Текст книги "Дорогие гости"

– А. Тогда завтра покажете.

– Обязательно. Боюсь, правда, если вам или миссис Барбер понадобится выйти во двор ночью, внизу будет темно.

– О, мы найдем дорогу.

– Можете взять лампу.

– Да, точно, отличная мысль. Или знаете что? – Молодой человек улыбнулся. – Я отправлю Лили вниз на веревке. Если что не так, она мне подергает.

Он говорил шутливым тоном, пристально глядя на Фрэнсис. Но чувствовалось в нем что-то такое, от чего ей стало немножко не по себе. Она замешкалась с ответом, а мистер Барбер, по-прежнему не сводя с нее своих ярко-голубых глаз, поднес к губам сигарету, глубоко затянулся и скривил рот, чтобы выпустить дым в сторону.

В следующий миг выражение его лица изменилось. Дверь спальни открылась, и появилась миссис Барбер. В руках она держала какой-то эстамп – не иначе еще одна голая натура авторства лорда Лейтона, заподозрила Фрэнсис, – и при виде него мистер Барбер возопил шутливо-страдальческим тоном:

– Черт побери, женщина! Ты все никак не угомонишься?

Она улыбнулась Фрэнсис:

– Просто навожу красоту.

– Бедная мисс Рэй хочет спать. Она пришла пожаловаться на шум.

У миссис Барбер вытянулось лицо.

– Ох, мисс Рэй, прошу прощения!

– Вы вовсе не шумели, – поспешно сказала Фрэнсис. – Мистер Барбер шутит.

– Я собиралась доделать все завтра. Но стоило начать – и вот, никак не остановиться.

Лестничная площадка казалась Фрэнсис страшно тесной, когда они стояли здесь все вместе. Неужели им троим придется каждый вечер сталкиваться тут и обмениваться любезностями?

– Занимайтесь своими делами, сколько вам нужно, – сказала она с наигранной бодростью. – Только… – Она было двинулась к своей двери, но остановилась. – Вы ведь не забудете, что в комнате под вами спит моя мать?

– О, ни в коем случае! – заверила миссис Барбер.

– Разумеется, не забудем, – эхом подхватил муж с самым серьезным видом.

Фрэнсис пожалела, что упомянула про мать. Смущенно пробормотав: «Ну, доброй вам ночи», она прошла в свою комнату и оставила дверь приоткрытой, пока зажигала свечу. Вернувшись к двери, она увидела мистера Барбера, который смотрел на нее, попыхивая сигаретой. Потом он улыбнулся и ушел.

Закрыв дверь и тихо повернув ключ в замке, Фрэнсис облегченно вздохнула. Она скинула тапочки, сняла блузку, нижнее белье и чулки – и наконец, словно тучная матрона, распустившая шнурки корсета, снова стала самой собой. Широко потянувшись, она обвела глазами полутемную комнату, восхитительно пустую и спокойную. На каминной полке лишь два серебряных подсвечника, и ничего больше. Книжный шкаф набит битком, но книги стоят аккуратными рядами; на полу темнеет единственный ковер. Светлые стены: обои она содрала, а штукатурку покрасила белой темперой. Даже гравюры в рамках выглядят совершенно ненавязчиво: японский интерьер и пейзаж Фридриха, еле различимый в свечном свете, – гряда оснеженных гор, растворяющихся в фиолетовой дали.

Зевнув, Фрэнсис нащупала шпильки в волосах и вытащила одну за другой. Она налила воды в умывальный тазик, протерла фланелькой лицо, шею и под мышками. Почистила зубы, смазала вазелином щеки и руки, огрубевшие от работы. А потом, поскольку ей не давал покоя запах сигареты мистера Барбера, до сих пор витавший в воздухе, она достала из прикроватной тумбочки пачку курительной бумаги и коробочку табака. Ловко скрутив сигаретку и прикурив от свечи, она забралась в кровать и задула свечу. Фрэнсис любила курить так, голой в прохладной постели, в кромешной темноте, где алеет лишь уголек сигареты, освещая ее пальцы.

