Текст книги "Французский шелк"

– Не будьте так ироничны.

– А вы не будьте таким нелепым, – сказала она, повысив голос. – Я не колеблясь признала, что питала глубокое отвращение ко всему, за что ратовал этот человек. Я была не согласна практически со всеми его идеями. И что из того? Многие думали так же.

– Верно. Но не у всех под угрозой оказалось дело их жизни, дающее средства к существованию. Так что это обстоятельство выводит ваше имя в списке подозреваемых на первый план.

– Вы зря теряете со мной время.

– Не думаю. Я слишком часто ловил вас на обмане.

– Я объяснила вам происхождение папки с материалами из прессы.

– Я не об этом.

– Я солгала насчет отца, чтобы защитить мать. Думаю, вы не станете спорить, что она достаточно страдала в жизни, так что мои откровения о ее прошлом лишь добавили бы ей унижений.

– Я и не эту ложь имел в виду, – сказал он.

– Тогда что же? Ваша подозрительность убивает меня.

Он повернулся к ней спиной и направился к двери. Темный костюм сидел на нем отлично. Шитый у портного пиджак аккуратно облегал поджарый торс, и на брюках не было ни единой морщинки. Какое было бы наслаждение, если бы она могла сосредоточиться только на его бесспорной привлекательности, как поступили бы на ее месте многие женщины.

Но Клэр смотрела на него глазами испуганного ребенка. Она не могла думать об этом человеке отвлеченно от той системы, которую он представлял. Клэр слишком рано научилась ее бояться, ненавидеть, сопротивляться ей. Свою антипатию она перенесла и на Кассиди.

Как смеет он копаться в горестном прошлом ее матери? Оно оставило в Мэри Кэтрин такую глубокую скорбь, что для того, чтобы выжить, ей пришлось заточить себя в мире грез. Ее иллюзии были окрашены в розовый цвет, но защищали надежнее железных ворот. Вот уже тридцать лет они оберегали ее от сердечных мук и всеобщего презрения. И было бы несправедливо выставлять напоказ незнакомому человеку ее горести, чтобы заставить ее переживать их заново.

Кассиди был уже около двери. Правая рука его легла на защелку. Клэр понимала, что испытывает его терпение, но ничего не могла с собой поделать. И она вновь завела его, ядовито заметив:

– Вы блефуете.

Он резко обернулся и быстро подошел к ней.

– Вы же говорили мне, что никогда не встречались с Джексоном Уайлдом. – Он вдруг схватил ее за волосы и, зажав их в кулаке, запрокинул ей голову. Приблизив к ней лицо, он заговорил быстро и тихо, настойчиво и уверенно: – Вы вовсе не коротали «тихий вечер дома» в день убийства. Я получил несколько видеопленок от местной компании кабельного телевидения, которая была нанята для документального освещения нью-орлеанского крестового похода Уайлда. Одна из пленок была с записью его последней службы. Запись была сделана полностью. Когда Уайлд в заключение своей проповеди пригласил желающих подойти к нему, сотни людей бросились к подиуму со всех уголков собора. В числе первых, кто подошел к священнику, была молодая женщина, которая пожала ему руку и заговорила с ним.

Кассиди в упор глядел на Клэр, словно пытаясь запечатлеть в памяти выражение лица женщины. Затем отпустил ее волосы и открыл дверь, бросив при выходе:

– Это были вы, Клэр.

Зазвонил телефон, и Андре Филиппи виновато вскочил, захлопнув ящик стола. Звонок был словно укор, напоминавший, что Андре любуется фотографией своей возлюбленной в рабочее время. Он взял трубку и бодро и деловито представился.

– Чем могу служить?

– Bonsoir[4]4
  Добрый вечер (фр.).


[Закрыть], Andre.

– Bonsoir, – ответил он уже более мягким тоном, мгновенно узнав этот голос, хотя он был тихим и сдавленным. – Как ты?

– Все еще не могу прийти в себя после случившегося на позапрошлой неделе.

Маленький ротик Андре тронула сочувственная улыбка.

– Да, жуткая была ночка.

– Я звоню поблагодарить тебя еще раз за молчание.

