Текст книги "Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря"

XXII
Memoria in memoria
Заключительная битва

Долина рядом с Аквами Секстиевыми, Южная Галлия

102 г. до н. э.

Передовой отряд тевтонов

Царь Тевтобод не шел в первых рядах своего огромного войска. Он вместе со всеми продвигался к холму, но его окружали солдаты. Как бы то ни было, он тоже отчетливо слышал вопли легионеров.

Окружавшие царя военачальники были поражены яростью, звучавшей в этих возгласах. Тевтобод уловил на их лицах тень сомнения.

– Нас вдвое больше, – сказал он, – и мы уже несколько раз побеждали врагов. Все их ничтожные силенки ушли в этот крик…

Он рассмеялся. В ответ по рядам прокатился громовой хохот, к которому присоединились сначала советники, а затем и все воины. Смех пошел тевтонам на пользу, потому что на долю секунды их всерьез встревожил вой легионеров.

Передовой отряд римлян

Смех, наполненный нескончаемым презрением, достиг ушей римских легионеров. Они онемели, будто их окатили ледяной водой, возвращая к действительности после оцепенения, вызванного речами консула.

Но Гай Марий уже все сказал. Его люди были достаточно взбешены, чтобы их пыл не погас от вражеского хохота. И все же он хотел произнести несколько последних слов…

– Они в тысяче шагов, – шепнул Серторий.

– Хорошо, – тихо ответил консул и, еще больше повысив свой зычный голос, так что он загремел по всему склону, снова обратился к легионерам: – Да, они смеются над вами, как много лет делали римские сенаторы, но настал день, когда вы пресечете любые издевательства, любые насмешки над собой! Сегодня – день вашего появления на свет, день рождения новых римских легионов! Сегодня ваш день! За ваших жен и детей! За ваших друзей и за народ Рима! Во имя богов! – Он обнажил меч и поднял его, направив в небо. – За вас! За вас! Смерть или победа! Смерть или победа!

И легионы взвыли в ответ:

– Смерть или победа! Смерть или победа!

Наконец консул повернулся и взглянул на тевтонов, тяжело поднимавшихся по склону холма: медлительных, но возбужденных, готовых завершить эту битву еще до того, как солнце достигнет вершины в своем путешествии по небу. Марий обратился к доверенному трибуну:

– Если тевтоны окружат меня, всех нас и не будет ни малейшей возможности спастись, убей меня. Понял? Вонзи в меня меч, умертви меня. Римский консул погибает в бою, его нельзя взять в плен. Истинный консул никогда не будет пленником. Ты понял меня, трибун?

Серторий кивнул, удивляясь настойчивости Гая Мария.

– Да, я понял, славнейший муж, – подтвердил он, – если мы попадем в окружение, я помогу консулу в его devotio.

Devotio означало самоубийство римского полководца в случае поражения; трибун понял, чего от него хотят.

– Ладно, будь что будет: пора идти навстречу проклятым тевтонам, – отозвался Марий.

Он давно не участвовал в сражении самолично. Да, он бился в Африке, но сейчас его мысли устремились к славным временам юности: Марий вспомнил, как сражался под началом Сципиона Эмилиана во время осады Нуманции.

– Все будет, как в Иберии, – пробормотал он. – Великое сражение, великая слава.

Гай Марий молодцеватым шагом обошел передовые когорты.

– Не двигайтесь, еще рано! – кричал он, и центурионы повторяли его приказы.

– Они в шестистах шагах, славнейший муж, – доложил Серторий, не отстававший от консула ни на шаг: он смотрел то на тевтонское полчище, то на римские когорты.

– Пусть еще приблизятся. Чем ближе они подойдут, тем круче будет склон, тем тяжелее им придется в бою, а нам гораздо удобнее биться, когда мы сверху.

Серторий кивнул, но в его ушах отдавалось лихорадочное биение сердца. Никогда раньше он не видел такой огромной толпы варваров, неудержимо наступающей на римский лагерь.

– Да, славнейший муж, – согласился трибун и тут же добавил: – Они на расстоянии пятисот пятидесяти шагов.

– Приготовьте копья! – прогрохотал консул.

Легионеры подняли копья.

