Текст книги "Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь"

Настоящая «феминизация» образования началась после того, как начало расти число школ, финансируемых государством. Первое поколение школьных реформаторов открыто выступало за привлечение женщин в профессию. Кэтрин Бичер, сестра Гарриет Бичер-Стоу, авторки романа «Хижина дяди Тома» и видной общественной активистки, в 1830 году открыла школу для подготовки учительниц и стала одной из наиболее убежденных сторонниц прихода женщин в сферу образования. Занимаясь преподаванием, женщины (и сама Бичер, учившая будущих коллег) могли добиться «влияния, уважения и независимости», сохраняя при этом свои женские добродетели, писала она. Кроме того, преподавание, как верно заметила Бичер, способно было избавить женщин от необходимости выходить замуж по экономическим причинам. В своих выступлениях она превозносила способность женщин-учителей предотвращать восстания, подобные Французской революции, когда «простой народ» взял на себя смелость свергнуть своих правителей. Женщины-учителя, подобно миссионерам и священникам, должны были снимать общественное напряжение и прививать молодым поколениям нравственные ценности благодаря своей безграничной любви к детям[209]209
  Murphy M. Blackboard Unions: The AFT and the NEA, 1900–1980. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992. P. 12–13; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 402–428, 635.


[Закрыть].

Но женщин начали массово привлекать к преподавательской работе не только из-за их ангельской доброты. Школы дорого обходились штатам, поэтому они хотели платить учителям как можно меньше. Мужчины могли найти себе высокооплачиваемую работу в других сферах, но возможности женщин на рынке труда были сильно ограничены. Считалось, что им по-настоящему не нужна зарплата, ведь до замужества их содержали отцы, а после замужества – мужья, в то время как преподавание было для них всего лишь промежуточной формой занятости. Сторонники привлечения женщин в профессию открыто говорили, что это позволяет сократить школьные расходы. Учительницы, жившие вдалеке от своих семей, часто селились в домах членов школьного совета и поэтому находились под круглосуточным наблюдением начальства. Большинство школьных округов прямо запретили преподавать замужним женщинам. Это лишний раз свидетельствует о том, что в рассматриваемый период работа по дому и работа в школе воспринимались как довольно схожие занятия: в обоих случаях считалось, что труд женщин недостоин оплаты[210]210
  Rury J. L. Who Became Teachers? P. 15–27; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 446–456, 717; Murphy M. Blackboard Unions. P. 14.


[Закрыть].

Еще тяжелее было учителям в школах для чернокожих детей, где каждый потраченный доллар вызывал недовольство белых, а перед преподавателями стояла еще более острая проблема. Помимо того, что от учителей зависело будущее таких детей, им также необходимо было доказать, что эти дети, если создать им необходимые условия, могут достичь не меньшего, чем белые. При этом учителя часто были вынуждены работать в крайне тяжелых условиях: из-за сегрегации школы для чернокожих иногда получали втрое меньшее финансирование, чем школы для белых. От чернокожих учителей в еще большей степени, чем от всех остальных преподавателей, требовали творить чудеса из чистой любви[211]211
  Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 913–1037. Историк Майкл Фульц пишет, что афроамериканские учителя были «обременены множеством совершенно неподъемных внеклассных обязанностей». Fultz M. African American Teachers in the South, 1890–1940: Powerlessness and the Ironies of Expectations and Protest // History of Education Quarterly 35. no. 4. 1995. Winter. P. 401–402.


[Закрыть].

К 1900 году почти три четверти учителей в США составляли женщины, а в некоторых городских районах эта цифра была еще выше. В европейских странах в то время число женщин и мужчин среди учителей было примерно одинаковым, а зарплаты и пособия в Европе были выше. Чем старше становились школьники (и чем меньше работа с ними походила на материнство и становилась более «интеллектуальной»), тем больше среди их учителей было мужчин. Кроме того, на административных позициях в школах тоже работали в основном мужчины. Но, несмотря на все стереотипы о святых и самоотверженных «матерях-учительницах», женщины-преподаватели хорошо понимали всю тяжесть своего положения, и их недовольство росло[212]212
  Rury J. L. Who Became Teachers? P. 23, 28–29; Murphy M. Blackboard Unions. P. 1; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 589, 631.


[Закрыть].