– Уверяю тебя, не стоит благодарности. У меня не возникло никаких проблем с полицией. Они согнали моих постояльцев, словно стадо, и задавали им вопросы, как уголовникам.

– Ты позаботился обо мне?

– Не стоит волноваться. Нет никаких записей о твоем пребывании здесь в ту ночь.

– А кто-нибудь спрашивал тебя об… об этом?

– Полиция, – с отвращением ответил Андре. – И еще я говорил с человеком по имени Кассиди.

– Тебя допрашивал Кассиди?

– Два раза. Но не волнуйся. Я отвечал только на общие вопросы и не вдавался в особые подробности.

– Мое имя не всплывало?

– Нет! И, naturellement[5]5
  Естественно (фр.).


[Закрыть], я не стал бы его упоминать.

– Верю, что ты так и сделал. Просто… ну, не нужно никому знать обо мне.

– Я понимаю.

– Я рассчитываю на твое молчание, Андре. Это чрезвычайно важно для меня.

– Это самый лучший комплимент для меня. Merci.

– Я хочу попросить еще об одной услуге, Андре.

– Сочту за честь.

– Если Кассиди или кто-нибудь еще напрямую спросят обо мне, ты дашь мне знать?

– Certainement[6]6
  Конечно, разумеется (фр.).


[Закрыть]. Немедленно. Хотя я уверяю, что опасаться нечего.

Еле слышно голос в трубке произнес:

– Я надеюсь.

8

Ариэль Уайлд вела заседание правления компании Джексона Уайлда, его так называемого министерства. Собравшиеся были слушателями поневоле: их присутствие на заседании было продиктовано уважением к вдове, почтением к ее мужу, который был погребен лишь вчера, да и просто собственными опасениями, что такое доходное предприятие с уходом его лидера может оказаться банкротом.

Ариэль сидела во главе длинного стола в зале заседаний на верхнем этаже министерского офиса в Нэшвилле. Вся в черном, она выглядела хрупкой и изможденной – настолько, что, казалось, с трудом подносила к бледным губам полупрозрачную чашку из китайского фарфора с бесцветным травяным чаем. Ее потускневшие от слез глаза, которые когда-то помогли ей создать некий образ святой покровительницы обездоленных, теперь глубоко запали, обрамленные синей тенью усталости и отчаяния.

Никто, кроме Ариэль, не знал, что эти свидетельства невыразимой скорби легко смывались водой и мылом.

Она поставила чашку на блюдце. Еле слышное позвякивание фарфора о фарфор было единственным звуком, наполнившим комнату. Неяркое освещение, темная отделка зала, плюшевое ковровое покрытие – все это создавало такую же унылую атмосферу, как и та, что царила в траурном зале, где в течение двух суток тело Джексона Уайлда было выставлено для прощания в запаянном гробу со стеклянным окошком. Сидевшие за столом заседаний затаив дыхание ждали, когда же заговорит вдова. В душе они сочувствовали ей, но в то же время их гораздо больше волновали их личные проблемы, возникшие со смертью преподобного.

– Джентльмены, позвольте мне начать со слов благодарности в адрес каждого из вас и правления в целом за поддержку, которую вы оказали мне и Джошу в эти мрачные и тревожные дни после смерти Джексона. Вы отдали дань уважения ему. Видеть вас здесь, сплотившихся вокруг меня… это… – Эмоции захлестнули ее, и она уже не стала сдерживать слезы, которые были красноречивее слов.

Взяв себя в руки, Ариэль продолжила:

– Когда Джексон возглавлял министерство, он требовал от вас полной отдачи во имя Господа. И даже в его отсутствие вы продолжаете следовать этой традиции. Я знаю, что говорю сейчас от имени своего мужа, и заверяю вас: я горжусь вами.

Она подарила каждому нежную улыбку, затем глотнула еще чаю, прежде чем приступить к существу вопроса.

– К сожалению, никто из нас не ожидал такого трагического ухода Джексона. Это застало нас врасплох. Кто мог предугадать, что какой-то безумец посягнет на одного из самых преданных посланников Бога?

Раздалось приглушенное «аминь».

