Текст книги "Дом Гуччи. Сенсационная история убийства, безумия, гламура и жадности"

«Это вам уже не Даллас! – писал журнал «Пипл». – За блестящей маской дома Гуччи скрывается семейная вражда». «Жестокая потасовка в доме Гуччи», – добавлял римский «Мессаджеро». «Драка между братьями Гуччи», – рассказывал «Коррьере делла сера». Суд Нью-Йорка в итоге отказался заслушивать дело на тех основаниях, что все произошло в Италии, однако история оказалась вынесена на суд общественности по обе стороны Атлантики. Среди важных клиентов «Гуччи» многие растерялись и встревожились. Джеки Онассис послала Альдо телеграмму всего с одним словом: «Почему?», что вошло в историю компании. Князь Монако Ренье тоже обратился к семье с предложением помощи.

На следующий день после того, как пошли слухи, покупатели со всего света собрались в главном офисе «Гуччи» в Скандиччи, где должен был состояться показ осенней коллекции. Когда Альдо узнал, что ему придется иметь дело не только с исками от Паоло, но и с прессой, весь завод слышал его разъяренный рев.

– Если он хочет со мной судиться – видит Бог, я буду судиться с ним! – прогремел Альдо в трубку тому, кто позвонил ему сообщить новости. Наступив на горло собственному недовольству тем фактом, что Родольфо добился большего влияния на «Гуччи Парфюмс», – компанию, которая в 1982 году стала частью АО «Гуччио Гуччи», – Альдо нанял де Соле защищать себя и компанию «Гуччи» против исков Паоло. На следующий же день он дал интервью журналу «Женская одежда на каждый день» (WWD) и свел конфликт к мелочи.

– Какой отец не отвешивал сыну затрещины в воспитательных целях? – сказал он, подкрепив свой имидж патриарха компании. Он добавил, что семья почти пришла к соглашению с Паоло. Однако он не осознавал, как далеко тот готов зайти, чтобы добиться своего, – ведь Паоло только вышел на тропу войны.

В годы работы на «Гуччи» Паоло тайно собирал и исследовал всю финансовую отчетность, до которой смог добраться. Он хотел знать все о компании изнутри, хотел сделать собственные выводы о том, как вести дела. Выяснив, что миллионы долларов облагаемых налогом доходов утекают в офшорные компании через систему поддельных счетов, он решил вооружиться этим знанием в войне за право свободно использовать свое имя. В первый раз юристы «Гуччи» победили: дело было закрыто, а бумаги засекречены. Паоло не сдался: в октябре 1982-го он оплатил часть работы юристов из суммы, выплаченной ему компанией за увольнение, и подал изобличающие доказательства в Нью-Йоркский федеральный суд, чтобы подкрепить свой иск о незаконном увольнении. Он надеялся, что улики заставят Альдо передумать и либо пригласить его назад в компанию, либо дать ему право запустить собственную линейку.

– Эти бумаги нужны были лишь затем, чтобы на него надавить, – сознавался Паоло позднее.

Паоло заставил разделиться не только семью, но и ее близкое окружение. Одни осуждали Паоло за то, что тот сдал отца властям, другие считали, что его вынудили к этому шагу.

– Паоло связали руки, – рассказывала Энрика Пирри, которая признавалась в особой симпатии к среднему сыну Альдо. – Может, он и не был гением семьи, но вкладывался он больше всех. Если он и сдал отца, то только потому, что тот его вынудил.

– Никто Паоло не обманывал, – возражал де Соле. – Он действовал за спиной у семьи, и пришлось убедиться, что он не раздаст всю компанию. Он вел нечестную игру.

В бумагах, которые обнародовал Паоло, было четко видно, что Гуччи скрывают прибыль. Панамские компании с официальным адресом в Гонконге существовали под видом творческих поставщиков «Гуччи Шопс Инкорпорейтед». Изобличающее письмо от Гуччи в адрес главного бухгалтера компании в Нью-Йорке, Эдварда Стерна, приподняло завесу, скрывавшую махинации: «Чтобы обосновать услуги, на которые составлялись эти счета, и задокументировать подразумеваемые требования компании, придется выслать на одобрение в «Гуччи Шопс Инкорпорейтед» ряд дизайн-проектов. Это нужно лишь для того, чтобы создать записи о деятельности [курсив наш]», – писал Стерн.