– Пятьсот шагов, славнейший муж.

– Да, я консул и сенатор вопреки желанию мерзавцев-оптиматов, и нет надобности напоминать мне об этом каждую минуту. Докладывай только о количестве шагов. Ты отлично считаешь. И видишь лучше, чем я.

Серторий хотел было ответить, но промолчал и только кивнул.

Тевтоны издавали гортанные крики, словно демоны из преисподней, желая напугать неприятеля. И у них получалось.

– Четыреста шагов, – сказал трибун.

Гай Марий повернулся к передним когортам.

– Не начинайте без моего знака! Тот, кто метнет копье раньше времени, будет иметь дело лично со мной после битвы! – Помолчав, он добавил сквозь зубы: – Если мы останемся живы.

– Триста шагов.

Марий снова повернулся к тевтонам, которые упорно двигались по склону, неумолимо приближаясь к римским легионам.

– Двести шагов!

Серторию пришлось кричать во все горло, чтобы перекрыть вой врага, который подобрался уже совсем близко, готовясь протаранить римские построения:

– Сто пятьдесят шагов! – Он отер пот с подбородка.

Гай Марий поднял руки.

Все должно было произойти очень быстро, почти внезапно – но, как он предвидел, чем ближе подберутся варвары, тем больше их падет. При этом следовало все рассчитать, чтобы легионеры могли прочно закрепиться на месте, загородившись щитами и противостоя напору приближающихся врагов…

– Сто шагов, славнейший муж! – воскликнул Серторий; уважительное именование вырвалось у него само собой. Он будто умолял консула поскорее отдать приказ.

Гай Марий опустил обе руки одновременно[21]21
  См. карту на с. 619.


[Закрыть].

Тысячи легионеров метнули копья. Темное облако из железа и дерева заполонило небо.

Фью, фью, фью-у-у…

Подобно граду во время сильнейшей бури, римские копья обрушились на первые ряды неприятеля. Десятки тевтонов сразу же были убиты, сотни ранены. На мгновение это ослабило их натиск. Они были всего в тридцати шагах. Краткое смятение германцев при виде шквала копий давало легионерам время загородиться щитами, прежде чем враг навалится на них.

– Обнажайте мечи, ради всех богов! – приказал Гай Марий, отступив на несколько шагов вместе с неотлучным Серторием, чтобы встать в первый ряд передовой когорты.

Тевтоны перешагивали через убитых и раненых товарищей, при необходимости топча их тела, чтобы не замедлять хода. Дождь из копий заметно опустошил их ряды, но теперь они напоминали раненых зверей, готовых кусаться, рвать на части, крошить и терзать.

Тевтоны набросились на римские щиты с необычайной яростью.

– Колите, колите, колите! – вопил консул, которому вторили трибуны и центурионы. Легионеры вводили мечи в зазоры между щитами и изо всех сил нажимали на рукояти, чтобы острия клинков пробивали грудины, руки, ноги и, по возможности, сердца и животы – такие раны были смертельными.

Тевтоны устроили бешеный натиск, но они удалились на несколько миль от своего лагеря, пересекли реку и долго взбирались по склону, не отдохнув ни секунды, к тому же многие не успели позавтракать. У них не хватало сил, и передовые части римлян, несмотря на потери, сумели продвинуться вперед. Кроме того, сражение на склоне было на руку римлянам: легионеры спускались, а уставшим тевтонам приходилось карабкаться вверх. Римляне обретали дополнительную силу благодаря уклону, тевтоны делались слабее ровно в той же мере.

Тем не менее Марий ожидал от передовых частей еще больших успехов.

– Первая перемена! – приказал он.

Легионеры, сражавшиеся в первом ряду, остановились, отступили на пару шагов; их сменили свежие части, располагавшиеся чуть поодаль.

Марий держался рядом с Серторием. Вокруг них образовалось свободное пространство, и ему не приходилось колоть или отталкивать щитом врагов, которых оттесняли сильные, повиновавшиеся приказам легионеры. С острия его спаты, чуть более длинной, чем легионерский гладий, капала кровь. Гай Марий бился в первых рядах, как простой воин, и легионеры, видя это, воодушевлялись еще больше. Консул не только руководил битвой, но и сражался вместе с ними. Буквально плечом к плечу. Внезапно Гай Марий почувствовал что-то влажное на виске.