– Дьявол ждет, что сейчас мы отступим, начнем зализывать раны. Он рассчитывает, что мы согнемся под тяжестью столь скорбной ноши. Заставив замолчать Джексона, он думал, что заставит замолчать всех нас. – Как и было заранее отрепетировано, в этом месте она сделала стратегическую паузу. – Но дьявол недооценил нас. Нас не испугать и не заставить молчать. Министерство Джексона Уайлда будет работать, как и прежде.

Обтянутые темными жилетками животы расслабились. Напряжение, царившее до этого момента в зале, спало. Пот, собравшийся в нахмуренных бровях, начал испаряться. Облегчение если и не прорвалось наружу, то легко угадывалось в просветлевших лицах.

Ариэль еле сдержала самодовольную улыбку. Теперь-то они были у нее в руках. Они, конечно, могли считать себя посланниками Господа. Несомненно, некоторые искренне верили в святость их миссии.

Но все они были мужчинами, и никто из них не был чужд слабостей, присущих каждому потомку Адама. Все опасались за свое будущее. В полной уверенности, что Ариэль объявит о роспуске министерства, они молились о чуде. Только что она подарила им это чудо.

Но, как и положено, нашелся среди них один скептик.

– Как, Ариэль? – спросил вечно сомневающийся Томас. – Я имею в виду, без Джексона как мы реально можем продолжать наше дело? Кто будет читать проповеди?

– Я.

Все в изумлении уставились на нее, ошеломленные таким поворотом событий. Было очевидно, что в способности Ариэль мало кто из них верил. Она слегка тряхнула головой, и ее платиновые волосы заструились по плечам. Во всем ее облике чувствовалась решимость и уверенность в собственных силах.

– Я, то есть мы… думали, что следовало бы пригласить нового проповедника.

– Что ж, все вы ошибались, – мягко сказала Ариэль. – Вот почему я и созвала это совещание – чтобы сразу посвятить вас всех в свои планы и уже больше не повторяться.

Она сцепила руки, положив их на стол. От ее еще недавней хрупкости не осталось и следа, теперь в ней чувствовалась неукротимая жизненная сила. Еще несколько минут назад едва мерцавший в ее глазах блеск сменился бушующим пламенем.

– Наши сторонники, безусловно, захотят узнать о моих чувствах в связи с кончиной Джексона. Он умер неожиданно, смерть его была жестокой. Это как раз и будет сюжетом для моих проповедей, по крайней мере, в ближайшее время. А кто лучше вдовы сможет прочитать их?

Члены совета молча переглянулись, обескураженные.

– Все проповеди Джексона были написаны братом Уильямсом. Теперь он напишет кое-что и для меня, – сказала она, кивнув сидевшему по левую сторону от нее джентльмену. Тот неловко закашлялся, но промолчал.

– Со временем мы перенесем акцент в наших проповедях с убийства Джексона на другие темы. Надо будет продолжить борьбу с порнографией, поскольку наше министерство уже зарекомендовало себя в этом. Я продолжу пение. Джош будет по-прежнему играть на фортепиано. Иногда можно будет пригласить проповедника и со стороны, но надо помнить, что люди шли в церковь главным образом для того, чтобы увидеть Джексона и меня, ведь так? Джексона больше нет. Осталась я одна. И если вы думаете, что лишь он мог прорицать адский огонь и вечные муки, дождитесь и послушайте мои проповеди – и тогда вы убедитесь, на что я способна.

Ее резкость смущала собравшихся, но никто не осмеливался одернуть вдову. Она же стремилась к тому, чтобы все поняли с самых первых минут и до конца, что отныне бразды правления в ее руках и это непререкаемо. Так же, как слово Джексона было для всех законом, так законом теперь становилось ее слово.

– Брат Рэй!

Он тут же вскочил с места:

– Да, мадам?

– Вы отменили поездку в Цинциннати. Почему?

– Ну, э… я… я полагал, что после Джексона…

– Никогда впредь не принимайте такого рода решения, не посоветовавшись со мной. Запланируйте вновь эту поездку. Мы проведем кампанию, как и было задумано.

– Но ведь со дня смерти Джексона прошло всего две недели, Ариэль. Вам нужно время…

– Организуйте поездку, – ледяным тоном произнесла она.