В 1983 году, когда здоровье Родольфо ухудшилось, налоговое управление и прокуратура взялись за личные и профессиональные налоговые обязательства Альдо. Эдвард Стерн умер задолго до того, как дело было закрыто, но при расследовании нашлось достаточно улик, чтобы дело передали в следственный совет присяжных.

Из всех исков, которые подал Паоло на семейную компанию, всего один дошел до судебного разбирательства. Только в 1988 году судья районного суда Нью-Йорка Уильям Коннер вынес решение по этому делу. Коннер нашел справедливый выход из семейной войны, которая затянулась уже больше чем на десять лет: он запретил Паоло Гуччи использовать свое имя как торговый знак или коммерческое наименование, чтобы среди потребителей не возникало путаницы в связи с торговой маркой «Гуччи». С другой стороны, он позволил Паоло Гуччи выступать под своим именем в качестве дизайнера продукции и продавать ее под отдельной торговой маркой, в название которой не входило бы имя «Гуччи».

«Со времен Каина и Авеля в семейных ссорах всегда случаются нерассудительные и импульсивные решения, ожесточенные баталии и бессмысленное разрушение в итоге, – писал Коннер в своем судебном решении. – Это дело – лишь одно столкновение в одной из самых известных семейных войн нашего времени», – продолжал он, указывая на то, что семья Гуччи на тот момент имела «проблемы юридического характера, которые приходилось оспаривать в судах и арбитражах по всему миру, что стоило безумно дорого как семье, так и ее компании».

Решение Коннера дало Паоло полномочия производить и продавать товары под торговой маркой «Дизайны Паоло Гуччи». Паоло, натура творческая, оплатил рекламу в номере «Женская одежда на каждый день» от 30 ноября 1988 года, в котором опубликовал стихотворение под названием «Торговому сообществу». Это стихотворение предвестило его дебют в роли независимого дизайнера.

 
В среду, десятого августа,
В год восемьдесят восьмой,
В открытом письме «Гуччи Америка»
Распорядились своим статусом и судьбой.
 
 
Они одержали победу
В судебном споре, и вот
Паоло Гуччи, бывший совладелец
И член семьи, получил от ворот поворот [sic!]
 
 
Но я доволен исходом,
Ведь моя достигнута цель:
Я могу создавать одежду и товары для дома
От имени торговой марки в своем лице.
 
 
Федеральный суд Нью-Йорка
Вынес решение, что
Я могу быть отныне свободен
И следовать за мечтой.
 
 
Моя связь с компанией и именем Гуччи
Двадцать пять лет спустя наконец оборвалась.
И, как независимый дизайнер, я буду
Трудиться, мои дорогие клиенты,
Чтобы и дальше радовать вас.
 
 
После переговоров с «Гуччи Америка»
О неприкосновенности лейбла и имени,
Я надеюсь, теперь мои достижения
Будут считаться лично моими.
 
 
Отныне под именем «Паоло Гуччи»
Каждый покупатель сможет найти
Безупречное качество и надежность,
А также пример изысканности.
 
 
Помимо торгового заявления,
Своим необычным посланием я хочу вас заверить,
Что для вас, сведущая и утонченная публика,
Я всегда держу открытыми двери.
 
 
Я горжусь своим традиционным подходом
И рад сообщить вам, что именно я
И «Дизайны Паоло Гуччи» готовы
Дать вам то, чего не даст «та другая» компания.
 
 
Подводя итог, я замечу, как странно
Все обернулось: все мы стали другими.
Но я знаю, что однажды «Гуччи Америка»
Непременно заплатит за мое имя[22]22
  Рифмовка и ритмическое устройство стихотворения переданы.


[Закрыть].
 

