Текст книги "Дом Гуччи. Сенсационная история убийства, безумия, гламура и жадности"

Сара Гэй Форден
Дом Гуччи. Сенсационная история убийства, безумия, гламура и жадности

Посвящается Джулии

Sara Gay Forden

THE HOUSE OF GUCCI:

A SENSATIONAL STORY OF MURDER, MADNESS, GLAMOUR AND GREED

Copyright © 2001, 2000 by Sara Gay Forden.

Cover design by Bradford Foltz

© Борисова М.Э., Белолипцев М.С., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Одна смерть

В половине девятого утра понедельника, 27 марта 1995 года, Джузеппе Онорато сметал листья с дорожки перед зданием, в котором работал. Тем утром он явился в восемь часов, как и каждый рабочий день, и его первой задачей было открыть две большие деревянные двери здания на Виа Палестро, 20. В четырехэтажном здании в стиле Ренессанс располагались квартиры и офисы, и находилось оно в одном из самых щегольских районов Милана. Через дорогу, среди высоких кедров и тополей, раскинулись ухоженные газоны и извилистые тропки Городского сада – оазиса зелени и спокойствия среди городского смога и толчеи.

За выходные теплый ветер прошелся по городу, расчистив извечное облако смога и сорвав с деревьев последнюю сухую листву. Тем утром Онорато обнаружил, что дорожка перед зданием усыпана листьями, и бросился подметать их, прежде чем люди начнут заходить и выходить. Военная подготовка внушила Онорато сильное чувство долга и стремление к порядку, хотя и не сломила дух. В пятьдесят один год он был всегда опрятно одет и ухожен, аккуратно стриг свои белые усы и редеющие короткие волосы. Он приехал из Кастельдачча на север, как многие сицилийцы, в поисках работы и новой жизни. Отслужив четырнадцать лет в младшем командном составе, Онорато ушел в отставку в 1980 году и решил осесть в Милане, где несколько лет занимался случайными подработками. Швейцаром на Виа Палестро он устроился в 1989 году и теперь ездил на работу из северо-западной части города, где находилась их с женой квартира, на небольшом мотороллере. Это был спокойный человек с ясными синими глазами и приятной застенчивой улыбкой, и дорожку перед зданием он держал в безупречном порядке. Шесть отполированных до блеска ступеней из красного гранита, к которым вел внушительный парадный вход, сверкающие стеклянные двери и сияющий каменный пол фойе – во всем отражалось усердие Онорато. В глубине фойе у него была маленькая застекленная кабинка со столом и стулом, но он редко там находился: предпочитал все время трудиться. В Милане он никогда не чувствовал себя спокойно: город давал ему работу, но почти ничего больше. Онорато ощущал на себе предвзятость, которую жители севера испытывали к meridionali, то есть южанам, и одного взгляда хватало, чтобы его задеть. Он не вступал в споры и подчинялся вышестоящим, как его научили в армии, но головы никогда не склонял. «Я ничем не хуже других, – считал Онорато, – даже богатых или из влиятельных семей».

Подметая дорожку, Онорато поднял взгляд и заметил прохожего на другой стороне улицы. Он уже видел этого человека с утра, когда открывал парадные двери. Тот стоял возле маленькой зеленой машины, припаркованной поперек улицы, лицом к Городскому саду, напротив здания, где работал Онорато. Обычно машины выстраивались рядами на обочине Виа Палестро – улицы, на которой оставалась одна из последних бесплатных парковок в центре Милана. Машины здесь парковались под углом и лицом к обочине. Время было раннее, других автомобилей еще не было. Внимание Онорато привлек номерной знак: он болтался почти у самой земли.

«Интересно, – подумалось Онорато, – что этот человек делает здесь так рано?»

Чисто выбритый и одетый в приличное светло-коричневое пальто, мужчина все время смотрел в сторону Корсо Венеция[1]1
  Одна из центральных улиц Милана, проходит сквозь Квартал моды. На улице расположены бутики известных домов высокой моды, а также дворцы, парки, особняки. (Здесь и далее – прим. ред., если не указано иное.)


[Закрыть], будто ждал кого-то. Рассеянно пригладив собственную редеющую шевелюру, Онорато не без зависти отметил густые волосы незнакомца, темные и волнистые.