Сопротивление началось в 1890-е годы в том же городе, где оно возродится сто лет спустя, – Чикаго. Школы были включены в систему формального образования, но из-за баталий вокруг налогообложения им по-прежнему часто не хватало финансирования. Во многих частях страны условия труда государственных служащих улучшились. Например, им были гарантированы пенсии, представлявшие для женщин-учителей, как пишет историк Марджори Мёрфи, «привлекательную альтернативу преклонению перед их женскими добродетелями, которое никак не могло финансово помочь им в старости». Ведь по счетам платят деньгами, а не любовью. Тем не менее школами по-прежнему руководили в основном мужчины. В законодательных органах тоже заседали мужчины, избранные другими мужчинами (женщины были лишены избирательных прав). Именно они решали, где будут находиться школы и как будет оплачиваться труд учителей. Эти мужчины совершенно не собирались давать право голоса женщинам-учителям[213]213
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 12–15.


[Закрыть].

Не имея права голоса и возможности легально вести коллективные переговоры об улучшении условий труда, женщины-учителя нуждались в поддержке своих сообществ, чтобы добиться поставленных целей. Они смогли использовать тесные отношения с учащимися и репутацию бескорыстных работниц, чтобы создать сплоченное сообщество внутри школы и за ее пределами и изменить ситуацию к лучшему. Именно на их опыт опирались учителя в начале 2000-х годов (в том числе Роза Хименес), когда стали воссоздавать профсоюзы. Учительницы-активистки всерьез относились к своей обязанности заботиться о людях. Вместо того чтобы добиваться звания профессионалов, в котором им было отказано из-за их гендера, они решили, что, раз в них в первую очередь видят женщин и лишь во вторую – преподавателей, этот стереотип нужно обернуть в свою пользу[214]214
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 20–24.


[Закрыть].

На заре государственного школьного образования учительницы постоянно слышали о том, что в работе важны их «женские» качества, а не знания и профессиональные навыки. Однако стоило им потребовать повышения зарплаты, как они стали выглядеть уже не так «женственно». Женщины-учителя имели хорошее образование и находились под строгим контролем, но им все равно твердили о том, что успешность их работы зависит от врожденных качеств. В ответ на это Маргарет Хейли и Федерация учителей Чикаго (CTF) заявили: «Хватит!»[215]215
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 36, 43–45.


[Закрыть]

Хейли и другие чикагские учителя преподавали в тесных кабинетах, где одновременно могло находиться до 60 учеников, говоривших на полудюжине разных языков. Кроме того, многие из них только недавно иммигрировали в США. (Иначе говоря, эти условия не сильно отличались от тех, в которых сегодня работает Роза Хименес.) Хейли и CTF проверили списки налогоплательщиков, чтобы найти тех, кто уклоняется от уплаты налогов, и добились от города взыскания этих средств, которые в итоге были потрачены на школы. Благодаря этой кампании чикагские учителя в 1899 году получили значительную прибавку к зарплате, а федерация (тогда еще не профсоюз) привлекла к себе широкое внимание[216]216
  Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 1283–1349; Murphy M. Blackboard Unions. P. 46.


[Закрыть].

К тому моменту уже несколько лет существовала Национальная ассоциация образования (NEA) – профессиональная организация, в которой господствовали мужчины-администраторы, возмущенные вторжением женщин в их рабочую сферу. Но участницы CTF, опираясь на свой преподавательский опыт и используя свои коммуникативные навыки (отточенные опять же на работе), создали организацию, которая стала бороться за права учителей и их учеников из рабочего класса. Хейли яростно критиковала промышленников. Однажды, выступая перед толпой, она заявила: «Сегодня в Америке сражаются два идеала: промышленный идеал, доминирующий благодаря господству коммерциализма, который подчиняет работника производимому продукту и используемым в производстве машинам; и идеал демократии, идеал просветителей, который ставит человека выше любых машин и требует, чтобы вся деятельность человека служила его самореализации». Преподавание будет приносить учителям удовольствие только в том случае, утверждала Хейли, если они будут готовить своих учеников к жизни в мире, где те станут полноправными членами демократического общества, а не просто рабочей силой[217]217
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 47–59.


[Закрыть].

