Текст книги "Краткая история Лондона"

Город меняется к лучшему

В 1615 году Яков назначил молодого валлийца по имени Иниго Джонс инспектором королевских работ. Джонс успел попутешествовать по Италии, где проникся не эксцентрикой маньеризма и барокко, а, напротив, идеалами античной архитектуры, возврат к которым проповедовали Серлио и Палладио[28]28
  Себастьяно Серлио (1475–1554) – итальянский архитектор позднего Ренессанса, работавший также во Франции и оказавший влияние на формирование европейского, и прежде всего французского, классицизма (а также маньеризма и барокко). Андреа Палладио (1508–1580) – основоположник европейского классицизма в архитектуре; переосмыслив античный классической стиль, возвел ряд церквей, городских палаццо, общественных построек, вилл в Венеции и на севере Италии.


[Закрыть]. Августейший покровитель отказался от елизаветинского Ренессанса и благосклонно принял итальянское палладианство. В этом стиле были построены два здания: Куинс-хаус в Гринвиче (1616) для жены Якова Анны Датской и новый Банкетный зал дворца Уайтхолл (строительство завершено в 1619 году). Как ни удивительно, оба этих здания сохранились, хотя о том, что для своего времени они были революционными, догадаться сложно: ведь большинство окружающих зданий строились позже по их образцу – в том же классическом стиле.

Эксперименты Якова в мире мужской моды были еще более смелыми. Щеголи при дворе Стюартов стремились затмить друг друга; их экстравагантные костюмы запечатлены на портретах работы Уильяма Ларкина и Даниеля Мейтенса. Сенсационные портреты придворных в полный рост работы Ларкина, ныне выставленные во дворце Кенвуд-хаус, могли бы сделать честь журналу Vogue, выходи он во времена Якова. Расточительность была непомерной. За пять лет король, как сообщалось, приобрел 180 костюмов и 2000 пар перчаток. Чтобы покрасоваться во всем этом, он открыл для публики Гайд-парк, ставший местом прогулок короля и придворных.

Хотя Яков делал все возможное, чтобы жизнь в Лондоне стала как можно завлекательнее, вскоре в нем возобладало елизаветинское желание умерить масштабы празднества. По оценкам, в это время сто пэров (две трети от общего числа) большую часть года проводили «в городе», и Яков предостерегал от «сонмищ дворян, которые по настоянию жен, стремясь выставить своих дочерей напоказ и разодеть их по моде… пренебрегли сельским хлебосольством». Они «обременяют город и причиняют всеобщее неудобство». По подсчетам, ради одного-единственного заседания парламента (обычно посвященного очередному выделению средств на королевские расходы) в Вестминстер съезжалось 1800 человек. Он стал пригородом, состоявшим из одних гостиниц.

Король был твердо убежден, что «наш город Лондон стал едва ли не самым большим в христианском мире, а потому давно назрела необходимость прекратить всякое новое строительство». По указу 1625 года об ограничении роста города новые дома, самовольно построенные на расстоянии до пяти миль (ок. 8 км) от ворот Сити, подлежали сносу, а их строители заключались в тюрьму. Срок давности по этому указу мог составлять до семи лет после окончания стройки. Материалы же следовало продать, а выручку употребить в пользу бедных. Кроме того, бездомным разрешалось селиться в любом доме, пустовавшем в течение пяти лет, – эту политику, благодаря которой одним выстрелом удалось убить двух зайцев, не грех бы возродить и сегодня. Попечительство короля распространялось и на общественное благоустройство. Смитфилдский рынок был вымощен камнем, а на пустыре Мурфилдс разбили сады. Строились водопроводы и фонтаны, восстанавливались больницы. Что касается какого бы то ни было нового строительства, оно должно было «окончательно и бесповоротно» прекратиться. О том, чтобы обуздать расточительность двора, не было упомянуто ни словом.

