Текст книги "На острие ножа"

25

Фэйми мерила шагами комнату. Для алкоголя было слишком рано, и она не курила с момента беременности, но сейчас хотелось и того и другого. Софи наблюдала, как она нарезает круги.

– Сколько фотографий?

– Восемь.

– Насколько там все плохо?

– Хочешь посмотреть?

– Сначала ответь! Потом я посмотрю.

– Кажется, ты переодеваешься. Снимаешь джинсы, надеваешь платье. Синее с белыми полосками. Судя по всему, в его квартире.

– По твоему описанию все вполне невинно.

– На одной ты голая, на трех – с голой грудью.

– Боже, какой же сволочью он был! – Фэйми ударила рукой по стене. – Он их сохранил. Я помню, что он их «удалял», но на самом деле он хранил их все это время. Ублюдок.

Софи открыла ноутбук и нажала несколько клавиш.

– Откуда ты знаешь пароль? – спросила Фэйми. – Я свой никогда никому не говорила.

– Потому что я его устанавливала. Сет предложил использовать три первых слова национального гимна. – Она повернула экран к Фэйми: – Вот. Смотри.

Фэйми опустилась рядом с Софи, передвигая курсор мыши между фотографиями, разворачивая их. Проклятье. Описание, данное Софи, было клинически точным. Это не было порнографией, хотя обнаженное фото было неприятно гинекологическим. С остальным она могла смириться.

– Есть еще какие-то?

– Твоих нет.

– А твои?

– Немного, – кивнула Софи.

– Ты о них знала?

– Он сказал, что удалит их.

– Звучит знакомо. Кто-нибудь еще, осмелюсь спросить?

По лицу Софи было ясно, что да.

– Трое. Тебя больше всего заинтересует последняя.

На экране появилась улыбающаяся женщина, принимающая душ. Это была Мэри Лоусон.

Фэйми недоверчиво фыркнула. Она долго смотрела на фото, постукивая пальцами по боковой стороне ноутбука. В конце концов, она отвернулась.

– А две других?

Софи показала остальные фотографии. Обе темнокожие, обе голые, обе смущаются.

– У нас тут настоящий соблазнитель, – сказала Софи почти шепотом. Фэйми чувствовала боль в каждом слове.

– Что ж… Во-первых, мы с тобой вляпались в серьезное дерьмо. Но, во-вторых, если там нет ничего интересного, кроме этих развратных фотографий, полиции не нужно это видеть. Что там еще? Ты смотрела? Пожалуйста, скажи мне, что никакой информации о брате-террористе.

Софи открыла несколько папок:

– Похоже, он использовал этот компьютер как хранилище. Шестнадцать документов, и все они содержат статьи, написанные им для нашего сайта. Все они датируются с сентября прошлого года, когда он купил ноут, по март этого года. За последние три месяца ничего нет.

– Когда был сделан снимок Мэри? – спросила Фэйми.

– Двадцать шестого февраля прошлого года.

Фэйми опустила голову.

– Мы расстались двадцать седьмого – в мой день рождения, так что я запомнила дату. Я думала, что это было обоюдным решением, но на самом деле он трахался со своей начальницей. Бросил меня ради женщины постарше.

– Скотина. Он, должно быть, намеренно сохранил фотографии.

– По крайней мере, мы попали в список избранных, – Фэйми закатила глаза.

– Еще кое-что, – сказала Софи. – Последний документ он пересылал Мэри, и смотри, что там за приписка.

Фэйми прочитала вслух:

– «Привет, М. Вот статья о президенте, которую ты просила. Последняя перед нашим режимом тишины. Следующая будет в рукописном виде». – Она взглянула на Софи. – И это последний документ?

– Да.

– Больше никаких фотографий старух в душе?

Софи вымученно улыбнулась:

– Ни одной.

– Значит, с марта никакой переписки. По договоренности.

– Должно быть, в марте они начали свое новое расследование. И оно требовало электронного молчания. – Софи закрыла ноутбук. – Итак, что нам с этим делать? Я хотела удалить фотографии, как только увидела их, но испугалась. Что думаешь?

– Думаю, нужно удалить. Это же мы на них, так что имеем полное право…

– А фотография Мэри?

