Текст книги "Горькое лекарство"

Глава 18
Прогулка на яхте

«Геральд стар» поместила изящную коротенькую заметку под заголовком «Вандалы громят офис „Ик-Пифф“. Я боялась, что ее задвинут на вторую полосу вместе с информацией о происшествиях, имевших место накануне, но газета дала так называемый свисток, то есть начало заметки с названием на видном месте первой страницы. Дитер Монкфиш свалил все на злодеев-детоубийц, мстивших за разгром клиники Лотти, однако полиция категорически заявила, что застала на месте преступления пятерых передравшихся вдрызг пьянчуг, живо описав, как они швыряли друг в друга ящики досье и порванные документы.

Им было предъявлено обвинение во взломе помещения, хулиганстве и вандализме. Заметка – любо-дорого почитать, хотя и скромных размеров. Более того, в ней, к счастью, не нашлось места для упоминания о некоей таинственной леди, послужившей наводчицей для взломщиков...

Газету я купила в ближайшем супермаркете вместе с кое-какой едой. А в это время Питер отсыпался после граппы. Он ввалился в кухню, когда я допивала вторую чашку кофе. В одних трусах и в моем халате, со слипающимися глазами, он молитвенно воздел руки и простонал:

– Кофе!

Я налила ему чашку.

– Надеюсь, что ваше самочувствие лучше, чем вид, генерал Бургойн. Отложим поездку на озеро?

– Нет, – прохрипел он. – Приду в себя. Только надо привыкнуть к мысли, что я не умер. Иисусе Христе, каким пойлом потчевал меня этот парень ночью?

Он зловеще насупился и замолчал, прихлебывая кофе и вздрагивая от отвращения при одном упоминании о еде. С сердечным сочувствием, характерным для убежденного трезвенника в присутствии друга, терзаемого муками похмелья, я уминала сандвич со швейцарским сыром, томатами, салатом и горчичкой. Питер никак не реагировал на новость о том, что «его» бейсбольная команда «Кабсы» наголову разбила врагов – «Смельчаков» – в Атланте с разгромным счетом, а потому я бросила его на кухне и пошла в гостиную – позвонить Лотти:

– Я прочитала утром, что контору Дитера разгромили, и он считает, что это месть за тебя. Хочешь дам тебе своих охранников? Пусть они пробудут у тебя на случай, если бандиты Дитера вернутся, чтобы повторить такой же погром. Согласна?

Она тоже прочла заметку.

– Не надо. Дай мне их телефон. Если кто-нибудь появится, я им тотчас же дам знать... А что тебе известно о налете на Монкфиша? Ты знаешь что-нибудь?

– Я, босс?! Никак нет! В газете сказано, что там застали пятерых алкашей, готовившихся к торжественному параду.

Я бросила взгляд на украденные мною досье. Питер водрузил их на номера «Уолл-стрит джорнэл», служившие скатертью на кофейном столике.

– Да, Вик, я умею читать. Но и тебя могу вычислить. Спасибо за звонок. Должна бежать. Пока!..

Скрестив ноги, я сидела на полу, держа ящик с картотекой на коленях. Судя по раздавшимся сзади звукам, Питер решил восстановить жизненно важные системы с помощью душа. Я начала с буквы «А». На глазок в досье насчитывалось не менее шести тысяч персоналий. Даже если просматривать штук десять в минуту, это займет часиков этак с десяток. Впрочем, это мое излюбленное занятие, и жаль, что феминистское движение не расцвело в то время, когда мой университетский диплом позволил бы мне стать секретаршей.

Я добралась до каких-то Эдны и Билла Аттвудов, жертвовавших ежегодно пятнадцать долларов в течение последних четырех лет. Но тут притащился Питер. Он был уже одет и приобрел более или менее человеческий вид, хотя вряд ли я доверила бы этому существу мои медицинские проблемы.

– Ну что, нашла что-нибудь интересное в досье? – спросил он.

– Я только приступила. И мне кажется, закончу эту работу в лучшем случае и при более подходящих обстоятельствах ко Дню благодарения.

