Текст книги "Краткая история Лондона"

Вторжение, переворот и новый режим

Вильгельм Оранский не заставил себя просить дважды. Группа заговорщиков-вигов[51]51
  Виги – политическая партия в Англии в XVII–XIX веках. Виги появились в эпоху Реставрации как оппозиция королю в парламенте, выступали за ограничение власти монарха.


[Закрыть], подстрекаемая его лондонским агентом Хансом-Виллемом ван Бентинком, «пригласила» его вторгнуться в Англию и отнять престол у Якова. В ноябре 1688 года Вильгельм так и сделал. Во главе флота, вдвое превышавшего Непобедимую армаду, собранную Филиппом II Испанским веком ранее, он высадился на западе, в Бриксаме, в графстве Девон, и оттуда выступил на Лондон, ожидая начала обещанного народного восстания против Якова. Восстания не произошло, но и королевская армия оказала Вильгельму лишь номинальное сопротивление, особенно после того, как один из ее командиров Джон Черчилль (позднее герцог Мальборо) перешел на его сторону.

Вильгельм прибыл в Лондон; впервые со времен нормандского завоевания город столкнулся лицом к лицу с иностранным захватчиком. Обе стороны проявили крайнюю осторожность. Якову, который все еще находился в Уайтхолле, но без армии, дали спокойно бежать во Францию. Вильгельм издал манифест, в котором вновь утверждал Петицию о праве и Великую ремонстрацию, составленные парламентом еще до гражданской войны. Это должно было говорить о «величайших сомнениях и скромности» Вильгельма, принужденного спасти Англию от «дурных советников» Якова. Для юридического оправдания ситуации был призван Джон Локк, написавший в 1689 году «Два трактата о правлении» и посвятивший их «нашему великому избавителю». Вильгельм, по его словам, «спас нацию, находившуюся на грани рабства и гибели», и Локк мастерской юридической эквилибристикой оправдал вооруженное свержение законного короля.

В отличие от Карла II после Реставрации, Вильгельм не осмелился подойти близко к Сити, зная, что у Якова там были сторонники. Торжественное приветствие нового короля было со всеми предосторожностями организовано в Сент-Джеймс-парке; было роздано немало апельсинов и оранжевых ленточек. Голландские солдаты выстроились вдоль улицы Уайтхолл; им было приказано говорить об «освобождении», а не о завоевании. Тем не менее английские солдаты были отосланы из столицы и заменены голландским гарнизоном. Ивлин, вспоминая гражданскую войну, удивлялся: «Каким же странным образом настолько неслыханно утратила дух наша несчастная страна, чему и мне пришлось быть свидетелем!»

Вторжение Вильгельма его пропагандисты назвали «Славной революцией». Ее результат был, несомненно, благим и позволил избежать назревавшего прямого столкновения между парламентом и монархией Стюартов. Многие тори[52]52
  Тори – политическая партия в Англии в XVII–XIX веках, противники вигов. Предшественники нынешней Консервативной партии Великобритании, сторонников которой и сегодня неформально называют «тори».


[Закрыть] и католики считали Вильгельма узурпатором, а некоторые активно строили заговоры, направленные на возвращение Якова, однако парламент, прочно находившийся в руках вигов, провел ряд мер, нацеленных на то, чтобы престол впредь могло унаследовать только лицо протестантского вероисповедания, и притом под верховной властью парламента. Новый король, получивший тронное имя Вильгельм III (1689–1702), согласился на это при условии, что он и его жена Мария будут править совместно, как равные король и королева; до смерти Марии в 1694 году так и было. В 1690 году были проведены билли, восстановившие различные хартии, дарованные Сити; при этом было постановлено, что «отныне хартия Сити никогда и ни по какой причине не будет отменена». Этот выразительный шаг в сторону демократии был сделан без того, чтобы на улицах Лондона пролилась хоть одна капля крови – хотя в последующие годы в Шотландии и Ирландии ее пролилось немало.