В ответ на восстание чикагских учительниц NEA начала налаживать связи с женскими клубами и общественными организациями (предшественниками современных НКО). Но участницы этих клубов и организаций в основном были буржуазными активистками и не работали в школах. Хейли и ее коллеги предпочитали действовать совместно с представителями рабочего класса, объединив учителей из нескольких городов в Американскую федерацию учителей (AFT). Они также стали сотрудничать с Чикагской федерацией труда, чтобы помочь в создании организации женщин – работниц фабрик. Кроме того, в 1916 году AFT вступила в национальную Американскую федерацию труда (AFL). Однако отношения учительниц с промышленными профсоюзами были непростыми. Официально AFL выступала за введение «семейной зарплаты». В соответствии с этой линией предполагалось, что к рабочему классу относятся только мужчины, а женщины должны сидеть дома и заниматься бытовыми делами. Учительницы же требовали, чтобы женщины и мужчины зарабатывали наравне друг с другом. Их требование распространялось и на замужних женщин, которым по-прежнему часто запрещали заниматься преподаванием[218]218
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 59–60, 67, 72.


[Закрыть].

Внутри учительского сообщества тоже случались конфликты. Несмотря на все лидерские качества Хейли, президентом-основателем AFT был избран мужчина – Чарльз Стиллман из Чикагской федерации мужчин-учителей. Учителя и учительницы спорили о принципах профессионализма, привилегиях учителей средней школы и вступлении США в Первую мировую войну, бушевавшую в то время. Чернокожие учителя получили право преподавать в сегрегированных школах. Однако проблемы, с которыми они сталкивались, обучая чернокожих учеников в гораздо более тяжелых условиях, чем их белые коллеги, часто игнорировались в ходе профсоюзных дискуссий. Основное внимание уделялось другим вопросам. К рабочему или к среднему классу относятся учителя? Должны они заниматься профсоюзным активизмом, создавая проблемы для работодателей, или цинично торговаться за улучшение условий труда? И, наконец, основополагающий вопрос: движет учителями любовь к своим ученикам или желание заработать?[219]219
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 90–95; Fultz M. African American Teachers in the South. P. 410–420.


[Закрыть]

* * *

Поначалу от учителей требовали заботиться о своих учениках, но как только они начали создавать профсоюзы, администраторы школ сочли, что заботливые учителя выходят из-под их контроля. Из святых они превратились в исчадий ада. Школы начали внедрять новую «науку» управления – идеи Фредерика Уинслоу Тейлора о разделении и деквалификации труда, – чтобы контролировать своих непокорных сотрудников. Школьных учителей и прежде отказывались считать квалифицированными работниками, теперь же утверждалось, что они вовсе не обладают никакими профессиональными навыками. Именно в то время начали применяться стандартизированные тесты, кошмар современных учительских профсоюзов. Тогда же появилась практика отбора учащихся из привилегированных социальных групп на специализированные или просто более престижные учебные программы[220]220
  Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 1616–1648; Элени Ширмер в личной беседе с авторкой.


[Закрыть].

После Октябрьской революции в России, когда в США распространился страх перед «красной угрозой», администрации школ нашли новый способ контролировать педагогов, имевших свое представление о том, как должны управляться школы. С 1917 года в Нью-Йорке появились «клятвы верности» для учителей, а к началу 1930-х годов они были введены почти в 70 % американских штатов. Борясь за академическую свободу, профсоюзы учителей также начали принимать участие в той политической борьбе, которую вели их сообщества за пределами школ. Многие учителя выступали за освобождение Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти[221]221
  Никола Сакко (1891–1927) и Бартоломео Ванцетти (1888–1927) – американские рабочие-анархисты итальянского происхождения. В 1920 году их обвинили в убийстве кассира и двух охранников обувной фабрики в городе Саут-Брейнтри и год спустя приговорили к смертной казни.


[Закрыть], а также членов организации «Индустриальные рабочие мира», приговоренных к смертной казни якобы за насильственные действия, но в действительности – за свои политические убеждения. При этом зачастую в авангарде оказывались именно женщины-учителя: они боролись за освобождение политзаключенных, высказывались против вступления США в Первую мировую войну и добивались расового равенства в школах, в то время как мужчины-учителя придерживались идеи о том, что профессионалы должны быть вне политики. Прогрессивные учительницы – предшественницы Розы Хименес – по-прежнему действовали в соответствии с идеалом заботы, но расширили круг тех, о ком, по их мнению, необходимо было заботиться. За это многие из них поплатились работой[222]222
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 97–98, 100, 102, 118, 119, 122.


[Закрыть].