Брат Рэй украдкой взглянул на коллег в отчаянной мольбе о поддержке. Но никто не пришел на помощь. Глаза у всех были стыдливо опущены. Он умоляюще посмотрел на Джоша, но тот уставился на свои руки, разглядывая их со всех сторон, как будто они были чужеродными предметами, только что выползшими из рукавов. Наконец брат Рэй сказал:

– Я немедленно организую поездку, Ариэль. Если вы чувствуете в себе силы для этого.

– К тому времени, как мы там окажемся, я буду в полном порядке. Сейчас, однако, я совершенно измотана. – Она встала. Остальные медленно и неуверенно стали привставать со своих мест, как нокаутированные боксеры, которые пытаются собраться с силами, и последовали ее примеру.

– Джош уполномочен выступать от моего имени, – сказала она, направляясь к двери. – Однако я предпочитаю, чтобы все вопросы и проблемы согласовывались непосредственно со мной. Чем скорее я приступлю к обязанностям, некогда лежавшим на Уайлде, тем будет лучше. Если же кто-то не согласен с этим…

Она распахнула дверь и кивком головы указала, куда могут удаляться те, кто не согласен играть по ее правилам. Никто не шелохнулся. Под строгим взглядом, которым Ариэль обвела собравшихся, они боялись даже дышать. В конце концов вдова приняла тишину, воцарившуюся в зале, как знак молчаливого согласия уважаемого правления.

Ее бледное лицо озарила ангельская улыбка.

– О, я так рада, что все вы приняли решение остаться со мной. Джексон непременно бы это одобрил, да он и не ожидал от вас другого. И, разумеется, Господь тоже возрадовался, глядя на вас.

Она опять улыбнулась и протянула руку Джошу. Он услужливо поспешил к мачехе и встал рядом, положив ее руку на свой локоть. Вместе они покинули зал заседаний.

– Это был настоящий спектакль, – упрекнул ее Джош на выходе из здания.

– Спектакль? – Ариэль уютно устроилась на плюшевом сиденье лимузина, ожидавшего их у обочины.

– Мы едем домой, – сказал Джош шоферу, закрывая перегородку между ним и салоном. Откинувшись на сиденье, он уставился в окно, пытаясь обуздать свой гнев, прежде чем обратиться к мачехе. Наконец он повернулся к ней: – Могла бы сначала со мной обсудить это.

– Ты, похоже, не в себе, Джош. Что тебя так взбесило?

– Не надо водить меня за нос, Ариэль. И не хлопай ресницами, как кокетка на вечеринке. Изображай невинность перед кем-нибудь другим, но не передо мной. Неужели ты еще не поняла, что со мной это не проходит?

Ариэль поджала губы:

– Да, я понимаю, ты огорчен, что я не обсудила с тобой свои планы, прежде чем выносить их на совет.

– Ты что, уже совсем потеряла чувство реальности, Ариэль? – Джош был на самом деле ошарашен происшедшим и не скрывал этого. – Неужели ты всерьез думаешь, что мы с тобой сможем продолжить дело отца?

– Я знаю, что я смогу.

– О да, понимаю. А уж меня будешь терпеть по доброте душевной.

– Не приписывай мне того, что я не говорила.

– Почему же? – парировал Джош. – По-моему, ты высказалась вполне определенно. У тебя ведь в запасе столько слов, что можно блистать красноречием. А ты знаешь смысл хотя бы некоторых из этих слов?

Этот упрек окончательно взбесил Ариэль, поскольку недостаточная образованность была ее слабым местом.

– Ты думаешь, я не смогу справиться с этой организацией?

– Нет. Хотя, как мне кажется, ты себя и убедила в том, что сможешь. – Он посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом. – Тебя ведь ничто не остановит на твоем пути, ты просто не допустишь этого, не так ли? Даже смерть отца тебе не помеха.

Ариэль невозмутимо повращала головой, словно пытаясь снять напряжение в шее.

– Послушай, Джош, Джексон мертв, и ничего уже с этим не поделаешь. Мы похоронили его.

– С большей помпой, чем проходят коронации.

– Пресса ведь обратила на это внимание, правда?