– Я знаю, что это улики, да. Но улики украденные. – Она почувствовала внезапную усталость. – У тебя есть кофе? Мне нужно немного допинга, прежде чем мы примем какое-то решение. Кофеин как раз подойдет.

Софи достала кофейник и пачку кофе.

– Я сама сварю, Софи, ты одевайся.

– Мы куда-то едем?

– Я не знаю, – ответила Фэйми, – но если нам придется быстро уходить – если приедет пресса или полиция, – то тебе лучше быть одетой во что-то более подобающее, чем пижама. И, пожалуйста, не говори мне, что ее подарил тебе Сет.

Софи помрачнела.

– Это подарок на день рождения от родителей.

Она вошла в спальню и открыла жалюзи.

Фэйми изучала семейное фото над камином. Пара лет шестидесяти, улыбающаяся мать с кудрявыми волосами.

– И они об этом ничего не знают?

– Конечно, – отозвалась Софи из спальни. – Это еще один разговор, для которого потребуется джин.

Фэйми на мгновение увидела ее голый живот, который все-таки уже слегка выпирал.

– Сколько недель?

– Двенадцать.

– Собираешься его оставить?

Ответа не было.

Софи оделась за девяносто секунд. Джинсовый сарафан, голубая футболка, кроссовки.

Фэйми улыбнулась:

– Внезапно между тобой и мной стало много общего. И довольно скоро пресса нас найдет. – Она обняла Софи. – Пока этого не произошло, мы должны исчезнуть.

26

Воскресенье, 10 июня, 12:30

Университет Уорвик, шесть километров от Ковентри

Рост примерно метр семьдесят, неуклюжая и с угодливой улыбкой. Черные кудри под ярко-оранжевым шарфом, намотанным как тюрбан. Профессор Батхандва Бамбавани подошла к жилому корпусу в компании капеллана. Преподобный Дон Хардин – долговязый, почти метр девяносто, впалые щеки выдавали в нем человека сильно похудевшего – весело болтал, как всегда, радуясь помощи в пастырской работе. Доктор Бамбавани заглянула в церковь, проходя мимо, и он с радостью прервал уборку и вышел прогуляться.

– Как прошла служба?

Он пожал плечами:

– Я был далек от идеала. Но все были снисходительны.

– Что ж, меня сейчас порадует твоя компания. Пропавшие студенты – это кошмар. Особенно когда они не хотят, чтобы их нашли. Но иногда они действительно в беде. С ходу и не поймешь, что именно случилось… Так что поддержка мне бы не помешала.

– Ты знаешь, я всегда рад помочь.

Бамбавани кивнула:

– Спасибо. Как дела у той малышки?

Лицо Хардина помрачнело. Они прошли несколько шагов в тишине.

– Не очень.

Бамбавани ждала, пока он продолжит.

– На мой взгляд, это желтушка новорожденных, – сказал он в конце концов. – Такое бывает. И ведет себя слишком тихо для четырехнедельного ребенка. Но акушерка говорит, что все в порядке.

– А медицинское образование у этой акушерки есть? – спросила Бамбавани.

– А?

– Может, она разбирается в медицине получше тебя?

– А, ты об этом! Надеюсь.

– Тогда поверим ей на слово.

Шесть одинаковых корпусов общежитий стояли по три напротив друг друга, между ними широкие дорожки и газоны. На одной лужайке полукругом сидели студентки, обложившись книгами, – хотя смотрели они только в телефоны.

В каждом корпусе четыре этажа, почти все окна широко распахнуты – тщетная попытка поймать несуществующий ветерок. Только одно окно было закрыто. Профессор и капеллан стояли у блока «C», глядя вверх.

– Угадай, какая комната его, – сказала Бамбавани.

Хардин прищурился:

– Третий этаж, второе слева окно?

– Точно. Никто не видел его уже несколько дней. Он пропустил экзамен, что на него тоже не похоже. Я его куратор, Дон, и должна знать, что происходит. Мне нужно хоть что-то понимать, прежде чем звонить его родственникам или в полицию. До недавнего времени у него была отличная успеваемость.

– Ты хорошо его знаешь? – спросил Хардин. – У тебя ведь куча студентов.