Пригород пригорода

Со времен Эдуарда Исповедника место, откуда монархи правили Англией, располагалось выше столицы по течению – в приходе Вестминстер, относившемся к графству Мидлсекс. Сначала короли жили в старом Вестминстерском дворце Эдуарда, где сегодня располагаются парламент и королевские суды. Затем, при Тюдорах и Стюартах, правители (на время своего пребывания в Лондоне) переместились в близлежащий дворец Уайтхолл, густое скопище старых и новых зданий, вмещающее огромную стаю королевских слуг и чиновников.

Вильгельм и Мария не любили Уайтхолл; малая резиденция в Сент-Джеймсском дворце нравилась им ничуть не больше. Вильгельм страдал от астмы, а Мария жаловалась на Уайтхолл: «Ничего, кроме стен и воды». Супруги решили совсем покинуть город и приобрели Ноттингем-хаус возле деревни Кенсингтон; по заказу августейшей четы Кристофер Рен устроил здесь роскошные апартаменты. Подчеркивая двуединый характер своей монархии, король и королева потребовали, чтобы во дворце для супругов были предусмотрены раздельные половины и каждый имел свой зал для аудиенций. В Хэмптон-корте у них были даже отдельные парадные входы.

После переезда монархия фактически отделилась от столицы. Ни Вильгельм и Мария, ни сменившая их на троне королева Анна не использовали Сент-Джеймсский дворец. Политическая география Лондона шла в ногу с политическим устройством: воплощением принципов Билля о правах, принятого в 1689 году, стал Вестминстерский дворец, ныне резиденция официально облеченного верховной властью парламента. По мере увеличения полномочий парламента независимость монарха словно бы отступала на запад, незаметно растворяясь в зелени Кенсингтонских садов.

Королева Анна (1702–1714) унаследовала любовь сестры к загородным резиденциям. Поэт Александр Поуп с любовью описывал Хэмптон-корт, где «королева Анна невзначай / Советам внемлет и вкушает чай»[53]53
  Пер. В. Микушевича.


[Закрыть]. Привычка королевы давать министрам аудиенцию в своем личном кабинете привела к тому, что слово «кабинет» стало собирательным названием правительства. В 1707 году по Акту об унии Лондон стал столицей не только Англии (и Уэльса), но и Шотландии. Обрадованная Анна щеголяла в одеждах кавалера ордена Чертополоха и объявила себя правительницей единой страны, чьи подданные «сердечно желают стать одним народом», – заветная, но несбыточная надежда! После Акта парламент пополнили сорок пять депутатов от Шотландии, усилив гегемонию вигов, которой предстояло продлиться с перерывами полвека.

Деньги решают всё

После Великого пожара многие жители покинули Сити, и вместе с ними Сити покинули многие традиционные ремесла. Мануфактуры закрывались, ремесленники уезжали. Основным занятием оставшихся стали финансы, с которыми так или иначе торговцам Сити приходилось иметь дело и прежде. Теперь же им пришлось довести до совершенства работу непосредственно с деньгами, короче говоря – банковское дело. Термин «банк» происходит от итальянского слова, означающего скамью, на которой выкладывались на всеобщее обозрение выдаваемые займы. Эта практика вытеснила традиционную дачу взаймы денег, обеспеченных серебром и золотом менял. В 1694 году был основан Банк Англии – первоначально как частное предприятие, предназначенное для урегулирования долгов правительства. Два года спустя это привело к появлению «бумажных денег» – на первых порах в форме векселей, обеспеченных золотым запасом Банка Англии. Росту правительственных займов способствовало учреждение Ост-Индской компании и Компании южных морей – по существу, государственных предприятий, в которых банкиры, министры и просто подданные могли приобрести спекулятивные обязательства на большие суммы.