Предсказание Паоло о том, что «Гуччи Америка» выкупит его имя, сбылось всего через восемь лет. После решения суда он немедленно взялся за дело, готовясь учредить собственный бизнес, – даже снял торговую точку премиум-класса на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке и платил за нее три с небольшим года, – однако магазин так и не открылся. Его карьера и личная жизнь пошли под откос: бизнес ждал застой, а затем провал; брак с Дженни вскоре рухнул. Паоло нашел себе еще одну англичанку, по имени Пенни Армстронг – юную рыжеволосую работницу конюшни, которую он нанял приглядывать за чистокровными жеребцами в Распере, своем поместье в Сассексе на восемьдесят акров. У Паоло и Пенни родилась дочка Алисса. Паоло пригласил Пенни жить в свой дом; Дженни он вышвырнул за дверь, буквально выкинув коробки с ее вещами на улицу под дождь. В яростном протесте Дженни послала сестру забирать вещи и расположилась с десятилетней дочерью Джеммой в необустроенных роскошных апартаментах за три миллиона долларов, которые семейная пара купила в 1990 году в Метрополитен-Тауэр в Нью-Йорке. Из окон квартиры открывался живописный вид на Центральный парк, но на стенах видны были трубы и проводка, которые Дженни пыталась закрыть заемной золотой парчой. Когда в 1991 году Дженни подала на развод, Паоло прекратил платить по счетам. В марте 1993 года он даже ненадолго сел в тюрьму за долг по алиментам в 350 тысяч долларов. В ноябре того же года правоохранительные органы обыскали нью-йоркское владение Паоло, Миллфилд-Стейблз в Йорктаун-Хайтс, и обнаружили больше сотни истощенных, неухоженных арабских скакунов, которых Паоло оставил без ухода, чтобы доказать Дженни, что у него нет денег заплатить ей. Около пятнадцати лошадей даже не были полностью выкуплены. Паоло объявил себя банкротом.

– Вот что надо знать о Гуччи, – рассказывала Дженни прессе в 1994 году. – Это полные безумцы, жуткие манипуляторы и не очень-то умные люди. Им надо все контролировать, но они сразу разрушают то, чего добиваются. Они просто все портят, только и всего!

Мучимый долгами и проблемами с печенью, Паоло удалился в темные коридоры Распера – по словам Пенни, у него не было денег даже заплатить за электричество и телефонную связь. Власти конфисковали из Распера запущенных и оголодавших лошадей, некоторых из которых даже пришлось усыпить.

– Я потратила последние тридцать пенсов на молоко, и что будет со мной завтра – я не знаю, – сознавалась Пенни итальянской газете в 1995 году.

Адвокат Паоло, Энцо Станкато, с горечью замечал, что когда он только начал работать с Паоло, то вообразил, будто нашел золотую жилу.

– Всего год назад я был на седьмом небе от счастья: я работал на Гуччи! И вдруг оказалось, что я практически содержу этого человека: покупаю ему одежду, галстуки, рубашки и костюмы. В Нью-Йорк он приехал ни с чем, я его одевал. Он пришел ко мне и сказал: «Я болен, у меня проблемы с печенью. Нужна пересадка, иначе мне не выжить».

С операцией Паоло опоздал: он умер в лондонской больнице от хронического гепатита 10 октября 1995 года. Ему было шестьдесят четыре. Похороны состоялись во Флоренции, на маленьком кладбище в Порто Санто-Стефано на тосканском берегу – там же, где покоилась мать Паоло Олвен, умершая всего парой месяцев раньше. В ноябре 1996 года суд по делу о банкротстве одобрил продажу всех прав на имя Паоло Гуччи АО «Гуччио Гуччи» за 3,7 миллиона долларов – компания с готовностью выплатила эту сумму, чтобы закончить войны с Паоло раз и навсегда. Несколько человек также пытались выкупить торговый знак – звучных имен среди них не было, – в том числе Станкато и бывшие лицензиаты, которым Паоло обещал права на свое имя. Один из них почти дошел до Верховного суда, оспаривая сделку, но в итоге проиграл дело.

Тем не менее ни кончина Паоло, ни покупка компанией его имени и торговой марки не прекратили междоусобных войн в семье Гуччи. Конфликт просто перекинулся на другую часть семьи. Ссора с Паоло и его выход из семейного бизнеса произошли как раз тогда, когда в этом бизнесе появился его двоюродный брат, молодой Маурицио, – и ему предстояло вступить в семейную войну.