С тех пор как в июле 1993 года на их улице взорвалась бомба, приходилось быть начеку. Взрыв машины, напичканной динамитом, потряс город, забрав жизни пяти человек и оставив от Павильона современного искусства лишь пыль, цемент и стальные балки. Тем же вечером еще один взрыв прогремел в Риме и ударил по Сан-Джорджо-ин-Велабро, базилике в историческом центре города. Позднее выяснилось, что эти взрывы связаны с еще одним, более ранним, произошедшим во Флоренции, на Виа деи Джеоргофили: тогда тоже были убиты пять человек и еще тридцать – ранены. Кроме того, взрыв уничтожил несколько десятков произведений искусства, которые хранились в здании. Это происшествие оказалось связано с главой сицилийской мафии, Сальваторе Риина по прозвищу Тото, которого незадолго до того арестовали за убийство Джованни Фальконе, главного следователя по делам мафии. Риина приказал подорвать несколько ценнейших культурных памятников в Италии, чтобы расквитаться за свой арест. В итоге его осудили и за убийство Фальконе, и за взрывы; сейчас он отбывает два пожизненных заключения. DIGOS, оперативная полиция Италии по противодействию терроризму, опросила всех portinai, то есть портье, в Виа Палестро. Онорато сказал им, что в тот день видел подозрительный фургон у ворот парка. С тех пор он держал в своей кабинке блокнот и делал записи обо всем, что замечал необычного.

– Мы ведь глаза и уши квартала, – говорил он своему сослуживцу, который часто заходил на чашку кофе. – Мы знаем всех прохожих, это наша работа – наблюдать.

Онорато развернулся и потянул на себя правую створку дверей, чтобы смести из-за нее последние листья. Зайдя за полуоткрытую створку, он услышал, как кто-то быстро прошагал по лестнице, а затем знакомый голос окликнул его:

– Buongiorno![2]2
  Доброе утро! (ит.)


[Закрыть]

Обернувшись, Онорато увидел, как Маурицио Гуччи, владелец офисов на первом этаже, с неизменной бодростью взлетает по лестнице, взмахнув полами пальто.

– Buongiorno, Dottore[3]3
  Доброе утро, доктор! (ит); слово dottore в итальянском языке может служить обращением к любому человеку с высшим образованием.


[Закрыть], – улыбнулся Онорато в ответ и приветственно поднял руку.

Он знал, что Маурицио Гуччи принадлежит к знаменитой флорентийской семье, основавшей компанию по торговле предметами роскоши под своим именем. В Италии имя Гуччи всегда связывали с изяществом и стилем. Итальянцы гордились своей творческой натурой и многовековым мастерством, и имя Гуччи, наряду с Феррагамо и Булгари, неизменно означало качество и искусную работу. Кроме того, именно Италия подарила миру величайших дизайнеров, таких как Джорджо Армани и Джанни Версаче, – но фамилия Гуччи была известна уже много поколений, задолго до того, как родились эти знаменитые люди. Маурицио был последним из рода Гуччи, управлявшим семейным делом: двумя годами ранее он продал бизнес своим финансовым партнерам, которые планировали вывести фирму Гуччи на биржу. Оставив дело семьи позади, весной 1994 года Маурицио открыл собственную контору на Виа Палестро.

Жил Гуччи неподалеку, в собственном палаццо на Корсо Венеция. На работу он каждое утро ходил пешком и появлялся примерно с восьми до полдевятого утра. Иногда он отпирал входные двери своим ключом и поднимался наверх еще до того, как Онорато открывал тяжелые деревянные створки.

Онорато нередко воображал себе, каково это – быть Гуччи. Маурицио был богатым и привлекательным молодым человеком, и возлюбленная его была красавицей: высокой, стройной блондинкой. Она помогала Гуччи обставить офисы на первом этаже (в Европе так принято называть второй) антикварной китайской экзотикой, диванами и креслами в щегольской обивке, цветистым текстилем и дорогими картинами. Она часто навещала Гуччи во время обеда – в костюмах от Шанель и с безупречно уложенными белокурыми локонами. Эти двое казались Онорато идеальной парой с идеальной жизнью.