Как и в средневековой Венеции, дальние морские экспедиции были делом рискованным, и их успех в немалой степени зависел от событий за океаном, что придавало большую ценность контактам и информации. Сити оказался идеальным местом для завязывания подобных контактов. Новые банковские учреждения пришли на смену старым ливрейным компаниям. Банкиры уже не были ни золотых дел мастерами, ни торговцами шелком и бархатом; некоторые из них не стремились даже получить права свободного горожанина и тем самым влиять на политическую жизнь Сити. Из первоначальных двадцати шести директоров Банка Англии шестеро были гугенотами, а половина – диссентерами, то есть членами религиозных групп, отколовшихся от официальной англиканской церкви. Движущей силой их бизнеса были не гильдейские связи, а информация, по крупицам собранная в кофейнях Корнхилла и Треднидл-стрит. Отныне лондонские гильдии стали скорее клубами, чем торговыми картелями.

К 1700 году в Лондоне было более 500 кофеен; многие из них специализировались на конкретных товарах и услугах и брали плату за вход. Так, кофейня Ллойда стала центром страхового бизнеса, а кофейня Джонатана – торговли скотом. Английский термин stock market – «фондовый рынок» – происходит, как считается, от того, что вблизи упомянутой кофейни Джонатана располагались старинные колодки (stocks) для наказания преступников. Первый рыночный прейскурант, озаглавленный «Биржевой курс» (Course of the Exchange), был издан в кофейне Джонатана в 1698 году, в то время как первая британская ежедневная газета – Daily Courant – вышла на Флит-стрит лишь в 1702 году.

Таким образом, корни лондонской журналистики лежат в финансовом деле. Газеты стали смазкой, движущей олигополистический рынок денег. Богачи могли сбежать из Сити в пригороды за комфортом и свежим воздухом, но ничто не могло заменить немногословной беседы в кофейне. Прежде чем стать письменной, информация была устной, а ее актуальность зависела от того, где жили ее носители. Близость к докам и рынкам была уникальным преимуществом Сити, во всяком случае до появления телеграфа.

В Сити все больше развивался собственный взгляд на мир, совершенно отличный от вестминстерского. По вопросу об участии Англии (теперь уже Великобритании) в Войне за испанское наследство (1701–1713[54]54
  В мировой историографии обычно 1714; Британия вышла из войны с заключением Утрехтского мира (1713).


[Закрыть]) мнения разошлись. Сити радовался победам герцога Мальборо, но был согласен с тори в том, что необходимо как можно скорее заключить мир. Это нашло свое отражение во время мирных переговоров в Утрехте (1713), когда британским дипломатам было поручено игнорировать перекройку карты Европы и сосредоточиться на вопросах торговли. По итогам Утрехтского мира Британия получила Гибралтар, Менорку и Ньюфаундленд, закрепила за собой Ямайку, Бермудские острова и американские колонии. Кроме того, Британия завоевала монополию на прибыльное, хотя и все более сомнительное занятие – ввоз рабов-африканцев в испанские колонии в Америке.

Дрейф к западу

По сравнению с послепожарным строительным бумом (когда Сити получил избыток жилплощади) наступило временное затишье, однако острое желание регулировать рост пригородов не уменьшилось. В 1703 году приезжий шотландец Эндрю Флетчер из Салтуна, вторя жившему при Тюдорах Джону Стоу, сетовал, что Лондон подобен «голове рахитичного ребенка: она оттягивает себе питательные вещества, которые должны были бы быть распределены в должной пропорции оставшимся частям хилого тела, и в итоге так раздувается, что неминуемо наступают безумие и смерть». Однако новые парламентские акты регулировали только проектирование самих домов. По статутам 1707 и 1709 годов из-за риска пожара категорически запрещались выступающие деревянные балки, а окна должны быть утопленными, чтобы пламя не распространялось по наружной стене. Дома, построенные до 1707 года, можно опознать по изящным козырькам над дверями; они сохранились на Лоуренс-Паунтни-хилл в Сити, на Куин-Эннс-гейт и на Смит-сквер в Вестминстере. Великолепный свидетель тех времен – Шомберг-хаус (ок. 1695) на Пэлл-Мэлл; этот, по всей вероятности, единственный вестминстерский особняк XVII века, сохранивший свой роскошный экстерьер, был построен для гугенота из Голландии, а сегодня разделен на три части.