Сегодня, правда, в комнате не совсем темно: с лестничной площадки просачивается свет, тонкая яркая полоска под дверью. Чем они там сейчас занимаются? До нее доносились приглушенные неразборчивые голоса. Обсуждают, куда повесить дрянную картинку? Если они начнут стучать молотком, придется встать и сказать что-нибудь. Если они оставят светильники на площадке гореть в полную силу, тоже придется сказать что-нибудь. Фрэнсис принялась подбирать в уме фразы.

Извините, что приходится поднимать эту тему… Помните, мы договаривались?… Наверное, мы могли бы…

Было бы лучше, если бы…

Боюсь, я совершила ошибку.

Нет, не надо об этом думать! Слишком поздно. Давно уже стало слишком поздно.

В конечном счете спала Фрэнсис хорошо. Она проснулась в шесть, когда вдали завыл первый фабричный гудок, почти сразу опять задремала и через час очнулась, вырванная из путаного сна резким сверлящим звуком непонятной природы. «Это будильник у Барберов зазвонил», – смутно сообразила она чуть погодя. Казалось, всего минуту назад она лежала здесь и прислушивалась к затихающему бормотанию постояльцев, укладывающихся спать. Теперь же все происходило в обратной последовательности: Барберы вышли из спальни, зевая и перешептываясь, тихо спустились по лестнице и сбегали во двор, потом загремели посудой в своей кухне, заваривая чай, жаря завтрак. Фрэнсис старательно подмечала каждый звук: бульканье закипающего чайника, скворчание ветчины на сковороде, легкий стук бритвы о раковину. Она должна привыкнуть, приладиться к такому вот новому началу своего дня.

Фрэнсис вспомнила про пятьдесят восемь шиллингов. Пока мистер Барбер собирался на службу, она встала и неторопливо оделась. Он вышел из дома в восемь без малого, когда его жена уже вернулась из кухни в спальню. Фрэнсис еще немного помедлила, чтобы не сложилось впечатления, будто она только и ждала ухода мистера Барбера, а потом отперла дверь и быстро спустилась вниз. Она выгребла золу из печи и разожгла огонь. Сходила во двор, вернулась в дом и пожелала доброго утра матери, приготовила чай, сварила яйца. Но все время, пока она хлопотала по хозяйству, голова у нее была занята подсчетами. Как только они с матерью позавтракали и убрали со стола, она уселась за бюро с расходной книгой и просмотрела пачку счетов, скопившихся за последние полгода.

Мяснику и рыбнику нужно сразу отдать крупные суммы. От прачки, пекаря и угольщиков можно отделаться малыми выплатами. Налоговые уведомления придут через пару недель, вместе с квартальным счетом за газ, который будет больше обычного, поскольку в него войдет стоимость кухонной плиты, счетчика и труб, установленных наверху. Надо расплатиться и за все остальное, что потребовалось для подготовки комнат к приезду Барберов, – за лак, краску, мастику и тому подобное. Только через три-четыре месяца – в августе или сентябре, не раньше – арендные деньги начнут откладываться на семейном банковском счете в виде чистой прибыли.

Но в августе или сентябре все же лучше, чем никогда, гораздо лучше, – и Фрэнсис в приподнятом настроении отложила расходную книгу. Пришел подручный пекаря, а за ним следом разносчик из мясной лавки. В кои-то веки она взяла хлеб и мясо с чувством полного своего права, а не с таким ощущением, будто скупает краденое. Мясо – баранью шейку – можно будет потушить с овощами. Еда Фрэнсис не интересовала – ни стряпня, ни самый процесс поглощения пищи, – но за годы войны она поневоле приобрела некоторые кулинарные навыки, и ей нравилось решать чисто практические задачи: например, как из одного дешевого куска мяса приготовить несколько разных блюд. Такое же отношение было у нее и к работе по дому: она с куда большей охотой бралась за дела необычные – начистить лестничные ковродержатели или до блеска отдраить плиту, – которые требовали планирования, стратегического подхода, правильного выбора химикатов и вспомогательных средств.