Глава 7. Победы и поражения

Вечером 22 ноября 1982 года в «Синема Манцони» в Милане собралась публика – не менее тысячи трехсот человек. В ожидании гости взволнованно шептались. Родольфо распорядился, чтобы Маурицио и Патриция пригласили гостей на показ финальной версии своего фильма Il cinema nella mia vita – «Кино в моей жизни».

Были разосланы официальные письменные приглашения на показ, которые начинались сентиментальной фразой: «Никогда нельзя забывать о важности своей души и своих чувств. Жизнь бывает как бескрайнее поле, в котором зерно, которое ты посеял, часто прорастает в стороне от всего доброго».

Проработав в Нью-Йорке с Альдо семь лет, в 1982 году Маурицио, Патриция и их дочери переехали обратно в Милан. Здоровье Родольфо становилось все хуже, хотя его болезнь тщательно скрывалась. Доктор из Вероны, который лечил опухоль кобальтом, внезапно скончался, и Родольфо принялся за отчаянные поиски нового лекарства. Он просил Маурицио вернуться в Милан, чтобы начать новую ступень в развитии компании «Гуччи».

Родольфо проявил к Маурицио и Патриции великодушие, превратив показ фильма в общественное событие. Он хотел перечеркнуть старые ссоры и показать всем друзьям и знакомым из Милана, что принимает молодую пару с распростертыми объятиями.

Патриция любезно приветствовала гостей: она блестяще выглядела в платье от Ив Сен-Лорана с брошью «Глаз истины» от Картье. Все шло именно так, как ей мечталось. Примирившись с Родольфо, ее муж оказался в идеальном положении, чтобы стать «свежей кровью» в управлении компанией, которая, на ее взгляд, несколько померкла за время правления Альдо и Родольфо. Для Патриции премьера в «Синема Манцони» символизировала начало новой эпохи, которую она называла «эпохой Маурицио».

Свет в зале погас, с шорохом поднялся бархатный занавес. Документальный фильм начинался сценой, в которой маленький Маурицио бежал и падал в снег в Сент-Морице рядом с Родольфо. Всего несколько месяцев назад он лишился матери.

«Фильм, который вы увидите, – это печальная история любви; и я хотел бы, чтобы эта история никогда не заканчивалась… История человека, который решил рассказать сыну о его семье, помочь ему увидеть мир с нужной стороны», – объяснял рассказчик, пока экран заполняли черно-белые фотографии Гуччио, Аиды и их детей, собравшихся за большим обеденным столом в самой первой мастерской во Флоренции. Дальше шли вырезки из немых фильмов, в которых играли Родольфо и его жена – под псевдонимами Маурицио Д’Анкора и Сандра Равель. Далее современные съемки показывали, как росла компания «Гуччи»: открытие магазина на Виа Торнабуони; Родольфо в миланском магазине на Виа Монте Наполеоне, поздравляющий менеджера Джиттарди с успешной продажей; Альдо в модной шляпе, входящий через вращающуюся дверь в магазин «Гуччи» на Пятой авеню; затем пестрая толпа, одетая в «Гуччи», танцующая диско в семидесятых; затем Маурицио и Патриция, которые командовали ремонтом своей новой квартиры в Олимпик-Тауэр; крестины Алессандры и Аллегры. Фильм завершался идиллической сценой: Родольфо и Алессандра, а рядом – маленький мальчик, сидящий на безупречно подстриженном газоне в Чеза Муреццан в Сент-Морице и играющий с рукояткой от старой кинокамеры. Рассказ Родольфо завершался трогательной репликой: «Если мне и осталось научить тебя еще чему-нибудь, то это помочь тебе понять, как тесно связаны любовь и счастье и что жизнь не всегда проживается в десятилетиях, не всегда даже в месяцах; порой она вся – в солнечном утре, когда ты смотришь, как растут твои дочери… Истинная мудрость сокрыта в понимании, что делать с настоящими богатствами мира, которых не обменять и не продать: с сокровищами жизни, юности, любви и дружбы. Эти сокровища нужно ценить и оберегать до конца наших дней».