В новых пригородах беспокойство вызывал недостаток благочестия или, во всяком случае, нехватка церквей. Застройщики не сооружали их, нередко из-за того, что существующие приходы боялись потерять паству. Многие районы, например Мэрилебон и Мэйфэр, вынужденно обходились «часовней шаговой доступности», чтобы жителям близлежащих домов не приходилось шагать к главной церкви прихода. В восточных и северных пригородах вообще было мало церквей какой бы то ни было конфессии. В 1710 году была учреждена комиссия по постройке пятидесяти новых церквей за счет налога на уголь, впервые введенного для финансирования строительства после Великого пожара.

Первоначально было построено только двенадцать так называемых «церквей королевы Анны». Они строились не только в Вестминстере, но и в бедных приходах, таких как Спиталфилдс, Степни, Лаймхаус, Бермондси, Гринвич и Дептфорд. Проектирование было поручено лучшим архитекторам того времени – мастерам английского барокко, последователям Кристофера Рена. Николас Хоксмур построил церковь Христа в Спиталфилдсе, церковь Святого Георгия-на-востоке и церковь Святой Марии Вулнотской в Сити; каждая из этих церквей представляет собой эксцентричную вариацию на барочную тему. Церковь Святого Иоанна с четырьмя башнями, построенная Томасом Арчером на Смит-сквер, получила прозвище «скамеечки королевы Анны»: по преданию, в ответ на вопрос, как должна выглядеть церковь, королева перевернула скамеечку для ног. Жемчужиной в этом наборе остается церковь Святой Марии на Стрэнде – Сент-Мэри-ле-Стрэнд, построенная Джеймсом Гиббсом; она украсила бы даже берниниевский и борроминиевский Рим. Эти церкви стали самыми изящными образцами общественной архитектуры между эпохами Кристофера Рена и Джона Нэша.

Вне стен Сити Лондон по-прежнему управлялся только приходскими управлениями графств Мидлсекс и Эссекс, причем границы приходов нередко совпадали с границами старинных поместий. Приходские управления, возглавляемые обычно викарием, предположительно отвечали за соблюдение закона и порядка, социальную помощь и работу, которая в те времена считалась коммунальным хозяйством. Теперь под управлением этих властей оказались тысячи новоприбывших, многие из которых были провинциалами – строителями и рабочими, выплеснувшимися за стены старого Сити. Вскоре приходские управления уже совершенно не справлялись с собственно управлением.

Новый Лондон не имел какой-либо продуманной структуры наподобие округов и гильдий Сити. Вне установленных «по инициативе снизу» границ новых застраиваемых блоков недвижимости лондонцы жили фактически в условиях анархии. Регулярно имели место уличные волнения, в том числе битвы между жившими в трущобах ирландцами и толпами горожан, настроенными против католиков. В 1709 году после проповеди в соборе Святого Павла, в которой сторонник Высокой церкви[55]55
  Высокая церковь – направление в англиканстве, стремящееся к сохранению дореформационного традиционного богослужения и подчеркивающее общность англиканской церкви скорее с католической, чем с радикальной протестантской традицией.


[Закрыть] Генри Сашеверелл нападал на диссентеров и гугенотов, толпа из 5000 человек бушевала несколько дней. Подобные инциденты были сочтены достаточно серьезными, чтобы провести драконовский Акт о бунтах 1714 года. Достаточно было публичного «провозглашения» акта, чтобы уполномочить власти (в Мидлсексе это были магистраты графства) запрещать собрания более чем из 12 человек и освобождать от ответственности любые «народные дружины», созданные для разгона таких собраний.