– И для этой цели тебе понадобился хор, оркестр и эти чертовы летающие голуби?

– Вице-президент Соединенных Штатов лично присутствовал на церемонии! – закричала она. – Неужели ты настолько глуп, что не понимаешь, чего это стоит?

– Ему? Миллиона голосов избирателей.

– А нам – полутора минут в программе новостей. Репортаж на весь мир, Джош. – Гнев ее уже разыгрался вовсю. – Неужели ты и любой из сидевших на совете настолько глупы, что подумали, будто я откажусь от бесплатной рекламы? Неужели вы подумали, что я такая дура? Если так, то дураки – вы. А я намерена выжать из смерти Джексона все, что только возможно. Это подарок судьбы. Я о нем не просила сама.

Джош снова отвернулся к окну, бормоча:

– Неужели ты?

– Что?

Он не ответил.

– Джош!

Он упрямо продолжал смотреть в окно. Ариэль больно ущипнула его за руку.

– Черт бы тебя побрал! – громко вскрикнул он.

– Повтори, что ты сказал.

– Я просто вслух размышлял, могла ли ты желать его смерти.

Она смерила его холодным взглядом.

– Подумать только! Да ты за последние дни стал настоящим моралистом.

– Я просто подумал, что хотя бы в ком-то из нас двоих должна проснуться совесть.

– Ты к тому же очень высокого мнения о себе. Думаешь, я избавилась от Джексона для того, чтобы завладеть тобой? – с презрительной ухмылкой спросила она.

– Не мной. Но, может быть, его телешоу. – Он наклонился к ней и прошептал: – Что ты делала потом, когда покинула мой номер в ту ночь, а, Ариэль?

Тень беспокойства промелькнула в ее глазах.

– Мы же договорились никогда больше не говорить об этом.

– Нет, это ты настаивала, чтобы я никогда не упоминал об этом.

– Чтобы полиция не смогла воспользоваться в своих целях этой информацией.

– Совершенно верно, – тихо сказал он.

– Да к тому же эти подробности не стоят того, чтобы о них распространяться. – Она с беззаботным видом смахнула воображаемую пылинку со своего черного платья.

– Сначала я тоже так думал. Теперь я не так уверен в этом. Может быть, и стоило все рассказать. Ты же сказала, что сходишь к себе за нотами.

– Ну и что?

– А то, что мы вовсе не репетировали, как говорили полиции, а значит, и ноты нам не были нужны.

– Я хотела принести их для будущей репетиции.

– Но ты вернулась с пустыми руками.

– Я их не нашла.

– Тебя не было почти пятнадцать минут.

– Я искала их везде, да к тому же старалась не шуметь, ведь Джексон спал.

– Или был мертв. У тебя было достаточно времени, чтобы убить его. Думаю, Кассиди было бы интересно узнать про эти пятнадцать минут.

– Ты не можешь рассказать ему, не втягивая в это дело себя.

Джош, пытаясь осмыслить заново все происшедшее, продолжал, не обращая внимания на ее слова:

– У тебя, конечно же, был мотив для убийства. Помимо того, что отец был тираном, он еще и стоял на твоем пути. Ему доставались и почести, и деньги – ему, а не тебе. Тебя уже больше не устраивало заднее сиденье, ты хотела пересесть за руль. Тебе нужно было все министерство. Тебя одолела не только жадность, ты устала от вечных придирок отца по поводу твоего посредственного голоса, лишнего веса, да что говорить – по любому поводу. И вот ты убила его, а меня использовала как свое алиби.

– Послушай меня, ты, дерьмо, – сказала она, возвращаясь к своему привычному лексикону доджексоновской поры. – Иногда я ненавидела его до такой степени, что могла бы и убить. Легко убить. Но с ним было связано все лучшее в моей жизни. Если бы не Джексон, я бы так и разносила похлебку в харчевнях, зарабатывая на жизнь, и какие-нибудь ублюдки щипали бы меня за задницу, а я бы довольствовалась их скудными чаевыми, которые они совали за это развлечение. Я бы так и осталась до конца дней своих сестрой пожизненно осужденного, а не была бы одной из самых уважаемых женщин Америки, которой присылает цветы сам президент. Нет, я не убивала его. Но я буду дурой, если, оплакав его кончину, упущу те возможности, которые она передо мной открывает. Я намерена драться, как зверь, чтобы только сохранить все, чего я достигла.