Весь фильм был отражением характера Родольфо: романтичного, вычурного и масштабного. Его шедевр, его признание в любви к покойной жене и к сыну, символизировал и примирение с этим самым сыном. Но в нем было и послание Маурицио: Родольфо видел, что у того есть и амбиции, и усердие, и умение обращаться с деньгами. На киноэкране было напоминание отца сыну не забывать, что Родольфо под конец жизни начал ценить как что-то истинно важное.

– У каждого человека, – говаривал он, – есть три главнейших вещи, которые всегда должны быть в гармонии между собой: сердце, разум и кошелек. Если все три элемента не в ладу друг с другом, жди беды.

Свет зажегся, показывая впечатленные и растроганные лица гостей.

– Когда же следующий показ? – спросил у Родольфо один из них.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил тот, печально улыбаясь. Только самые близкие люди знали, что болезнь разрушала его изнутри, что он обошел множество клиник в поисках лекарства, которое продлило бы ему жизнь. Он стал быстро уставать, на лице залегла печать грусти. Он продолжал постоянно навещать кабинет на Виа Монте Наполеоне, но все больше времени любил проводить в Сент-Морице – там он, наконец, выкупил у пожилой соседки очаровательный L’Oiseau Bleu – и готов был уступить Маурицио больше места в бизнесе.

Маурицио вернулся из Милана в Нью-Йорк, горя желанием приступить к новым обязанностям. Дядя Альдо многому его научил, и между ними сложились теплые, уважительные отношения, хотя Альдо, как и своим сыновьям, не мог не указывать Маурицио его место.

– Vieni qui, avvocatino, – звал он Маурицио, когда хотел с ним побеседовать. – Иди сюда, маленький адвокат, – и махал ему рукой, как ребенку, подшучивая над юридическим образованием племянника, хотя Маурицио тогда был единственным в семье, у кого было оконченное высшее образование. В отличие от сыновей Альдо, которые противились тирании отцов, племянник был послушен, и Альдо это нравилось. Маурицио сознавал, что если он хочет быть учеником Альдо, то нужно учиться уживаться с его тяжелым характером. И понимал, что за труды будет награда.

– С моим дядей приходилось не жить, а выживать, – сказал он однажды. – Где он работает на сто процентов, ты должен работать на сто пятьдесят, чтобы доказать, что ты не хуже его.

И он выжидал, зная, что не всегда к цели ведет кратчайший путь.

Все такой же нерешительный и замкнутый, Маурицио многое перенял от Альдо, что помогло ему проявить собственную харизму, очарование и умение заражать энтузиазмом окружающих. Альдо стал для Маурицио наставником еще более важным, чем Родольфо.

– Разница между отцом и дядей была в том, что дядя был человеком рынка, разработчиком, – вспоминал Маурицио. – У него… было совершенно особое влияние на людей. Он был человечным, творческим, чувствительным. Именно он построил компанию с нуля, и я понимаю, как ему удавалось наладить контакт со всеми, с кем он работал, – и с клиентами тоже. Меня больше всего поражало то, как он отличался от моего отца: тот всегда и во всем был актером. Дядя Альдо не играл роли: для него все было по-настоящему.

Чем более открытым и эксцентричным становился Альдо, тем более вдумчив и замкнут был Родольфо, который почти не перечил брату напрямую. Он снова и снова в ярости звонил Маурицио, чтобы поехать с ним во Флоренцию и восстать против очередной попытки Альдо злоупотребить властью. Луиджи Пировано, верный водитель Родольфо, выводил их блестящий серебристый «Мерседес» на автостраду А1, которая вела от Милана на юг.

– Ну, в этот раз он зашел слишком далеко! Я ему все выскажу, – возмущался Родольфо. Маурицио успокаивал его, а Луиджи лишь молча слушал, двигаясь дальше по автостраде: сперва по равнинам Болоньи, а затем извилистыми горными дорогами через Апеннинские горы во Флоренцию. Три часа спустя он влетал в ворота и проезжал мимо охраны фабрики в Скандиччи; гнев Родольфо к тому моменту уже стихал, и решимость пропадала.