Население Лондона при Стюартах выросло от 200 000 до 600 000 человек, но с начала XVIII века рост прекратился. Иммиграция из провинции уже не компенсировала падающую рождаемость. Что еще хуже, выросла смертность. Главной причиной, судя по всему, был крепкий алкоголь. Вильгельм Оранский отменил пошлины на джин, чтобы поднять его потребление как альтернативу бренди и тем наказать ненавистных французов. Кроме того, он отменил монополию винокуров: отныне джин можно было изготовлять без лицензии, в то время как варка пива по-прежнему подлежала контролю. Продажи бренди действительно упали; Дефо сообщал: «Винокуры нашли новый способ удовлетворить вкусы бедняков, изготавливая новый составной напиток под названием “Женева”». Но воздействие джина на Лондон начала XVIII века было опустошительным. К нему пристрастилась даже королева Анна.

9. Заря Ганноверской династии. 1714–1763

Доминирование вигов

Прибытие Георга I (1714–1727) лондонцы встретили скорее с облегчением, чем с восторгом. Пятидесятичетырехлетний король был отпрыском мелкой немецкой династии, обскакавший в гонке за британский престол пятьдесят пять католиков только потому, что ему посчастливилось исповедовать протестантизм. Он плохо говорил по-английски, до того посещал Лондон лишь единожды и вспоминал, что город ему не понравился. Георг привез с собой двух любовниц: одну он называл «слонихой», а другую – «майским шестом»; поговаривали, что ночью он играет с ними в карты – с каждой по очереди. Смена династии в европейских странах редко происходила так банально.

Георг поселился в Сент-Джеймсском дворце, однако вскоре предпочел более чистый воздух Западного Лондона, как прежде Мария и Анна. Кенсингтонский дворец, уже перестроенный Кристофером Реном, был вновь преобразован под руководством Колена Кэмпбелла[56]56
  Колен Кэмпбелл (1676–1729) – архитектор шотландского происхождения, основатель георгианского стиля в архитектуре.


[Закрыть] и Уильяма Кента[57]57
  Уильям Кент (1684–1748) – архитектор и садовод, стоявший у истоков британского классицизма и системы английского сада.


[Закрыть]. Он оставался главной резиденцией Ганноверской династии, пока Георг III в 1760 году не переехал в Букингемский дворец. Поначалу новый король пытался проводить заседания кабинета на французском языке, но в конце концов сдался и предоставил решать государственные дела группе пэров-вигов, которых возглавлял в палате общин первый лорд Казначейства – добродушный, но проницательный вельможа из Норфолка сэр Роберт Уолпол. Самый упорный конфликт у короля был с сыном, тоже Георгом, принцем Уэльским, выгнанным им из Сент-Джеймсского дворца. Наследник устроил себе альтернативный двор на Лестер-сквер, ставший прибежищем для политических оппозиционеров – Ислингтоном своего времени[58]58
  Лондонский район Ислингтон имеет репутацию прибежища радикалов и оппозиционеров. Так, на момент написания книги (2019) округ Северный Ислингтон был избирательной «вотчиной» Джереми Корбина, лидера (2015–2020) лейбористской партии и, соответственно, лидера оппозиции в парламенте; лейбористы (или бывшие лейбористы) неизменно побеждают здесь на парламентских выборах с 1937 года.


[Закрыть].

Георг оказался вовсе не глупцом и строго соблюдал договоренности 1688 года. Но, подобно тому как Вильгельм Оранский нуждался в английских налогах для финансирования голландских войн, Георгу те же налоги нужны были для войн в Германии, и обходились они так дорого, что Уолпол в конце концов подал в отставку. Однако он вернулся на пост во время финансового кризиса 1720 года, вызванного обрушением акций Компании южных морей. Скандал, в который оказались вовлечены многие министры, был настолько громким, что Акт о бунтах пришлось зачитать в парламенте. Одна из газет Сити потребовала, чтобы банкиров «завязали в мешки со змеями и бросили в мутные воды Темзы». Подобный накал страстей, не угасший с течением времени, говорил о том, насколько важной стала профессия банкира.