Но в большинстве своем хозяйственные обязанности неизбежно носили рутинный характер. Дом изобиловал всевозможными неудобствами вроде затейливой лепнины, настенных реек для картин и резных плинтусов, с которых приходилось обметать пыль почти каждый день. Всю мебель – разных сортов темного дерева – тоже нужно было регулярно протирать. Отец Фрэнсис питал страсть к «английской старине», совершенно не учитывая особенности регентского стиля самого особняка, и в каждом углу дома стояли вычурные кресла и комоды яковианской эпохи[5]5
  Яковианская эпоха (1567–1625) – период правления короля Якова VI Шотландского, он же Яков I Английский.


[Закрыть]. При жизни отца эти предметы обстановки уважительно назывались «папиной коллекцией», а через год после его смерти Фрэнсис пригласила оценщика – и все они оказались викторианскими подделками. Перекупщик, приобретший напольные часы, предложил ей три фунта за все. Она была бы рада положить в карман деньги и избавиться от чертова хлама, но мать решительно воспротивилась.

– Подлинные они или нет, – заявила она, – но в них душа твоего отца.

«Скорее, его глупость», – мысленно ответила Фрэнсис.

Так что мебель осталась, а значит, три-четыре раза в неделю Фрэнсис приходилось по-крабьи шустро сновать по комнатам, смахивая метелкой пыль с крученых ножек шатких столиков и рельефных завитков да ромбиков, украшающих грубо вытесанные кресла.

Самую тяжелую домашнюю работу Фрэнсис оставляла на дни, когда мать отлучалась из дома. Поскольку сегодня понедельник, планы у нее обширные. По утрам в понедельник мать обсуждает приходские дела с местным викарием, и в ее отсутствие Фрэнсис успеет «сделать» весь первый этаж.

Как только передняя дверь захлопнулась, Фрэнсис засучила рукава, надела фартук и повязала волосы косынкой. Она начала с материной спальни, затем перешла в гостиную, чтобы подмести там пол и вытереть пыль, – господи, а пыли-то сколько! Откуда она вообще берется? Такое впечатление, будто сам дом порождает ее, как тело источает пот. Сколько ни вытрясай, сколько ни выколачивай ковер или диванную подушку, пыль все равно сейчас же снова появится. В гостиной стоял шкафчик-горка со стеклянными дверцами, всегда плотно закрытыми, но и в нем все предметы за день-другой покрывались пылью, и их приходилось протирать опять и опять. Порой у Фрэнсис возникало желание переколотить все фарфоровые чашечки и блюдца к чертовой матери. Однажды, в припадке раздражения, она отломила голову у одной из розовощеких стаффордширских статуэток – и голова, наспех приклеенная обратно, теперь сидела на плечах кривовато.

Сегодня, впрочем, Фрэнсис не испытывала обычного недовольства. Работала споро и толково: из гостиной переместилась наверх лестницы, с тазиком и щеткой, и спустилась вниз, тщательно вычищая каждую ступеньку. Набрала воды в ведро, принесла подколенный коврик и начала мыть пол в холле. Пользовалась она только уксусом. Мыло оставляет разводы на темных плитках. Сначала мокрой тряпкой размачиваешь и оттираешь грязь, а потом, уже досуха выжатой, проходишься по полу одним широким плавным движением… Ну вот! Как блестят плитки, любо-дорого смотреть! Конечно, блеск исчезнет через пять минут, когда влага испарится, – ну так и все на свете недолговечно. Важно уметь наслаждаться яркими мгновениями. Какой смысл сосредотачиваться на шероховатостях жизни? Она молода, неглупа, здорова. У нее есть… а что у нее есть? Да вот такие маленькие радости. Маленькие успехи на кухне. Сигаретка на сон грядущий. Походы в кинематограф с матерью по средам. Регулярные вылазки в город. Да, периодически накатывает известного рода возбуждение, так ведь это с каждым бывает. Томление, чувственное желание… Но Фрэнсис, не скованная предрассудками прошлого века, умела справляться с подобными состояниями. Удивительно, подумала она, передвигая коврик, ведро и принимаясь за следующий участок пола; поистине удивительно, до чего просто удовлетворить такую потребность, даже среди бела дня, даже когда мать дома, всего лишь незаметно отлучившись в свою спальню на пару минут, в перерыве между чисткой пастернака и заправкой супа или пока ждешь, когда поднимется тесто…

Услышав шаги наверху, Фрэнсис вздрогнула. Она совсем забыла про постояльцев. Она вскинула глаза и сквозь лестничные балясины увидела миссис Барбер, неуверенно спускавшуюся вниз.

