Текст книги "Помни мой голос"

Он горько рассмеялся, сунул руки в карманы и пожал плечами.

– Ну и парочка мы с тобой.

– Прости, Руперт…

Флоренс залилась слезами. Бедный, несчастный Руперт! Бедная, несчастная она, впервые за все это лето не понимающая, к чему стремится ее сердце.

Руперт обнял ее и поцеловал в макушку.

– Ты очень молода, Флосси, у тебя вся жизнь впереди. Кто знает, что тебя ждет. – Он зажмурился и вдохнул запах ее волос. – Ты подарила мне замечательное лето. И я несказанно тебе благодарен.

Он грустно улыбнулся, впился глазами в ее лицо, запечатлевая облик до мельчайших черточек, развернулся и зашагал к выходу из грота.

– Что ты надумал? – закричала она, не желая его отпускать, страшась лишиться с его уходом чего-то очень и очень важного.

– Пока ничего. Но завтра меня здесь точно не будет.

Не зная, как остановить его, Флоренс потерянно молчала.

– Пока, Флосси. Береги себя. И помни: ты – незабываемая девушка. Ты – Солнечная ласточка. И, кстати, тот, кого ты любишь, недостоин тебя.

– А ты?

– Я-то как раз достоин. Мы с тобой птицы одного полета. Мы созданы друг для друга. Просто ты этого еще не осознаешь.

И, прежде чем скрыться из виду, он обернулся на долю секунды и еле слышно произнес:

– Я буду ждать тебя.

Флоренс нахмурилась и провела пальцами по губам, вновь и вновь прокручивая в голове объяснение с Рупертом. В надежде, что он вернется, она жадно всматривалась в устье грота. Начался прилив, и вода медленно затопляла пляж, смывая оставшиеся на песке следы. Поняв, что надежды ее напрасны, Флоренс вскарабкалась на каменный выступ в укромном уголке пещеры, отыскала потайной вход в тоннель и тихо-тихо побрела к дому. Ее охватило отчаяние. И ей совершенно расхотелось веселиться.

Глава шестая

Лондон, 1988 год

Оглушительно трещали автоматы, гулко бухали пушки, все вокруг тонуло в густом черном дыму. Макс ошарашенно моргал. Ужас мутил рассудок, глаза ел жгучий, орошавший лицо холодный пот. От дыма першило в горле, и Макс, будто рыба, хватал воздух открытым ртом. На плечи давила армейская форма, подбородок туго обхватывал ремешок каски, руки оттягивала винтовка, а в груди нарастал панический, разъедающий плоть страх. Небо пестрело от раскрытых куполов парашютов и походило на море, атакованное полчищами медуз. Над медленно опускавшимися парашютистами журавлями носились планеры. Несколько планеров с взрезанным брюхом и выпотрошенными внутренностями дымились на вересковой пустоши. Сквозь пелену дыма Макс разглядел рощицу высоких и стройных деревьев. Там можно укрыться и перевести дух. Но – ненадолго. Ненадолго. Во что бы то ни стало он должен выполнить приказ. Сердце его обрывалось, поджилки тряслись, но безоглядная отвага заставляла бросаться в эпицентр опасности и расправлять плечи, придавленные к земле гнетом мимолетной растерянности. Меж тем на вересковой пустоши разверзались врата ада: люди метались, вопили, падали, умирали, а их крики и стоны тонули в грохоте захлебывающихся от ярости пулеметов.

Макс громко всхлипнул и подскочил на кровати. Его трясло. Он испуганно заморгал и закрутил головой, пытаясь рассмотреть в полутьме, где он очутился. Сердце его гулко билось в груди, в висках стучала кровь. Пережитое во сне – столь явственное, столь правдивое – не отпускало, и Макса знобило как в лихорадке. Постепенно он осознал, что находится не на поле сражения, а в своей постели, в Баттерси, на юге Лондона, и мало-помалу разглядел в серых предрассветных сумерках знакомые картины на стене, буфет вишневого дерева, мягкое кресло и, наконец, спящую рядом женщину. Он успокоился. Капли липкого пота, повисшие на бровях, испарились, а вместе с ними в туманном забытьи испарились ужас и паника. Черно-белые образы поблекли, и только легкий запах кордита продолжал смущать Макса. В детстве он постоянно видел этот сон. Но он больше не мальчик, ему двадцать пять лет, так почему же сон возвратился?