– Ciao, carissimo![23]23
  Здравствуй, мой дорогой! (ит.).


[Закрыть] – неизменно приветствовал он брата и крепко обнимал его.

– Foffino![24]24
  Уменьшительно-ласкательное от «Родольфо».


[Закрыть] А ты что здесь делаешь? – удивленно улыбался Альдо. Родольфо пожимал плечами, выдумывал отговорку про новую сумку, над дизайном которой он как раз работал, и приглашал брата обедать.

К семидесяти семи годам Альдо ничуть не устал, хоть и питал больше интереса к вечеринкам и благотворительным приемам, чем к будничному управлению компанией. Он отменил полуденный перерыв в магазине в Нью-Йорке в 1980 году и познакомил с именем Гуччи простого покупателя – однако, положив всю жизнь на развитие компании, он начал искать выгоды и для себя. Все больше времени он проводил с Бруной и дочерью Патрицией в доме у моря в Палм-Бич, а также занимался садом, общался с друзьями и все еще пытался обменять свой коммерческий статус на артистическое призвание.

– Мы не дельцы, мы поэты! – провозглашал Альдо, давая интервью за своим мозаичным столом в кабинете на Виа Кондотти. – Я хочу стать как святой отец, а папа римский всегда говорит о себе во множественном числе.

Сертификаты в строгих рамках, теснившиеся на пустых белых стенах, сменились полотнами семнадцатого и восемнадцатого веков на бархате цвета жженой умбры; своды потолка украсила фреска. Гербовая печать Гуччи висела рядом с ключом от города Сан-Франциско, который Альдо получил в 1971 году от мэра города Джозефа Алиото.

Пока Альдо почивал на лаврах, кто-то должен был планировать будущее компании, и таким преемником стал Маурицио, подталкиваемый Родольфо и Патрицией. К тому времени, как в 1982 году он вернулся в Милан, ветер перемен обновил облик итальянской модной индустрии, коснувшись даже модных показов «Альта Мода», которые проводились тогда в Риме, и прет-а-порте показов Джорджини во флорентийском Белом зале. Внимание моды переключилось в Милан, итальянскую промышленную и финансовую столицу, где появлялся один именитый дизайнер за другим: Таи и Розита Миссони, основательница «Крициа» Мариучча Манделли, Джорджо Армани, Джанни Версаче и Джанфранко Ферре. Валентино, который начал свой модный бизнес в Риме в 1959 году, сменил Милан на Париж, где провел первый показ сначала высокой, а затем и повседневной моды.

Организаторы миланских модных презентаций отняли у Флоренции проводившиеся дважды в год показы женских повседневных коллекций, что обозначило конец показов в стиле Белого зала и сделало Милан новым центром женской моды. После войны индивидуальный пошив сошел на нет, и молодые дизайнеры начали заполнять творческую нишу. Началось все с новаторских стилей для брендовых коллекций, которые выпускали небольшие итальянские производители одежды в Северной Италии: Армани, Версаче и Джанфранко Ферре – все они работали на некрупные производства. Спрос на законодателей моды показал этим дизайнерам, что на своем имени можно заработать. Бизнес расцвел и начал приносить плоды, и молодые дизайнеры начали открывать ателье на самых модных улицах Милана; в числе прочих Армани устроился на Виа Боргонуово, Версаче – на Виа Джезу, Ферре – на Виа делла Спига, а «Крициа» – на Виа Даниэле Маньин. Они не покладая рук вдохновенно работали над своими новыми дизайнами вместе с верной командой, собираясь поздними вечерами в последних семейных тратториях в центре Милана: «Биче» на Виа Боргоспессо, «Торре ди Пиза» – на улице Богемиан Брера, «Санта Лючия» – недалеко от собора – все эти заведения по сей день популярны в модной и деловой сфере.

Армани и Версаче стали соревнующимися лидерами миланской моды. Версаче гордился своими яркими, броскими и дерзкими моделями; Армани создавал спокойные, сдержанные и элегантные образы. Версаче покупал впечатляющие палаццо в Милане и на близлежащем озере Комо, чтобы наполнить их драгоценными произведениями искусства в своем вычурном барочном стиле. Армани, который прославился как «Король бежевого цвета», предпочитал спокойное уединение в Ломбардии на окраинах Милана или на острове Пантеллерия недалеко от Сицилии, который он обустроил, оставаясь верным своему скромному минимализму.

