Текст книги "Дорогие гости"

– Нет, лучше другое, которое грязного цвета.

– У тебя наверняка есть еще что-нибудь.

– Нет, честное слово. Сама посмотри.

Встав бок о бок, они заглянули в сумрачные недра опустошенного шкафа. Теперь там висела лишь школьная одежда Фрэнсис: унылые саржевые платья, длинные юбки, блузки с жесткими воротничками и галстуками. Странно подумать, что всего десять лет назад она носила такие вот неудобные, безобразные наряды. При одном воспоминании о фланелевом нижнем белье, невыносимо душном, ей стало худо.

Но что-то вдруг привлекло взгляд Лилианы, и она запустила руку в самую глубину шкафа.

– Так… а тут у нас что такое?

– Ох, это я по дурости когда-то купила, – сказала Фрэнсис, когда еще одно платье было извлечено на свет божий. – Поддалась на уговоры одной знакомой. Нет, оно вообще ни в какие ворота.

Платье было серовато-зеленого цвета, с широким воротником и многоярусной юбкой, со шнуровкой из кожаной тесьмы на груди и манжетах. Купить его Фрэнсис подбила Кристина, в той, другой их жизни. Оно стоило три гинеи – три гинеи! Сегодня сумма казалась астрономической. И Фрэнсис надевала его всего один раз, на бал Красного Креста. Отец Кристины раздобыл билеты, и они с ней, две убежденные пацифистки, долго обсуждали, этично ли посещать подобные мероприятия. Но в конечном счете они чудесно провели время, полностью отдавшись веселью. Позже тот бал всегда вспоминался Фрэнсис как яркий луч света среди угрюмых теней. И сейчас, при виде серо-зеленого платья, висящего в пальцах Лилианы, внезапно все ожило в памяти: электрическая напряженность вечера; поездка в таксомоторе по темным улицам в сопровождении простоватой Кристининой тетушки Полли, приставленной к ним в качестве дуэньи; сама Кристина, сладкий аромат ее волос, ее мягкие, податливые руки в тонких лайковых перчатках…

Лилиана не сводила с нее внимательных глаз:

– Вот в нем тебе и следует идти, Фрэнсис.

– В этом? О нет!

– Да-да. Глядя на все остальные платья, ты хмурилась. А это… видишь? Ты же улыбаешься! Ну-ка, надень.

– Нет-нет. Я буду чувствовать себя глупо. И посмотри, в каком оно состоянии! Насквозь пропахло затхлостью.

– Это ерунда. Постирать, погладить – и все дела. Надень, покажись мне в нем. Ну доставь мне такое удовольствие, пожалуйста. Я не буду смотреть – скажешь, когда можно.

Лилиана сунула платье ей в руки, повернулась к ней спиной и застыла в ожидании. Фрэнсис, за неимением другого выхода, принялась раздеваться. Сначала она раздевалась медленно, но потом испугалась: вдруг Лилиана, обернувшись раньше времени, увидит ее рваное ветхое белье, – и заторопилась: скинула тапочки, лихорадочно стянула блузку и юбку, встряхнула затхлое платье и стала надевать через голову. Оно тотчас же словно завязалось узлом, и несколько долгих секунд Фрэнсис отчаянно с ним боролась, пытаясь просунуть руки в узкие рукава. Посмотрев наконец в зеркало, она увидела себя, всю красную, с растрепанными волосами, с выпирающими ключицами под мятой тканью в обтяжку, и само платье с дурацкой шнуровкой, в котором она походила на какую-то обитательницу Шервудского леса, осталось только усесться в одно из уродливых отцовских кресел и забряцать на лютне.

Однако Лилиана, повернувшись к ней, просияла улыбкой:

– Ах, Фрэнсис, ты выглядишь очаровательно. И цвет тебе к лицу. Счастливица! Лично я в зеленом выгляжу как труп. Да, платье очень тебе идет. Над ним нужно немножко поработать, вот и все. – Приблизившись, она с профессиональной сноровкой одернула на Фрэнсис платье, расправляя складки. – Во-первых, давай занизим талию. Тогда оно станет совсем другим, подчеркнет твою стройность – ах, я отдала бы все на свете, чтобы быть такой тоненькой и стройной! Но линия силуэта здесь должна быть мягче. Понимаешь, о чем я? Тебе нужно носить корсеты посвободнее. Жесткие или тугие эластичные – для пышногрудых дамочек вроде меня. И ты должна носить шелковые чулки, Фрэнсис, а не эти ужасные хлопчатобумажные. Неужели тебе не хочется выставить в самом выгодном свете свои изящные щиколотки?