– У консула рассечен лоб, – сказал Серторий. – Позвать врача!

– Немедленно сменить солдат и наступать по всему склону, – отозвался консул, не обращая внимания на рану.

– Будет сделано, славнейший муж.

– Принесите воды для легионеров, прибывающих с передовой, чтобы они как следует утолили жажду. Мы можем потратить сегодня всю воду – и пускай. Настал решающий день, важно только это. Ты меня понял? Сегодня – все или ничего.

Военачальники кивнули и разошлись, чтобы передать приказ.

Благодаря быстрой и умелой замене – вот он, плод многочасовых упражнений! – в первых рядах бились отдохнувшие, хорошо обученные люди. И несмотря на многочисленные потери из-за жесточайшего тевтонского натиска, римляне прижимали варваров к реке. Нелегкое, но неуклонное продвижение внушало все больше надежд на победу. Пусть они и в самом деле – отбросы Рима, зато они победят, изменят историю, и больше никто никогда не будет над ними смеяться.

Слова консула все еще звучали у них в ушах, пока они кромсали тевтонов, оттесняя их все ниже и ниже по склону, приближаясь к реке.

Дубовая роща на полпути между римским и тевтонским лагерями

Спрятавшись вместе со своим отрядом среди деревьев, Марцелл, по указанию консула, наблюдал за тем, как тевтоны проходят мимо, но не предпринимал ничего, чтобы помешать им. Его задача заключалась в другом.

Теперь он видел, как варвары постепенно отступают под напором когорт, которые вел сам консул.

– Они еще далеко, – сказал Марцелл своим начальникам, – но пусть люди и животные готовятся. Скоро настанет наш черед.

Середина тевтонского войска

Тевтобод видел, как его воины пытаются сломить римские когорты. Все это ему не нравилось, но сила его солдат и их численное превосходство должны были сыграть решающую роль, в иное он отказывался верить. Тевтонов было намного больше. Царь вполне мог потерять несколько тысяч. Но в конце концов, решил он, это не такая уж плохая мысль – отступить на равнину. Римляне не зря выбрали этот склон, крутой, среди оврагов: его солдаты, хотя и более многочисленные, не могли окружить врага. Ему потребовалось время, чтобы осознать это, но было не поздно исправить ошибку. Отходить постепенно – неплохой образ действий. Утренний натиск вражеской конницы был наживкой, заманившей их прямиком в пасть римского волка, и он, Тевтобод, клюнул на нее. Теперь следовало потихоньку вывести своих людей на равнину, сделать необходимые перестановки в войске, перейти реку и окружить римлян, устремившихся в погоню. А когда за спинами легионеров окажется водная преграда – перебить их, накинувшись с трех сторон, и столкнуть в реку, как случилось при Араузионе. Эта речушка мало напоминала Родан, но пересечь ее было не так-то просто, а если сражаться с врагом, обратившись к ней спиной, это может привести к беде. Победа будет за ним, царем тевтонов. Как и прежде. Только достанется дороже. Но он, тевтонский царь, победит.

– Во имя Одина! Пусть отступают, быстро, но в полном порядке!

Передовой отряд римского войска

– Он все понял, – сказал Гай Марий, наблюдая за отступлением тевтонов. Тевтонский царь понял, что попал в ловушку.

– И что нам делать, славнейший муж? – спросил Серторий.

– Следовать изначальному замыслу.

– Перейдем реку?

– Я же сказал, следовать изначальному замыслу, – настаивал консул. – Он хочет выбраться из ловушки. Но вряд ли у него получится. Сегодня мы – охотники, а он – добыча. А когда Гай Марий отправляется на охоту, Гай Марий возвращается с добычей.

На равнине

Становилось все жарче.

К югу от Галлии поднималось солнце, нагревая равнину. Тевтоны, не привыкшие сражаться в странах, прилегающих к Внутреннему морю, с их влажным и теплым воздухом, обливались потом и теряли боевой дух, а отступление, задуманное как неспешное и упорядоченное, временами превращалось в лихорадочное бегство – многие варвары хотели как можно скорее добраться до реки, освежиться, утолить жажду и убраться подальше от безостановочно наступавших легионов.