Стоило Маурицио Гуччи дойти до верхней ступеньки и шагнуть в фойе, как Онорато увидел в дверном проеме темноволосого мужчину. Этот человек поджидал Гуччи, осенило его. Почему только он остановился у подножия лестницы, там, где заканчивался широкий коричневый ковер и начиналась дорожка из серой ткани, закрепленная на каждой ступени медными рейками? Гуччи не заметил, как незнакомец остановился за его спиной; тот не окликнул его.

На глазах у Онорато мужчина распахнул пальто и выхватил пистолет. Он выпрямил руку, направляя дуло в спину Гуччи, и начал стрелять. Онорато стоял всего в паре шагов от него – неподвижно, с метлой в руках. Потрясенный, он был не в силах остановить нападавшего.

Прогремели три быстрых глухих выстрела, один за другим.

Окаменев от ужаса, Онорато мог лишь смотреть. Он видел, как первая пуля пробила пальто Гуччи над правым бедром. Вторая вошла прямо под левое плечо. Онорато заметил, как всякий раз в клочья разлеталась верблюжья ткань пальто Гуччи в том месте, куда в нее попадали пули. «В кино в людей стреляют совсем не так», – подумалось Онорато.

Гуччи обернулся, пораженный, и непонимающе взглянул на стрелявшего, явно не узнавая его, а затем уставился прямо на Онорато, точно спрашивая его: «Что происходит? За что? Почему я?»

Третья пуля задела его правую руку.

Гуччи со стоном сполз на пол, и убийца всадил последнюю, фатальную пулю ему в правый висок. Взглянув на пистолет, Онорато увидел на стволе длинный глушитель. Посмотрел на руку, сжимавшую оружие, – на длинные, холеные пальцы, на ухоженные ногти.

Мгновение, которое показалось вечностью, Онорато смотрел убийце в глаза. А затем услышал собственный голос:

– Не-е-ет! – вскрикнул он, отпрянув и вскинув левую руку, точно пытаясь сказать: «Я тут ни при чем!»

Убийца дважды выстрелил прямо в Онорато, а затем развернулся и бросился за дверь. Онорато услышал звон – это звякнули о пол гильзы.

«Поверить не могу! – подумал он. – Боли совсем не чувствую. Я и не знал, что это не больно, когда в тебя стреляют. – Ему стало интересно, больно ли было Гуччи. – Значит, так все и кончится. Значит, я умру. Жалко, конечно, что вот так. Это же нечестно».

Затем он понял, что так и остался стоять. Взглянул на свою левую руку: та странно свисала, и с рукава капала кровь. Онорато медленно опустился на гранитную ступень лестницы.

«Хотя бы не упал», – сказал он про себя и мысленно приготовился умереть. Подумал о своей жене, о днях службы, о виде на море и на горы из Кастельдачча. Лишь потом он понял, что всего лишь ранен: оба выстрела попали в руку, и смерть ему не грозила, – и его накрыло волной счастья. Он обернулся взглянуть на безжизненное тело Маурицио Гуччи. Труп лежал на самом верху лестницы в луже крови: в падении он вытянулся на правом боку, голова легла на руку. Онорато попытался позвать на помощь, но открыл рот и сам себя не услышал.

Пару минут спустя послышалась нарастающая сирена. Вскоре вой оборвался, и перед Виа Палестро, 20 с визгом затормозила полицейская машина. Из машины выскочили четверо карабинеров в форме, все с оружием в руках.

– Это был человек с пистолетом, – бессильно простонал Онорато с первой ступеньки, и полицейские кинулись к нему.

Глава 2. Династия Гуччи

Кровь ярко-красными брызгами в духе Джексона Поллока расписала двери и белые стены по обе стороны от входа, у которого лежал Маурицио. Гильзы россыпью валялись на полу. Владелец киоска через дорогу, в Городском саду, услышал крик Онорато и тут же вызвал карабинеров.

– Это Dottor Гуччи, – сказал им Онорато, указывая здоровой рукой наверх, где лежал неподвижный труп Маурицио, безвольно свесив левую руку. – Он мертв?