Лилиана говорила без малейшего смущения, легко и непринужденно, как если бы само собой подразумевалось, что она давно уже изучила Фрэнсис и составила мнение о ее щиколотках, бедрах и нижнем белье. Но с другой стороны, женщины вроде Лилианы всегда изучают других женщин. Они все подмечают и все оценивают, восхищаясь или презрительно морщась, и они всегда завидуют чьей-то красивой груди, приятному цвету лица, изящному рисунку губ…

Теперь Лилиана чуть приподняла подол:

– Юбку надо укоротить. Видишь, насколько так лучше?

– Да не хочу я ничего укорачивать!

– Всего лишь на пару дюймов, для вечеринки, а? Нам же не нужно, чтобы ты там ходила, путаясь в подоле?

– Но…

– Стой смирно, сейчас сбегаю за булавками.

Сопротивляться не имело смысла. Через считаные секунды Лилиана вернулась со своей корзинкой для рукоделия и принялась что-то измерять и отмечать на платье, то опуская, то поднимая, то разводя в стороны руки Фрэнсис, будто кукольник, управляющий безвольной марионеткой.

Она понатыкала в платье столько булавок, что Фрэнсис, когда наконец было позволено, снимала его с себя очень-очень медленно, боясь поцарапать кожу.

Но и на том Лилиана не успокоилась. Как только Фрэнсис вновь облачилась в свои привычные, вусмерть застиранные блузку и юбку, она оценивающе посмотрела на нее, постукивая пальцами по губам, и задумчиво произнесла:

– Хорошо… а что нам делать с твоей прической?

Фрэнсис опешила:

– С прической? Так с ней все в порядке – разве нет?

– Но ты все время зачесываешь волосы назад. Не хочешь сделать другую прическу, более подходящую к платью? Я могу тебя подстричь. И завить. Давай удивим твою мать. А, Фрэнсис, что скажешь?

Фрэнсис не хотела ни подстригаться, ни завиваться. Ее вполне устраивали прямые, средней длины волосы, которые при необходимости можно подрезать над раковиной в судомойне, на мытье и укладку которых не требуется ни усилий больших, ни денег.

Что же до того, чтобы удивить мать, так Фрэнсис точно знала, какого рода удивление она испытает.

Но ей передалось радостное возбуждение Лилианы. Мысль о том, чтобы отдаться в ее руки, казалась соблазнительной, как и самая пассивность поз, которые придется принимать в процессе стрижки и завивки: покорно опущенная голова, послушно поднятые руки. «Я прямо как те странные мужчины, – внезапно подумала она, – которые в полутемных комнатах на задворках Пиккадилли укладываются на колени к женщинам и просят хорошенько их отстегать».

Но и эта мысль тоже возбуждала. Со слабым протестующим стоном Фрэнсис позволила вывести себя обратно на лестничную площадку. Проходя мимо лестницы, она посмотрела вниз и подумала о спящей в гостиной матери, такой беззащитной, но не замедлила шага.

Лилиана крепко держала ее за рукав, чтоб не сбежала, а свободной рукой неуклюже встряхивала газету и расстилала развернутые листы на полу. Потом переставила на них стул. Когда Фрэнсис уселась, Лилиана даже положила ладони ей на плечи и слегка надавила, словно пригвождая к месту.

– А сейчас, – предостерегающим тоном произнесла она, – я схожу за всем необходимым. Не вздумай дать деру, Фрэнсис! Полагаюсь на твою честь.

Лилиана покинула комнату и через пару минут вернулась с полотенцем, расческами и кожаной сумочкой, напоминавшей докторский саквояж в миниатюре. Она закрыла дверь с заговорщицким видом. Полотенце накинула Фрэнсис на плечи и заправила за воротник. А сумочку пока отставила в сторону: сперва нужно вымыть волосы. Лилиана хотела сделать все в лучшем виде и собиралась начать с яичного шампуня. О, она так и знала, что Фрэнсис это скажет! Нет, это не пустая трата яиц. А если даже и так – значит в этом-то и весь смысл: нужно немножко себя побаловать. Или Фрэнсис монашка какая-то?

Говоря все это шутливо, но решительно, Лилиана достала из корзинки яйцо, осторожно его разбила, чуть раздвинула половинки скорлупы, сливая белок на блюдце, а затем выпустила желток в чашку и взбила, смешав с уксусом. Едва Фрэнсис принялась вынимать шпильки из волос, она ее остановила. Разве в салонах красоты дамы собственноручно расшпиливают волосы? Нет, конечно! Лилиана встала за стулом и сама извлекла шпильки, одну за другой, нащупывая их кончиками пальцев и осторожно вытаскивая из тугой кички. Когда волосы вольно рассыпались, голова Фрэнсис словно увеличилась в объеме – так бутон превращается в пышный цветок.