Тевтобод надрывался, отдавая приказы, чтобы хоть как-то упорядочить отступление. Дела шли не блестяще, но была надежда, которая росла по мере того, как они спускались с холма: на равнине, думал он, боковые крылья римлян окажутся неприкрытыми, и тевтоны, превосходящие их числом, наконец-то смогут окружить врага. Такой была задумка Тевтобода, и он знал, что это хороший замысел. Более того, обещающий победу.

Многие воины уже переправились через реку, и Тевтобод перестраивал войско так, чтобы его передняя линия была гораздо длиннее римской. Он рассчитывал обойти когорты с обеих сторон, как вдруг…

– Что это? – воскликнули в один голос несколько германских военачальников.

Тевтобод оглянулся на задние ряды своего войска и увидел, что из дубовой рощи выскочил второй вражеский отряд из конников и пехотинцев: он накинулся на тевтонских воинов, которые все еще перестраивались.

– Второе войско! – кричали теперь и солдаты, и советники. – Римляне привели второе войско!

Не зная в точности, какие именно силы заходят им в тыл, и видя, что консульские легионы переправились через реку и движутся прямо на них, тевтоны пришли в ужас: их окружали два римских войска, лобовой натиск на холме обернулся неудачей, они устали, страдали от жажды и пали духом. Тевтоны обратились в бегство.

Тевтобод внимательнее присмотрелся ко второму отряду и понял, что римлян не так много, к тому же это не самые отборные части: мешанина из конных и пеших солдат, и к тому же не легионеров, а «вспомогательных» или, может, даже вооруженных рабов. Наряду со всадниками попадались и лошади без седоков.

– Отвлекающий прием, только и всего, – сказал он. И крикнул: – Остановитесь, во имя Одина, это не второе войско!

Однако в души варваров вселился ужас. Сначала римляне перебили амбронов, затем вытеснили их с холма, а теперь появились новые отряды, о которых они ничего не знали. Слишком много трудностей и непредвиденных обстоятельств. Бегство казалось единственным спасением.

Римское войско

– Пусть легионы набросятся на тех, кто перебрался через реку, – решительно приказал Гай Марий. – А конница спустится с холма, обойдет с флангов и будет преследовать убегающих. Надо поддержать Марцелла и его людей.

– Да, славнейший муж, – отчеканил Серторий и быстро передал распоряжения.

На равнине

Тевтобод отчаянно пытался исправить положение, но половина его войска беспорядочно бежала от римской конницы, спускавшейся по склону холма, и пехоты, появившейся из леса. Преследователей было не так много, но убегавшие без оглядки германские воины становились легкой добычей врага и гибли сотнями.

Тевтонский царь посмотрел в сторону реки. Там было не лучше: измученные тевтоны с трудом сопротивлялись вышколенным легионерам, которые наступали, разя врага направо и налево. Некоторые побросали оружие и запросили пощады. Это так разозлило царя, что он впервые с начала сражения оказался на переднем крае. Но этот приступ доблести случился слишком поздно. Видя, как храбро бьется Тевтобод, отдельные тевтоны устыдились собственного малодушия, подняли мечи, присоединились к царю и бросились на римлян, но те продолжали наступление, все время пополняя передовой отряд свежими солдатами и вступая в рукопашный бой. У тевтонского царя оставалось все меньше и меньше людей, вскоре его окружали лишь раненые и убитые, и наконец он обнаружил, что сражается в одиночку.

Он не в силах был противостоять напору легионеров. Эти войска сражались иначе, чем при Араузионе или в недавних битвах. Тевтобод не понимал, что происходит: дух римлян стал иным. Тевтонский царь был побежден и покинут всеми.

– А-а-а! – завыл он, когда его ранил сперва один меч, затем другой.

Какой-то центурион, узнав Тевтобода по панцирю и шлему, приказал легионерам остановить натиск, окружить и взять под охрану раненого, поверженного и побежденного царя, пока римский консул не прибудет на место и не решит, что с ним делать.