Мешало этим мерам то, что Яков все глубже погружался в долги. Вскоре он пристрастился к тем же самым «субсидиям», которые подорвали политику Елизаветы, обычная плата за лицензию на строительство теперь называлась штрафом. И очередь из землевладельцев, готовых эти штрафы платить, становилась все длиннее – в основном это были новые хозяева церковной собственности, получившие ее после упразднения монастырей. Они с лихвой окупали штрафы за счет провинциалов, прибывавших ко двору, и богатых жителей Лондона, желавших избежать (говоря словами современника, экономиста и врача Уильяма Петти[29]29
  Уильям Петти (1623–1687) – английский статистик и экономист, один из основоположников классической политической экономии в Англии.


[Закрыть])«копоти, пара и зловоний, выделяемых всем скопищем домов восточной его части»[30]30
  Пер. Н. Автономовой.


[Закрыть] (то есть Сити).

Первым в этой гонке был граф Солсбери, получивший в 1609 году лицензию на застройку своей земли вокруг Сент-Мартинс-лейн, к северу от нынешней Трафальгарской площади. Едва дома были построены, как король уже жаловался, что нечистоты стекают вниз по холму прямо к Уайтхоллу. Имена, которые носили члены рода Солсбери, увековечены в названиях нынешних Сесил-корт и Крэнбурн-стрит. Кроме того, граф Солсбери выстроил магазины на Стрэнде, взяв за образец здание Биржи, воздвигнутое Грешэмом в Сити. Стрэнд быстро превратился в Бонд-стрит[31]31
  Бонд-стрит – улица фешенебельных магазинов в лондонском районе Мэйфэр, одна из главных улиц торгового района Вест-Энда.


[Закрыть] того времени.

Король-эстет

Карл I (1625–1649), сын Якова, унаследовал отцовскую расточительность, что и привело в конце концов к государственной катастрофе. Лондон, теперь в значительной мере протестантский, прохладно отнесся к невесте короля Генриетте-Марии Французской. Она прибыла на церемонию коронации в 1626 году, когда ей было всего пятнадцать лет[32]32
  На самом деле Генриетта-Мария прибыла в Лондон в 1625 году (в этот момент ей действительно было 15 лет). Коронация Карла I состоялась в следующем, 1626 году, но Генриетта-Мария не смогла принять в ней участие, так как коронация происходила по англиканскому обряду, от которого королева, воспитанная в католичестве, отказалась.


[Закрыть], в сопровождении свиты из двухсот священников и слуг; лошади, покрытые роскошными попонами, везли сундуки, нагруженные бриллиантами, жемчугами и расшитыми платьями. Королева немедленно отправилась в Тайберн помолиться за души католических мучеников, казненных при Тюдорах.

Взаимоотношения Карла с парламентом, в основном по денежным вопросам, становились все более напряженными; наконец в 1628 году парламент подал королю Петицию о праве[33]33
  В Петиции о праве парламент ходатайствовал о прекращении нарушений общего права и упразднении всех чрезвычайных судов.


[Закрыть] и более года отказывал ему в предоставлении денежных средств. Карл, в свою очередь, попытался взимать собственный налог – «корабельные деньги», однако их оказалось не так-то просто собрать. В результате «тирания»[34]34
  В 1629 году король распустил парламент и 11 лет правил единолично. Созыв в 1640 году нового парламента (сначала, в апреле, Короткого парламента, распущенного уже через месяц, затем, в ноябре, Долгого парламента) привел к началу открытого противостояния короля и парламента, известного как Английская революция.


[Закрыть] продолжалась до кризиса 1640 года.

В течение всего этого периода нарастающих политических трений Лондон процветал. После застройки графом Солсбери земли выше церкви Святого Мартина-в-полях граф Бедфорд в 1630 году испросил разрешение строить дома на прилегающей территории, на месте бывшего монастырского сада к северу от Стрэнда. Тайный совет обязал его замостить и содержать в порядке улицу к северу от сада, известную как Лонг-экр, что Бедфорд счел справедливым только в том случае, если ему позволят взамен строить дома. Он не был другом королю, а, напротив, выступал за Петицию о праве и получил разрешение на застройку только после выплаты огромной суммы 2000 фунтов стерлингов (250 000 фунтов на сегодняшние деньги). При этом разрешение было дано с условием построить новую церковь и разбить площадь, причем и то и другое – по проекту инспектора королевских работ Иниго Джонса. Разъяренный Бедфорд якобы заявил Джонсу, что ему нужно здание «немногим лучше амбара», на что Джонс ответил, что это будет «самый красивый амбар в Англии».