Один из карабинеров присел возле тела убитого и прижал пальцы к его шее; не почувствовав пульса, он кивнул. Адвокат Маурицио, Фабио Франкини, прибывший на назначенную встречу минутами ранее, с несчастным видом съежился на холодном полу возле тела клиента и просидел так четыре часа, пока вокруг работали сотрудники правоохранительных органов и «Скорой помощи». С прибытием «Скорой» и полицейского подкрепления перед зданием начала собираться толпа зевак. Врачи сразу позаботились об Онорато, поскорее забрав его в карету «Скорой помощи», прежде чем на месте совершения преступления появилась следственная группа. За осмотр тела Маурицио взялся капрал Джанкарло Тольятти, высокий и худой блондин с двадцатилетним опытом службы в убойном отделе. В последние несколько лет Тольятти в основном занимался расследованием убийств, связанных с враждующими кланами албанских иммигрантов в Милане. Это было его первое дело в кругах городской элиты: не каждый день в центре города хладнокровно убивают крупного бизнесмена.

– Кто убитый? – спросил Тольятти, склоняясь к трупу.

– Это Маурицио Гуччи, – ответил ему один из коллег. Тольятти поднял глаза и насмешливо улыбнулся.

– Ну да, а я Валентино, – съязвил он, вспомнив о вечно загорелом темноволосом модельере из Рима.

Имя Гуччи всегда ассоциировалось у него с флорентийским торговым домом, который занимался кожаными изделиями. Откуда взяться Гуччи в миланской конторе?

– Для меня это был просто труп, самый обыкновенный, – впоследствии заявлял Тольятти.

Он осторожно вынул забрызганные кровью газетные вырезки из безжизненной руки Маурицио, снял с него часы от Тиффани; они еще тикали. Пока он аккуратно изучал содержимое карманов убитого, явился прокурор Милана Карло Ночерино. На месте преступления царила сумятица: журналисты и операторы теснили и врачей, и карабинеров, и полицию. В Италии работают три вида правоохранительных органов: карабинеры, полиция и guardia di finanzia, или налоговая полиция. Боясь, как бы в суматохе не пострадали важные улики, Ночерино спросил, кто первым прибыл на место убийства. Таково одно из главных неписаных правил итальянской полицейской системы: та группа, которая первой явилась на место преступления, и занимается этим делом. Узнав, что первыми прибыли карабинеры, Ночерино быстро отпустил полицию и распорядился закрыть парадные двери в фойе, а тротуар перед входом оцепить, чтобы не подпускать прибывающую толпу. Затем он поднялся по лестнице к Тольятти, который осматривал тело Маурицио Гуччи.

Ночерино и следователи заметили, что из-за выстрела в висок убийство Маурицио выглядело как казнь в духе мафии. Кожа и волосы вокруг раны обгорели, что говорило о стрельбе с близкого расстояния.

– Здесь поработал профессиональный киллер, – сказал Ночерино, осмотрев рану, а затем пол, на котором следственная группа уже обвела мелом шесть гильз.

– Старый добрый colpo di grazia[4]4
  Выстрел из милосердия, добивающий выстрел.


[Закрыть], – согласился капитан Антонелло Буччоль, коллега Тольятти. И все же они были озадачены. Слишком много выстрелов, целых два живых свидетеля: Онорато и девушка, которая чуть не столкнулась с убийцей в дверях, – не похоже на работу профессионала, который наносит «удар милосердия».

На осмотр тела Маурицио у Тольятти ушло еще полтора часа, а на то, чтобы узнать все подробности его жизни, – целых три года.

– Мы почти ничего не знали о Маурицио Гуччи, – позже говорил он. – Нам нужно было взять в руки его судьбу и открыть, точно книгу.

Чтобы понять Маурицио Гуччи и его происхождение, нужно понимать тосканский характер. Непохожие на дружелюбных эмилианцев, аскетичных ломбардцев и эксцентричных римлян, тосканцы часто бывают заносчивыми индивидуалистами. Они чувствуют, что представляют источник культуры и искусства всей Италии, и предметом их особой гордости является влияние на современный итальянский язык, в чем они многим обязаны Данте Алигьери. Их иногда называют «итальянскими французами»: высокомерными, самодостаточными и закрытыми от внешнего мира. Итальянский писатель Курцио Малапарте пишет об этих людях в своей книге «Maledetti Toscani», или «Проклятые тосканцы».