– Думала, что знаю. Он мне нравился. Серьезный такой, с ясным взглядом, полностью отдавался учебе, вежливый. Расспрашивал меня про ЮАР и про Дурбан[11]11
  Дурбан – третий по величине город Южно-Африканской Республики после Йоханнесбурга и Кейптауна.


[Закрыть]. Он единственный студент за последние пять лет, который попросил меня научить его некоторым словам на языке кхоса[12]12
  Кхоса – один из официальных языков ЮАР, второй по популярности в стране. Характеризуется наличием в нем щелкающих звуков.


[Закрыть].

Капеллан улыбнулся:

– Мне нравится, когда ты на нем говоришь. Каким словам ты его научила?

– Он хотел научиться здороваться с бабушкой. Вообще-то она говорит на урду, но он решил попробовать кхоса. Думал, ей понравится. Говорил, что считает себя гражданином мира.

– И как поздороваться с бабушку на кхоса?

– Molo makhulu[13]13
  Здравствуй, бабушка (кхоса).


[Закрыть].

– Прекрасно. Очень полезно. Я запомню. Твой студент был религиозным?

Бамбавани задумалась.

– Не знаю. Он, конечно, был воспитан в индуизме, но мне казался скорее нерелигиозным.

Хардин рассмеялся:

– Тебе все кажутся нерелигиозными. Если найдем у него на столе Веды[14]14
  Веды – сборник древних священных писаний индуизма на санксрите.


[Закрыть], ты покупаешь мне выпивку. Может быть, у него даже Библия обнаружится – тут никогда нельзя быть уверенным.

Бамбавани достала ключ из кармана пиджака и повернулась к Хардину, вздернув бровь:

– Если мы найдем Библию, я сама пойду на мессу.

В студенческой комнате было жарко, как в печи. Шторы раздвинуты, так что солнце нагрело комнату. Хардин распахнул окно.

– Ну и пекло, – пробормотал он.

Они осмотрели комнату. Застеленная односпальная кровать. Штук двадцать книг на полках, несколько гниющих яблок на тарелке на столе – сладковатый запах заставил Хардина вздрогнуть. Зарядное устройство ноутбука включено в розетку, но самого ноутбука не было. На двери фотография двух молодых улыбающихся девушек.

Хардин заглянул под кровать:

– Ноут здесь.

– Хорошо. Оставь это там. Нам нельзя ничего трогать.

Над кроватью висел потрепанный плакат, один уголок отклеился от стены. Бамбавани протянула руку и прилепила его обратно. На синем фоне были изображены белый серп и молот. Под серпом желтым шрифтом написаны буквы КПИМ. А затем в скобках, если вдруг читатель не понял, шли слова КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ ИНДИИ (МАРКСИСТСКАЯ)[15]15
  Коммунистическая партия Индии (КПИ) была основана в 1920 году в Ташкенте в среде индийских эмигрантов. В настоящее время в оппозиции правительству, которое обвиняет в проведении в стране неолиберальных реформ. Марксистская фракция откололась в 1964 году.


[Закрыть]. Некоторое время Бамбавани и Хардин рассматривали плакат.

В конце концов Бамбавани заговорила:

– Как я уже сказала, Дон, он казался мне нерелигиозным.

В дверь постучали, и она тут же распахнулась.

– Здрасьте! – Хмурое лицо, щетина, мешковатые шорты и полосатая футболка. – Могу я вам помочь? Я Пол. Живу в соседней комнате, – он ткнул пальцем в левую стену. – Я услышал какой-то шум. – В голосе его слышалось сомнение и удивление.

Бамбавани представилась сама и представила Хардина, после чего объяснила цель визита. Пол понимающе кивнул и вошел в комнату.

– Честно говоря, мы его нечасто видели.

– Правда? – удивился Хардин.

– Хотя почему я должен вам доверять? – Пол нахмурился, но, заметив белый воротничок Хардина, пожал плечами. – В начале года он всегда был здесь, участвовал во всех посиделках, готовил еду вместе с нами, но потом начал ходить на какие-то странные собрания. И интересоваться политикой. Еще я видел его в компании взрослой женщины. Она была милой, не поймите меня неправильно, но не студентка. Все больше времени он проводил с ней, и все реже мы с ним виделись.