Откинув одеяло, Макс прошлепал в ванную комнату. Аккуратно притворил дверь и щелкнул выключателем. Яркий свет разогнал последние остатки сна. Напольные плитки приятно холодили босые ступни, и Макс воспрял духом, ощутив себя сопричастным действительности. Не дай бог снова пережить подобный кошмар. Опершись о раковину, он уставился на отражение в зеркале и содрогнулся: побелевшее лицо, вылезшие из орбит глаза, стоящие дыбом каштановые волосы. Удостоверяясь в собственной подлинности – такое чувство, что минуту назад он был кем-то другим, а не Максом, – он коснулся щетины на подбородке.

Когда-то он пытался разгадать мистерию бесконечно повторяющегося сна. В юности он считал, что ночное видение связано с его желанием стать военным, по примеру отца. Но после того, как он покинул «Королевских и синих», британский гвардейский кавалерийский полк, эту версию пришлось отбросить. Также он думал, что сон таит пророчество или предсказание будущего. Однако и это предположение не выдерживало никакой критики. И тогда Макс решил, что сон, возможно, имеет отношение к его прошлой жизни. Макс вполне допускал нечто подобное. Он с малолетства увлекался эзотерикой и прочел немало интригующих книг по интересующей его теме. Он знал, что обычно сновидения о прошлой жизни посещают человека в детском возрасте, а затем исчезают, разбиваясь о железобетонный опыт взросления. В последний раз Макс видел этот сон в тринадцать лет. Почему он вернулся снова?

Макс ополоснул лицо под струей холодной воды, несколько раз глубоко вздохнул и тряхнул головой, отгоняя жуткие образы. Посмотрел на часы – шесть тридцать, суббота. Самое время пробежаться в парке, и неважно, что за окном хмурое февральское утро.

Стараясь не потревожить спящую невесту, Макс на цыпочках вышел из спальни и переоделся в соседней комнате. Нацепил наушники и сунул плеер в карман спортивной куртки. Недавно он записал специальную беговую кассету с отличной подборкой песен: Queen, Дэвида Боуи, The Rolling Stones и парочкой композиций из мюзикла «Отверженные». На улице стоял мороз. Трава серебрилась, лужи с курящимся над ними холодным туманом стянуло корочками льда, и редкие лучи мерзлого солнца, еле-еле продирающиеся сквозь белесую дымку, затянувшую небо, напрасно пытались разогреть стылую землю. Под звуки «Богемской рапсодии» Макс затрусил по бетонной дорожке. В этот час в парке было немноголюдно. Изредка в поле зрения попадали одинокий собачник со своим четвероногим питомцем или закутанный в толстое пальто велосипедист с натянутой на уши шапкой. У всех изо рта валил пар. Свет непогашенных фонарей, вытянувшихся вдоль широкой дорожки, отбрасывал причудливые тени на платаны: заледеневшие на морозе деревья смахивали на скрюченных и скособоченных монстров. Макс сокрушенно вздохнул, жалея, что не взял фотоаппарата. Парк выглядел изумительно, словно театральный зал после третьего звонка – вот-вот вспыхнут огни рампы и поднимется занавес, – и явно просился в кадр. Но за фотоаппаратом бежать поздно: к тому времени, когда Макс вернулся бы в парк, все очарование пропало бы, и волшебную светотень неминуемо сменила бы угрюмая хмарь нарождающегося дня.

Элизабет поджидала его дома, на кухне. Завернувшись в кашемировый халат, она ела кукурузные хлопья, запивала их кофе и читала «Дейли Мейл». Волнистые с рыжиной волосы она убрала в хвост, а ее бледная, как у истинной англичанки, кожа источала внутреннее сияние. Когда он вошел, Элизабет не подняла глаз от газеты. Макс стянул с головы наушники и залюбовался утренней свежестью невесты.

– Привет, принцесса, – улыбнулся он.

– Как пробежка? – спросила она, переворачивая страницу.

– Там такая красотища – ух. Мороз, туман…

– Дженнифер вновь угодила в колонку Демпстера, – прервала его Элизабет.

За Дженнифер, сестрой Элизабет, увивался дальний родственник королевы, и почти еженедельно Найджел Демпстер, ведущий колонки светских новостей, оттачивал на Дженнифер свое острое перо.

– И что она сотворила в этот раз? – поинтересовался Макс, доставая из шкафа кружку.