Однако, как только на них был нанесен взбитый желток, чары рассеялись: от ощущения липкой, влажной корки на голове Фрэнсис просто передергивало. Спустя какое-то время Лилиана провела ее в кухоньку, велела наклониться над раковиной и, крепко взяв за загривок, точно тюремная надзирательница, принялась лить на нее воду, кувшин за кувшином. Со слезящимися глазами и заложенными ушами, Фрэнсис неверной поступью вернулась в гостиную, уселась на свой стул и стала покорно наклонять голову так и эдак, пока ей расчесывали спутанные волосы. Потом наступила короткая блаженная пауза: Лилиана расстегивала кожаную сумочку и что-то доставала из нее. Послышался безошибочно узнаваемый щелчок ножниц, быстро раздвинутых и сдвинутых, и Фрэнсис вдруг остро осознала реальность происходящего. Она обернулась и увидела, что Лилиана, с ножницами в руке, нерешительно замерла на месте. Газетные листы еле слышно похрустывали у них под ногами. Фрэнсис снова подумала о матери, мирно похрапывающей с приоткрытым ртом. Подумала о неподметенном крыльце. Как она вообще допустила, чтобы дело зашло так далеко?

Лилиана положила руку ей на плечо:

– Ты же не трусишь, правда?

– Ну, разве самую малость.

– Вспомни своего члена парламента.

– Я уже жалею, что рассказала тебе про того несчастного члена парламента.

– Вспомни мужчину, пристававшего к нам в парке, – ты же не побоялась его отбрить!

– Это была не смелость, а… – Фрэнсис опять повернулась лицом к стене. – Сама не знаю что. Я уже давно не совершала смелых поступков.

Ладонь Лилианы по-прежнему лежала у нее на плече.

– А по-моему, ты очень смелая, Фрэнсис.

– Ты меня почти не знаешь.

– Ты делаешь, что считаешь нужным, и тебя не волнует мнение окружающих. Я бы хотела быть такой, как ты. Ну и потом… – Лилиана понизила голос. – Это очень мужественно с твоей стороны – держаться так жизнерадостно, когда ты пережила… столько потерь.

Она могла иметь в виду ее отца, ее братьев, утраченное семейное состояние. Но почему-то было очевидно, что на самом деле она подразумевает ее воображаемого жениха.

После всех этих разговоров о смелости Фрэнсис почувствовала себя мошенницей. Она ничего не ответила, не повернулась. Лилиана легонько пожала ее плечо и убрала с него руку.

А мгновение спустя Фрэнсис ощутила холодное прикосновение ножниц к шее сзади, неожиданно высоко. Лезвия сомкнулись со звуком, похожим на свист косы, и что-то соскользнуло на пол. Фрэнсис изогнулась, посмотрела вниз, и сердце у нее екнуло. На газете лежала прядь темных волос, с пол-ярда длиной. Лилиана выпрямила ей голову и твердо сказала: «Не надо смотреть». Снова прикосновение холодного металла. Щелчок и шорох падения… Ладно, все равно теперь уже слишком поздно. Волосы обратно не приделаешь. Фрэнсис уставилась на лакированные обои, а прожорливые ножницы продолжали лязгать, продвигаясь вокруг шеи.

Возможно, это было как-то связано с тем, что ей обрезали волосы, прядь за прядью. А возможно, она все еще находилась в слегка истерическом состоянии оттого, что столь безропотно подчинилась чужой воле. Но слова Лилианы не выходили у нее из головы. Может, сейчас самое время признаться – пока у нее нет возможности посмотреть Лилиане в глаза? В животе противно заныло. Фрэнсис подождала, когда очередная прядь упадет на пол, а потом, с пересохшим от волнения ртом, тихо заговорила:

– Послушай, Лилиана. Похоже, у тебя сложилось впечатление, что однажды я была помолвлена. Что у меня был роман… с мужчиной. – Она помолчала, собираясь с духом, и наконец решительно продолжила: – У меня действительно несколько лет назад была любовная связь… но… с девушкой.

Движения Лилианиных рук замедлились: она растерялась, она подумала, что Фрэнсис шутит.

– С девушкой? – слабо хихикнув, переспросила она.

– Ну да, с женщиной, – бесцветным голосом произнесла Фрэнсис. – Мне очень хотелось бы сказать, что все было страшно невинно, целомудренно и все такое. Но… нет, не было. – Последовало молчание. – Ты понимаешь, о чем я?