Фрэнсис залилась краской, будто пойманная за чем-то неприличным. Но миссис Барбер тоже покраснела. Хотя время шло к одиннадцати, она все еще была в ночной рубашке, поверх которой накинула атласный японский халат (кажется, такие называются «кимоно», подумала Фрэнсис), и в турецких шлепанцах на босу ногу. В руках постоялица держала полотенце и мешочек с банными принадлежностями. Поздоровавшись с Фрэнсис, она заправила за ухо локон, примятый со сна, и застенчиво сказала:

– Я бы хотела принять ванну.

– О, конечно!

– Если вас не затруднит. После ухода Лена я снова заснула и…

Фрэнсис поднялась на ноги:

– Нисколько не затруднит. Мне надо зажечь для вас колонку, вот и все. Днем мы с матерью обычно ее не зажигаем. Следовало предупредить вас вчера. Сможете тут пройти? Придется перепрыгнуть. – Она передвинула ведро. – Вот сухое место.

Миссис Барбер, продолжавшая спускаться по ступенькам, ничего не ответила и покраснела еще сильнее. Она оторопело смотрела на косынку Фрэнсис, на закатанные рукава, красные руки, поломойный коврик, все еще с вмятинами от коленей. Фрэнсис хорошо знала это выражение лица, уже до тошноты ей надоевшее, если честно, поскольку она видела его постоянно: у соседей, торговцев, материных подруг – людей, которые пережили самую страшную войну в истории человечества, но почему-то впадали в замешательство при виде женщины «из приличных», выполняющей черную работу по дому.

– Помните, я говорила, что у нас нет помощников? Я не преувеличивала, как видите. Единственное, чему я говорю твердое «нет», – это стирка. Мы по-прежнему почти все отсылаем в прачечную. Но вся остальная работа на мне. «Генералки», «повседневки» – да, я знаю жаргонные словечки!

Миссис Барбер наконец улыбнулась. Но потом, взглянув на еще не вымытый пол позади Фрэнсис, снова смутилась, теперь по-другому.

– Боюсь, мы с Леном страшно натоптали вчера. Я как-то не подумала…

– О, эта плитка пачкается сама собой. Как и все в доме.

– Я сейчас переоденусь и домою тут.

– Даже не думайте. У вас есть где убираться. Вы же обходитесь без горничной – а чем я лучше вас? Кроме того, вы даже не представляете, как лихо я орудую шваброй. Ну-ка, давайте помогу вам…

Миссис Барбер уже стояла на нижней ступеньке и явно не знала, куда шагнуть. После минутного колебания она оперлась на протянутую руку Фрэнсис и перепрыгнула через вымытые плитки. При приземлении кимоно у нее распахнулось, открыв ночную рубашку, под которой волнующе колыхнулись налитые, ничем не стесненные груди.

Женщины прошли через кухню в судомойню. Там, рядом с раковиной, стояла ванна, накрытая побелевшей от времени деревянной крышкой, которую Фрэнсис использовала как сушильную доску. Одним ловким, отработанным движением она подняла крышку и прислонила к стене. Ванна была древней, ее уже не однажды эмалировали заново – в последний раз это делала сама Фрэнсис, и не сказать, чтобы она осталась вполне довольна результатом. Эмаль легла пузырями и походила на изъеденную проказой кожу, что сегодня бросалось в глаза особенно резко. Газовая колонка фирмы «Вулкан» тоже имела устрашающий вид: грязно-зеленый клепаный цилиндр на трех изогнутых ножках. В семидесятых годах прошлого века она, несомненно, была наивысшим достижением производителя, но сейчас выглядела как космический аппарат, в котором мог бы полететь на Луну какой-нибудь герой Жюля Верна.

– Боюсь, она у нас с норовом, – сказала Фрэнсис, объясняя устройство колонки. – Нужно повернуть вот этот кран – но только не этот, иначе весь дом взлетит на воздух. Огонь зажигается здесь. – Она чиркнула спичкой. – Лицо лучше отвернуть. Мой отец однажды спалил брови, включая колонку. Ну вот.