Тем временем римляне принялись крошить тевтонов: на берегу реки, где легионеры разили врагов наповал и брали пленных, и на равнине, где конники и пехотинцы Марцелла уничтожали врагов, как испуганных кроликов. Тевтоны привыкли обладать превосходством с начала и до конца сражения и не были готовы, ни умственно, ни телесно, вести бой, проигранный с самого начала.

Всюду высились горы трупов.

Резня была поистине чудовищной.

Несколько когорт прибыли во вражеский лагерь. Тевтонские женщины, как и амбронские, храбро, но безуспешно боролись за свою жизнь, пытаясь спасти детей. Многие были убиты, многие взяты в плен, чтобы превратиться в рабынь. То же происходило и с детьми.

Поражение тевтонов было полным.

– Это сокрушительная победа, славнейший муж, – сказал Серторий, пока консул рассматривал раненого тевтонского царя. Тот лежал на земле в окружении сотен легионеров, которые с гордостью наблюдали за этой сценой.

– Да, это великая победа, – согласился Гай Марий. Под пристальным взглядом трибуна, начальников и легионеров он зашагал к поверженному царю и присел перед ним на корточки. – А теперь скажи мне, царь тевтонов, кто здесь трус?

Тевтобод застонал от боли. Рот его был наполнен кровью, но сердце сочилось презрением.

Гай Марий улыбнулся.

Затем встал и отошел от умирающего царя.

– Добьем его? – спросил Серторий.

Гай Марий повернулся к Тевтободу: тот медленно истекал кровью и должен был умереть через несколько часов, если его не казнят.

– Нет, мы не станем убивать, – ответил он. – Он смеется над всеми нами уже два года, а теперь мы посмеемся над ним.

Серторий удовлетворенно кивнул.

– Как только переловят тех, кто пытается убежать, пусть дадут легионерам вина! – добавил консул, возвысив голос так, чтобы все услышали его. – Сегодня день торжества и пира! Желающие могут выпить вместе с поверженным вражеским царем!

Повсюду раздались рукоплескания и радостные возгласы. Гай Марий покинул место недавнего побоища и направился к возвышению, желая лучше видеть происходящее. Серторий сопровождал полководца – вдруг тому вздумается отдать приказ, который нужно будет немедленно сообщить остальным начальникам. С вершины было видно, как тевтоны продолжают сдаваться в плен, а римляне охотятся за беглецами на краях равнины.

– Пусть Марцелл не углубляется в лес, – велел консул. – Я не хочу терять ни одного человека: беглецы могут устроить засаду.

Серторий посмотрел на стоявших рядом начальников. В том, чтобы повторять слова Мария, не было необходимости: сразу несколько человек помчались передавать приказ Клавдию Марцеллу.

Гай Марий посмотрел на реку, красную от крови тысяч тевтонов, сраженных римскими мечами и копьями.

– А знаешь, что означает слово «тевтоны», по мнению галлов? – спросил он Сертория.

– Не знаю, славнейший муж.

– «Тевто» означает «племя», «она» – «вода». Для галлов тевтоны – это «племя воды», якобы вышедшее из далеких морей, там, на неведомом севере. Это не кажется тебе любопытным?

Серторий не совсем понимал, что имеет в виду консул.

– Тевтоны, племя воды, – пояснил Гай Марий, указывая на реку, окрашенную в алый цвет, – погибли в воде. Вышли из воды и сгинули в ней же.

На вершину холма поднялся военачальник, принесший новости.

– Марцелл получил приказ, – доложил он. – А тевтонский царь… больше не дышит.

Гай Марий склонил голову, чуть заметно. Он только что уничтожил Тевтобода: тот едва не стал вторым Ганнибалом, но у видавшего виды консула известие о его смерти вызвало лишь легкий кивок.

Спокойствие, с которым консул выслушал донесение о гибели своего смертельного врага, возвысило его в глазах Сертория и прочих легионеров.

– Император, император, император! – восклицали римляне.

Они чуть было не решили, что возглавлявший их консул струсил, но теперь приветствовали его как императора.

Весть о великой победе вскоре дошла до Сената.

Как и новость о рукоплесканиях в честь Гая Мария, ставивших его выше остальных смертных.