Лилиана ничего не ответила, но убрала руки с ее головы. Немного выждав, Фрэнсис обернулась. Лилиана стояла, опустив ножницы, и медленно покрывалась румянцем – Фрэнсис видела, как волна пунцовой краски поднимается от распахнутого ворота блузки и заливает горло, щеки, лоб. Встретившись взглядом с Фрэнсис, она отвела глаза и пробормотала:

– Я… я не знала.

– Конечно. Откуда ты могла знать?

– Я думала, речь идет о мужчине.

– Да, это моя вина. Я сожалею. Мне не следовало вводить тебя в заблуждение. Но такого рода вещи… о них, знаешь ли, не упомянешь в разговоре между прочим. Я нисколько не стыжусь тех своих отношений. Мы любили друг друга до беспамятства… И давай больше не будем об этом. – (При слове «любили» Лилиана покраснела еще гуще.) – Зря я тебе рассказала. Не бери в голову. Это было давно и… по большому счету не имело значения.

Это имело значение, да еще какое. Это был полный перелом в жизни Фрэнсис. Но теперь ее мутило от сознания, что она допустила непоправимую ошибку, сказав лишнее. Ну кто ее тянул за язык, спрашивается? Очарованная теплом и непринужденностью дружбы с Лилианой, она совсем забыла, что ждать от этой дружбы, в общем-то, нечего. В конце концов, Лилиана замужем. О боже! А вдруг она расскажет мужу? Своим сестрам? Своей болтливой матери?… Фрэнсис замутило еще сильнее.

Она наконец отважилась обернуться через плечо. Лилиана машинально вытирала лезвия ножниц, изо всех сил стараясь усвоить услышанное, – казалось даже, она делает глотательные движения, будто проталкивая в себя жесткую корку, застрявшую в горле.

Потом, не глядя Фрэнсис в глаза, она подошла и снова заработала ножницами. Теперь Фрэнсис ничего не имела против – наоборот, хотела, чтобы лезвия щелкали бойчее и все поскорее закончилось. Она с новой, неприятной остротой осознавала интимность их с Лилианой поз: сама она сидит на стуле, как пленница, а Лилиана склоняется над ней, обдавая теплым дыханием ухо и шею. Процесс стрижки, слава богу, завершился уже через несколько минут. Однако, отложив в сторону ножницы, Лилиана порылась в кожаной сумке и извлекла оттуда устрашающего вида предмет, похожий на утюжок для плойки. Увидев, что она направилась к плите, и поняв, с какой целью, Фрэнсис торопливо сказала:

– Завивку делать совсем необязательно. Я прекрасно обойдусь без нее.

Веки Лилианы затрепетали. Нет, она обещала ее завить. Она хочет сделать все как полагается. Это не займет много времени… Лилиана раскалила щипцы в голубом газовом пламени, проверила их на листке бумаги и помахала ими, чтобы немного остудить, – все молча, без тени улыбки. Вернувшись на свое прежнее место за стулом, она самыми кончиками пальцев поправила голову Фрэнсис и невыразительным голосом произнесла:

– Теперь сиди смирно…

Когда щипцы захватили прядь, влажные волосы пугающе зашипели и воздух наполнился мерзким запахом, похожим на запах горелых перьев. Кожу на голове обжигало жаром утюжка просто нестерпимо! Но Лилиана работала быстро и сноровисто, закручивая прядь за прядью, поминутно отступая на шаг-другой, чтобы окинуть критическим взглядом плоды своих усилий, и время от времени возвращаясь к плите, чтобы заново раскалить щипцы. Она не говорила ни слова, избегала встречаться с Фрэнсис взглядом, и лицо у нее по-прежнему пылало. Фрэнсис сидела как в кресле дантиста – вся потная и совершенно несчастная.

Наконец тяжкое испытание закончилось. Лилиана еще минуту-две поправляла волосы расческой, потом принесла мужнино зеркало для бритья и сунула Фрэнсис в руки.

– Ну как? – спокойно спросила она. – Тебе нравится?

При виде своего отражения Фрэнсис обомлела. С этой немыслимо короткой стрижкой и великолепной завивкой она себя еле узнавала. Она чуть повернула и наклонила набок голову:

– Прямо совсем другой человек.

– Теперь ты выглядишь модно и шикарно.

– Шикарно?

Лилиана снова покраснела.

– Эффектно. Такая прическа подчеркивает лепку твоего лица.