В «Аде» Данте описывает «флорентийский дух» Филиппо Ардженти: «он в мире был гордец и сердцем сух». Гордый флорентийский или тосканский дух может быть и саркастичным, и острым на язык; такие люди не лезут за словом в карман – как, например, Роберто Бениньи, оскароносный режиссер и исполнитель главной роли в фильме «Жизнь прекрасна».

В 1977 году автор из «Таун энд кантри» спросил у Роберто Гуччи, двоюродного брата Маурицио, могла ли семья Гуччи происходить из другого региона Италии. Роберто поразил этот вопрос.

– Это как спросить, может ли кьянти быть не из Ломбардии, – возмутился он. – Это будет уже не кьянти, а Гуччи не были бы Гуччи! – И он в гневе взмахнул руками: – Разве могли бы мы родиться не флорентийцами, если мы – те, кто мы есть?

Богатая многовековая история купеческого сословия Флоренции у Гуччи в крови. В 1293 году «Установления справедливости» объявили Флоренцию независимой республикой. Пока Медичи не взяли власть в свои руки, городом управляли arti – двадцать одна гильдия торговцев и ремесленников. Память об этих гильдиях осталась в названиях флорентийских улиц: это Виа Кальцаюоли (сапожники), Виа Картолаи (торговцы бумагой), Виа Тесситори (ткачи), Виа Тинтори (красильщики) и многие другие. В эпоху Возрождения Грегорио Дати, торговец шелком, писал: «Флорентиец, если он не торговец, не объехал весь мир, не повидал заморские страны и народы и не вернулся во Флоренцию хоть немного разбогатевшим, не заслужит здесь никакого уважения».

Для купца из Флоренции быть состоятельным было почетно, и богатство сопровождалось рядом обязанностей: финансировать сооружение общественных зданий, жить в большом палаццо с роскошными садами, а также спонсировать живописцев, скульпторов, поэтов и музыкантов. Эта любовь к прекрасному и гордость за его создание не уступили ни войне, ни чуме, ни потопам, ни политическим распрям. От Джотто и Микеланджело до современных мастеров в их мастерских искусство процветает и приносит плоды, а взращивают его именно торговцы.

– Во Флоренции девять человек из десяти торговцы, а десятый – священник, – шутил Альдо Гуччи, дядя Маурицио. – Гуччи настолько же флорентийцы, насколько Джонни Уокер шотландец, а флорентийцев не надо учить ни торговле, ни ремеслу, – продолжал он. – Мы, Гуччи, были купцами с 1410 года. Когда говоришь о Гуччи, то знаешь, что это не «Macy’s»[5]5
  Сеть универмагов в США, существующая с 1850-х годов.


[Закрыть].

Один из бывших сотрудников так отзывался о семье Гуччи:

– Это были простые, невероятно добродушные люди, но у них всех был этот ужасный тосканский характер.

История самого Маурицио начинается с его деда, Гуччио Гуччи. Родители Гуччио держали убыточную шляпную мастерскую во Флоренции в конце XIX века и едва сводили концы с концами. Гуччио сбежал из дома от банкротства отца и ушел матросом на грузовое судно, на котором добрался до Англии. Там он устроился на службу в знаменитый лондонский отель «Савой»[6]6
  По разным источникам, он работал посудомойщиком, носильщиком, официантом и даже метрдотелем, однако в документах отеля «Савой» не осталось упоминаний о его найме.


[Закрыть]. Должно быть, его поражали постояльцы – их шелка и драгоценности, их неподъемный багаж. Кожаные чемоданы, саквояжи, шляпные коробки и тому подобное, украшенные гербами и подписанные громкими именами, заполоняли вестибюль гостиницы, которая стала Меккой для высшего общества викторианской Англии. Гости были богаты и знамениты – или хотели влиться в подобную компанию. Лилли Лэнгтри, любовница принца Уэльского, снимала в «Савое» номер за пятьдесят фунтов в год, где принимала гостей. Знаменитый актер сэр Генри Ирвинг часто обедал в ресторане отеля, а Сара Бернар заявляла, что «Савой» стал для нее «вторым домом».