XXIII
Новая война

Таверна на берегу Тибра, Рим

90 г. до н. э.

– Иногда, мой мальчик, – продолжал Гай Марий, пристально глядя в глаза племяннику, – войну выигрывают не в день решающей битвы. Одержать победу в битве, конечно же, очень важно, но войну ты выигрываешь в те дни, когда неприятель пытается втянуть тебя в бой в том месте и в то время, которые удобны для него, но не для тебя. Ты понял?

Цезарь кивнул, стараясь запомнить каждое слово.

– И не важно, что тебя оскорбляют. Ты можешь притворяться трусом и не быть им, можешь притворяться бестолковым и не быть им. Важно одно: окончательная победа. Пусть тебя называют трусом. Не вступай в бой, пока не будешь уверен в победе. Впоследствии будут помнить только одно: кто победил. Все, что было раньше, стирается из памяти. Запомни, мальчик, и больше не лезь в драку, если не можешь победить.

– Да… – ответил Цезарь. Он хотел было добавить «мой господин», но передумал и робко произнес: – Дядя.

Сказав это, Цезарь увидел, как Серторий и остальные начальники вытаращили глаза и застыли, затаив дыхание. Слова эхом разнеслись в тишине таверны на берегу Тибра:

– Ты назвал меня дядей? – Бывший сенатор повернулся к своим ветеранам и повторил очень громко, на тот случай, если кто-нибудь не расслышал: – Он назвал меня дядей.

Цезарь сглотнул слюну.

Марий снова повернулся и посмотрел на племянника, сидевшего напротив, такого бледного, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Все выпитое вино разом ударило в голову Цезарю.

Затем Гай Марий расхохотался. Смех был раскатистым и чистым одновременно. Счастливый, искренний смех.

Цезарь облегченно вздохнул, за ним – Лабиен, а также Серторий и остальные военачальники, сопровождавшие полководца.

Марий наклонился над столом и вновь заговорил.

– Можешь называть меня дядей, – сказал он Цезарю, после чего посмотрел на Лабиена. – А ты – нет, но если ты дружишь с моим племянником, ты мне нравишься.

Тит Лабиен кивнул.

– Спасибо… славнейший муж, – промямлил он.

Гай Марий снова откинулся на спинку стула и вздохнул.

Он заговорил, на этот раз глядя в пустой кубок: было неясно, к кому он обращается – к племяннику, ко всем присутствующим или ни к кому вообще. Он высказывал вслух потаенные мысли:

– Я поведал о тевтонах и хотел бы рассказать о кимврах и о битве при Верцеллах, но меня ждет Сенат. Когда-нибудь ты узнаешь от меня о Нуманции; я многому научился после двадцати лет войны и четырехсот осад. Этих нуманцианцев голыми руками не возьмешь. Сенат… – повторил он и, помолчав, продолжил еще более отрешенно и задумчиво: – Сенат призывает меня на новую войну. Оптиматы вспоминают про меня лишь тогда, когда им страшно: война в Африке, затем тевтоны и кимвры, а теперь вот мятеж союзных городов. Если бы они прислушались ко мне, Главции и Сатурнину десять лет назад, если бы предоставили италийским союзникам гражданство и право голоса – по крайней мере, в вопросах, которые прямо касаются их, – марсы и другие союзники не восстали бы. Или к Друзу, который попытался пойти навстречу союзникам и добиться для них прав через переговоры. Но оптиматы убили Главцию и Сатурнина, вынудили меня покинуть страну, а теперь убили Друза. Союзникам оставалось только одно – начать войну.

– Ты собираешься сражаться за оптиматов против союзников? – спросил Цезарь, удивленный и разочарованный.

– Нет, мальчик, я буду защищать Рим. Затем придется его изменить и сделать наконец общим: пусть он принадлежит оптиматам и популярам, всадникам, плебеям и союзникам. Но прежде мы должны его защитить. Когда наступают испытания, не время для перебранок. Сначала надо ему помочь, а потом уже затевать споры. Только злодеи или идиоты отстаивают свои интересы в тяжелые времена. Нечто похожее произошло в Афинах, когда пришла та ужасная чума… – Он остановился, будто вышел из оцепенения, и снова посмотрел на племянника. – Оптиматы смеются надо мной, потому что я плохо говорю по-гречески, и это правда, но читать-то я читаю, мальчик. Знаешь, что рассказывает Фукидид о войне между Спартой и Афинами, опустошенными чумой?