– По всей видимости, отплясывала на столах в «Трампе».

– Не удивлен.

– Да уж, – рассмеялась Элизабет.

В отличие от сестры, Элизабет умела держать себя в руках. Она была консервативна, благоразумна и никогда не забывала, к какой социальной прослойке принадлежит, а принадлежала она, по собственным словам, к высшему классу, предваряющему класс наивысший, то есть аристократию. Она ничего не имела против того, чтобы Дженнифер ухлестывала за аристократом или мелькала на страницах газет. Однако неподобающее поведение сестры выводило Элизабет из себя: ее возмущало, что завистники треплют честное имя их семьи на каждом углу.

– Надеюсь, журналисты не испортят нам свадьбы, – задумчиво протянула Элизабет. – Иначе это будет не свадьба, а вульгарный водевиль.

– Да кому мы нужны.

– Журналистам! – Элизабет испепелила его взглядом. – Им нужны Дженнифер и Арчи, Макс! А значит, они заявятся и на нашу свадьбу.

Макс вытащил из перколятора емкость с кофейной гущей, опорожнил ее в мусорную корзинку и засыпал свежий молотый кофе.

– Этой ночью мне приснился кошмар, – сказал он. – В детстве он преследовал меня чуть ли не каждую ночь, а потом оставил в покое на много лет. И вот опять.

– Слушать про чужие сны – скука смертная, милый, – вздохнула Элизабет и вернулась к чтению газеты.

Макс заполнил резервуар водой и поставил кофейник на плиту.

– Это не просто сон, а сон повторяющийся. Раз за разом в нем прокручивается один и тот же сюжет, где я оказываюсь на поле сражения.

– Потрясающе, – равнодушно пробормотала Элизабет.

– Он настолько реальный, что я чувствую запах пороха. – Макс насупился и тряхнул головой. – Я до сих пор его ощущаю!

– Сегодня после примерки свадебного платья я обедаю с мамой в «Капризе». Признаюсь тебе, Кэтрин Уокер – перфекционист до кончиков пальцев. По-моему, платье идеальное, но на примерке Кэтрин всякий раз что-нибудь поправляет то там, то здесь. Я не собираюсь худеть, но такое впечатление, что платье висит на мне как на вешалке. Странно, я ведь ни капли не нервничаю! Может, от радостного предвкушения люди тоже сбрасывают пару килограммов?

– Мне кажется, ты не потеряла ни грамма, Зайка.

Услышав свое домашнее прозвище, Элизабет улыбнулась.

– Люблю, когда ты зовешь меня Зайкой.

Макс приблизился к ней сзади и поцеловал в шею. Элизабет хихикнула: колючая щетина царапнула кожу.

– А насколько сильно ты любишь, когда я зову тебя Зайкой? – с нажимом спросил он.

– Не настолько. – Она легонько отпихнула его. – Кроме того, тебе не мешало бы помыться.

– А когда помоюсь, ты полюбишь это обращение сильнее? – Он запечатлел на ее шее долгий и томный поцелуй, порывисто вздохнул. – Ты так вкусно пахнешь.

– Потому что я приняла душ. В самом деле, Макс, ты грязный как свинья. От тебя разит потом. Ступай в ванную. Вероятно, я ответила бы тебе взаимностью, лежи мы до сих пор в постели, но я уже встала. Встала и не намерена снова забираться под душ.

Макс разочарованно вздохнул. Он с удовольствием все утро провалялся бы в кровати, занимаясь любовью с Элизабет.

– Ладно, ладно, но я должен был попытаться. Ты такая восхитительная, что я не смог пройти мимо.

Макс пьянел от красоты Элизабет: ее длинных золотисто-каштановых волос, чистых, незамутненных голубых глаз, теплой белоснежной кожи и стройной худощавой фигуры. Пьянел от веснушек на маленьком носике и ледяной, чисто английской сдержанности. Она волновала его, сводила с ума.

– Может, пообедаешь с нами? – вдруг спросила Элизабет. – Порадуешь маму.

– Я думал, у вас намечается дамский разговор.

– Не наметится, если присоединишься к нам.

Макс растерялся. Мать Элизабет он недолюбливал и мечтал провести этот день в темноте, проявляя снимки, сделанные им в недавнюю поездку на альпийский горнолыжный курорт.

– Впрочем, я не настаиваю. Не хочешь – не надо, – сварливо добавила Элизабет.