Жалованье Гуччио было невелико, а работа тяжела, но он быстро учился, и этот опыт заметно отразился на его судьбе. Он вскоре обратил внимание, что постояльцы отеля привозят с собой багаж, говорящий об их вкусе и достатке. Ключ ко всему, как оказалось, крылся в горах чемоданов, которые носильщики перетаскивали по длинным коврам коридоров и перевозили в лифтах-подъемниках. О коже Гуччио много узнал в мастерских в своей флорентийской юности. Сыновья Гуччио рассказывали, что, покинув «Савой», он устроился в «Вагон-ли», европейскую компанию, управлявшую поездами, и путешествовал по Европе в спальных вагонах, обслуживая и изучая богатых пассажиров и их окружение – прислугу и багаж, после чего, скопив денег, вернулся во Флоренцию четыре года спустя.

На родине Гуччио влюбился в Аиду Кальвелли, швею и дочь соседа-портного. Его вполне устраивал тот факт, что у возлюбленной был четырехлетний сын Уго, отец которого умер от туберкулеза, не успев жениться на Аиде. 20 октября 1902 года, чуть больше года спустя после возвращения в Италию, Гуччио женился на Аиде и усыновил Уго. Жениху был двадцать один год, невесте – двадцать четыре. Она была уже беременна первым их ребенком, дочерью Гримальдой, – девочка родилась три месяца спустя. Аида подарила Гуччио еще четверых детей: один из них, Энцо, умер еще в детстве. После у них были только сыновья: Альдо родился в 1905 году, Васко – в 1907-м, а Родольфо – в 1912-м.

По словам Родольфо, первую работу во Флоренции Гуччио нашел в антикварной лавке. Затем он перешел в фирму, которая выпускала изделия из кожи, где научился азам торговли, прежде чем получил должность управляющего. Когда началась Первая мировая война, ему было тридцать три года и у него была большая семья, тем не менее его призвали в армию в качестве водителя. По завершении войны Гуччио, получивший место во «Франци» – флорентийской компании по производству кожаных изделий, – научился выбирать кожевенное сырье, обрабатывать и дубить кожу, а также работать с материалом разного вида и качества. Он быстро стал управляющим римским филиалом компании. В Рим ему пришлось отправиться одному: Аида отказалась переезжать и осталась дома с детьми. Гуччио навещал семью раз в неделю и собирался открыть свое дело во Флоренции – для клиентов, которые знали толк в хороших кожаных изделиях. В 1921 году, на воскресной прогулке с Аидой, Гуччио заметил, что на узкой улочке Виа делла Винья Нуова, которая соединяла фешенебельную Виа Торнабуони и площадь Гольдони на берегах реки Арно, сдавали внаем небольшой магазинчик. Супруги заговорили о том, чтобы занять это место. Потратив сбережения Гуччио – и, по словам одного источника, заняв у знакомого, – они открыли первую компанию под своим именем: Valigeria Guccio Gucci – «Магазин кожаных изделий Гуччио Гуччи». Позднее, в 1921 году, компания превратилась в Azienda Individuale Guccio Gucci, «частное предприятие Гуччио Гуччи». Район рядом с самой популярной в свете улицей Виа Торнабуони хорошо подходил, чтобы привлечь ту публику, которая нужна была Гуччио. На Виа Торнабуони с пятнадцатого по семнадцатый век строили свои палаццо самые богатые и знатные семьи города: Строцци, Антинори, Сассетти, Бартолини Салимбени, Каттани и Спини Ферони. В 1800-х на первых этажах их домов начали открываться дорогие рестораны и магазины. Так, «Кафе Джакоза» подает домашнюю выпечку и напитки высшему свету с самого своего открытия в 1815 году и по сей день. Джакоза, владельцы кафе и поставщики итальянской королевской семьи, изобрели коктейль «Негрони», названный в честь постоянного гостя, графа Негрони. Ресторан «Доней», открывшийся в 1927 году прямо напротив того места, где позже обосновался Гуччи, обслуживал аристократические семьи Флоренции; здесь собирался женский аналог исключительно мужского Жокей-клуба Флоренции. Совсем рядом для аристократии работал цветочный магазин «Меркателли». Многие другие компании на этой улице работают еще с тех времен: в том числе «Рубелли», где продаются качественные ткани из Венеции, парфюмерный магазин «Профумерия Инглезе» и «Прокаччи», известный своими восхитительными бутербродами с трюфелем. Богатые туристы из Европы останавливались в «Альберго Лондрес и Свисс», недалеко от которой, в свою очередь, находилось американское турагентство «Томас Кук и сыновья» на самом углу Виа дель Парионе.