Лимузин свернул на извилистую дорожку, ведущую к дому. Джексон, будучи достаточно мудрым человеком, понимал, что не стоит дразнить людей чрезмерной роскошью, поэтому дом, хотя и выдавал своим видом хозяина преуспевающего и живущего в достатке, был лишен дворцовой помпезности. Джош ненавидел этот дом. Огромный и комфортабельный, он тем не менее был лишен того уюта, который когда-то умело создавала и поддерживала мать. Теперь же это был дом Джексона. На всем лежала печать его присутствия и злой воли. Джош ненавидел каждую минуту, проведенную под этой крышей.

Но сейчас, как ни горько это было признавать, больше всего он ненавидел самого себя. Ведь, испытывая презрение к той деловитости, с которой Ариэль отнеслась к смерти отца, он втайне восхищался ею. Ему бы хотелось так же легко и без всяких угрызений совести отрешиться от происшедшего. Душой он не принимал стремления Ариэль к власти и богатству, но втайне завидовал ее решительности и упорству.

– Я знаю, у тебя были свои планы на будущее, Джош, – говорила между тем Ариэль. – Но они не стыковались с планами Джексона. Естественно, он начертал тебе совсем иной путь в жизни, и ты до сих пор зол на него.

– Сама не понимаешь, какую чушь ты несешь, – ответил Джош. – Все, что произошло между нами, случилось задолго до твоего появления в нашей семье.

– Но я слышала об этом – и от тебя, и от Джексона. У вас были серьезные стычки по поводу того, кем тебе быть – концертирующим пианистом или присоединиться к миссии отца.

– Мне не нужно напоминать, о чем был спор.

– Знаешь что, Джош, твой отец был прав. Мы с тобой сделали три евангелистских альбома. Все они получили высшие награды. Рождественский альбом, который мы записали прошлой весной, пойдет нарасхват после случившегося. Нам даже не придется потратить ни цента на рекламу. Он и так не залежится. Министерство отца принесло тебе богатство и известность, Джош. И, конечно же, не стоит даже сравнивать это с тем, что бы ты имел, выступая на сцене со своим классическим хламом. Подумай об этом.

Шофер остановил машину и вышел, чтобы открыть перед Ариэль дверцу.

– Я бы хотела, чтобы ты остался в деле ради твоего же блага. Но если уж ты решил уйти – что ж, мне все равно.

Уже ступив одной ногой на мостовую, она обернулась и добавила:

– Смазливые пианисты ценятся не дороже пареной репы, Джош. Впрочем, как и любовники.

Когда Кассиди входил в отель «Фэрмон», он уже изрядно промок и был взвинчен до предела. Парковаться пришлось за квартал от отеля, а бежать – под проливным дождем. Подходя к бару в вестибюле, он снял плащ, отряхнув его от воды, и пробежал пальцами по влажным волосам.

Кассиди тошнило от дождей. Вот уже несколько дней Нью-Орлеан буквально заливало. Да и в Нэшвилле, куда он ездил на прошлой неделе на похороны Джексона Уайлда, погода выдалась не лучше.

– Кофе, пожалуйста, – сказал Кассиди подошедшей к его столику официантке.

– Какой вы предпочитаете? – спросила она с манерной медлительностью, свойственной местным жителям.

– Нью-орлеанский. Черный. – Кассиди вдобавок только что впрыснул себе внутривенно кофеина; он все равно эти ночи не спал, так что лишняя доза не повредит. Он посмотрел на часы. Оставалось еще двенадцать минут. До того, как Андре Филиппи приступит к работе. Из своих источников Кассиди узнал, что по ночному менеджеру можно сверять часы.

В ожидании Кассиди потягивал обжигающе горячий напиток, который принесла официантка. Итак, он нащупал след. Они с Гленном и своей бригадой, назначенной на расследование этого дела, проверили сотни фактов, но все безрезультатно. Но вот теперь Кассиди, похоже, выбрал верное направление.