– Слушай, бросай это занятие! Уже половина десятого, а мне еще домой надо заехать, переодеться, так что на озеро попадем лишь в полдень.

– Годится. Подождет картотека до завтра, никуда не денется...

Я вскочила на ноги в один прием, меня этому еще в детском саду научили, а ведь не всякий так сможет. Несмотря на то, что шрама уже почти не было, доктор Пирвиц не уставал вбивать мне в голову: я должна беречь лицо от яркого солнца еще несколько месяцев. Поэтому в моем гардеробе появилась шапочка для игры в гольф с огромным козырьком. Эта шапочка, белые джинсы, белая тенниска, купальник и, на случай прохлады, спортивная куртка – таков был мой туалет в то утро.

Питер вяло взглянул на меня:

– Этот жакет и зеленая шапочка? Ради Бога, Вик! Мне этого просто не вынести...

Он также возразил против моей оснастки револьвером. Я подумала, что он, в общем, прав. Зачем зря носить его на себе туда-сюда; ну что, скажите на милость, может случиться такое экстраординарное... Если Серджио и решил мстить, то прошло уже много времени, а это не по бандитским законам. Я взвесила револьвер на ладони и пошла на компромисс: согласилась запереть его в «бардачке» до конца путешествия.

Я вела автомобиль Питера до его дома в Баррингтон-Хиллз. У него был красивый коттедж, небольшой, комнат на восемь, но с огромным участком и даже ручейком. Птицы щебетали, воздух был чист, без примеси бензина. Я пришла к заключению, что действительно трудно все это бросить ради престижной практики в городе.

Собака Питера, золотой ретривер, пышно именовавшаяся принцессой Шахразадой и охотно отзывавшаяся на кличку Пеппи, радостно бросилась нам навстречу. У Питера имелась дозированная электронная самокормушка, а потому собака вряд ли могла пожаловаться на длительные исчезновения хозяина.

Я уже бывала тут, Пеппи почти так же радовалась мне, как и хозяину. Пока Питер переодевался, я играла с собакой во дворе. Через полчаса он появился в джинсах-«варенках», футболке и с портативным холодильничком.

– Уложи в него сыр и кое-что еще, – сказал Питер. – Ты не против, если Пеппи поедет с нами?

Даже и думать было нельзя, чтобы оставить собаку одну. Увидев, во что одет хозяин, она чуть с ума не сошла от радости, возбужденно лая, лупя хвостом по борту автомобиля, а когда дверца открылась, вскочила в машину и по-хозяйски в ней уселась.

Озеро Пистаки располагалось примерно километрах в тридцати к северу. Мы медленно катили по проселкам, роскошный горячий воздух позднего лета обволакивал нас ароматным блаженством. Пеппи нервно поскуливала, высунув морду в окно, а когда подъехали к озеру, резво выскочила и помчалась к воде.

Я шла к эллингам вслед за Питером. День был не воскресный, народу почти никого, так что озеро было в нашем полном распоряжении. Лодка Питера представляла собой парусную яхту с двухместной крытой каютой.

Мы провели восхитительный день на воде, купались, закусывали, забавлялись с Пеппи, которая делала вид, что собирается напасть на стаю уток. Город, Серджио, убитые и Дитер Монкфиш остались далеко-далеко... Подчас Питер впадал в некое подобие транса, мрачно молчал, но ни словом не обмолвился о том, что его тревожило.

С заходом солнца, около семи вечера, мы вернулись к эллингу. Он уже был полон всевозможного люда. Детишки радостно визжали, моторки испускали короткий рев и выхлопы бензина; Мы отъехали от озера и отыскали небольшой ресторанчик, не очень шикарный, где подавали посредственный бифштекс, а также ужасные квазифранцузские блюда с охлажденным красным «Ингленуком». Я выпила чуточку виски, а Питер удовольствовался пивом. Кусок бифштекса мы завернули для Пеппи и поехали к Питеру.

Пока он справлялся по телефону, как дела в госпитале, я по другой линии прослушала ленту моего автоответчика. Лотти просила меня позвонить ей.