Ну да, пожалуй… Четкий край стрижки привлекал внимание к резко очерченной челюсти Фрэнсис. А Кристина всегда говорила, что самое красивое в ней – челюсть и подбородок. Но Фрэнсис не испытывала удовольствия – все никак не могла расслабиться. Лилиана забрала у нее зеркало и принялась сгребать волосы, рассыпанные на газете. Собранные в кучу, они выглядели омерзительно, словно огромный клок кресельной набивки. Фрэнсис поднялась на ноги и стала помогать. Они завернули волосы в газету и запихали объемистый сверток в мусорное ведро.

Случайно столкнувшись руками над ведром, они отпрянули друг от друга. Все между ними разладилось, все стало не так, как раньше. Недавнее буйное веселье, примерка платья в спальне Фрэнсис, дурацкий салон красоты в гостиной Лилианы – будто бы ничего этого и не было. Или даже хуже: после признания Фрэнсис все стало казаться подозрительным, двусмысленным, предосудительным. Лилиана убирала ножницы и расчески, хмурясь почти раздраженно. Фрэнсис никогда еще ее такой не видела. Может, она перебирает в памяти прошлые события? Вспоминает разные странные знаки внимания со стороны Фрэнсис, рахат-лукум, комплименты? Решительный отпор, который Фрэнсис дала мужчине в парке, положившему глаз на нее, Лилиану? Не думает ли она, что Фрэнсис спровадила того типа единственно с целью занять его место?

Или Фрэнсис и впрямь преследовала такую цель?

Когда Лилиана стала закрывать сумку, Фрэнсис набрала в грудь воздуха.

– Лилиана. То, что я тебе рассказала…

Лилиана защелкнула замок:

– Все в порядке, не беспокойся.

– Точно?

– Да.

– И ты никому не…

– Разумеется – нет.

– И ты… ну, постараешься выбросить это из головы? Мне бы очень не хотелось, чтобы это расстроило нашу дружбу.

Лилиана улыбнулась и небрежно махнула рукой, словно желая сказать, что она в таких делах искушена и выслушивает подобные лесбийские признания… да каждый второй день практически!

Но жест вышел неубедительным, а улыбка была натянутой – одними губами. Обменявшись еще несколькими неловкими фразами, женщины расстались. Фрэнсис отправилась в свою спальню и там в смятении уставилась в зеркало. Прическа уже не вызывала уверенности – казалась ужасной ошибкой, как и все, что произошло сегодня. Фрэнсис потрогала пальцами оголенную шею, чувствуя себя беззащитной.

Потом она собрала все свое мужество – деваться-то все равно некуда, так зачем тянуть время? – вышла из спальни и спустилась вниз.

Дверь гостиной она открыла тихо, на случай если мать все еще спит. Но мать уже проснулась и сидела за бюро, надписывая конверт. Она посмотрела на Фрэнсис поверх очков, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы перефокусировать глаза. Затем она положила ручку, сняла очки и медленно произнесла:

– О господи!

– Да! – Фрэнсис натужно хихикнула. – Боюсь, я не устояла перед натиском Лилианы.

– Это миссис Барбер сотворила? Я и не подозревала, что она такая мастерица. Ну-ка, подойди ближе, встань на свету. Ах, Фрэнсис, прелестно!

Фрэнсис вытаращилась на нее, не веря своим ушам:

– Ты так считаешь?

– Очень, очень мило. Повернись-ка, дай посмотреть. Да прямо модная картинка!

– Я была уверена, что тебе не понравится.

– Почему же, скажи на милость? Я только рада, что ты прихорошилась. Мне вообще хотелось бы, чтобы ты уделяла больше внимания своему внешнему виду.

– Ты о чем?

– Ну… – Мать покраснела. – Иногда ты выглядишь немножко неряшливо, расхаживая по дому, вот и все. Сама-то я ничего не имею против, меня единственно беспокоит, что думают другие. Но твоя новая прическа… Нет, она чудо как хороша!

Ее слова застали Фрэнсис врасплох. Все еще взвинченная после неловкого объяснения с Лилианой, она вдруг снова испытала неодолимое желание расплакаться. Она подошла к камину и встала там спиной к матери, без всякой надобности поправляя и приглаживая волосы. «Идиотка! Идиотка!» – обругала она себя, с трудом подавив слезы.

Выйдя из гостиной, Фрэнсис в нерешительности постояла в холле. А поднявшись наверх, помедлила на лестничной площадке. Должна же Лилиана выйти – поинтересоваться, как мать отнеслась к новой прическе?

Но хотя дверь кухоньки была приоткрыта и из-за нее слышалось какое-то шебуршение, Лилиана так и не появилась.