Текст книги "Молодой Сталин"

Кроме того, Сосо хорошо рисовал и проявлял вкус к актерской игре – он останется у него на всю жизнь. Он сыграл в сатирическом водевиле, пародии на Шекспира: “Выражение лица Сосо заставляло публику надрывать живот от смеха!” Тогда он уже начинал заниматься поэзией и писал друзьям рифмованные послания[26]26
  Политик Сталин был виртуозным актером. Советские вожди, хорошо знавшие его, понимали, что он часто играет: Хрущев называл его многоликим, Каганович замечал, что Сталиных было четыре или пять, Микоян и Молотов в разное время чувствовали, что Сталин просто разыгрывает их. Что касается рисования, от него осталась лишь привычка набрасывать головы волков во время долгих заседаний.


[Закрыть].

Он также был лучшим учеником в классе. “Он был очень умным ребенком, – вспоминал Гогличидзе. – Никто не помнил, чтоб он получал иные оценки, кроме пятерок”. “Отдых он проводил за чтением книг”. Он часто носил с собой книги, засунув их за пояс брюк, и любил помогать отстающим ученикам с заданиями. “Не было случая, чтобы он пропустил урок или опоздал. <…> При этом во всем стремился быть первым”, – рассказывает его одноклассник Петр Адамашвили. Сталин советовал ему: “Занимайся собой. Не ленись, а то в жизни проиграешь”.

Даже ненавидевшие грузин учителя были впечатлены познаниями Сталина. Школьный инспектор Бутырский обычно отговаривался от участия в каких-либо мероприятиях, заявляя, что ему нужно идти домой заниматься, ведь если он не подготовится к завтрашнему уроку, ученик по имени Джугашвили наверняка его подловит[27]27
  Всю жизнь Сталин требовал от своих подчиненных такой же подготовки, к какой привык сам. Его помощник в 1930-х Лазарь Каганович говорил, что готовился ко встречам со Сталиным, как школьник. В архивах есть записка от Сталина к его товарищу Серго Орджоникидзе, написанная в 1930-х, когда они были самыми могущественными советскими вождями: “Завтра в 12 часов совещание по банковской реформе. <…> Готовишься к совещанию? Надо готовиться”. В дни Второй мировой войны он готов был разорвать на куски любого, кто приходил к нему неподготовленным.


[Закрыть]. Сталин был таким пай-мальчиком, что, дежуря в классе, отмечал опоздавших и отсутствующих. Одноклассники даже прозвали его жандармом[28]28
  На самом деле жандармом прозвали не Сталина, а учителя Лаврова, который “сделал Сосо своим заместителем”. – Прим. перев.


[Закрыть].

Но этот примерный мальчик ни перед кем не унижался. Когда однажды школьники пошли в поход и один ученик перевез инспектора Бутырского через ручей на спине, Сталин издевался: “Ты что, осел? Я бы самому Богу не позволил сесть мне на спину, не то что какому-то школьному инспектору”. Когда его любимый учитель Гогличидзе пытался заставить Сталина петь песню, которая тому не нравилась, мальчик просто не явился в училище.

Лавров, учитель, которого ненавидели больше других, преследовавший все “грузинские” проявления, назначил Сталина своим “заместителем” – об этом он вскоре пожалел. Когда Лавров попробовал заставить “заместителя” доносить ему обо всех, кто говорил по-грузински, Сталин взбунтовался. Заручившись поддержкой горячих восемнадцатилетних парней, он заманил Лаврова в пустой класс и там угрожал убить его. После этого Лавров сделался куда покладистей.

Незадолго до окончания четвертого класса Сталин решил, что нужно сделать групповой портрет его хора. Учитель пения слышал, как он раздавал задания: один мальчик должен был собрать деньги, другой – привести фотографа, а когда все собрались, он явился с охапкой цветов, велел всем мальчикам вдеть их в петлицы и расставил всех по местам для общего снимка.

Но над Сосо всегда нависала тень. В училище приходил пьяный Бесо, забирал сына и заставлял его учиться сапожному делу. Кеке обращалась к своим заступникам: “Я поднимала на уши весь свет, своих братьев, крестного Эгнаташвили, учителя”, и тогда Бесо “возвращал мне сына”. Но все равно Бесо постоянно “в пьяном виде врывался в училище и силой забирал оттуда Сосо”. Мальчика приходилось проводить в училище буквально под полой брата Кеке – тем временем “все помогали и прятали ребенка, а разъяренного Бесо уверяли, что Сосо даже нет в училище”.