Первой учительницей, представшей перед судом (это не был судебный процесс в строгом смысле слова, но преподносился он именно в таком качестве), стала квакерка Мэри Стоун Макдауэлл, которая заявила, что принесение клятвы верности противоречит ее религиозным убеждениям. Она была уволена в 1918 году за «поведение, недостойное учителя». После Второй мировой войны, когда война с нацизмом подошла к концу и США направили всю свою энергию на противостояние СССР и коммунизму, такая же участь постигла многих других учителей[223]223
  Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 1716–1766.


[Закрыть].

Во времена Великой депрессии учителями становились люди с лучшим, чем когда-либо, образованием. Кроме того, в этот период учительское сообщество стало более разнообразным в этническом отношении, чем когда-либо прежде. В особенности это касалось Нью-Йорка, где, как пишет журналистка Дана Голдстейн в книге «Учительские войны» («The Teacher Wars»), многие учителя (к 1940 году – большинство из тех, кого недавно приняли на работу) были евреями. Евреи получили доступ к высшему образованию благодаря системе городских университетов, но даже при наличии диплома им было крайне тяжело найти работу вне государственного сектора. Общая политическая обстановка способствовала радикализации новой когорты учителей. Их работа оплачивалась за счет программ временной помощи, запущенных президентом Франклином Рузвельтом. Они массово вступали в профсоюзы, а те из них, кто придерживался левых взглядов, – в Коммунистическую партию. Великая депрессия заставила учителей работать на пределе своих возможностей: во многих штатах и городах (в том числе в Чикаго) настолько не хватало денег, что учителям платили временными деньгами[224]224
  В период Великой депрессии временные деньги выпускались для замещения банковских депозитов, а также в дополнение к бартеру.


[Закрыть] или не платили вовсе. Но при этом многие люди по-прежнему испытывали к ним неприязнь, завидуя их относительно благополучному финансовому положению (в те времена завидным считался даже сам факт наличия работы)[225]225
  Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 1840; Taylor C. Reds at the Blackboard: Communism, Civil Rights, and the New York City Teachers Union. New York: Columbia University Press, 2013, loc. 87, Kindle; Murphy M. Blackboard Unions. P. 133, 148, 154–157.


[Закрыть].

После Великой депрессии возобновился экономический рост и начался бэби-бум, в связи с чем число учеников в школах возросло. Но неприязненное отношение к учителям никуда не исчезло – они по-прежнему оставались легкой в политическом отношении мишенью. Не составляло труда изобразить их как радикалов, подрывающих государственный строй США и жирующих за государственный счет. Схожим образом десятилетия спустя будут описывать «королев пособий»[226]226
  Rury J. L. Who Became Teachers? P. 34.


[Закрыть].

Некоторые учителя – хотя, разумеется, далеко не все – действительно были радикалами, но их идеи были далеки от тех карикатур, которые рисовали ярые противники коммунистов. Учителя-коммунисты говорили о необходимости объединения с различными маргинализированными социальными группами, прежде всего с рабочим классом и малообеспеченными чернокожими и латиноамериканскими сообществами. Они боролись за улучшение условий труда, но, подобно участникам реформаторского движения 2010-х годов под предводительством учителей вроде Розы Хименес, понимали, что условия их труда – это одновременно те условия, в которых учатся школьники[227]227
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 154–157; Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 3, 12, 15–16; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 1817.


[Закрыть].

Учителя-коммунисты, возглавлявшие нью-йоркский «Союз учителей» (TU), доказывали, что «организация, подобная нашей, не может ограничиваться только экономическими проблемами. Учителя, как и все остальные люди, живут не хлебом единым». В 1940-е годы, задолго до решения по делу «Оливер Браун против Совета по образованию», отменившего раздельное обучение чернокожих и белых школьников, они намеревались положить конец «дискриминации в сфере образования по признаку пола, цвета кожи, расы, религии, политических взглядов или убеждений». Профсоюз лоббировал уменьшение численности классов, создание мест отдыха для детей и требовал уделить особое внимание жителям малообеспеченных районов вроде Гарлема и Бедфорд – Стайвесанта в Бруклине, где небелые дети должны были учиться в сегрегированных школах, находившихся в ужасном состоянии. Левые учителя выступали за более разнообразные в культурном отношении учебные программы, включающие занятия по истории чернокожих и иммигрантов, а также предлагающие более честный взгляд на наследие рабства в США[228]228
  Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 29–33, 43, 73, 78, 287–288. Историк Марджори Мёрфи указывает на статью профессора Говардского университета Докси Уилкерсона о сегрегации, из-за которой чернокожий ребенок «не чувствовал себя полноценной частью той социальной группы, в которой оказывался, но ощущал себя изгоем, не похожим на своих одноклассников». Murphy M. Blackboard Unions. P. 164.