Фасад церкви, действительно слегка напоминающей амбар, сегодня образует западную сторону площади Ковент-Гарден, спроектированной по образцу классических линий парижской площади Вогезов. Бедфорд с сознанием выполненного долга дал окружающим улицам названия в честь членов своей и королевской семей; отсюда Рассел-стрит, Джеймс-стрит, Кинг-стрит и даже Генриетта-стрит. Герцог попытался еще «подзаработать», сдавая в аренду территорию самой площади: она стала не просто общественным пространством, а плодоовощным рынком. Тем самым он серьезно подорвал стоимость недвижимости в районе, который вскоре превратился в район красных фонарей. Рынок сохранился до 70-х годов XX века.

Следующим в очереди оказался строитель Уильям Ньютон, который в 1638 году приобрел землю в полях к западу от юридической корпорации Линкольнс-Инн. Старшины корпорации пришли в ярость и в 1643 году добились моратория на строительство на том основании, что оно велось Ньютоном исключительно ради «личной наживы». Звездная палата (королевский суд, а фактически кабинет министров) строить разрешила, но, как и в случае с Бедфордом, при условии, что архитектором будет Джонс, а часть полей будет оставлена незастроенной, «дабы посрамить алчные и ненасытные предприятия лиц, которые что ни день стремятся заполнить и без того скудный остаток свободного места в этой части города ненужными и не представляющими выгоды зданиями».

В этих случаях мнение Звездной палаты было внятным и прогрессивным. Вест-Энд не должен был стать вторым Сити. В разрешении на застройку района Ковент-Гарден предписывались планировка, услуги конкретного архитектора и постройка церкви. В разрешении на строительство вокруг Линкольнс-Инн-филдс столь же ясно читалось желание защитить Лондон от застройщиков и остановить возведение «ненужных и не представляющих выгоды» домов – не представляющих выгоды, разумеется, для местного сообщества. Иными словами, от застройщиков требовалось соответствие определенным понятиям об общественном благе в отношении архитектурного качества и благоустройства. Так был заложен стандарт, позднее отраженный в управлении крупными лондонскими землевладениями и в строительных правилах последующих времен. Дом по адресу площадь Линкольнс-Инн-филдс, 59–60, предположительно построенный Джонсом, сохранился до сих пор, а сама площадь представляет собой один из первых крупных успехов лондонского городского планирования. Все-таки Стюарты обладали замечательным чутьем в отношении города, которым правили.

Карл оставил Лондону и другое наследие на века. Он был выдающимся покровителем искусств и собрал, безусловно, самую замечательную коллекцию живописи в истории английской короны. Его придворным художником был Антонис ван Дейк, выдающийся ученик Рубенса. В королевских дворцах висели работы Дюрера, Леонардо да Винчи, Мантеньи, Гольбейна, Тициана, Тинторетто, Рубенса. Хотя при Кромвеле от них постарались избавиться, в эпоху Реставрации проданные полотна в основном удалось вернуть, и они составляют ядро нынешней королевской коллекции.

В 1637 году, спасаясь от Тридцатилетней войны (1618–1648), в Лондон приехал одаренный чешский художник Вацлав Голлар. Ему принадлежит ряд набросков города, сделанных с башни монастырской церкви в Саутуорке (ныне кафедральный собор), на основе которых в 1647 году была издана гравюра. Вид города на ней значительно отличается от того, что веком ранее запечатлел Вингарде. Старинный Сити теперь окружен пригородами, среди которых на переднем плане выделяется значительно выросший Саутуорк. Архитектурные доминанты Вестминстера – часовня Святого Стефана, Вестминстер-холл и аббатство, за которым все еще простираются поля. Но средоточие жизни нового Лондона со всей очевидностью смещается к западу. Голлар оставил нам последнюю более или менее точную картину старого Лондона перед Великим пожаром 1666 года.