Сталин-школьник, как и Сталин-политик, был средоточием противоречий. “Сосо Джугашвили был лучшим, но и самым испорченным учеником”, – подытоживает Иремашвили. Детство Сталина само по себе уже было победой над невзгодами. Но в дни школьных успехов на него вновь обрушились ужасные удары, которые едва не погубили его.

Глава 4
Казнь в Гори

6 января 1890 года учитель Гогличидзе вывел хористов из церкви после крещенской службы, на которой молились за русский гарнизон, стоявший в Гори. По словам Гогличидзе, “никто не заметил несшийся фаэтон”, который врезался прямо в людей. Двенадцатилетний Сталин переходил дорогу, когда “на него налетел фаэтон, ударил его дышлом в щеку, повалил на землю и, на счастье, переехал лишь через ноги. Нас окружила толпа. Подняли потерявшего сознание ребенка… и доставили его домой”. Извозчик был арестован и позже приговорен к месяцу тюремного заключения, но вот бедной Кеке опять принесли домой окровавленного сына. Придя в себя, он увидел убитую горем мать. “Не бойся, мама, я чувствую себя хорошо, – храбро сказал он. – Я не умру”¹.

Сосо получил такие тяжелые увечья, что его отвезли в больницу в Тифлис. Он несколько месяцев не посещал занятия. Ноги были серьезно повреждены. Несколько лет спустя в семинарии он жаловался на “больные ноги” и, даже поправившись, ходил тяжело, “бочком”, из-за чего получил еще одно прозвище – к Рябому (Чопур) прибавился Прямоходящий (Геза). Наверное, он еще больше обычного хотел доказать, что силен, и гордился, что смело перенес такую напасть.

После несчастного случая вновь появился и решил взять свое Бесо – скорее всего, сапожник навестил сына в Тифлисе. Кеке, конечно, рассказала ему, что стряслось с ребенком. Но Бесо не мог упустить случая вернуть себе власть над непокорными домочадцами. Как только Сосо поправился, отец выкрал его и записал в подмастерья сапожника на обувную фабрику Адельханова, где работал сам.

“Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! – кричал он на Кеке. – Я – сапожник, и мой сын должен быть сапожником!”

Теперь Бесо и его сын трудились вместе с восемьюдесятью адельхановскими рабочими – многие часы, за низкий заработок, в залитом водой помещении, освещенном керосиновыми лампами, в испарениях от дубившейся кожи, которая пахла почти как экскременты. От этого смрада тошнило и взрослых мужчин. Даже царские власти волновало, что в мрачном прямоугольном здании фабрики работало много детей. Сосо жил в одной комнате с отцом в рабочем районе Авлабари, на работу ходил через мост мимо Метехской тюрьмы-крепости. Ему приходилось носить башмаки с фабрики в магазин-склад на базаре возле Эриванской площади. Если не считать короткого времени в горийской мастерской отца, это было единственное приобщение Сталина к рабочему быту за всю его посвященную пролетариату жизнь. Если бы Бесо победил, Сталина бы не было, потому что он не получил бы образования. Своим политическим успехом Сталин был обязан необычному сочетанию уличной грубости и классического образования.

“В училище все были огорчены потерей Сосо, – вспоминал Гогличидзе, – но больше всех сокрушалась мать”. Она вновь рьяно взялась за дело и подключила всех своих союзников. Эта грозная и красивая женщина приехала в Тифлис, заручившись поддержкой учителей, отца Чарквиани и Эгнаташвили – все они пытались перебороть Бесо. Даже экзарх Грузинской православной церкви прослышал об этой ситуации и предложил устроить Сосо хористом в Тифлисе, но Кеке была непреклонна. Бесо неистовствовал. Спросили, чего хочет мальчик. Мальчик хотел вернуться в духовное училище в Гори. Священники возвратили его Кеке. Бесо поклялся больше не давать ни копейки семье и вычеркнул ее из своей жизни.