С бьющимся сердцем я набрала ее номер: неужели на нее снова напали? И все из-за моей дурацкой выходки... Она отозвалась после первого же гудка со столь несвойственным ей остервенением:

– Вик!.. Нет, нет... С клиникой все в порядке, никто не врывался. Зато в полдень позвонил адвокат. Человек по имени Джеральд Рутковски. Он требует историю болезни Консуэло.

– Так. Это иск. Наверняка обвинение в небрежении к лечению пациента. Но кто подал иск? Кэрол знает?

– О да. – В голосе Лотти звучала горечь, подчеркнутая усилившимся венским акцентом. – Это Фабиано... Она думает, что он мстит за неприятности, причиненные ему тобой и братьями Консуэло. Вик! Проблема в том, что история ее болезни исчезла!

Я резонно возразила:

– Не может этого быть. На прошлой неделе мы привели в порядок все досье. Вероятно, ее бумаги попросту слиплись с чьими-то еще.

– Сначала и я так подумала. Миссис Колтрейн, Кэрол и я перерыли буквально все, рассортировали все документы. И ни одной строчки касательно Консуэло!

Мне было трудно воздержаться от скепсиса: ведь бумаги легко теряются в общей куче... Я так и сказала Лотти, пообещав заехать утром и самой заняться розыском. – Вик, повторяю: ее истории болезни нет в клинике, так же как нет истории болезни Фабиано, его матери. Моя единственная надежда, что ты вспомнишь, куда положила документы, когда занималась там делами на прошлой неделе. Конечно, я посмотрю в машине, поищу у себя дома. Но ведь это не иголка в стоге сена, это целая кипа бумаг. Не думаю, что могла их просто так взять, унести и не знать об этом. Если их нет, значит, кто-то из вандалов украл их...

Тогда, разбирая завалы, мы отделяли бумаги от битого стекла, дезинфицировали их специальным составом, вытаскивали каждую бумажку или записку из-под шкафов и отопительных радиаторов. Но ни разу не натолкнулись на порванный или нарочно изуродованный документ. Ничто не свидетельствовало о том, что кто-то уничтожил записи во время оголтелого разгула.

– Кому понадобилось красть бумаги Эрнандеза? – со значением спросила я. – А истории болезни других пациентов целы?

Оказалось, что Лотти чуть ли не с лупой просмотрела документы, но поскольку одних историй болезни в наличие чуть ли не две тысячи, трудно сказать, пропали ли чьи-нибудь еще.

Питер, зашедший на кухню, заговорил было о чем-то, но заметил, что я висела на телефоне. Услышав о пропаже нескольких досье, он забеспокоился. А я продолжала разговор с Лотти:

– Что тебе инкриминируют? Действие или бездействие?

– Иска пока нет. Им нужны истории болезней. Но это значит, что они собираются предъявить иск. Если, ознакомившись с бумагами, придут к заключению, что есть резонные основания, вот тогда они и выдвинут обвинение. Правда, не знаю какое. Очевидно, в комплексе: небрежное, недостаточное лечение в период беременности, а также отсутствие тщательного надзора за пребыванием и лечением Консуэло в «Дружбе-5». И если я не смогу предъявить документы, мне придется выкинуть белый флаг без боя. Представляю ликование прокурора-обвинителя.

Я тоже представила это. Примерно так: «А вот скажите-ка нам, доктор Хершель, вы действительно надеетесь, что присяжные поверят в то, что ваша память, не подкрепленная никакими документами, – о да, мы понимаем, что вы их, хм-хм, потеряли, – столь же надежна и адекватна, как свидетельство ученого эксперта, доктора Икс?..»

– Послушай, – сказала я, – эта дискуссия не для телефона. Я нахожусь сейчас в Баррингтоне, но могу подъехать к тебе около одиннадцати.

– Если ты подъедешь сегодня, я буду счастлива, Вик!

Я повесила трубку и повернулась к Питеру.