Гражданская война

В эпоху Стюартов отношения монархии и Сити были непростыми. Когда парламент отказывал королю в деньгах, Сити был наготове с кредитами. Монарх не оставался в долгу, осыпая городскую верхушку почестями и соблюдая автономию Сити. При Карле это равновесие начало расшатываться. Первоначально олдерменам Сити была выгодна устойчивая монархия – неудивительно, учитывая, сколько денег король задолжал городу. Кроме того, в Сити всегда были сильны негласные настроения в пользу католиков, а значит, и Карла. Однако такая позиция руководства противоречила мнению городского совета, настроенного решительно против властного Томаса Вентворта, 1-го графа Страффорда, советника короля. В 1640 году новый парламент, позднее прозванный Долгим, направил Карлу так называемую Великую ремонстрацию, в которой повторял требования Петиции о праве 1628 года. Среди прочих злоупотреблений короны парламент упоминал выдачу разрешений на строительство в Лондоне, названную «продажей неприятностей», так как на практике это была форма налогообложения вне парламентского контроля. Карл отверг ремонстрацию, и отношения как между королем и парламентом, так и между королем и Сити испортились. Зимой 1640 года народные массы в Лондоне, включая так называемую чернь, выплеснулись на улицы, чего почти не бывало с самой Крестьянской войны. Рупором Лондона стал городской совет, а не олдермены.

Весь 1641 год кризис нарастал. Толпы регулярно отправлялись через Сити в Вестминстер, зашикивали в парламенте неугодных ораторов, предъявляли свои требования и даже угрожали на улицах не только членам парламента, но и королевской семье. В «декабрьские дни» 1641 года население Лондона было как никогда близко к открытому восстанию. Толпа подмастерьев и чернорабочих, возбужденных протестантскими проповедниками, представила в Вестминстер петицию, настаивая на исключении из парламента епископов. Чернь напала на архиепископа Кентерберийского и захватила Вестминстерское аббатство, уничтожив «папистские» реликвии.

Неделей позже Карл попытался арестовать пять членов парламента по обвинению в измене, но потерпел неудачу. Парламентарии укрылись, что характерно, в ратуше Сити. Король попытался последовать за ними внутрь, но был «устрашен горожанами». Лорд-мэра, сторонника короля, заключили в Тауэр. Король бежал в Виндзор, и Сити сделал то, чего не делал со времен Генриха III, – официально примкнул к оппозиции королю. Сити отправил своих людей в парламентскую армию и принял сторону парламента в открытом восстании. В Англии началась гражданская война.

В 1642 году впервые с незапамятных времен лондонцы готовились к осаде. Королевская армия, по слухам, шла маршем к столице, и оставшийся неизвестным современник писал, что «каждый день лондонцы выходили с заступами и знаменами – портные и лодочники бок о бок с джентльменами-виноделами и стряпчими… от леди до продавщицы устриц – все трудились землекопами, роя рвы». За несколько недель вокруг города было сооружено восемнадцать миль (ок. 29 км) земляных валов и рвов, вдоль которых было разбросано двадцать три форта. Валы шли на север вокруг Сити – от Тауэра через Холборн и по современной Оксфорд-стрит, а затем вниз через нынешние площадь Гайд-парк-корнер и вокзал Виктория к Вестминстерскому аббатству. Память об одном из фортов, названном Оливерс-маунт (Oliver’s Mount) в честь Оливера Кромвеля, осталась в имени улицы Маунт-стрит в районе Мэйфэр.