Гуччио начал закупать высококачественные кожаные изделия у тосканских производителей, а также из Англии и Германии, чтобы продавать их туристам, которые стекались во Флоренцию так же, как и в наше время. В выбор Гуччио входили надежные и хорошо сделанные сумки и чемоданы по невысоким ценам. Если он не мог найти то, чего искал, то брал нужное под заказ. Он и сам стремился к элегантности: его изысканные рубашки и идеально выглаженные костюмы всегда выглядели безупречно.

– Это был человек с тончайшим вкусом, который все мы унаследовали, – вспоминал его сын Альдо. – И это сказывалось на всем, что он продавал.

Гуччио открыл небольшую мастерскую за магазином, где самостоятельно изготавливал товары в дополнение к импортным, а также открыл ремонтную мастерскую, которая быстро начала давать прибыль. Гуччио нанял местных мастеров, и его магазин быстро стал известен не только качественными товарами, но и услугами. Через несколько лет он снял помещение побольше за мостом Санта-Тринита, на другом берегу Арно – на улице Лунгарно Гуиччардини. Шестьдесят человек, работавших на Гуччио, получили распоряжение работать до поздней ночи, если понадобится, но выполнять все заказы, которых становилось все больше и больше.

В квартале Ольтрарно, к югу от реки Арно, располагалось множество небольших мастерских, которым нужна была речная вода для машин, обрабатывавших шерсть, шелк и парчу. Вдоль реки пролегали широкие бульвары, на юг тянулись улицы поменьше: здесь, в рабочем квартале, гремели топоры и пилы, здесь мыли и отбивали шерсть, здесь кроили, сшивали и лощили кожу. Здесь же обитали антиквары, багетчики и другие мастера. На другом берегу, вокруг площади Республики, располагалось торговое и финансовое сердце Флоренции – еще со Средних веков, когда здесь было представительство влиятельной торговой гильдии, которая управляла процветающей ремесленной сферой города.

Повзрослев, дети Гуччио приобщились к семейному делу – за исключением Уго, который не проявлял к нему интереса. Альдо проявил выдающееся торговое чутье, а Васко, которого прозвали Succube, то есть Подчиненный, взял на себя производство, хотя сам он по большей части предпочитал охотиться на просторах Тосканы. Гримальда, по прозвищу Pettegola – Сплетница, – стояла за прилавком в магазине вместе с молодой ассистенткой, которую нанял Гуччио. Родольфо был слишком юн для работы: став постарше, он счел себя выше этого и последовал за своей мечтой – кинематографом.

Гуччио растил детей в строгости: они обращались к нему на «вы», а не на «ты». За столом он требовал хороших манер и салфеткой, как кнутом, погонял тех, кто отступал от правил этикета. Когда семейство выезжало на выходные в загородный дом возле Сан-Кашано, по воскресеньям Гуччио запрягал деревянную двухколесную повозку, погружал в нее Аиду и детей и выдвигался вместе с ними через поля на утреннее богослужение.

– Это была сильная личность, требующая к себе уважения и сдержанности, – говорил один из его внуков, Роберто Гуччи.

Гуччио был запаслив: прошутто для него всегда нарезали самыми тонкими ломтиками, чтобы надолго хватило. Свои ценности он передал и детям: по семейной легенде, Альдо доливал в бутылки с минеральной водой воды из-под крана. Но и у Гуччио были свои удовольствия: одним из них была сытная тосканская кухня, которую Аида подавала для всей семьи на большой стол. Может быть, дело в бедной юности, но в зрелом возрасте Гуччио позволял себе полакомиться, так что и он, и Аида со временем располнели на ее аппетитной домашней еде.

– Я навсегда запомнил его с гаванской сигарой и бесконечной золотой цепочкой от часов вокруг пояса, – рассказывал Роберто.