Пламя вспыхнуло и зашипело, пожирая газ. Железный цилиндр загудел и задребезжал. Фрэнсис нахмурилась и уперла руки в бока:

– Вот же чудище. Вы уж извините, миссис Барбер. – Она обвела взглядом помещение: каменная раковина, паровой котел в углу, кафельные стены, как в морге. – Хотелось бы, конечно, чтобы дом больше соответствовал современным требованиям.

Но миссис Барбер энергично потрясла головой:

– Ах, бросьте, пожалуйста! – Она снова заправила за ухо непослушный локон, и Фрэнсис увидела крохотную ямочку в мочке – прокол для сережки. – Мне нравится ваш дом таким, какой он есть. Сразу видно, дом с прошлым. Вещи… не все они должны быть современными. Иначе все будет совершенно безликое, без своего характера…

И вот опять, подумала Фрэнсис, эта благожелательность, эта доброта, эта милая деликатность.

– Ну, по части характера нашему дому нет равных, – рассмеялась она. Потом продолжила уже более серьезным тоном: – Я рада, что вам здесь нравится. Очень рада. Мне наш дом тоже нравится, хотя порой я об этом забываю… Так, теперь еще одно. Ни в коем случае нельзя, чтобы колонка нагревалась, когда через нее не идет вода, – иначе не станет ни дома, который нам нравится, ни нас, которым он нравится! Справитесь? Если вдруг огонь погаснет – а такое, увы, иногда случается, – крикните меня.

Миссис Барбер улыбнулась, показав ровные белые зубы:

– Хорошо. Спасибо, мисс Рэй.

Фрэнсис оставила ее одну, а сама вернулась в холл, к недомытому полу. Дверь судомойни затворилась, тихо щелкнула задвижка.

Но дверь между кухней и коридором стояла приоткрытой, и Фрэнсис, снова взявшись за тряпку, слышала, и очень отчетливо, как миссис Барбер готовится принять ванну: звякнула цепочка пробки, зашумела и забулькала вода. Казалось, она льется чересчур долго. Насчет того, что они с матерью пользуются колонкой, Фрэнсис наврала: они почти никогда ее не зажигали, слишком дорогое удовольствие, а горячую воду таскали из бойлера в старомодной кухонной плите. Мылись, как правило, раз в неделю, часто по очереди в одной воде. Если миссис Барбер вздумает принимать ванну ежедневно, счет за газ вырастет вдвое.

Наконец шум воды прекратился. Послышался плеск и глухой стук пяток о дно, когда миссис Барбер ступила в ванну, а потом громкое бултыхание, когда она села. Затем настала тишина, нарушаемая лишь редким, гулким шлепаньем капель из крана.

Звуки эти вызывали смутное беспокойство, такое же, какое Фрэнсис испытала при виде распахнувшегося кимоно. А сильнее всего беспокоила тишина. Еще совсем недавно, сидя за бюро, Фрэнсис мысленно представляла квартирантов в сугубо корыстном свете – чем-то вроде двух гигантских шиллингов, ковыляющих на коротких ножках. Но на самом деле постояльцы в твоем доме – это совсем другое, подумала она, переползая на коленях немного назад; это такое вот странное сожительство без близости, такие вот почти интимные моменты, как сейчас, когда от голой миссис Барбер ее отделяют лишь несколько футов кухни да тонкая дверь судомойни. Перед глазами у Фрэнсис неожиданно возникло видение: округлые налитые груди, алеющие от жара.

Она встала на коврике поудобнее и принялась яростно тереть пол.

Когда мать вернулась домой к обеду, на стенах судомойни еще не высохли капли водяного пара. Фрэнсис сообщила, что миссис Барбер принимала ванну.

– В десять утра? В халате? Ты шутишь?

– Нисколько. В атласном причем. Правда здорово, что это ты сидела у викария, а не он у нас?

Мать побледнела, но промолчала.

Они съели обед – цветную капусту под сыром, – после чего удобно расположились в гостиной. Миссис Рэй делала заметки для приходского бюллетеня. Фрэнсис чинила белье, доставая из корзины вещи одну за другой. На ручке кресла у нее лежала свежая «Таймс». Какие там последние новости?