Итальянская мода наполнилась новой энергией. Новое вливание денег помогло именам дизайнеров зазвучать, чему способствовали фотографы-новаторы, топ-модели и глянцевые рекламные кампании. Семейные фирмы по производству аксессуаров – такие как «Фенди» и «Труссарди» – приняли новый способ ведения дел и лишили начавших устаревать Гуччи доли их рынка. В те времена «Прада», которую в 1978 году заполучила Миучча, внучка основателя Марио Прада, казалась простой фирмой по производству чемоданов.

Маурицио понимал: чтобы выдержать конкуренцию, «Гуччи» нужно найти новый путь. Это имя еще означало шик и стиль, но та роскошь, символом которой оно было в шестидесятых и семидесятых, начала забываться. Задачей Маурицио в Милане стало воплотить давнюю мечту Альдо: сделать имени Гуччи такую же славу среди прет-а-порте, как в сфере аксессуаров. Патриция, ненасытный потребитель дизайнерской одежды, давно уговаривала Маурицио взять в компанию именитого дизайнера.

– Для Гуччи повседневная одежда стала настоящим испытанием, – вспоминала Альберта Баллерини, которая начала работать над первыми предметами одежды для «Гуччи» еще с Паоло в 1970-х годах и по сей день остается в компании руководителем отдела прет-а-порте. Спортивная коллекция Паоло оказалась успешной, но составляет лишь незначительную часть бизнеса.

Баллерини рассказывала, что однажды в конце 1970-х годов Паоло собрал всех своих работников в дизайнерской студии на фабрике в Скандиччи и сказал:

– Моему двоюродному брату Маурицио пришла в голову безумная идея. Он хочет нанять дизайнера со стороны.

– А может, идея и не безумная, – высказалась Баллерини.

– Он все говорит о каком-то Армани, – продолжал Паоло. – Кто это вообще?

И, когда никто не дал ему ответа, Паоло заключил:

– Он нам не нужен.

Паоло продолжал разрабатывать коллекции еще несколько сезонов, а на один даже пригласил молодого кубинского дизайнера Маноло Верде. Но отношения в семье портились, и в 1978 году Паоло уехал из Флоренции в Нью-Йорк, утратив всякое влияние на работу компании. Несколько сезонов семья пыталась справиться самостоятельно, сотрудничая с Баллерини и внутренними работниками, но вскоре стало ясно, что без помощи не обойтись.

Маурицио снова внес предложение о том, что «Гуччи» надо нанять известного дизайнера, чтобы освежить свой образ. Он был знаком с работами Армани и считал, что у такого дизайнера получится создать тот простой и изящный стиль спортивной одежды, который подойдет «Гуччи». Правда, к тому времени Армани уже занялся собственным быстро развивающимся бизнесом. И Гуччи начали искать дизайнера открыто.

Выводя «Гуччи» на новую территорию повседневной одежды, Маурицио должен был четко провести грань: ему нужно было возродить имя Гуччи на изменившемся рынке моды, но он не хотел, чтобы новый дизайнер затмил собой бренд или отпугнул постоянную публику. Ему хотелось, чтобы «Гуччи» стал признанным законодателем моды, не утратив своего роскошного образа.

В июне 1982 года Гуччи наняли Лучиано Сопрани, дизайнера из Эмилии-Романьи, центрального региона Италии. В своей работе с повседневной одеждой Сопрани отличался ограниченной палитрой цветов и мастерской работой с тонкой тканью, похожей на вуаль. Той же осенью Маурицио подготовил компанию к первому показу мод в Милане. Он хотел заявить о «Гуччи» в миланском модном сообществе и уйти от Флоренции, которую считал провинциальной.

В конце октября 1982 года «Гуччи» показали в Милане первую коллекцию Сопрани с африканскими мотивами. Ее представляли неподвижные манекены, выставленные на подиумах в окружении двух с половиной тысяч красных георгинов, привезенных из Нидерландов. Коллекция мгновенно завоевала коммерческий успех.