Во всяком случае, он очень на это надеялся. Ему нужен был хоть какой-то результат. Краудер уже начинал терять терпение. Он с большой неохотой разрешил Кассиди поездку в Нэшвилл.

– Если ты не можешь дома найти убийцу, так почему ты считаешь, что там у тебя это получится? Я не смогу обосновать расходы на эту поездку. Скажи полиции, пусть пошлют кого-нибудь своего.

– Как признает и сам Гленн, у него не получается контакта с людьми. Особенно с такой публикой. Он там будет совершенно не к месту. Гленн тоже считает, что ехать надо мне. Разреши, Тони. Может, мне удастся кое-что нащупать, почувствовать атмосферу.

Последняя фраза стоила ему испепеляющего взгляда Краудера.

– А атмосферу вокруг моей задницы не хочешь прочувствовать? Тебе бы следовало еще у ясновидящего проконсультироваться.

– Я учел и эту возможность, – сухо сказал Кассиди.

Он уламывал Краудера до тех пор, пока тот не сдался, разрешив поездку в Нэшвилл.

– Но я все равно остаюсь при своем мнении, что все это впустую.

– Может быть, но здесь я точно теряю время.

– Не забывай, что ты на бюджете! – крикнул вдогонку Краудер, когда Кассиди, наконец получив согласие, бросился из его кабинета.

К сожалению, Краудер оказался прав. Поездка от начала и до конца была пустой тратой времени. Тысячи людей съехались на похороны проповедника, которые превратились из траурной церемонии в карнавал. Спектакль с похоронами собрал и обыкновенных любителей зрелищ, и скорбящих верующих, и огромную прессу со всего земного шара – все они стремились прорваться поближе к утопавшему в цветах гробу, обтянутому красной с белым и голубым материей.

Удостоверение помощника прокурора помогло Кассиди отвоевать себе место рядом с самыми верными соратниками и близкими Уайлда. Если среди них и был убийца, он или она искусно скрывали свое вероломство под маской печали и безутешной скорби. Кассиди не заметил и тени торжества или облегчения на лицах скорбящих возле гроба. Если даже предположить, что Уайлд был убит кем-то из его соратников, в чем искать мотив преступления? Ведь все они кормились от его телепроповедей и крестовых походов. Джексон Уайлд был не просто проповедником, с его именем связана целая индустрия. Самый низший чин, и тот не оставался внакладе. Как удалось выяснить Гленну, Уайлд щедро оплачивал личную преданность ему.

Как и в любом другом бизнесе, империю Уайлда тоже не обходили внутренние конфликты и раздоры. Психологическая несовместимость. Зависть. Распри и ссоры на самых разных уровнях служебной лестницы. Но, как бы то ни было, любой из окружения Уайлда если и спустил курок, то автоматически лишил себя источника дохода. Так что смысла в этом не было никакого.

Возможно, правда, что был кто-то среди пожертвователей, кто затаил злобу на Уайлда. Кассиди собрал всю отчетность о поступлениях на счета министерства, ребята Гленна тщательно перепроверили эти сведения, но все без толку – за долгие годы существования министерства вкладчиков насчитывалось десятки тысяч людей и организаций.

Единственными, кто подходил на роль подозреваемых среди присутствовавших на похоронах, оказались Ариэль и Джошуа. Кассиди не спускал с них глаз. Джош был в состоянии прострации. Не мигая, он неотрывно смотрел на гроб. По его виду невозможно было угадать – то ли он потрясен случившимся, то ли ему все безразлично, то ли просто смертельно надоел этот спектакль.

Вдова была сколь благочестива, столь же и трогательна в своей скорби. Она испрашивала Господнего благословения для всех, с кем вступала в разговор, передавала их молитвы Всевышнему. Кассиди почему-то пришло на ум сравнение ее с бабочкой со стальным хребтом. Под маской ангела скрывалась холодная и волевая женщина, способная, возможно, и на убийство. Проблема состояла в том, что Кассиди располагал лишь несущественными уликами, на которых невозможно построить обвинение. Он не мог доказать ее связь с пасынком, а по всем внешним признакам выходило, что она обожала мужа и глубоко скорбит о его смерти.