“Время шло, – вспоминает Кеке. – От Бесо мы больше ничего не слышали. Никто не говорил мне, жив он или мертв. Я была даже счастлива без него, я в одиночку снова поставила семью на твердую ногу”. Но Бесо еще раз появится в жизни Сталина, перед тем как пропасть навсегда².

Сталин вернулся в училище, где опять сделался “лучшим учеником” (так гордо писала его мать). Без помощи Бесо Кеке не могла оплачивать обучение. Она работала еще больше, выполняя заказы своих благодетелей и находя новые. Так, она начала стирать и убирать в доме почтенного смотрителя училища Василия Беляева, который платил ей десять рублей в месяц. Помогали и Эгнаташвили с Давришеви. Училищное начальство – безусловно, по просьбе Беляева, заступников Кеке и преданного учителя пения – не только восстановило Сосо, но и положило ему стипендию – три рубля тридцать копеек.

Вероятно, полученные травмы, похищение отцом и тяжелое фабричное существование истощили Сосо. Как только Бесо отпустил его, мальчик слег с воспалением легких. Мать чуть не потеряла его, но Сосо опять спасся от смерти, вспоминал учитель пения. Теперь училище увеличило его стипендию вдвое – до семи рублей. Даже больной, трясясь от озноба, он, как вспоминала с гордостью Кеке, умолял: “Мамочка, отпусти меня в школу, а то учитель Илуридзе поставит мне плохую отметку”.

Больше года Сосо кидало из огня в полымя. Теперь, вернувшись в училище, Сталин приступил к занятиям с новым энтузиазмом. Однако он еще сильнее бунтовал. “Его наказывали почти каждый день”, – пишет Иремашвили, который пел с ним в трио. Сосо организовал протест против ненавистного инспектора Бутырского, едва не вылившийся в восстание: “Это был первый бунт, который разжег Сосо”.

Его матери пришлось переехать в убогое жилище на Соборной улице, “старый, маленький, грязный дом”, где крыша пропускала дождь и ветер. “В комнате царили вечные сумерки, – вспоминает Иремашвили. – Затхлый воздух, в котором смешивались запахи дождя, сырой одежды и готовки, никак не мог выйти из комнаты”. Но Сталин выйти из комнаты мог. И конечно, ему куда больше нравилось околачиваться со своей шайкой на улицах и на склонах горы Гориджвари, чем сидеть дома.

Сталин оставался лучшим певчим в училище, но начинал проявлять сочувствие к положению бедняков и сомневаться в вере. Он подружился с тремя сыновьями священников – братьями Ладо и Вано Кецховели, которым будет суждено сыграть важнейшую роль в его жизни, и Михаилом Давиташвили[29]29
  Учитель пения не единственный помогал Сталину в училище. Старший двоюродный брат Давиташвили Захарий увлекательно преподавал русскую литературу. Много лет спустя Кеке писала ему: “Я хорошо помню, что Вы особо выделяли моего сына Сосо, и он не раз говорил, что это Вы помогли ему полюбить учение и именно благодаря Вам он хорошо знает русский язык”.


[Закрыть], который, как и Сталин, хромал. Старший брат Кецховели, Ладо, вскоре поступил в тифлисскую семинарию и вернулся с рассказами о том, как он организовал там протест и забастовку, после чего его исключили. Сталина вдохновляли новые друзья и их книги, но он все еще считал, что его призвание – стать священником, и тогда он сможет помогать бедным. Однако именно теперь он впервые обратил внимание на политику. Находясь под сильным влиянием Ладо Кецховели, он объявил, что хочет стать волостным старшиной, чтобы навести порядок в волости.

Он постоянно говорил о книгах. Если он хотел получить какую-то книгу, то мог запросто стянуть ее у одноклассника и убежать с ней домой. Когда ему было около тринадцати лет, Ладо Кецховели повел его в небольшую книжную лавку в Гори. Там Сосо уплатил пять копеек членского взноса и взял книгу – судя по всему, “Происхождение видов” Дарвина. Сталин читал ее всю ночь, не ложась спать, – Кеке застала его за чтением.

– Сынок, почему ты до сих пор не ложишься спать? – спросила она. – Ложись, отдохни… Видишь – скоро светать начнет?