[Закрыть].

Профсоюз учителей также боролся за права женщин-учителей, в том числе за право преподавать после вступления в брак – во многих штатах это было запрещено вплоть до 1940-х годов. В 1941 году представительница TU Белла Додд предложила создать детские сады, финансируемые за счет государства (более чем за 60 лет до того, как Билл Де Блазио, баллотировавшийся на должность мэра Нью-Йорка, сделал бесплатное дошкольное образование центральным пунктом своей предвыборной программы). Таким образом профсоюз хотел не только создать рабочие места для учителей, но и «помочь работающим женщинам с маленькими детьми»[229]229
  Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 277; Rury J. L. Who Became Teachers? P. 37.


[Закрыть].

Паранойя по поводу «красной угрозы» зародилась в высших эшелонах власти (правительство целенаправленно нагнетало страх, чтобы повысить поддержку своей внешней политики среди населения), но и на местном уровне стала полезным инструментом, позволявшим наказывать непокорных преподавателей. Первым учителем, против которого в послевоенное время был применен этот инструмент, стал Луи Джаффе (мой однофамилец), учитель обществоведения в средней школе Бруклина. Джаффе лишился работы, хотя против увольнения выступили 90 его коллег. Он поплатился за то, что рассказывал школьникам о Советском Союзе не так, как того требовало начальство. Другую нью-йоркскую учительницу, Минни Гутрайд, сорвали с занятий, чтобы допросить на «незапланированном заседании». Гутрайд, в прошлом перенесшая рак, была настолько подавлена этими событиями, что совершила самоубийство[230]230
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 184; Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 104–115, 126, 151–153, 290.


[Закрыть].

Несмотря на шумиху, поднявшуюся в прессе после гибели Гутрайд, администрация продолжила охоту на ведьм, и в результате из нью-йоркских школ были уволены 378 учителей. Юрист TU так комментировал ситуацию: «Это были немолодые люди с солидным стажем. Многие из них устроились простыми продавцами, превратились в обузу для своих друзей и родных, были вынуждены просить денег на жизнь. Некоторых произошедшее абсолютно раздавило. А ведь все это были хорошие, иногда очень талантливые учителя». Порой родители пытались заступаться за учителей, но все было бесполезно. Когда администрация школы в Гарлеме решила уволить Элис Ситрон, родители учеников заявили, что «любят ее за то, что она боролась за нас и наших детей». Ситрон, которая 19 лет преподавала в Гарлеме, «составила учебную программу по афроамериканской истории, приглашала учеников к себе домой и на собственные деньги покупала нуждающимся детям очки, книги, обувь и еду»[231]231
  Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 104–115, 126, 151–153, 290; Murphy M. Blackboard Unions. P. 190; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 1945–1955.


[Закрыть].

Иначе говоря, учителей увольняли за то, что они выполняли свои прямые обязанности: заботились о вверенных им детях, боролись за них и ставили их интересы превыше всего. Они налаживали связи с семьями учеников и использовали имеющиеся возможности, чтобы требования этих семей были услышаны[232]232
  Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 153–173, 126, 151–153, 290.


[Закрыть].

В ответ на паранойю по поводу «красной угрозы» профсоюз учителей начал еще более плотно сотрудничать с местными сообществами, требовать отмены сегрегации, строительства школ и игровых площадок в черных районах и найма чернокожих учителей. Все это делалось несмотря на слежку, происки полицейских агентов и откровенный расизм – однажды участники профсоюза получили антисемитское послание, в котором «верная и патриотичная „американская мать“ противопоставлялась безбожным еврейкам-коммунисткам». Профсоюз действовал несмотря на угрозу депортации учителей-иммигрантов (администратор одной из школ искал учителей, чье гражданство «можно было бы аннулировать», предвосхищая нападки администрации Трампа на «нежелательных» граждан) и постоянные попытки доказать, что учителя-коммунисты планируют совершить государственный переворот. Агенты, внедренные в учительскую среду, выяснили лишь то, что учителя обсуждают проблемы расизма, гендерных стереотипов и внешнюю политику США[233]233
  Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 204–213.


