное в каталоге, было сексуальным – нежным, холодным или страстным. Но всегда сексуальным.

От этих глянцевых страниц веяло откровенной похотью, но ведь Кассиди смотрел такие журналы лет с двенадцати и никогда не испытывал такой лихорадки. Видимо, причина была в женщине, чьим вдохновением был рожден этот каталог. Клэр Лоран была столь же пикантна, сколь и товар, который она распространяла. Кассиди никак не мог выбросить ее из головы и думал о ней не только в связи с расследованием. Он даже не раз задавался вопросом, не были ли те идиотские пузырьки, которые она выдувала из флакона, на самом деле любовным одурманивающим зельем.

– Ну и как у тебя вчера прошла встреча на этом бельевом складе? – поинтересовался Краудер на следующее утро, когда Кассиди, как обычно, зашел к нему в кабинет с докладом.

– Вы имеете в виду «Французский шелк»?

– А что, разве в деле фигурирует еще какой-нибудь?

– «Французский шелк» – это, оказывается, целое предприятие. Я даже не предполагал, что у них такой размах.

– Меня не интересует эта сторона. Ты говорил с этой женщиной – Лоран?

– Да. Подробно.

– Что-нибудь интересное?

– Она говорит, что никогда не встречалась с Уайлдом.

– И что еще?

– Это, пожалуй, основное.

– Ты ей поверил?

По не вполне понятным ему самому причинам Кассиди ответил уклончиво:

– Она не дала мне повода сомневаться. – Поскольку Краудер явно ожидал подробностей, Кассиди пришлось удовлетворить его любопытство и рассказать о Мэри Кэтрин Лоран и фотомодели Ясмин.

– Я знаю ее, – сказал Краудер. – Видел однажды на приеме у Джонни Карсона. Неотразимая особа.

– Да, верно. А Мэри Кэтрин Лоран – это мать Клэр, она душевнобольная.

– Да что ты! И в чем это проявляется?

Краудер углублялся в детали. Вряд ли Краудеру было бы интересно узнать, что у Кассиди член вставал при одной лишь мысли о Клэр Лоран. Далеко не самая благоприятная деталь для помощника окружного прокурора, пытающегося выстроить обвинение по делу об убийстве, особенно если учесть, что карьера его под большим вопросом. Дело об убийстве Джексона Уайлда – пикантное, широко разрекламированное – было как раз тем лакомым кусочком, о котором мечтают молодые честолюбивые обвинители. И оно было в руках Кассиди.

Ему выпала счастливая возможность доказать Краудеру, что он сможет заменить старика, когда тот уйдет в отставку. Ему необходимо было убедить всех, от кого зависело его назначение, в том, что именно он – идеальная кандидатура на столь ответственный пост. И в конце концов, он должен был доказать самому себе, что еще чего-то стоит.

Добиться всего этого было вдвойне трудно, если одно из подозреваемых лиц приводило его в состояние повышенной потливости и душевного трепета.

Клэр Лоран не могла совершить столь хладнокровное убийство. Посмотри, как нежна она с матерью, убеждал сам себя Кассиди.

Такая логика была просто смешна, и Кассиди это прекрасно понимал. Он знавал матерых убийц, которые могли, словно по заказу, обливаться горючими слезами, оплакивая тяжкую участь своих матерей.

Так что о чувствах придется забыть. Надо на все смотреть с практической точки зрения. Смысла убивать Уайлда у Клэр, пожалуй, не было. Решившись на убийство и рискуя быть схваченной на месте, она потеряла бы неизмеримо больше, чем если бы выгорели его планы погубить ее предприятие. Верно? Верно. Она бы не пошла на этот риск.

Но, даже рассуждая так, что-то в ситуации с «Французским шелком» Кассиди настораживало. Что же во всем этом было странного? Он мысленно перебрал в памяти всех, с кем встретился в тот день: экономка, девушка в приемной, Клэр, Мэри Кэтрин, Ясмин. Внезапно его осенило: «Ни одного мужчины». Ни одного мужчины. На складе работали одни женщины. Гарри – и то уменьшительное имя от Гарриетт, экономки. Значило ли все это что-либо? А может, «Французский шелк» был первой ласточкой в сексуальной дискриминации наоборот? Не было ли в отношениях между Клэр и Ясмин чего-нибудь большего, чем дружба и общий бизнес?

От этой мысли появился горький привкус во рту – сильнее, чем от кофе с цикорием. Он вылил остатки кофе в раковину.

Нет, такого не может быть. Он бы почувствовал это. Разговор девушек был действительно мягким и доверительным, но любовной связью здесь и не пахло. Как бы то ни было, Клэр Лоран не была убийцей.

С другой стороны, она предстала в его воображении именно женщиной, способной, уже совершив убийство мужчины, без всяких угрызений совести, забавы ради, разнести ему яйца. Раздался телефонный звонок.

– Это Гленн.

– Доброе утро.

Детектив хмыкнул, как будто был с этим несогласен.

– Мне позвонили от комиссара полиции. Он говорит, что жена Уайлда, которая полностью оправдывает свою фамилию[3]3
  Wilde – фамилия проповедника; wild (англ.) – дикий. Здесь – игра слов.


[Закрыть], требует, чтобы мы выдали тело ее мужа. Придется разрешить, Кассиди.

Кассиди взъерошил влажные волосы.

– Черт. Похоже, у нас нет выбора. Но дай мне еще разок поговорить с ней и пасынком.

– У нас уже есть их показания. Я сам с ними десяток раз беседовал. Еще один разговор вызовет лишь раздражение.

– Знаю, но я хочу попробовать. Буду через полчаса.

Беседа с Ариэль и Джошуа не задалась с самого начала. Они уже сидели в кабинете Кассиди, когда появился он сам. Вдова была в черном шелковом платье, в котором выглядела хрупкой, слабой и невинной.