У Макса упало сердце. Он прекрасно знал этот тон оскорбленной невинности, предвещавший затяжную обиду.

– Да почему же не хочу? – вымученно-задорно воскликнул он. – С удовольствием пообедаю с вами.

– Отлично, – кивнула Элизабет.

Кофейник зашипел, сигнализируя о готовности. Макс налил себе чашку кофе и поднялся наверх. Ему вовсе не улыбалось обедать с Антуанеттой, но на какие страдания не пойдешь ради любимой! Элизабет и Антуанетта были необычайно близки, и Максу приходилось думать дважды, прежде чем ляпнуть что-нибудь невпопад о своей будущей теще.

В фешенебельном «Капризе» Антуанетта Пембертон и ее дочь Элизабет произвели настоящий фурор. В свои пятьдесят с небольшим барственная и манерная Антуанетта выглядела потрясающе, и мужчины сворачивали шеи, лишь бы взглянуть на нее. Ее пышные рыжие волосы, тщательно высушенные и уложенные в высокую, жестко зафиксированную гелем прическу могли противостоять ураганам и бурям. Длинные ухоженные ногти густо покрывал алый лак, подобранный под цвет губной помады. Белоснежные зубы ослепляли. Чуть-чуть выпяченная челюсть придавала ее губам милую припухлость, а глаза, такие же незамутненно-голубые, как и у дочери, светились живым и проницательным блеском. Антуанетта по-дружески поболтала с хорошо знакомым метрдотелем и, сбросив на руки подбежавшей гардеробщице меховое пальто, осталась в изумрудно-зеленом костюме: юбке и приталенном жакете с тонким ремешком и острыми накладными подплечниками. Туфли на низком каблуке сверкали маленькими позолоченными уздечками. Элизабет, точно в таком же костюме, оглядела зал, выискивая друзей и приятелей. Однако таких, к ее неудовольствию, не нашлось: по субботам «Каприз» заполняла понаехавшая из окрестных городков разношерстная публика, и Элизабет раздраженно вздохнула. Да и Макс привычно запаздывал.

Когда он наконец-то явился, женщины успели заказать коктейли, и Элизабет, наблюдая за женихом, лавирующим между столиками, сменила гнев на милость. Ее избранник сражал наповал – все женщины и даже парочка мужчин буравили его восхищенными взглядами. Он был высок, хорош собой и великолепно сложен. В походке сквозила уверенность, и Элизабет мгновенно простила его неспешность.

– Простите, что опоздал, – сказал Макс, целуя Антуанетту в напудренную щеку. – Дорожники перекопали весь Челси – ни проехать, ни пройти. Пришлось объезжать.

– Ничего страшного, Макс. – Антуанетта критически оглядела его, мысленно одобрила пиджак и галстук, но не джинсы. Их она сочла неподобающими. – Безумно рада тебя видеть. Как мило, что ты решил составить нам компанию.

– Платье божественно, – оповестила его Элизабет, подставляя губы для поцелуя. – Правда, его надо немного ушить.

Макс поцеловал ее и сел рядом.

– Может, не надо, солнышко? – спросил он. – Иначе ты, того и глядишь, развеешься, как дым.

– О, наша Зайка не развеется, не волнуйся, – рассмеялась Антуанетта и сморщила нос. – Так уж повелось, что невесты нервничают перед свадьбами.

– Я не нервничаю, мам. Я просто вне себя от счастья.

– Это звенья одной цепи, дорогая. – Антуанетта озарила Макса улыбкой. На ее зубах виднелись следы от помады. – Мы взяли по персиковому «Беллини». А ты что предпочтешь?

Макс неприязненно покосился на ее бокал с шампанским с алым кольцом губной помады по краю.

– Я бы не отказался от белого вина, если можно.

С напускным интересом Макс вполуха слушал болтовню Антуанетты и Элизабет о свадебном наряде и предстоящем венчании. Элизабет составила и разослала гостям список домашней утвари, которую присмотрела в торговом доме на Слоун-стрит, и уже получила несколько желанных подарков. Особенно ее восхитил сервиз из элитного херендского фарфора, преподнесенный ее крестной матерью. Подошел официант, и они сделали заказ. Попросив еще два «Беллини» и бутылку утонченной «Сансеры», белого французского вина, Антуанетта вернулась к обсуждению намеченной на май свадьбы, перечисляя тех, кто ответил на приглашение, а кто – нет, кому вообще посчастливилось его получить, а кто приедет из-за границы. Свадебный прием решили организовать на Павильон-роуд, в Найтсбридже – вполне изысканном и добропорядочном районе, в одном из отелей которого Элизабет и Макс собирались провести брачную ночь.