– А в последние недели? – спросила Бамбавани.

– В последние недели его почти не было. Заезжал, но совсем редко. Наверное, вступил в какую-нибудь секту. А может, устроился на работу. Без понятия.

– Как он выглядел, когда вы его видели в последний раз?

– Да нормально, – Пол пожал плечами и добавил: – Сосредоточенным. Погруженным в свои мысли.

– Нам стоит о нем беспокоиться?

Пол на мгновенье задумался.

– Нет. Не вижу причины. – Он перевел взгляд со священника на преподавателя. – Да и в любом случае, вы бы первые узнали, если бы что-то случилось. Разве нет? Ведь обычно администрации сообщает, если произошло какое-то дерьмо.

Хардин и Бамбавани обменялись взглядами.

– Да, – ответила Бамбавани, – обычно мы в курсе всякого дерьма. Вот только про этот случай я не до конца уверена. Спасибо за помощь, Пол.

– Обращайтесь.

27

Понедельник, 11 июня, 05:30

«Исчезнуть» Фэйми решила в дешевом отеле в конце линии метро «Пикадилли». Софи сложила одежду, туалетные принадлежности и ноутбук, и заодно захватила несколько футболок для Фэйми. Белье Фэйми купила в магазинчике на Хай-роуд.

Отель – двухэтажное торжество бетона и стекла 1960-х годов. С такой же вероятностью в здании мог располагаться полицейский участок или школа. Сине-зеленый рекламный щит перед входом предлагал номера с интернетом за 49,95 фунта.

В комнатушку, доставшуюся Фэйми и Софи, каким-то образом умудрились впихнуть две кровати. Бежево-кремовый ковер, бежево-кремовые стены, бежево-кремовые шторы. Телевизор, прикрученный к стене, пластиковый поднос с чайником, чашками, пакетиками чая и печеньем. Фэйми выбрала кровать у двери, Софи заняла кровать у окна. Из окна первого этажа открывался вид на ряд мусорных баков и почти пустую парковку. Все выходные они провели затаившись, пили чай и ели печенье. Телевизор был включен фоном, заглушая бесконечные, зацикленные разговоры о Сете, Амале, Мэри и фотографиях.

Утро понедельника началось рано – вместе с приехавшим мусоровозом, – так что к шести утра они обе уже приняли душ и оделись.

Фэйми предложила Софи отправить на работу письмо и отпроситься: девушка написала, что «обратилась за помощью к психологу» и попросила об отпуске по семейным обстоятельствам.

– Сколько времени до завтрака? – спросила Софи.

– Еще час, а пока будем есть печенье. – Фэйми дотянулась до подноса и передала девушке упаковку с печеньем. – Итак, вот они мы: две журналистки – одна в отставке, вторая беременна, и обе в бегах. Сидим в этом гламурном отеле и едим классический завтрак похмельного путешественника. Я не могу вернуться домой, потому что меня преследуют репортеры. Ты ушла из дома, чтобы избежать преследования репортеров. Мы обе – жертвы мудака бабника, который теперь еще и мертв. Кроме этого, он отец твоего ребенка.

– Если я решу его оставить, – вставила Софи.

– Да, если решишь. Ты несколько раз встречалась с братом-террористом этого ублюдка, но не сообщила об этом полиции. И ни одна из нас не сообщила полиции о его ноутбуке, на котором есть фотографии, компрометирующие нас обоих.

– И Мэри.

– И бедную Мэри. И других женщин.

– Которые мы можем удалить, даже если они считаются уликами.

– Ага. Не считая этого, все хорошо.

Фэйми доела печенье

– А еще номер «Телеграф», – напомнила Софи.

– Точно. Мы ждем сообщения от чудака, который оставляет мне сообщения. Либо на лобовом стекле моей машины, либо в почте. Или, может быть, в чертовой газете. – Фэйми вздохнула. – Теперь все?

– Теперь все, – кивнула Софи. – Пойдем купим газету?