– Никогда не забуду тот первый показ, – рассказывала Альберта Баллерини, которая много лет проработала на «Гуччи» и помогала разрабатывать и организовывать коллекции одежды. – Павильон был открыт всю ночь, измотанные покупатели, хромая, все приходили и приходили, и мы работали круглые сутки. Покупали много, слишком много; мы добились невероятных продаж. Это было началом славной эпохи.

Итальянская пресса расхвалила новое направление «Гуччи» за умение идти в ногу со временем: «В критический момент Гуччи отбросили свои флорентийские корни и обратились к Милану как к лаборатории новых идей и предпринимательских стратегий, – писала Сильвия Джакомини в «Ла Республика». – Они решились включиться в плеяду миланской моды и воспользоваться всем, что только мог предложить город».

«Гуччи радикально обновили свой образ», – сообщала, увидев коллекцию, Хиби Дорси в «Интернэшнл геральд трибьюн». Альдо, что было ему несвойственно, остался дома в Риме: он подхватил простуду, и новую стратегию компании уважаемым журналистам в сфере моды разъяснял Маурицио.

– Мы хотим, чтобы Гуччи задавали тренды, а не следовали им, – рассказал он. – Мы не модные дизайнеры, и мы не хотели бы создавать моду, но мы хотим стать ее частью, ведь в наши дни мода – это способ быстрее покорить свою публику.

Но Дорси не была в восторге от влияния Сопрани. Ей не удавалось выделить общую тему в той россыпи образов, которую представили Гуччи.

«Новый образ резко расходится с классическим – и бессмертным – стилем «кожаная юбка и цветная шелковая блуза». Новый стиль можно рассматривать с разных сторон, в том числе видеть в нем колониальный взгляд – дизайнерское подражание «Смерти на Ниле» Агаты Кристи», – писала Дорси. Она отметила, что самым стоящим внимания элементом экспозиции стала новая линейка сумок от Гуччи, выдержанная в общем стиле: белый и бежевый цвет и отсутствие монограммы GG.

Маурицио нанял Нандо Мильо, который в то время заправлял ведущим агентством модных коммуникаций и продвижения, чтобы тот разработал для него кампанию – это шло вразрез со стратегией Альдо использовать личные связи. Когда Альдо увидел фотографии, сделанные именитым модным фотографом Ирвингом Пенном, он пришел в ярость.

– Этот человек явно не знает, что такое «Гуччи», – заявил он и в гневе написал Пенну язвительное письмо. Однако Альдо опоздал: рекламная кампания уже была подхвачена множеством журналов о стиле и моде. В ней участвовала топ-модель того времени Розмари Макгрота, отснятая на фирменном для Пенна белом фоне. Маурицио отказался отменять кампанию. Следующие четыре рекламных кампании, в одной из которых участвовала Кэрол Альт, были отсняты учеником Пенна, молодым Бобом Кригером, и выполнены в том же духе. Новые фотосессии запечатлели чистый, свободный и спортивный образ – тот самый, о котором думал Альдо в семидесятых. Они мало напоминали современную рекламу «Гуччи» с ее напором и сексуальностью.

В течение следующих лет Маурицио провел еще одну реформу в компании – не такую эффектную, но не менее важную: он распорядился отсмотреть тысячи товаров и дизайнов, чтобы привести в порядок сметы.

– Компания решила, что нужно ввести внутренний контроль над продукцией, которую она разрабатывает и продает, – вспоминала Рита Чимино, которая много лет отвечала в «Гуччи» за коллекции дамских сумочек и по сей день работает на своей должности. До этого бизнес был сосредоточен вокруг каждого из членов семьи отдельно, и ни координации, ни управления между этими лагерями не было. У Родольфо был свой персонал и свои поставщики, которые работали по его распоряжениям, у Джорджо вместе с Альдо – свои, а Роберто, глава «Коллекции аксессуаров Гуччи», занимался своим направлением. Это дало такое разнообразие и смешение продукции, что объединяло их лишь имя Гуччи – и это далеко уводило от гармонии в стиле, которую продвигал Альдо.