Гуччио старался одинаково обращаться с Уго и своими родными детьми, но мальчик явно не хотел походить на отца, сестру и братьев. За крупное телосложение и грубые манеры братья прозвали его Prepotente – Задира. Когда Уго дал понять, что ему неинтересно помогать семье с магазином, Гуччио нашел ему должность у одного богатого клиента, успешного землевладельца барона Леви. Леви нанял Уго помощником управляющего на одну из своих ферм на окраине Флоренции. Для крепкого молодого человека этот путь казался идеальным. Вскоре Уго, уже женатый, начал хвастаться своим достатком. Гуччи, который все еще стремился рассчитаться по давним долгам, попросил у сына взаймы. Уго, который сам был не в лучшем положении, – он много тратил на свою расточительную подружку, за которой тайком ухаживал, – постыдился признаться отцу, что денег у него нет, и все равно пообещал дать ему в долг. Гуччио тем временем уже договорился с банком, которому был должен. Расплатившись по счетам, он пообещал, что вернет Уго деньги с процентами. Не знал он о том, что Уго, который не решился сказать отцу, что преувеличил свой достаток, украл 70 тысяч лир (значительная сумма по тем временам) из кассового ящика барона Леви. Он отдал отцу 30 тысяч лир, как тот и просил, а с остальным сбежал на три недели вместе с подружкой-танцовщицей, служившей на подтанцовке в местном театрике.

Барон Леви сообщил Гуччио, что всерьез подозревает Уго в краже, чем убил всю радость от выплаты старого долга. Гуччио поверить не мог, что его сын опустился до воровства, но факты не оставляли никаких сомнений. Он согласился возмещать барону ущерб по 10 тысяч лир в месяц.

Это был не единственный раз, когда Уго создавал родителям проблемы. В 1919 году молодой Бенито Муссолини основал «Итальянский союз борьбы», предшественник его партии; к 1922 году, когда Муссолини уже избрали в парламент, Национальная фашистская партия привлекла уже 320 тысяч последователей по всей Италии, в том числе чиновников, промышленников и журналистов. В нее вступил и Уго – может быть, бунтуя против отца – и стал ее местным представителем. Он злоупотреблял властью, чтобы давить на барона и других жителей местности, где когда-то работал, в любой момент вваливаясь с компанией пьяных товарищей, требуя еды и выпивки.

Гуччио тем временем едва сводил концы с концами. В 1924 году, на третий год работы магазина, часть поставщиков, которые поначалу поставляли товар в кредит, начали требовать оплаты. При этом не все клиенты Гуччио выплачивали долги, поэтому молодой торговец не мог позволить себе даже оплатить счета. Однажды вечером, собравшись с семьей и доверенными сотрудниками за закрытыми дверьми, Гуччио со слезами сообщил своему небольшому собранию, что вынужден будет закрыть магазин.

– Если не произойдет чуда, – сказал он, – мы не протянем и дня.

Всегда сильный и уверенный, Гуччио выглядел как «приговоренный к смертной казни», вспоминает жених Гримальды Джованни Витали. Он был местным земельным инспектором и хорошо знал семью: они с Уго вместе учились в школе, а с Альдо – в Римском католическом училище Кастелетти.

Витали работал на строительный бизнес своего отца и имел небольшие накопления на совместное будущее с Гримальдой. Он предложил выручить Гуччио. Тот скромно принял деньги в долг, от души поблагодарив будущего зятя за спасение их маленького предприятия. В течение нескольких месяцев он полностью вернул Джованни всю сумму долга. Когда дело пошло в гору, Гуччио расширил мастерскую и предложил своим работникам производить собственный товар на продажу. Он нашел умелых мастеров и собрал превосходную команду кожевенников – больше художников, чем ремесленников. Эти работники делали первоклассные сумки из тонкой лайки и настоящей замши, чехлы для телескопов со вставками для прочности по бокам, а также чемоданы, вдохновленные сумками «Глэдстоун», которые Гуччио запомнил на работе в Савое. В числе других товаров были кожаные ремешки для переноски пледов, коробки для обуви и ящики для белья: в те времена богатые туристы путешествовали со своим постельным бельем.