Они дошли до круглосуточного супермаркета, купили газету и устроились в кафе с грязными ложками, заказав завтрак. Два переносных вентилятора уже вовсю работали, обдувая горячим воздухом, мелкими частицами сажи и дымом от сковородок первых клиентов. Фэйми и Софи сели за столик, в центре которого стояли большие пластиковые бутылки с кетчупом и горчицей. Ноутбук Сета Хуссейна лежал в сумке на третьем стуле. Из маленького радио громко играла музыка. Все клиенты – мужчины: двое читали газеты, трое других смотрели на экраны своих телефонов. Никто из них не поднимал головы.

За едой и кофе они открыли раздел объявлений. Не было сомнений, какое из них предназначалось для Фэйми – единственное написанное заглавными буквами. Фэйми вздрогнула, прочитав его.

ФРИКИ – РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ,

А РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ – ФРИКИ

Она показала объявление Софи, которая прочитала его вслух.

– Видимо, тоже цитата. – Она взяла телефон и забила фразу в поиск. – Вот. – Софи показала Фэйми экран. Крупные зеленые буквы: «Декларация войны. Коммюнике номер один. Синоптики».

– Снова они, – сказала Фэйми.

Она взяла телефон Софи. Документ датирован 1971 годом. Тридцать четыре строки, слова и строки напечатаны с двойным интервалом. Три из них выделены курсивом. Строка про фриков выделена отдельно. «Десятки тысяч людей убедились, что протесты и марши не работают», – еще одна строка. И последняя: «В течение четырнадцати дней мы совершим атаку на символ американской несправедливости».

– К чему все это? – спросила Софи.

Фэйми пожала плечами:

– Они были радикалами и хиппи в семидесятые годы – кто же их знает. Но вот что важно: человек, с которым я общаюсь, он словно тоже из семидесятых – как будто электронную почту и смс еще не изобрели. Так что либо это все чушь собачья и цирк в духе семидесятых, либо есть какая-то еще история, о которой никто пока не сообщил.

– Кому ты рассказывала об этих сообщениях?

– Сэм и Томми были со мной на похоронах Мэри, так что они видели первую записку. Они вообще всю историю знают. А еще я рассказала Эндрю Льюису и полиции. Но что толку?

Софи сходила долить кофе, и на этот раз ее заметили: крупный мужчина в растянутой белой футболке оторвался от газеты, проследив за девушкой взглядом до стойки и обратно. Но когда он заметил, что Фэйми смотрит на него, снова вернулся к чтению.

– Что? – спросила Софи.

– Ничего, – сказал Фэйми. – Вероятно, еще один мудак.

Сделав глоток, Софи поморщилась.

– Кофе дерьмовый, но бодрит. – Она хлопнула ладонью по газете. – Так что же за другая история, о которой пока никто не рассказал?

– В том-то и дело, что я не знаю. Но точно так же, как генералы всегда готовятся к прошлой войне, а не к новой, так и журналисты часто пишут старую историю, а не новую. Когда в 95-м в Оклахоме взорвалась бомба, все считали, что виноваты иностранцы. Новостные телеканалы пестрели рассказами о следователях, которые разыскивали мужчин восточной внешности, которые были у здания незадолго до взрыва. Но это был террорист «из своих». Белый американский парень. И в истории с нападениями на нас мы ищем следы исламистов, русских или каких-то банд – и может быть, это правильно, – но наш фрик, наш революционер, намекает нам на другое.

– Например, на что? Что они собираются атаковать символ американской несправедливости? Что они объявили войну? – В ее голосе слышался скепсис.

– Вроде того. Почему нет? Объявление войны может принимать любые формы. Мы живем в безумном мире. Почему бы ему не стать еще безумнее?

28

06:34

Студент лежал на кровати лицом к стене. Через щель в шторах в комнату проникало достаточно солнечного света. Он был спокоен, но, как обычно, не спал. Если бы у него была с собой фотография его сестер-близняшек, он бы повесил ее на стену прямо перед глазами – прямо там, где осыпался кусок штукатурки. Он задумался, не принести ли фотографию из машины, но отбросил эту мысль как безрассудную. Меньше всего ему хотелось напоминать лидеру о своем самом уязвимом месте.

Ради них он был готов на все. Это были единственные простые и понятные отношения в его жизни, и он наслаждался каждым их мгновением. Сестры всегда были рады его видеть, всегда хотели поговорить, всегда хотели с ним поиграть. Он, конечно, подозревал, что со временем ситуация изменится, и боялся того момента, когда они повзрослеют. Но теперь он боялся, что больше никогда их не увидит.