Гражданская война велась отчаянно и зачастую беспорядочно. Поначалу лондонская полиция («обученные отряды», набранные в городских округах) составила ядро парламентской армии. В 1643 году, после битвы при Ньюбери, не принесшей успеха ни одной из сторон, войска Сити вернулись домой, где им оказали торжественный прием у ворот Темпла на Флит-стрит мэр и олдермены, которые «приняли нас радостно, и многие тысячи приветствовали наше возвращение домой и благословляли Бога за… избавление наше от ярости и надменности наших противников». Однако к концу 1643 года, когда роялисты уже не угрожали Лондону, солдаты Сити стали ненадежными и склонными к дезертирству. Лондон был настолько настроен против войны, что парламенту пришлось положиться на квазипрофессиональную «армию нового образца», набранную Оливером Кромвелем в основном в Восточной Англии. К 1647 году отдельные голоса в Сити уже призывали к возвращению короля, и только прибытие армии Кромвеля сделало подобное развитие событий невозможным.

По правде говоря, Лондон, как всегда, был настроен двояко. По своим симпатиям он был в основном пуританским и враждебным большинству институтов англиканской церкви, в частности епископам. Для парламентария Джона Мильтона Лондон был «городом-убежищем и жилищем свободы, обведенным крепкой стеной Его [Бога] защиты». Некоторые гильдии даже поддерживали левеллеров, чьи требования религиозной терпимости и всеобщего избирательного права предвосхищали революции XIX века. Лидер левеллеров Джон Лилберн сам был лондонцем. Но, хотя все четыре члена парламента от Сити были пуританами, мирные настроения глубоко укоренились, и город как мог пытался склонить парламент к мирным переговорам. Ближе к окончанию войны, в 1648 году, Лондон подал в парламент петицию об освобождении взятого в плен короля, поддержанную олдерменами, мечтавшими о мире и возвращении к торговле.

Взлет и падение республики

В эту эпоху континентальная Европа проходила через травматический опыт, не имевший себе равных со времен Черной смерти. Уже около века, с возникновения лютеранства, на континенте (в основном в немецкоговорящих регионах) то тлел, то затухал религиозный конфликт, который в 1618 году наконец вспыхнул Тридцатилетней войной. Многие города и деревни Северной Европы вернулись к средневековым условиям существования. К 1648 году опустошенный континент возлагал надежды на Вестфальский мир, суливший новую эру толерантности по всей Европе. По сравнению с европейской войной гражданская война в Англии носила более скромный характер и была, по существу, политической, а не религиозной. Лондон желал теперь только одного: разрешения конфликта короля и парламента без дальнейшего кровопролития.

Но этого не произошло. В 1649 году Высокий суд парламента признал Карла I виновным в измене и осудил его на казнь. Кромвель боялся обструкции и даже бунтов в случае, если бы он попытался конвоировать короля через Сити на эшафот Тауэр-хилла, и поэтому соорудил временный эшафот перед Банкетным залом Уайтхолла. Казнь короля не вызвала веселья в народе. Один зритель из Оксфордского университета писал: «Я увидел, как был нанесен удар… и хорошо помню, что в это мгновение тысячи людей испустили стон, подобного которому я не слышал прежде и желал бы вовеки не услышать впредь». Самому Кромвелю оставалось только оправдываться «жестокой необходимостью».

В последовавшие за этим годы республики (1649–1660) Лондон в религиозном плане распался на множество протестантских течений: возводились часовни не только пресвитериан и баптистов, но и индепендентов, конгрегационалистов, квакеров, рантеров и даже маглтонианцев. В 1652 году возобновление голландско-испанской торговли вследствие Вестфальского мира заставило Кромвеля объявить Нидерландам войну. Но даже торговые войны не прельщали Сити, так как они приводили к повышению налогов. Отрицательную реакцию вызвало и то, что в 1655 году Кромвель пригласил возвращаться в Сити евреев – впервые после их изгнания Эдуардом I. Антисемитизм здесь объединился с желанием устранить лишних конкурентов, но Кромвель нуждался в еврейских деньгах, и вскоре в районе улицы Бивис-Маркс уже проживала община приблизительно из четырех сотен евреев, существующая и поныне.