Она неуклюже перелистала страницы, все еще пахнущие типографской краской. Ничего интересного, обычная муть. Горацио Боттомли[6]6
  Горацио Боттомли (1860–1933) – английский финансист, журналист, издатель и член парламента, в 1922 г. обвиненный в мошенничестве и приговоренный к семи годам тюремного заключения.


[Закрыть] предстал перед судом Олд-Бейли по обвинению в мошенничестве на четверть миллиона фунтов. Какой-то член парламента требовал наказания плетьми для торговцев кокаином. Французы стреляли в сирийцев, китайцы стреляли друг в друга, мирные переговоры в Дублине закончились ничем, в Белфасте произошли очередные убийства… Но принц Уэльский на фотографии с рыбалки в Японии выглядел вполне довольным жизнью, а маркиза Карисбрук устраивала благотворительный бал в пользу «Друзей Бедноты». Так что все в порядке, подумала Фрэнсис. Она не любила «Таймс», но денег на вторую, менее консервативную газету у них не было. В любом случае чтение новостей в последнее время неизменно приводило ее в уныние. В годы своей необычной военной молодости она деятельно отзывалась на каждую политическую новость: писала письма в разные комитеты, посещала собрания и митинги. Теперь же, казалось, мир стал настолько сложным, что никакие его проблемы не решить. Она видела в нем лишь хаос конфликтующих интересов и с горечью сознавала тщетность любых усилий. Фрэнсис отложила газету. Завтра она порвет ее на растопку.

По крайней мере, сейчас в доме стало тихо, стало почти как прежде. До недавнего времени сверху доносился глухой грохот и скрип: миссис Барбер передвигала мебель. Теперь она, наверное, в гостиной… чем занимается, интересно? В кимоно ли она по-прежнему? Почему-то Фрэнсис хотелось думать, что да.

Чем бы там постоялица ни занималась, в продолжение всего чаепития наверху стояла тишина. Миссис Барбер ожила незадолго до шести: сначала забéгала взад-вперед, словно лихорадочно пытаясь навести порядок, потом загремела посудой в кухоньке. Через полчаса, готовя ужин в собственной кухне, Фрэнсис вдруг услышала скрежет ключа в замке входной двери и удивленно вскинула голову. Но тотчас сообразила: ну конечно, мистер Барбер вернулся с работы.

Он пошаркал ногами по коврику, в точности как отец в свое время. Устало поднялся по лестнице и шумно, со стоном, зевнул на самом верху. Но через пять минут, убирая со стола картофельные очистки, Фрэнсис услышала, как он спускается обратно. Раздался скрип шагов в коридорчике, потом голос:

– Тук-тук, мисс Рэй! – В приоткрытой двери показалось лицо мистера Барбера. – Не возражаете, если я пройду?

Сейчас, с набриолиненными, прилизанными волосами, он выглядел старше, чем вчера. На лбу у него осталась красная полоса от котелка.

Выйдя из туалета, молодой человек ненадолго задержался во дворе. Фрэнсис видела в окно, как он стоит в нерешительности, раздумывая, следует ли подойти и заговорить с ее матерью, которая срезáла спаржу поодаль в саду. Решив не подходить, он вернулся к дому и остановился, разглядывая кирпичную кладку и оконные рамы, потом какую-то трещину или щербину в пороге.

– Как поживаете, мисс Рэй? – спросил мистер Барбер, возвратившись в кухню.

Фрэнсис поняла, что беседы не избежать. Впрочем, пожалуй, не помешает узнать квартиранта получше.

– Прекрасно. А вы? Как прошел день?

Он подергал жесткий строгий воротничок:

– О, обычная веселуха.

– То есть неприятности?

– С таким начальником, как у меня, каждый день неприятности. Вам наверняка знаком такой типаж: вздорный малый, который дает вам сложить столбец цифр, а когда получившийся результат его не устраивает, винит во всем вас! – Он поднял подбородок и почесал горло, не сводя глаз с Фрэнсис. – Выпускник элитной частной школы, ясное дело. Я был лучшего мнения об этих ребятах, а вы?