С тех пор Уолпол двадцать лет в качестве первого «премьер-министра» Британии (1721–1742) оставался крупнейшей политической фигурой страны, чему в значительной мере способствовало невмешательство королей в политику, возведенное ганноверцами в принцип. С выходом парламента на первый план у лондонцев развился вкус к критической журналистике. Уолпола высмеивала целая плеяда сатириков: Джон Гей в «Опере нищих», Джонатан Свифт, Даниель Дефо, Генри Филдинг и Сэмюэл Джонсон, называвший премьер-министра «малиновкой» из детской песенки, которую скорее бы уже кто-нибудь «убил»[59]59
  Имеется в виду английская детская песенка, начинающаяся так: «“Кто малиновку убил?” – / “Я, – ответил воробей. – / Лук и стрелы смастерил – / И малиновку убил”» (пер. Л. Жданова). В оригинале игра слов: «малиновка» по-английски – robin, что совпадает с распространенным уменьшительным вариантом имени Роберт.


[Закрыть]. Такая традиция политического скепсиса оживляла лондонскую общественную жизнь и наполняла ее осмысленностью, вдобавок делая немыслимой идею государственной цензуры, привычной на континенте.

Лондону предстояло увидеть еще немало схваток между сторонниками свободы слова и блюстителями закона, но само понятие допустимой критики, как и «лояльной оппозиции», уже укоренилось.

По вопросу о том, где премьер-министру жить, когда он находится в Лондоне, Уолпол все же не смог обойтись без помощи короля. В 1732 году Георг II (1727–1760) подарил Уолполу дом террасной застройки – № 5 в одном из тупичков Уайтхолла, построенный в видах спекуляции придворным эпохи Реставрации сэром Джорджем Даунингом. Уолпол перестроил дом; интерьер комнат был переделан вездесущим Кентом, окна выходили на конногвардейский плац. Сегодняшний фасад с № 10 на табличке был перестроен позже, а в то время служил черным ходом. Хотя дом был частным подарком короля, Уолпол объявил его официальной резиденцией премьер-министра. До наступления XX века большинство его преемников использовали этот дом только для работы.

Брачные перспективы

Вестминстер теперь и по площади, и по населению превышал Сити. Однако если лондонскому Сити не хватало зданий, достойных финансовых тузов, то Вестминстеру – зданий, достойных королей. Уайтхолл пришел в упадок, Сент-Джеймсский дворец стал муравейником, застрявшим во временах Тюдоров. Вдоль Темзы не было ни дворцов, ни проспектов, ни впечатляющих видов, ни парадных улиц, не говоря уже о Тюильри, Кремле или Эскориале.

Вместо парижских grandes places[60]60
  Больших площадей (фр.).


[Закрыть] были тихие площади-скверы, где богатые и не очень лондонцы жили в террасных домах плечом к плечу. Единственные и впрямь величественные здания Лондона – Вестминстерское аббатство и собор Святого Павла – принадлежали не государству, а церкви. Собор Святого Павла был центральной точкой почти всякой картины или гравюры с картой Лондона; он парил над городом, словно ангел-хранитель в окружении ангельского воинства колоколен. Знаменитым свидетелем той эпохи был венецианский художник Каналетто, на чьих картинах Темза предстает серебристым озером, сияющим в неправдоподобно ясном солнечном свете.