[Закрыть].

С другой стороны, начало холодной войны привело к тому, что на некоторое время финансирование школ было увеличено. После того как в 1957 году Советский Союз запустил первый искусственный спутник Земли, американские чиновники поняли, что по крайней мере в чем-то учителя-коммунисты были правы. Как пишет Меган Эриксон, «слова „образование“ и „космос“ были синонимами будущего», и СССР, казалось, лидировал в обеих этих областях. Американцы испытывали тревогу по поводу будущего. Как и сейчас, школьное образование было той темой, в которой сталкивались противоречащие друг другу установки. С одной стороны, американцы боялись, что учителя-коммунисты будут заниматься пропагандой среди учеников, с другой – школам требовалось больше финансирования, чтобы американские дети могли догнать своих советских сверстников[234]234
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 181; Erickson M. Class War. P. 126.


[Закрыть].

Подобная ситуация наблюдалась на протяжении десятилетия после разбирательства по делу «Браун против Совета по образованию», состоявшегося в 1954 году. Профсоюзы учителей в основном поддерживали отмену сегрегации в учебных заведениях, но последствия этого решения сильно ударили по чернокожим педагогам, которые лишились работы после закрытия школ для чернокожих детей. Эти дети получили возможность учиться в школах, прежде предназначавшихся только для белых, но белые родители ни за что не хотели, чтобы их детей учили чернокожие учителя. Так эти учителя, делавшие все возможное в условиях недостаточного финансирования, преподававшие, протестовавшие, занимавшиеся самоорганизацией, боровшиеся за отмену сегрегации и помогавшие чернокожим из среднего класса укрепить свои позиции в обществе, лишились работы. Вот такую цену им пришлось заплатить за свою заботу. Они снова оказались в ловушке: чем больше ты любишь свою работу, тем дороже расплата[235]235
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 200–204; Todd-Breland E. A Political Education: Black Politics and Education Reform in Chicago Since the 1960s. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2018. P. 12, 24; Fultz M. The Displacement of Black Educators Post-Brown: An Overview and Analysis // History of Education Quarterly 44. no. 1. A Special Issue on the Fiftieth Anniversary of the “Brown v. Board of Education” Decision. 2004. Spring 2004. P. 13–14, 20.


[Закрыть].

Для сторонников сегрегации законы о продлении учительских контрактов стали удобной возможностью под благовидным предлогом избавиться от чернокожих учителей. После решения по делу Брауна семь штатов внесли изменения в такие законы, а в Северной Каролине все учителя были переведены на одногодичные контракты. Эти меры произвели желаемый эффект: теперь администрация могла с легкостью избавиться не только от чернокожих, но и вообще от любых неугодных учителей. Их стало еще проще наказывать за то, что они не способны решить все мировые проблемы одной лишь силой своей заботы. Чернокожие учителя, которым все же удалось сохранить работу, часто оказывались в заведомо проигрышной позиции – как, например, одна чернокожая учительница, которую после отмены сегрегации поставили вести уроки домоводства во втором классе. Ее, как и многих других учителей, уволили за то, что она была «некомпетентна» в предмете, который никогда прежде не преподавала. В это же время администрация Линдона Джонсона начала заключать краткосрочные контракты на преподавание со студентами элитных университетов. Новая стратегия перевернула прежние представления об учителях: на место преданных своему делу и заботливых педагогов пришли хорошо образованные молодые люди, для которых преподавательская работа была лишь кратким эпизодом на пути к успешной карьере[236]236
  Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 214, 1592, 2271, 2332, 2402; Fultz M. The Displacement of Black Educators. P. 19, 25–26; Todd-Breland E. A Political Education. P. 128.


[Закрыть].