– Это будет улетно. – Элизабет в упор посмотрела на Макса.

Макс вынырнул из глубин забытья и виновато заморгал: он понятия не имел, о чем говорит его будущая супруга.

Только когда Антуанетте подали чашечку черного кофе, она поинтересовалась делами самого Макса. Макс предпочел бы, чтобы она продолжала разглагольствовать о свадьбе.

– Как твоя новая работа? – Антуанетта снисходительно улыбнулась: недавно ее муж Майкл, дернув за нужные ниточки и замолвив кому надо словечко, устроил Макса на хорошее место в маленькую брокерскую конторку в лондонском Сити.

– Превосходно, – выпалил Макс с неискренним воодушевлением.

Он ненавидел эту работу. Ненавидел Сити. Ненавидел Лондон. Он хотел остаться в армии, но Элизабет потребовала, чтобы он вышел в отставку: она не желала ютиться в семейном общежитии для военнослужащих в Германии, так же как он не желал вникать в сделки с ценными бумагами. На самом деле он грезил о карьере фотографа, но Элизабет выела ему весь мозг, утверждая, что фотографии не принесут дохода. Кроме того, область фотографии, которой он мечтал посвятить жизнь, подразумевала бесконечные перемещения по разным странам, а Элизабет не терпелось привязать его к дому. По ее словам, она и так настрадалась, ожидая его из военных походов.

– Ты правильно сделал, что бросил службу, – вновь сморщила нос Антуанетта. – В брокерской фирме крутятся немалые средства, а когда речь заходит о женитьбе и семье, деньги играют немаловажную роль. Я ничего не имею против романтики и творчества, фотография – это замечательно, однако моей Зайке требуется мужчина, который сможет ее содержать, ибо… – Антуанетта с обожанием поглядела на дочь, – у моей доченьки довольно-таки притязательный вкус. Брокерская контора – это на всю жизнь, Макс. Как ты знаешь, Майкл работает в этой конторе более тридцати лет. Брокеры – гарантия надежности.

Макс похолодел. От мысли, что до гробовой доски он обречен прозябать в отделе Смита Беллингхема, ему захотелось вскрыть себе вены.

Элизабет ободряюще сжала его руку.

– Ничего, дорогой, поначалу всегда трудно. Новое пугает. Когда я устроилась к Аннабель Джонс, у меня зубы сводило от страха. Я не знала, с какой стороны подойти к кассе. У меня все валилось из рук. А драгоценные камни – просто темный лес! Я ничего не смыслила в ювелирных изделиях, умела только носить их.

Элизабет вытянула ладонь, любуясь обручальным кольцом, когда-то принадлежавшим прабабушке Макса.

– Тебе идет, – пробормотал он.

Элизабет улыбнулась. Кольцо было замечательное, с огромным сапфиром и двумя бриллиантами.

– Сидит как влитое. Правда чудесно, что не пришлось его подгонять? Это судьба, Макс. – Элизабет растроганно улыбнулась. – А от судьбы не уйдешь.

Той ночью они любили друг друга. Наедине с Элизабет, растворяясь в нежности ее шелковистого тела, Макс забывал обо всем на свете: и о постылой работе, и о надежде уехать подальше от Лондона. За прошедшие три года его страсть к Элизабет не угасла. Находясь рядом с ней, он мечтал об одном – никогда с ней разлучаться, никогда не размыкать объятий. Но объятия размыкались, и в непрочную обитель его мимолетного блаженства вторгались сомнения. Он понимал, что несчастен, что уже несколько месяцев окружающая действительность невыносимо давит на него и что свинцовую тяжесть в его груди породило не трагическое стечение обстоятельств, а нечто более интимное и личное. И когда он осмеливался взглянуть правде в глаза, он видел истинную причину своей хандры и печали, и этой причиной была Элизабет. Из-за нее в его душе, некогда согреваемой любовью, поселилась зима. Но почему так произошло, он не знал: то ли Элизабет изменилась, то ли он в кои-то веки постиг всю глубину их фатальной несовместимости. Однако эти проблески самосознания случались довольно редко, и чем быстрее приближался день свадьбы, суливший Элизабет исполнение всех ее желаний, тем исступленнее открещивался Макс от нелицеприятной для него правды.