Цезарь прочитал немало греческих текстов, но по большей части это были театральные пьесы: они казались ему интереснее папирусов с текстами по древней истории, покрытых убористыми письменами.

– Нет, не знаю, – ответил он.

Марий снова наклонился к племяннику. Серторий едва сдерживал нетерпение. Ему казалось, что нехорошо заставлять сенаторов ждать так долго, учитывая напряженную обстановку в городе. Он видел, как выглядит город, охваченный насилием, в тот день, когда не смог предотвратить побивание Сатурнина камнями в здании самого Сената.

Бывший сенатор заметил, что Серторий охвачен нетерпением, поднял левую руку и знаком велел ему молчать. Он хотел закончить рассказ о Греции.

– Афины вели жестокую войну со Спартой, и в разгар ее разразилась ужасная болезнь, настоящий мор, опустошивший город. Он был полон людей, укрывшихся за его стенами, дабы спастись от спартанцев, – азартно объяснял Марий. – Предводителем афинян в начале войны был Перикл. Ты слышал это имя, мальчик?

– Слышал, – подтвердил Цезарь, – но мало что о нем знаю.

– Великий полководец и государственный муж. В государственных делах он смыслил куда больше твоего дяди. – Марий улыбнулся. – Перикл знал, что мор следует прекратить любой ценой, но сам скончался от болезни, пришедшей к афинянам с моря. Говорят, ее завез какой-то корабль. События в Риме напоминают случившееся в те далекие времена: в Афинах на смену Периклу пришли другие люди, бесконечно уступавшие ему – слабые, неразумные, невежественные. Вместо того чтобы стремиться к процветанию Афин и их обитателей, сражаясь с моровым поветрием и правильно ведя войну, они желали легкой славы. К чему привели их недальновидность и глупость? Афины потеряли третью часть жителей из-за мора, а к тому же проиграли войну со Спартой. Город уже никогда не был таким, как раньше. И все повторяется, мальчик. Повторяется беспрестанно. Тут ничего не поделаешь.

– А вдруг можно что-то придумать? – спросил Цезарь. Он пытался все понять и запомнить, но это было трудно.

– Себялюбивые, продажные и часто недалекие властители наживаются, когда начинаются испытания, война или мор, стремятся захватить власть или удержать ее, нисколько не думая, как отразится их честолюбие на тех, кем они правят, – торжественно произнес Гай Марий. – Некоторые даже хотят, чтобы тяжелые времена затянулись, если решают, что это пойдет им на пользу. Сейчас в Риме все как будто повторяется: сенаторы-оптиматы больше думают о том, как удержать власть, чем об общественном благе. Но Риму повезло: я, Гай Марий, прежде всего думаю о благе горожан, о том, как положить конец испытаниям, а не о себе. Если бы я уподобился оптиматам, то сидел бы сложа руки и ничего не предпринимал, пока марсы и прочие народы идут на нас войной и громят нашу оборону. Я бы дождался всеобщего отчаяния и сделался единоличным властителем Рима. Однако я – не оптимат. Я думаю о том, как сделать, чтобы в этой войне было как можно меньше жертв и мы поскорее справились с испытаниями. Вот почему я пойду в Сенат, где правят себялюбивые проходимцы, и поступлю в их распоряжение – не во благо оптиматов, но во благо Рима и римлян. Мой мальчик, я буду сражаться за Рим. Для меня на первом месте – Рим и его народ, а не выгода сенаторов или моя собственная. Вот в чем разница между твоим дядей и оптиматами, вот в чем должна быть разница между тобой и ними. Сенаторы вызвали меня, ибо в войне, как ни больно им это признавать, я лучший полководец. И я готов сражаться на их стороне, но не ради них, а ради Рима. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, дядя, – кивнул Цезарь. – Но почему они так ненавидят тебя? Из-за того, что ты всегда побеждаешь?