Напряжение внутри учительского сообщества достигло предела в ходе забастовки учителей в Оушен-Хилл – Браунсвилле в Бруклине в 1968 году, когда «старая школа» в лице Профсоюза учителей, делавшего ставку на объединение с местными сообществами, столкнулась с организациями нового типа. Воинственные и активно развивавшиеся профсоюзы, коллективно добивавшиеся улучшения условий труда, и «Объединенная федерация учителей» (UFT), в результате забастовки получившая право представлять интересы всех учителей Нью-Йорка, вступили в конфронтацию с активистами из чернокожего сообщества. UFT уделяла основное внимание материальным потребностям преподавателей. В то же время активисты, разочарованные реализацией программы по десегрегации школ (авторы которой предполагали, что чернокожие ученики неполноценны, а чернокожие учителя некомпетентны), выступали за передачу школ в ведение местных сообществ. Они доказывали, что чернокожие дети отстают в учебе из-за расизма, а не из-за своей «неполноценности». Учителей, которые дистанцировались от работы с местными сообществами, активисты обвинили в безразличии к нуждам своих учеников. Они утверждали, что чернокожие сообщества могли бы улучшить школы, если бы чиновники перестали путаться у них под ногами[237]237
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 213–214, 239, 242, 243–245; Todd-Breland E. A Political Education. P. 29, 52, 114; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 2530, 2572–2627.


[Закрыть].

В этот период в UFT стремились к профессионализации преподавания. Они хотели сделать так, чтобы работа учителя перестала ассоциироваться с «домашним трудом». Организацию возглавлял Эл Шенкер, который, как отмечает педагог и исследователь Лоис Вайнер, не отдавал себе отчета в «неизбежных противоречиях, возникающих между личной и индивидуальной ответственностью учителя за детей, не понимал, что учителя продолжают функции семьи и что оплачиваемый учительский труд встроен в бюрократическую систему». Идеология холодного профессионализма, характерная для UFT (и ориентированная в первую очередь на учителей-мужчин), привела к конфликту с чернокожими родителями и образовательными активистами, взявшими на себя заботу о чернокожих детях. Апелляции к профессиональным стандартам раздражали родителей, чувствовавших снисходительное отношение со стороны преподавателей, которым, казалось, было наплевать на чернокожих детей. Во время забастовки против увольнения по требованию местного сообщества белых учителей и учителей еврейского происхождения в Оушен-Хилл – Браунсвилле[238]238
  В мае 1968 года общественный совет школы в районе Оушен-Хилл – Браунсвилл, где большинство учащихся составляли афроамериканцы и пуэрториканцы, уволил 19 белых учителей, назначенных профсоюзом UFT (за низкое качество работы, по мнению местного сообщества), что вызвало конфликт между UFT и местным сообществом и обоюдные протесты. В итоге UFT победила и уволенные учителя были вновь приняты на работу.


[Закрыть] многие педагоги (верные традициям старого Профсоюза учителей) отказались поддержать UFT. Профсоюз плотно взаимодействовал с родителями и выступал за увеличение числа чернокожих преподавателей, а UFT подчеркивала разделение между «работой» и «домом», что в конечном счете привело к ее конфликту с родителями. Эта стратегия ослабила позиции влиятельных учительских профсоюзов и стала поводом для обвинений учителей в том, что они недостаточно заботятся о детях[239]239
  Weiner L. The Future of Our Schools: Teachers Unions and Social Justice. Chicago: Haymarket Books, 2012, loc. 1785–1800, Kindle.


[Закрыть].

Конфликт также дал о себе знать в Чикаго во время забастовки Чикагского профсоюза учителей, в котором тогда преобладали белые. Многие чернокожие учителя, добивавшиеся улучшения ситуации в школах, отказались от участия в забастовке и продолжили работать. Но некоторые из них все же согласились участвовать, надеясь таким образом получить больше ресурсов для своих небелых учеников. В связи с этими событиями вновь встали уже знакомые нам вопросы. Можно ли сказать, что бастующие учителя преследуют свои эгоистические цели? Или проблема в том, что учителя оторваны от учеников и их родителей? Администрации школ добивались того, чтобы учителя дистанцировались от учеников и их родителей, что и произошло после разгрома «Союза учителей». Но эта разобщенность также стала оружием, которое можно было использовать против педагогов, обвинив их в «безразличии» к нуждам учащихся. Ну а школьные округа были только рады возможности уволить побольше сотрудников…[240]240
  Todd-Breland E. A Political Education. P. 124–125; Taylor C. Reds at the Blackboard, loc. 318; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 2612–2751; Murphy M. Blackboard Unions. P. 242; McAlevey J. No Shortcuts: Organizing for Power in the New Gilded Age. Oxford: Oxford University Press, 2016. P. 103.