Пресытившись любовью, Макс раскрыл книгу Элизабет Хейч «Посвящение», а Элизабет потянулась к модному и глянцевому «Татлеру».

– Знаешь, мне не дает покоя мой сон, – произнес Макс, посмотрев на невесту.

Элизабет зевнула.

– Это просто сон, милый, забудь.

– А мне кажется, это больше, чем сон.

Элизабет скользнула глазами по книге в его руках и недовольно качнула головой.

– Ты читаешь слишком много подобной белиберды. Эта книга про женщину, уверенную, что в прошлой жизни она была жрицей в Древнем Египте?

– Да.

Они уже обсуждали произведение Элизабет Хейч и, к сожалению, резко разошлись во мнениях. Однако Макс не терял надежды, что рано или поздно Элизабет проникнется мыслью о существовании загробной жизни.

– Почему всякий, кто верит, что жил прежде, воображает себя либо Екатериной Великой, либо Клеопатрой, либо Генрихом Восьмым? Почему среди них нет заурядных фермеров или лавочников?

– Почему нет? Есть. Большинство людей, у которых сохранились воспоминания о прежних существованиях, вели в прошлом самую обычную жизнь. Хотя среди них действительно много и людей знаменитых. Но ведь кто-то же должен быть знаменитым.

– Глупости. Правда в том, что мы умираем, и всё. Кончено. Люди, верящие в жизнь после смерти или в реинкарнацию, просто не в силах это принять. Лично я не помню, чтобы жила до рождения, и уверена, что перестану существовать после смерти, так к чему мне поднимать бурю в стакане воды? Мне не нужны бабушкины сказки, чтобы упокоиться с миром.

– Но вдруг жизнь действительно продолжается после смерти?

Элизабет наморщила прелестный носик.

– Сомневаюсь. Да меня это и не интересует.

– Разве тебе не хочется верить, что те, кого ты любила, но кто уже покинул этот мир, до сих пор где-то живы?

– Из тех, кто мне действительно дорог, я еще никого не теряла.

– Возможно, ты станешь думать иначе, когда потеряешь.

– Ну, если ты умрешь раньше меня, так и быть – заходи в гости. Подергай ручкой двери, погрохочи чем-нибудь или напиши пеной для бритья свое имя на зеркале в ванной, и тогда я тебе поверю. Ладно, что там с твоим сном?

Но у Макса пропало всякое желание делиться своими суждениями. Безжалостный свет их с Элизабет несовместимости уничтожил последние остатки недавней упоительной неги, и теперь ему претило находиться с невестой в одной постели.

– Ничего, – буркнул он и уткнулся в книгу.

– Ну же, давай. – Элизабет со вздохом отложила журнал. – Ты собирался что-то мне рассказать.

– Ты все равно не поймешь.

– А ты расскажи так, чтобы я поняла.

– Я уже пытался.

– Ну, дело твое.

И снова этот сварливый тон! Элизабет схватила журнал и сердито затрещала страницами. Макс, согласный на все, лишь бы избежать ссоры, пошел на попятную.

– Хорошо, – сдался он. – Я подумываю обратиться к медиуму, чтобы он разгадал мое сновидение. Мне кажется, я вижу обрывки воспоминаний о прошлой жизни.

– И в результате ты окажешься Генрихом Восьмым. – Элизабет страдальчески закатила глаза.

– Генрих Восьмой не участвовал в воздушном налете во Второй мировой войне.

– Ты рехнулся, – с улыбкой пробормотала она, обращаясь скорее к себе, чем к нему.

– Так и знал, что ты это скажешь.

– Прости, но я не могу притворяться, что меня вдохновляют твои идеи.

– Поэтому я и не хотел ни во что тебя посвящать.

– Давай сделаем так: каждый останется при своем мнении, и больше не будем поднимать этот вопрос. Я не желаю омрачать нашу семейную жизнь твоими бредовыми верованиями.

Оскорбительные слова Элизабет больно ударили по самолюбию Макса, но он промолчал. Незачем затевать ссору на ночь глядя.

– Тебе виднее, – ответил он, ощутив, как рассеялось висевшее в комнате напряжение.