– Мистер Кассиди, мы чуть больше чем через час отправляемся в Нэшвилл. Нам бы не хотелось опаздывать на самолет.

– Прошу прощения, – сказал Кассиди, садясь за свой стол. – Небольшая пробка по дороге. Я позабочусь, чтобы вас вовремя доставили в аэропорт, с полицейским эскортом.

Казалось, идея ей понравилась. Она откинулась на стуле:

– Спасибо.

– Мне только что сказали, что гроб с телом преподобного Уайлда будет отправлен этим же рейсом.

Вдова приложила к глазам вышитый носовой платок.

– Прошло уже больше недели со дня убийства Джексона. За это время вы не только не арестовали убийцу, но и всячески препятствовали захоронению моего мужа.

Кассиди мысленно поаплодировал ей. Она была чертовски хороша в своей роли. Колени целомудренно прикрыты юбкой, светлые прямые волосы зачесаны назад и схвачены черной бархатной лентой. Она совершенно не стремилась выглядеть соблазнительной, но все равно от нее исходило какое-то необъяснимое очарование.

Джошуа утешающе тронул ее за плечо:

– Для нас это было суровое испытание, мистер Кассиди. Особенно для Ариэль.

– Я нисколько не сомневаюсь в этом.

– Мы хотим вывезти тело отца домой, похоронить его, а потом немного отдохнуть. Однако мы планируем вернуться в Нью-Орлеан, как только будет задержан виновный. Я хочу сам, лично, задать ему вопрос – зачем он сделал это.

– Я бы и сам хотел спросить то же самое. – Кассиди открыл папку, которую ему при входе вручил один из клерков. – Чтобы внести полную ясность, я бы хотел еще раз уточнить с вами некоторые временные аспекты. – Для видимости он порылся в бумагах. – Вы – я имею в виду – вы втроем, с небольшим окружением – прибыли в отель… во сколько?

– В десять ноль пять, – нетерпеливо ответила Ариэль. – Мистер Кассиди, нас уже тысячу раз спрашивали об этом.

– Я знаю, это кажется назойливым, но иногда, вновь и вновь пересказывая события, свидетель вспоминает некоторые детали, на которые раньше не обращал внимания. Поэтому прошу вас, наберитесь терпения.

Она страдальчески вздохнула.

– Мы прибыли в десять ноль пять. Очень хотели есть. Поужинали в ресторане отеля. Я уверена, что персонал может подтвердить это.

– Они уже подтвердили. Кто-нибудь из вас выходил из-за стола во время еды?

– Не думаю. Джош, ты помнишь, чтобы кто-нибудь выходил?

– Нет. А почему это так важно, мистер Кассиди?

До сих пор оставалось загадкой, как же проник преступник в номер Уайлда. Кассиди предполагал, что кто-то из близкого окружения мог иметь доступ к ключу и ждал, пока Уайлд вернется с ужина.

– Нет, просто я подумал, что надо и это проверить.

– Я не помню, чтобы до конца ужина кто-то выходил, – сказала Ариэль. – Мы все вместе поднимались в лифте и вышли на своем этаже.

– У всех было хорошее настроение?

– Все были исполнены духом.

– Духом?

– Святым духом. Та вечерняя служба прошла особенно вдохновенно.

– Понимаю. – Кассиди вновь углубился в бумаги. – Итак, миссис Уайлд, вы, ваш муж и Джош вместе вышли из лифта на седьмом этаже?

– Совершенно верно. Джексон всегда снимал для нас целый этаж, чтобы семья была в полном уединении.

– Хм.

– Я поцеловала Джексона у лифта, пожелав ему спокойной ночи, а потом пошла в номер Джоша репетировать гимны для следующего богослужения.

– Вы всегда поете на полный желудок, миссис Уайлд?

– Прошу прощенья, что вы сказали?

Кассиди откинулся на стуле и, поигрывая карандашом, в упор рассматривал вдову и сына.

– Я знавал нескольких певцов. Но среди них не было ни одного, кто бы любил петь сразу после еды. Полный желудок давит на диафрагму, не так ли?

– Какое это имеет отношение к делу?

– Вы сказали, что пошли в номер Джоша репетировать.

– Я могу все объяснить, – торопливо начал Джош. – Когда мы с Ариэль репетируем вне зала, мы работаем над ритмом, уточняем, сколько исполнение займет времени, ну и все прочее. Она поет в полный голос, лишь когда мы репетируем в зале, когда звукооператоры могут настроить микрофоны.

– О, – подхватил Кассиди. – Вот, должно быть, почему никто не слышал, как вы пели в ту ночь.

– Но ведь никого на седьмом этаже и не было? – мягко напомнила Ариэль.

– Верно. Но комнаты этажами выше и ниже номера Джоша были заняты, а их обитатели не слышали ни пения, ни звука фортепиано.

– На что вы намекаете, мистер Кассиди?

– Что, может быть, в номере Джоша вы исполняли совсем другую музыку.

Вдова вскочила на ноги и гневно взглянула на него:

– Как вы смеете!

– Никто ведь не может подтвердить ваши показания, миссис Уайлд.

– Но никто не может их и оспорить.

– Я как раз думаю, что на это вы и рассчитывали.

– Думайте что хотите.

– Я думаю, что для того, чтобы продолжить ваши отношения, один из вас или вы оба прошли той ночью в номер вашего мужа и убили его спящего. Оставили его одного на всю ночь, а на следующее утро разыграли это шоу для прессы и публики.

Ее голубые глаза угрожающе сузились:

– Дьявол движет вами.

– Очень возможно, – мягко ответил Кассиди. – Он всегда находил меня податливым.