[Закрыть]

Таким образом, успехи, достигнутые учительскими профсоюзами, оказались палкой о двух концах. Благодаря коллективным переговорам и забастовкам они добились улучшения условий труда, в числе прочего получив гарантии, которые, как отмечает Марджори Мёрфи, «спасли бы от увольнения сотни учителей в эпоху маккартизма, существуй они тогда». Но одновременно победы превратили учителей в рабочую аристократию: они стали больше думать о зарплате и гарантиях занятости, а не о своих учениках. В результате в самых важных схватках они оказались лишены поддержки учеников и их родителей. Когда в 1970-е годы начался экономический спад, учителя и их профсоюзы стали легкой добычей для консерваторов, добивавшихся снижения налогов. Учительские профсоюзы оказались совершенно не готовы к приходу корпоративных реформаторов, которые, прикрываясь разговорами на тему «заботы о детях», искали новые способы извлечения прибыли из государственных школ[241]241
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 211; Goldstein D. The Teacher Wars, loc. 2925.


[Закрыть].

Сторонники идеи о том, что именно учителя несут ответственность за падение качества образования, одновременно выступали за снижение налогов и требовали от учителей работать больше за меньшие деньги. Эта тенденция появилась еще в 1970-е годы, но в полной мере заявила о себе в следующем десятилетии, когда началась неолиберальная революция. Количество учеников в классах было увеличено, а предметы вроде искусства и музыки изъяты из школьной программы (в первую очередь в городских школах). Государственные школы в США всегда страдали из-за того, что основным источником их финансирования были налоги на недвижимость. По этой причине в бедных районах на одного школьника приходилось меньше денег, чем в богатом. Колоссальное неравенство современного американского общества очень заметно в сфере государственного образования[242]242
  Murphy M. Blackboard Unions. P. 267–269, 271–272; Todd-Breland E. A Political Education. P. 2, 164; Erickson M. Class War. P. 53.


[Закрыть].

* * *

Какое-то время учителя мирились с происходящим. «Мы привыкли реагировать так: „Ну ладно, пусть будет по-вашему, ведь мы заботимся о детях и хотим, чтобы у них все было хорошо“», – рассказывала Карен Льюис, президентка Чикагского профсоюза учителей, во время забастовки в 2012 году. Но такая забота не помогла учителям в борьбе против «реформы» образования, которую поддержали корпорации. Сторонники реформы воспользовались разобщенностью учителей и тех, кому они были призваны служить. Сколько бы учителя ни шли на уступки, реформаторы все равно утверждали, что виной всему эгоизм педагогов[243]243
  Eidelson J., Jaffe S. Defending Public Education: An Interview with Karen Lewis of the Chicago Teachers Union // Dissent. 2013. Summer. URL: www.dissentmagazine.org/article/defending-public-education-an-interview-with-karen-lewis-of-the-chicago-teachers-union.


[Закрыть].

Создание чартерных школ[244]244
  Чартерные школы финансируются государством, но управляются частным образом и практически неподотчетны контролирующим органам.


[Закрыть] первоначально было инициативой Американской федерации учителей. Однако профсоюз быстро осознал свою ошибку, когда неолиберальные реформаторы ухватились за идею таких школ, увидев в них возможность открыть за государственный счет частные учебные заведения, чьи работники не были бы объединены в профсоюзы. Как правило, закрывают и приватизируют те школы, в которых обучаются чернокожие и латиноамериканцы. Аналогичным образом под сокращение чаще всего попадают педагоги, работающие с этими двумя категориями учеников. Идея «свободного выбора» стала удобной возможностью отказаться от общественного контроля над школами. В отличие от школ, делающих ставку на вовлечение родителей в школьную жизнь (именно к этому стремятся Роза Хименес и ее коллеги), чартерные школы позволяют родителям «выбирать» между переполненными государственными учебными заведениями, страдающими от нехватки финансирования, и новыми – с экспериментальными (и часто драконовскими) дисциплинарными методами, обещающими улучшить оценки их детей. Как отмечает Адам Коцко, риторика выбора предполагает, что вы берете на себя всю ответственность и будете сами отвечать за последствия в том случае, если выбор окажется неверным. Та же идея заложена в словах о том, что мы должны «выбирать» такую работу, которая будет нам по душе, – так, словно мы работаем исключительно ради удовольствия[245]245
  Todd-Breland E. A Political Education. P. 189, 198, 209, 215; Powell M. Gilded Crusade for Charters Rolls Forward // New York Times. 2014. March 12. URL: www.nytimes.com/2014/03/13/nyregion/gilded-crusade-for-charters-rolls-onward.html.


[Закрыть].