Но когда они выключили свет и улеглись, его обуял такой неистовый гнев, что он не мог сомкнуть глаза. Элизабет, свернувшись в клубочек, погрузилась в сновидения. Макс же таращился в потолок и прислушивался к ее размеренному дыханию, медленно переходящему от еле слышного посапывания к тихому похрапыванию. Обычно храп Элизабет его не раздражал, но сегодня привел в неописуемую ярость.

Он выбрался из постели и переоделся в соседней комнате. Выскользнул из дома, тихонечко притворил дверь, вдохнул свежий морозный воздух и сразу почувствовал удивительно мощную волну облегчения. Сунул руки в карманы и зашагал по безлюдным улицам. Сквозь туманную пелену оранжево поблескивали фонари. Моросил мелкий дождь. Не считая двух автомобилей, промчавшихся мимо, дорога была пуста. Он шел и думал о людях, спящих в темных домах, скрытых за плотно задернутыми шторами и опущенными жалюзи. Погруженный в тишину город казался ему фантастически нереальным.

А еще Макс размышлял о сне. Он помнил его досконально, словно нечто, приключившееся с ним наяву. Обычно с наступлением утра сновидения меркли, но эта ночная греза преследовала его неотступно. Постоянно напоминая о себе, она вошла в его плоть и кровь, как пережитый в действительности фантом. Его тело действительно колола военная форма, а ноги стискивали армейские ботинки, на его голову действительно давила каска, а руки оттягивала винтовка. Он действительно слышал канонаду и грохот пальбы. Помнил металлический привкус страха. Заурядный сон не мог бы оставить столь ярких переживаний.

Он ускорил шаг. Подумал об Элизабет, ее язвительных насмешках и вскипел от негодования. Какие же они с ней разные! Конечно, три года назад, когда они познакомились на вечеринке, эти различия ничего не значили: они с Элизабет слишком любили друг друга. Но сейчас его разум вновь и вновь сверлила пугающая, уже давно омрачавшая его существование мысль: а что, если Элизабет – не его вторая половинка?

По мосту Альберта Макс припустил чуть ли не бегом. Добрался до середины, перегнулся через перила и уставился в воду. Злой ветер вздымал мелкую рябь, и горевшие медью блики, отражавшие свет фонарей, расплывались по поверхности, словно жидкий металл в домне. «Красота», – мечтательно вздохнул Макс, и сердце его заныло от тоски – гнетущей, невыразимой тоски. Не понимая, что с ним творится, Макс глотнул воздуха, и его объяла тревога. Он любил Элизабет, но ее нетерпимость, скудоумие и непрошибаемый материализм выводили его из себя. Им никогда не понять друг друга. Они живут словно в параллельных Вселенных, и между ними – глубочайшая пропасть. Никогда еще Макс не чувствовал себя таким одиноким. Через три месяца он соединится узами брака с другим человеком. И в горе, и в радости. На всю оставшуюся жизнь. Пока смерть не разлучит их. Макс застонал, погружаясь в пучину отчаяния.

Если он разорвет помолвку, то причинит Элизабет невыносимую боль. Он выругался, запустил пятерню в волосы и зажмурился. Нельзя обижать Элизабет. Все что угодно, только не это. Хотя родители наверняка поддержат его. Они так и не приняли Элизабет. Ее повадки закоренелой горожанки пришлись им, сельским жителям, не по сердцу. А вот Майкл и Антуанетта будут рвать и метать. Они не простят ему унижения дочери, проклянут его, обвинят в черной неблагодарности. Кто как не они обеспечили его хорошей работой и безоблачным будущим? И неважно, что ни о чем подобном он их не просил.

Нет, помолвку разрывать нельзя. Ну не разделяет Элизабет его убеждений, и что из того? Разве так важно, что она не верит в жизнь после смерти, реинкарнацию, мир духов и саморазвитие? Разве так важно, что она ограниченная и недалекая? Разве так важно, что у нее совсем иные жизненные ценности? Макса затошнило. Он зря пытался себя обмануть. Все это было важно. Необычайно важно, гораздо важнее всего остального. И, глядя в темные воды Темзы, он понял, чего так страстно жаждала его душа, чего ей так отчаянно не хватало: общения с родственной душой, встречи с глубоким и понимающим человеком. С единомышленником, с которым можно отправиться в путь по дороге самопознания. И пройти этот путь до конца.

Макс схватился за голову. Господи, что ему делать, что?