– У Лотти пропало несколько медицинских карт. Среди них – история болезни Консуэло. Похоже, что Фабиано Эрнандез собирается подавать на Лотти в суд. Обвинение в халатной небрежности при лечении... Скажи, а нет ли у тебя эпикриза Консуэло, отчета о ее пребывании в «Дружбе»? Как ты думаешь, можно ли снять копию и передать ее Лотти? Она попадет в ужасный судебный переплет, если не предъявит свои собственные записи. Но если в ее распоряжении будет хотя бы твой отчет о ходе лечения, то все-таки это лучше, чем ничего.

– Он подает на нее в суд? – гневно переспросил Питер. – Этот маленький мерзкий шакал? Да я позвоню Хамфрису. Мы же дали этому ублюдку деньги именно за молчание, с тем чтобы избежать судебных осложнений. Это – просто невероятно! Проклятый ублюдок!

– Да, да, все это как шило в заднице, нахальство какое! Но есть у тебя возможность снять копию ваших записей? Или нет? Я сейчас же еду к Лотти. И мне хотелось бы сказать ей что-то обнадеживающее.

Не ответив, он подошел к телефону. Поначалу я не поняла, кто такой Хамфрис, но когда Питер назвал его Аланом и извинился за поздний звонок, вспомнила. Алан Хамфрис, прилизанный обходительный администратор «Дружбы». Это он сунул Фабиано взятку, пять тысяч долларов подстраховки. Что же, возможно, Фабиано и не будет предъявлять претензий к клинике. Или он решил, что, хотя «эльдорадо» и лакомый кусочек, стоит вернуться к пирогу и заполучить еще один?

Питер бросил трубку на рычаг.

Насколько Алан в курсе дела, мы вышли из-под удара. Но раз доктор Хершель начинала лечение, то для нас будущее в тумане. До тех пор пока не предъявлен иск.

Мне очень захотелось съездить ему по носу.

– Ты способен хоть на минутку подумать о ком-нибудь, кроме себя? Я хочу знать: можешь ты достать копию для Лотти или нет? Ты хотя бы сказал об этом Хамфрису? Или по уши погружен только в свои треклятые заботы?

– Эй, Вик, легче на оборотах. В таких делах, как эти, берется ружье слоновьего калибра и выстреливает во всех, кто имел дело с пациентом. Извини, что в первую очередь я думаю о моем госпитале. Но ведь мы также уязвимы, как Лотти. Более того, юристы набросятся именно на нас, потому что у нас пахнет монетой. – Поколебавшись, он протянул мне руку. – Скажи, а ты сама способна проявить такое же беспокойство обо мне, как о Лотти?

– Я знакома с Лотти уже двадцать лет. Она мне заменила мать, а потом мы подружились, хотя это не то слово. Необыкновенно сблизились, если хочешь. Возможно, лет через двадцать я буду относиться к тебе так же.

Посмотрев на него, я поразилась: бледный, как смерть, глаза лихорадочно блестят.

– Надеюсь, Вик. Начнем отсчет времени с сегодняшнего дня.

Я поцеловала его.

– Ты выражаешься слишком трагично. А почему бы и не прожить этот срок? Я ничуть не настроена умирать по заказу и немедленно. Но сейчас я должна отправиться к Лотти, она во мне очень нуждается. Раз уж попросила приехать, зная, что для меня это дальний путь...

– О'кей, – неохотно отозвался он. – Я все понимаю. Все.

– А поищешь для нее копию?

– Ну, конечно. В понедельник. Езжай осторожнее.

Он поцеловал меня на прощание. Полагая, что мы опять едем на озеро, Пеппи радостно бежала за мной к машине. Я не пустила ее внутрь, и она высокомерным взглядом провожала меня до тех пор, пока я не скрылась из виду...