Были запрещены Рождество, церковная музыка и театральные представления, но еще более сурового пуританского режима, введенного в некоторых провинциях, Лондону удалось избежать. Мемуарист Джон Ивлин был ненадолго арестован за празднование Рождества, однако он вспоминал приятный день, проведенный в парке, где выступал канатоходец, показывали бородатую женщину и проводились лошадиные бега. В наше время доказана несостоятельность изображения Междуцарствия «выжженной землей» в культурном плане. Сам Кромвель оказал покровительство постановке оперы «Осада Родоса» – первой на английском языке, в которой к тому же пели женщины. Был учрежден Комитет Совета по развитию музыки – вероятно, первый в Англии Совет по искусствам[35]35
  В настоящее время Совет по искусствам (Arts Council) – государственная организация, в ведении которой находится финансирование и развитие литературы и искусства в Англии (в Шотландии и Уэльсе действуют свои Советы по искусствам).


[Закрыть]. В 1653 году открылась первая в Лондоне кофейня.

Свидетельством того, что жизнь в столице продолжала бурлить, стала необходимость регулирования растущего рынка наемных экипажей. Декрет 1654 года пытался разрешить «многие неудобства, ежедневно возникающие из-за недавнего роста числа наемных экипажей и кучеров и нарушений ими всяческого порядка». Кучера действительно славились своей грубостью и необузданным поведением. Было выдано всего 200 лицензий, но вскоре это число было удвоено.

После смерти Кромвеля, назначившего преемником своего сына Ричарда, возникший вакуум власти встревожил Сити. Единственной силой в стране осталась армия, но у нее не было явного лидера. Назначенный Кромвелем губернатор Шотландии генерал Монк выступил из Шотландии на юг, но не взял власть в собственные руки, а обратился к остаткам Долгого парламента, среди членов которого обнаружил единогласное мнение в пользу реставрации короля. С жившим в изгнании Карлом II были оговорены строгие условия, гарантировавшие независимость парламента и зафиксированные в Бредской декларации 1660 года.

Как и следовало ожидать, весь Сити высыпал приветствовать Реставрацию, и 20 000 «железнобоких»[36]36
  Так называли кавалерию Кромвеля.


[Закрыть] устроили парад в Блэкхите. Джон Ивлин видел, как они «размахивали мечами и кричали от невыразимой радости; дороги были усыпаны цветами, звонили колокола, дома были украшены гобеленами, а из фонтанов текло вино». Когда король пересек Лондонский мост и проезжал через Сити по дороге в Вестминстер, «около сотни пригожих девушек в белых одеждах осыпали перед ним дорогу из корзинок, наполненных цветами и душистыми травами».

В 1641 году Сити был разделен на мятежников и лоялистов, причем первые взяли верх. Лондон выбрал восстание против короны, а затем настоятельно призывал к компромиссу. Сити редко бывал настолько могуществен, как во время гражданской войны. Его чернь ежедневно выходила на улицы и направлялась к источнику государственной власти, в Вестминстер. Она приводила в ужас короля и его семью и укрепляла волю парламента. Лондон был мирным городом, но угроза насилия всегда таилась не так уж глубоко под мирной гладью. Когда король объявил войну, именно Лондон финансировал армию парламента и Кромвеля.

Историк Томас Бабингтон Маколей позднее заключил, что, «если бы не враждебность Сити, Карл I никогда бы не был побежден, а без помощи города Карл II не мог бы быть восстановлен на престоле». Словно каким-то инстинктом выбирая позицию, наилучшим образом соответствующую его интересам, Лондон осторожно и неустанно прокладывал свой путь во времена опасности и Смуты. Он никогда не поддерживал безоглядно протестантизм или католичество, парламент или короля. Сити совершил революцию, но, когда революция достигла своих целей, здравый смысл принудил Сити к осторожному отступлению. Решающее слово всегда было за финансовым интересом. Монархия с надлежащим образом ограниченной властью короля была оптимальным вариантом дальнейшего развития. Пора было возвращаться к коммерции.