Возможно также и то, что истинного преступника на похоронах не было. Последний разговор Кассиди с Клэр Лоран весьма заинтересовал их с Гленном, и они тщательно проанализировали ее поведение. Один абсолютно верный вывод напрашивался сам собой: Клэр лгала.

С самого начала она солгала насчет своего интереса к Джексону Уайлду. Найденная папка явно подтверждала этот обман, но только этот. Далее, Клэр пыталась скрыть некоторые неприятные моменты из своего прошлого, хотя это свидетельствовало лишь о том, что она глубоко переживает за свою мать.

Что же касается видеопленки с записью службы Уайлда, она явно доказывает, что Клэр лгала, когда утверждала, что никогда не встречалась со священником и что была дома в день его убийства. Но в то же время эта видеозапись никак не привязывает Клэр ни к номеру в отеле «Фэрмон», где жила жертва, ни к орудию убийства. И Кассиди, и Гленн знали, что суд присяжных никогда не вынесет приговора на основании таких случайных улик.

Да и кроме того, Гленн почему-то проникся доверием к Клэр.

– Она, конечно, наглая, высокомерная сучка, но я сомневаюсь, что она могла убить. Я настаиваю на том, что это дело рук жены и сына. Нам известно, что они там были. Про мисс Клэр Лоран мы этого не знаем.

Но улика, которую Гленн обнаружил сегодня днем, как раз могла стать тем недостающим звеном в цепи его рассуждений и в корне изменить его мнение о владелице «Французского шелка».

– Этот прощелыга из отеля врет без зазрения совести, – сказал Гленн.

– Похоже. Хочешь, чтобы я им занялся? – У Кассиди уже зачесались руки.

– Сделай одолжение. Если я подкачусь к нему, могу только спугнуть говнюка.

Кассиди, не теряя ни минуты, рванул в «Фэрмон», чтобы успеть перехватить Андре Филиппи.

Он сразу же узнал его, когда тот еще только подходил к регистрационной стойке. Кассиди спешно расплатился за кофе, схватил плащ и стремительным шагом пересек вестибюль.

Андре не слишком обрадовался встрече. На его лице отразилась явная неприязнь.

– В чем дело, мистер Кассиди? Я очень занят.

– Ценю вашу занятость, но я в таком же положении.

– Может быть, вы позвоните завтра и назначите время?

– Сожалею, но мне действительно нужно переговорить с вами именно сейчас. Прошу прощения за причиненное неудобство и обещаю, что наш разговор не займет больше минуты. У вас есть плеер?

– Плеер? – Андре подозрительно посмотрел на Кассиди. – Есть, в моем кабинете. А зачем он вам?

– Можно мне им воспользоваться?

Кассиди не стал дожидаться разрешения. Он направился прямиком к кабинету Андре, и маленькому человечку ничего не оставалось, кроме как следовать за ним, причем очень быстро. Войдя в кабинет, Кассиди тут же устремился к аппарату, включил его и вставил кассету.

– Это в высшей степени некорректно, мистер Кассиди. Если вы хотели встретиться со мной…

Андре вдруг притих – раздался записанный на пленку телефонный звонок. Он услышал свой голос, ответивший в трубку, затем прозвучало знакомое:

– Bonsoir, Andre.

Он тут же узнал этот голос. Вспомнил и сам разговор. Кассиди видел, как съежился метрдотель в своем безупречном черном костюме. Капельки пота выступили на его лоснящемся лбу. Плотно сжатые губы дрогнули. Андре попятился к столу, хватаясь за угол, чтобы не упасть.

– Mon Dieu[7]7
  Боже мой! (фр.)


[Закрыть], – прошептал он, а пленка все крутилась, и голос все звучал. Из нагрудного кармана Филиппи достал носовой платок и промокнул взмокший лоб. – Пожалуйста, пожалуйста, мистер Кассиди, выключите это.

Кассиди не стал выключать, но слегка приглушил звук. Он ожидал определенной реакции, но не такой бурной. По сути, он получил гораздо больше того, на что первоначально рассчитывал. Его так и подмывало схватить стоявшего перед ним человечка за грудки и вытрясти из него всю душу. Сдержать свой пыл и гнев стоило определенных усилий.