Глава 19
Ночной блюз на городской окраине

Кончилось тем, что я притащила Лотти снова в клинику, чтобы самой убедиться в пропаже досье. Это какая-то иррациональная маниакальная идея: если кто-то что-нибудь потерял, вы уверены, что сумеете это найти, что разини проворонили какое-то укромное местечко, а уж вы-то триумфально извлечете из него искомое... Я свернула ковры, еще раз проверила под радиаторами, обыскала каждый ящик, протрясла, держа на весу, все медицинские карточки, дабы убедиться в том, что бумаги Консуэло и семьи Эрнандеза случайно не оказались в чужих документах. После двухчасовых скрупулезных поисков я была вынуждена признать: досье исчезли.

– А что Малькольм наговорил после того, как наблюдал Консуэло в «Дружбе»? У тебя пленка сохранилась?

Она покачала головой.

– У меня ее и не было. Когда громили его квартиру, наверняка украли диктофон.

– Вот странно, почему именно диктофон? Ведь не унесли ни телевизор, ни факс.

– Ну, – пассивно отозвалась Лотти, – возможно, им телевизор оказался не по силам, тяжелый, старого образца. Он купил его у кого-то из профессоров. По правде говоря, будучи в шоке, я забыла про диктофон. Что, если поехать и посмотреть, вдруг он еще там.

– Почему бы и нет? Все равно мне сегодня не до сна, хотя и надо бы отоспаться...

Мы проехали с ней всего несколько километров до бывшей квартиры Малькольма. Даже эта шумная городская окраина стихает к: утру. По улице слонялись пьяницы; какой-то старик медленно выгуливал собаку, у обоих ревматические конечности. Никто не обратил на нас внимания, когда мы вошли в вестибюль и поднялись на второй этаж.

– Мне вообще придется заниматься этой квартирой, – сказала Лотти, вынимая ключи. – Арендную плату надо внести еще за месяц, потом, полагаю, придется очистить помещение. Не знаю, почему он назвал меня правопреемницей. Не очень-то я сильна в этих делах...

– Попроси Тессу, – предложила я. – Она решит: что оставить, а что выкинуть. Или просто открыть дверь настежь – все тотчас испарится!..

В квартире Малькольма твердо устоялся запах запущенного помещения. Как ни странно, этот запах и слои пыли превращали хаос в нечто более или менее терпимое, сносное. Теперь это был уже не жилой дом, но развалины, остов затонувшего корабля, еле различимый на глубине.

Обычно пышущая энергией и задором, Лотти безвольно стояла в дверях, пока я занималась поисками. Слишком много на нее ударов обрушилось: гибель Консуэло и Малькольма, погром в клинике, а теперь еще и грядущие обвинения. Если бы эти события не были столь разнородны, я могла бы подумать, что кто-то специально подстраивал гадости из-за гнева на Лотти; возможно, Монкфиш: сумасшедший-то сумасшедший, но выбирал он самые болезненные точки, с тем чтобы Лотти удалилась от дел... Я присела на корточки и тщательно взвесила все обстоятельства. Выходило, что Фабиано заключил пакт с Монкфишем, но в это было трудно поверить. Или Монкфиш нанял крутых парней, чтобы сокрушить Малькольма, но это тоже мало вероятно и смехотворно. Я встала.

– Нет здесь диктофона, Лотти. Или он уже в ломбарде, или Малькольм оставил его в машине. Будь у нас ключи, мы бы проверили.

– Разумеется. Но, знаешь, у меня голова уже раскалывается. А ведь мы первым делом должны были бы посмотреть в машине, он всегда там наговаривал на пленку то, что не успевал записать в клинике.

Улица была освещена скверно, мы брели медленно, разглядывая все автомобили. Ревматик с собакой уже ушел домой, да и пьяницы убрались – проспаться; правда, под одним фонарем ссорилась супружеская чета. Неподалеку от них стоял автомобиль Малькольма, разбитый, проржавевший насквозь. Он так вписывался в местный колорит, что никому не пришло в голову раскурочить его – колеса на месте, стекла целы, багажник не взломан.

Я открыла водительскую дверцу. Лампочка не горела, поэтому я включила свой фонарик. На сиденье и в «бардачке» было пусто. Я залезла под сиденье, нащупала кожаный футлярчик и вынула из него диктофон. Мы отправились к моей машине. Лотти взяла диктофон, вскрыла.