Вестминстер в основном прирастал жилыми кварталами, центром каждого из которых служил аристократический особняк (подобные усеяли Мэйфэр и Сент-Джеймс в XVII веке): дома возводились или вокруг особняка, или на месте, где он стоял, если особняк снесли. Это был уже не пригород Лондона, а «еще один город», чье благосостояние покоилось на правительственных учреждениях, свободных профессиях и индустрии досуга. Последний статут, ограничивавший его рост, был принят в 1709 году, но отменен под градом прошений о разрешении строительства в виде исключения. Отныне никакая Звездная палата или Тайный совет не издавали запретительных постановлений. Вместо этого перед правительством попросту выстроилась очередь богатых застройщиков, имевших друзей в парламенте и деньги на приобретение лицензии. Важным здесь было то, что решения принимало правительство страны, а не местное самоуправление. Столица принадлежала всей стране.

Этих застройщиков от их сегодняшних коллег отличало то, что немногие были хоть сколько-нибудь заинтересованы в продаже земли. У большинства аристократических семей недвижимость была частью майората[61]61
  Майорат – принцип нераздельного наследования земли или недвижимости старшим представителем рода. Имение, переходящее таким образом, также называют майоратом; оно не подлежит разделу, и никакая его часть не может быть продана отдельно.


[Закрыть] и не могла продаваться. Это означало, что владелец земли, пусть и весьма предприимчивый, редко мог округлить свою территорию за счет соседних участков, разве что в результате удачного (или тщательно спланированного) брака. Поэтому решающим фактором, управлявшим ростом Лондона в XVIII веке, был рынок наследниц на выданье, которых оказалось великое множество.

Первый такой брак был заключен в 1669 году между Уильямом Расселом, наследником графов (ныне герцогов) Бедфорд, хозяев Ковент-Гардена, и Рэйчел, наследницей графа Саутгемптона, владельца Блумсбери. В результате два землевладения объединились, Ковент-Гарден и Блумсбери-сквер стали единым владением; окрестности обеих площадей по-прежнему были в основном покрыты огородами и небольшими наемными домами.

За этим браком восемь лет спустя последовала «продажа Мэри Дэвис». Мэри была еще ребенком, наследницей Хью Одли, богатого юриста, сделавшего карьеру при Стюартах и купившего манор Эйя, бывшие владения Вестминстерского аббатства, у графа Мидлсекса. Обширные владения графа широкой полосой пересекали западную часть Лондона, простираясь от Темзы у Миллбанка на север, до площади Гайд-парк-корнер. Еще один их кусок располагался к северу от Мэйфэра и к югу от Тайбернской дороги (ныне Оксфорд-стрит) и был отделен от основной части старинной усадьбой Хей-хилл, принадлежавшей госпиталю Святого Иакова.

В 1672 году ничуть не щепетильная мать Мэри «продала» семилетнюю дочь за 8000 фунтов (ныне около миллиона фунтов) лорду Беркли как будущую жену его десятилетнего сына. У Беркли был особняк на Пикадилли; в результате сделки он становился хозяином обширной территории между современным Мэйфэром и Белгрейвией. Но Беркли не смог изыскать 3000 фунтов на последний взнос, и мать Мэри отказалась от сделки. Еще пять лет девочку выставляли напоказ на Роттен-роу в Гайд-парке[62]62
  Роттен-роу – широкая дорога, вымощенная кирпичом и усыпанная песком, идущая вдоль южного края Гайд-парка. В XVIII веке это было популярное место для прогулок на лошадях и в экипажах, где лондонцы из высшего класса могли «на людей посмотреть и себя показать».


[Закрыть], пока наконец ей не сделал предложение вельможа из Чешира сэр Томас Гровнер, которому исполнился 21 год. Мэри всего в двенадцать лет была обвенчана с Гровнером в церкви Святого Климента Датского на Стрэнде. Вся ее остальная жизнь была чередой нескончаемых судебных дел, итогом которых стало помешательство. Гровнеры ни о чем не жалели. В 1710 году сын Томаса сэр Ричард добыл акт на застройку полей Мэйфэра (правда, строительство началось лишь после 1720 года, а Белгрейвию застроили только в следующем веке). Гровнер-сквер остается одним из крупнейших и дорогостоящих частных объектов недвижимости в Англии.