К чему это он? Может, решил, что ее братья… да нет, конечно, ничего он о них не знает и знать не может, хотя и спит с женой в их бывшей комнате.

Фрэнсис ответила, пытаясь подстроиться под его тон:

– Я слышала, их сильно переоценивают. Вы работаете в страховой фирме, если я правильно помню?

– Да. За грехи мои тяжкие.

– А чем именно занимаетесь?

– Я эксперт по страхованию жизни. Наши агенты присылают заявки на страховые полисы, я их передаю нашему медику и на основании его заключения оцениваю жизнь, подлежащую страхованию: хороша она для нас, плоха или посредственна.

– Хороша, плоха или посредственна, – повторила Фрэнсис, пораженная такой классификацией. – Вы прямо как апостол Петр.

– Апостол Петр! – Он расхохотался. – Мне нравится. Очень остроумно, мисс Рэй. Надо будет опробовать вашу шутку на ребятах в «Перле».

Фрэнсис думала, что, отсмеявшись, мистер Барбер удалится, но короткий обмен репликами только привел его в более общительное настроение. Он бочком подошел к двери судомойни, прислонился к косяку и с видимым удовольствием стал наблюдать за Фрэнсис, занятой работой. Она чувствовала пристальный синий взгляд, изучающий ее во всех подробностях: кухонный фартук, закудрявившиеся от пара волосы, засученные рукава, красные костяшки пальцев.

Фрэнсис начала крошить мяту для соуса. Мистер Барбер поинтересовался, из своего ли сада мята.

– Да, – ответила она, а он кивнул в сторону окна.

– Я только что там стоял, его разглядывал. Ох и большущий же! Неужели вы с матерью одни за ним ухаживаете?

– Для тяжелой работы мы кого-нибудь нанимаем, когда… – «Когда можем себе позволить», – подумала она. – Когда возникает такая необходимость. Сын викария косит нам лужайку. А со всем остальным мы вполне справляемся сами.

Это было не совсем правдой. Мать в меру своих аристократических сил занималась подрезкой веток и прополкой. Фрэнсис же считала садоводство просто еще одной домашней работой, только на свежем воздухе, а у нее и других дел хватало. Как следствие, сад – прекрасный при жизни отца – с каждым годом все сильнее разрастался летом, становился все неопрятнее и запущеннее.

– Я буду рад помочь вам с ним – вы только прикажите, – сказал мистер Барбер. – Дома я всегда помогал отцу по саду. Он у нас даже не вдвое, а вчетверо, если не впятеро меньше вашего. Но мой старик разгулялся там вовсю. Даже огурцы в парнике выращивает. Красавцы – вот такой длины! – Он расставил ладони, показывая размер. – Вы когда-нибудь думали об огурцах, мисс Рэй?

– Ну…

– О том, чтобы их выращивать, я имею в виду.

Это что, какой-то непристойный намек? Да нет, быть не может. Но глаза у него весело блестели, в точности как вчера вечером, и подобно тому как тогда что-то в его поведении смутило Фрэнсис, так и сейчас у нее возникло ощущение, будто он подшучивает над ней, пытается вогнать в краску.

Не отвечая, она повернулась прочь, чтобы взять уксус и сахар к мяте, а когда смешала соус и переложила в судок – достала из духовки котелок с рагу и потыкала ножом мясо, готово ли. Она стояла к нему спиной так долго, что он наконец понял намек и оттолкнулся плечом от косяка. Фрэнсис показалось, что, выходя из кухни, молодой человек улыбался. Едва оказавшись в коридоре, он принялся насвистывать, довольно неблагозвучно. Бойкая мелодийка из какого-то мюзикла – Фрэнсис не сразу узнала «Дай мне руку, шалунишка». По мере того как мистер Барбер поднимался по лестнице, свист доносился все слабее, а потом и вовсе стих, но через несколько минут Фрэнсис вдруг поймала себя на том, что и сама насвистывает песенку. Она тотчас же прекратила, но мистер Барбер словно бы оставил за собой стойкий запашок: дурацкий мотивчик весь вечер вертелся у нее в голове, как она ни старалась от него отделаться.