– Пусто! Он использовал пленку для чего-то еще.

– Или она была в квартире, и убийцы украли ее. Так же как и все стереозаписи.

Мы были так измождены, что говорили с трудом. Пока ехали домой, Лотти сидела, сгорбившись, в уголке, закрыв лицо руками. Столько лет я ее знала, но ни разу не видела в таком то ли угнетенном, то ли летаргическом состоянии: ни думать о чем-либо, ни пальцем шевельнуть не могла...

Было почти четыре утра, когда мы приехали к ней домой. Я помогла подняться по лестнице, согрела молока и добавила добрую порцию коньяка, единственное, что она держит из спиртного. Лотти была настолько подавлена, что выпила не протестуя.

– Позвоню в клинику, – заявила я, – сообщу, что ты придешь позже, чем обычно. Сейчас тебе нужен сон как ничто другое.

Она тупо посмотрела на меня.

– Да, наверное, ты права, Вик. Да и тебе нужно поспать. Извини, что украла у тебя эту ночь. Приляг где-нибудь, я отключу телефоны.

Я забралась под тонкие, благоухающие лавандой одеяла. Кости мои болели, я рассыпалась на куски. Сумбурные происшествия суток прокручивались в моем мозгу. Монкфиш. Гонорар Дика. Досье «Ик-Пифф». Где пленка Малькольма? Досье Консуэло?

Они были у беби, она сидела-на высоких дюнах озера Мичиган и держала папку из манильской бумаги в хрупких розовых пальцах. Я старалась взобраться к ней, но всякий раз сползала вниз. Взмыленная, изнемогающая от жажды, я кое-как поднялась на ноги. Увидела, что к беби сзади подкрадывается Питер Бургойн. Он вцепился в папку, попытался вырвать ее, но хватка у беби была что надо. Он оставил папку в покое и принялся душить девочку. Она не произнесла ни звука, но смотрела на меня умоляющими глазами...

Я проснулась вся в поту, задыхаясь, не зная, где нахожусь. Убедившись, что не в своей постели, я запаниковала, но тут в памяти всплыли вчерашние события. Ах да, ведь я же у Лотти... Будильник не был заведен, я глянула на мои часики: семь тридцать.

Вновь легла, постаралась расслабиться, не удалось. Встала с кровати, приняла холодный душ. Приоткрыла дверь спальни, Лотти еще спала. Тихонько закрыла дверь и покинула квартиру. Я сразу же почувствовала недоброе, едва начала подниматься по ступенькам к моему жилищу. Везде были разбросаны бумаги, и на площадке второго этажа виднелось нечто похожее на сгусток крови. Недолго думая, я выхватила револьвер и взбежала наверх. У дверей моей квартиры лежал мистер Контрерас. Дверь скорее всего прорубили топором. Я убедилась, что в квартире никого нет, и, вернувшись к соседу, встала на колени. Так. Череп раскроен, но кровь на ране запеклась. Контрерас дышал часто, прерывисто. Жив! Я тут же позвонила в «Скорую» и в полицию, затем вынесла одеяла и закутала старика. Осторожно пощупала рану, слава Богу, не очень глубокая, сильный ушиб. Знаменитый шланг валялся в двух шагах...

Первыми приехали пожарные[9]9
  В США первую медицинскую помощь оказывают полицейские и пожарные.


[Закрыть] – молодой человек и женщина средних лет, оба в темно-синих халатах, мускулистые и неразговорчивые. Выслушали меня, укладывая Контрераса на носилки. Через минуту они уже несли старика к машине. Я подержала для них дверь, они поместили носилки в фургон и повезли раненого в «Бет Изрейэль».

Минуты через две с воем и визгом примчались две «бело-голубые». Трое полицейских в форме выскочили из машин; один остался у рации. Я вышла, поздоровалась и назвала себя:

– Я – Ви. Ай. Варшавски. Это мою квартиру взломали.

Один из полицейских, пожилой полноватый негр, на ходу записывал мою фамилию, пока двое других бежали к квартире.