– Дело не только в победах: я доказал, что вооруженный и обученный римский плебс непобедим. Поэтому они меня ненавидят, поэтому боятся. Я показал это при Аквах Секстиевых. Они призвали меня, помня о моих победах над тевтонами, амбронами и кимврами. Я заключил союз с Сатурнином и Главцией, твоя мать наверняка рассказала тебе, что происходило в те времена, когда ты родился. Сатурнин и Главция мертвы. Выжил я один. Они ненавидят меня за то, что я жив. Как только война с союзниками закончится, оптиматы вновь выступят против меня.

Наконец, к облегчению Сертория, Марий встал и попрощался с мальчиком.

– Пусть дюжина солдат проводит моего племянника и его друга домой, – обратился сенатор к своему доверенному трибуну. Серторий кивнул.

Уже поднявшись на ноги, Гай Марий снова повернулся к ребятам, которые из уважения тоже встали.

– Мне очень, очень жаль, – сказал он племяннику. В голосе его слышалась печаль.

– Чего жаль? – растерянно спросил Цезарь.

– Того, что я твой дядя, – ответил Марий.

– Почему ты так говоришь? – Цезарь не понимал, куда тот клонит. – Я горжусь тем, что я твой племянник.

Марий вздохнул и собрался что-то сказать. Несомненно, это были последние его слова в разговоре с юным Цезарем, первом за долгое время. Он оперся руками о стол и заговорил вполголоса – его слышали только племянник и Лабиен:

– Ты даже не представляешь, мальчик, какие неприятности грозят тебе в будущем. Мои враги – это и твои враги, и они простят тебе все, кроме одного: Сулла никогда не простит тебе того, что ты мой племянник, а Долабелла, его правая рука, его кровожадная собака – тем более. Прости, но тебе придется с этим жить. И постараться уцелеть. – На мгновение он умолк и посмотрел на Лабиена, затем снова на племянника. – Зато сегодня ты одержал маленькую великую победу.

– Победу? Я?

– Сегодня у тебя появился друг. Сегодня ты встретил человека, каким, возможно, для Сципиона был Гай Лелий. Я хорошо разбираюсь в людях. – Он посмотрел на Лабиена, который смотрел на него, широко раскрыв глаза, не мигая. – И этот друг никогда тебя не предаст. А теперь мне пора. Помни: берегись Суллы и, если сможешь, не связывайся с Долабеллой. Вырастай побыстрее. Становись сильным, мальчик. Тебе нельзя терять ни секунды.

Гай Марий отошел от стола и зашагал за Серторием, окруженный военачальниками и ветеранами. Подобно солдатам в когорте, они покинули таверну, четко печатая шаг. Остались только трактирщик, юный Цезарь, его друг Лабиен и двенадцать бывших легионеров, которым предстояло проводить мальчиков.

– Я никогда не стану таким великим, как он, – процедил Цезарь сквозь зубы. – Никогда.

Οἱ δὲ ταῦτά τε πάντα ἐς τοὐναντίον ἔπραξαν καὶ ἄλλα ἔξω τοῦ πολέμου δοκοῦντα εἶναι κατὰ τὰς ἰδίας φιλοτιμίας καὶ ἴδια κέρδη κακῶς ἔς τε σφᾶς αὐτοὺς καὶ τοὺς ξυμμάχους ἐπολίτευσαν, ἃ κατορθούμενα μὲν τοῖς ἰδιώταις τιμὴ καὶ ὠφελία μᾶλλον ἦν, σφαλέντα δὲ τῇ πόλει ἐς τὸν πόλεμον βλάβη καθίστατο.

В делах, которые, казалось, не имели отношения к войне, они вели политику, определявшуюся честолюбием и алчностью отдельных граждан во вред городу и союзникам. Успех в этих предприятиях мог быть полезен только немногим лицам, но их неуспех оказался пагубным для нашего города и дальнейшего хода войны[22]22
  Перев. Г. Стратановского.


[Закрыть].

Фукидид. История Пелопоннесской войны. II, 65, 7

(О правителях Афин после смерти Перикла, в разгар эпидемии брюшного тифа, случившейся во время войны со Спартой)