Пожалуй, можно обойтись без фотографии.

Потный мужчина на другом конце комнаты молчал – час назад он заснул под действием успокоительного. Студент решил, что бодрствует только он один. В доме было тихо. Остальные всегда сидели допоздна и потом поздно вставали.

Его мысли все еще были заняты событиями вечера пятницы. Травма оказалась менее серьезной, чем опасался студент – нож «всего лишь» задел краешек уха, но все равно все впечатлились. Женщина бросилась за бинтами, и он сам почти что накинулся на лидера: «Мы должны выгнать его? Вы хотите, чтобы он ушел?» Он был поражен своими словами – его инстинкт самосохранения сработал против другого человека. Он сможет наказать себя позже. Если это «позже» наступит.

Он оказался в ловушке. Конечно, он мог уйти, ведь ближайший полицейский участок был всего в десяти минутах ходьбы. Но убийства в Лондоне показали, как следует реагировать на угрозы: жестоко и безжалостно. В памяти снова всплыл окровавленный пешеходный переход, и студент содрогнулся. Его сестры были уязвимы, да и вся его семья была слишком большой и разрозненной, чтобы он мог их защитить – к каждому полицейского не приставишь. Слишком много камер, слишком много людей. Он был проблемой, но каким-то образом должен был стать решением.

Студент натянул шорты и спустился по лестнице.

Как всегда, безупречный порядок. Снаружи дом был неказистый – как и все на этой улице: трещины от просевшего фундамента, гниющие оконные рамы, облупившаяся краска, – но внутри он был безупречным. Никакого хлама в узком коридоре, чистые полы, на коврике перед дверью никаких пакетов или почтовой макулатуры. Две гостиные обставлены удобной мебелью, прибраны и хорошо освещены. На диванах лежат подушки, на столах – книги. Старая газовая плита на кухне сияет чистотой, тарелки и кружки аккуратно расставлены в небольшом викторианском комоде. В доме царил порядок, который студент в первые дни находил обнадеживающим, но сейчас он казался ему пугающим.

Дверь из кухни вела в небольшой мощеный дворик. Студент налил себе чашку холодной воды и босиком вышел на улицу. В первых лучах солнца он сотни раз обходил двор по периметру – развлечение в тюремном стиле. В раннем утре была свежесть, краткая передышка от застоявшегося летнего смешения запахов, но в последнее время он этого не замечал. Его разум был в смятении. Он знал, что его план требует слишком много времени. Он не мог рассчитывать, что у женщины из «АйПиСи» получится по кусочкам сложить историю его жизни. Если он не предпримет каких-то решительных действий, и как можно скорее, – он сам и его семья окажутся на грани гибели.

Студент уже давно допил воду, но все еще держал стакан и продолжал расхаживать взад-вперед. Он вспомнил блестящую уверенность лидера, держащего нож, его голос – взволнованную, почти восторженную напряженность в его словах.

Вдруг студент остановился. Его взгляд был прикован к забору, но он по-прежнему был погружен в размышления. Он повторил слова лидера. Как он сказал? «Чем ближе мы к врагу, тем вероятнее нападения на нас».

– Ладно… – Студент огляделся, будто впервые замечая окружающую обстановку, и прошептал: – Это может сработать. Это может сработать.

На следующем круге он остановился в дальнем углу двора. Высокий забор скрывал измученный куст роз, а за ними две пурпурных цветущих стрелы наперстянки – проигрывая борьбу за солнечный свет, они были не выше полуметра. Студент раньше не обращал на них никакого внимания, но сейчас вспомнил, как яростно отчитала его мать, когда он сорвал цветок. Растение было ядовитым – он не должен был даже прикасаться к бархатистым цветам и уж тем более нюхать или есть.

Два цветка приведут к смерти, может, хватит и одного, и даже маленького. Он еще раз оглянулся на дом: все шторы задернуты, никто не смотрит. Он выбрал один из трубчатых цветков, подержал его между пальцами, затем ногтем срезал его со стебля. Положив цветок в карман, студент вошел в дом и стал ждать.