Я подверглась рутинному допросу: во сколько приехала домой, где была ночью, пропало ли что-нибудь в доме?

– Не знаю. Я только что вернулась. Мой сосед лежал без сознания у двери, поэтому меня куда больше встревожило его состояние, чем какие-то паршивые шмотки...

Мой голос срывался. Гнев, шок доконали меня, я никак не могла свыкнуться с мыслью о взломе и ране, нанесенной мистеру Контрерасу.

Самый молоденький из полицейских пожелал узнать, кто такой Контрерас.

– Ваш любовник?

– Думайте головой, а не чем-нибудь еще, – отрезала я. – Ему скоро семьдесят. Он машинист, на пенсии, но до сих пор мнитсебя этаким крепышом, каким был лет сорок назад. Кроме того, он сам назначил себя моим отцом. Живет на первом этаже и вся кий раз при моем приходе выпрыгивает взглянуть, все ли со мной в порядке. Без сомнения, он погнался за кем-то, кто ворвался в дом, пытаясь огреть его шлангом. Старый дуралей...

К ужасу моему, глаза наполнились слезами. Я глубоко вздохнула и приготовилась отвечать на следующий вопрос:

– Он ждал кого-нибудь конкретно?

– Видите ли, недели две назад у меня была ссора с Серджио Родригезом, одним из «Львов». Детектив Роулингс из Шестого участка в курсе этого дела. И мистер Контрерас, видимо, решил устроить засаду и посмотреть, не нагрянут ли они ночью. А ведь я твердила ему: едва заслышав что-либо, сейчас же звоните в полицию... Сдается мне, он чересчур возомнил себя героем.

Тут они набросились на меня с расспросами о Серджио. Я поведала им ставшую стандартной историю наших отношений. Один из полицейских радировал коллеге, оставшемуся на улице, и попросил его доложить Роулингсу. Пока они составляли протокол и ждали прибытия Роулингса, я расхаживала по квартире, оценивая размеры катастрофы. Телевизор и стереосистема были не тронуты, но все мои книги, пластинки и бумаги кучами валялись на полу.

Кое-каких мелочей я не досчиталась, но главный предмет моих забот – мамины бокалы – стояли целехоньки в посудном шкафу. Крохотный сейф не был взломан, а в нем находились бриллиантовые серьги и подвески. Мне и в голову никогда не приходило – носить столь деликатные ювелирные изделия, но я ни за что не рассталась бы с ними. Кто знает, вдруг у меня будет дочь... Случались вещи и покурьезней.

– Ничего не трогайте! – предупредил молоденький полицейский.

– Нет, нет, не буду.

Конечно, проформа... Если ежегодно приходится расследовать девятьсот убийств, а также кровавые побоища, насилия и грабежи, у банального взлома нет приоритета. И тем не менее все делали вид, что в таких случаях снятие отпечатков пальцев приведет к результатам....

Единственное, к чему я жаждала незаметно прикоснуться, были гроссбухи «Ик-Пифф». Я прошла как бы невзначай в гостиную, бросить на них взгляд исподтишка, и тут же сообразила, что именно было не так. Мой кофейный столик обычно завален старыми номерами «Уолл-стрит джорнэл», корреспонденцией, ответить на которую у меня вечно не оставалось времени, всякими мелкими безделушками. Питер положил гроссбухи на кипу журналов. Уезжая сегодня утром, я поставила картотеку поверх всего. И вот теперь исчезли не только бухгалтерские книги и ящик с картотекой. Унесли все бумаги: журналы, почту, даже пару рваных напяточников, которые я собиралась выбросить вместе с прочим хламом.

– Что-нибудь не так? – спросил брюхастый чернокожий полицейский. – Здесь что-либо пропало?

Не смела я об этом говорить. Не смела даже сказать, что старые журналы и те украдены. Потому что, если кто-нибудь крадет ваши старые журналы, это значит: этот кто-то полагает, что в них нечто спрятано...

Право, еще не знаю, офицер. Думаю, что настоящая атака только началась...