– Уж очень мне книга понравилась, мама! Никак не мог с ней расстаться…

Он читал все больше, и его набожность пропадала.

Однажды Сосо вместе с друзьями, среди которых был Гриша Глурджидзе, лежали на траве и разговаривали о том, как несправедливо, что есть богатые и бедные. Вдруг Сосо изумил всех, сказав: “Он [Бог] не несправедлив, его просто нет. Нас, Гриша, обманывают”.

– Что ты, Сосо, как можно говорить такие вещи! – воскликнул Гриша.

– А вот я тебе дам одну книгу, и ты из нее кое-что увидишь. – И он дал Глурджидзе Дарвина.

Мечты Сосо об устройстве справедливости мешались с рассказами о народных героях-бандитах и возрождавшимся грузинским национализмом. Он любил стихи грузинского националиста, князя Рафаэля Эристави и знал наизусть его шедевр “Родина хевсура”. “Прекрасное стихотворение!” – восторгался Сталин и в старости. Теперь школьник Сосо начал сам писать романтические стихи. Все мальчики собирались около его дома и оживленно обсуждали запретные идеи и труды³.

В это время Сталин влюбился – еще один “человеческий” момент, который был изъят из официальных воспоминаний и никогда не публиковался. Он полюбил дочь священника Чарквиани: тогда они с матерью снимали комнаты у этой семьи. “Тов. Сосо в младшие годы питал симпатию к одной особе (Ч…), – вспоминает Георгий Елисабедашвили. – Эти времена он припоминал, делясь воспоминаниями со своими близкими друзьями, с некоторыми усмешками”. Когда она занималась русским языком, “я часто заходил и принимал участие в уроке, – вспоминал Сталин пятьдесят лет спустя. – Если у ученицы были затруднения, я помогал…” Мы не знаем, ответила ли дочь священника на любовь Сосо, но в детстве, как говорил ее брат Котэ, они всегда близко дружили: “Он играл в куклы с моей сестрой. Он доводил ее до слез, но они быстро мирились и снова сидели вместе, читали книжки, как настоящие друзья…”⁴

Одно событие – “самый заметный случай в Гори конца девятнадцатого века” – произвело на Сталина глубокое впечатление. 13 февраля 1892 года училищные преподаватели велели всем ученикам собраться ради мрачного зрелища, которое должно было “внушить молодежи чувство страха и покорность”, – казни через повешение.

Солнечным зимним утром на берегах Куры возвели три виселицы. Многие горийцы пришли поглазеть на казнь, и в толпе были заметны школьные формы детей из духовного училища. Но мальчики “были страшно подавлены сценой казни”.

Приговоренные к смерти украли корову, а когда за ними погнались, убили полицейского. Но мальчики видели, что преступники – всего лишь трое “крестьян, бежавших от социального гнета в леса и горы”, несчастные Робин Гуды, которые нападали только на местных помещиков и помогали другим крестьянам. Сталин и Петр Капанадзе не могли понять, как можно убивать бандитов, если священники учили их Моисеевой заповеди “не убий”. Школьников особенно поразил вид священника, стоявшего у виселиц с большим крестом в руках.

Мальчики были потрясены. “Сосо Джугашвили, я и четверо других школьников залезли на дерево и наблюдали ужасное зрелище оттуда”, – вспоминает Григорий Размадзе. (А начальник полиции Давришеви не пустил своего сына на казнь.) Еще одним зрителем, с которым впоследствии Сталин подружится и которому станет помогать, был Максим Горький – тогда журналист, а позднее – самый знаменитый русский писатель.

Горийцы жалели храбрых кавказских разбойников; двое из них были осетинами, третий – имеретинцем. При помощи казней русские демонстрировали свою силу; молодой Давришеви называл осужденных “святыми мучениками”. Толпа начала выкрикивать угрозы; площадь окружил двойной строй солдат. Забили в барабаны. Вокруг эшафота собрались “власти в мундирах, с сухими и строгими физиономиями”, – писал Горький в своем очерке. Их лица были “чем-то беспочвенным и чуждым всему, что окружало их”. Им было из-за чего волноваться.

Троих разбойников в кандалах вывели на эшафот. Один шел поодаль от остальных двоих – казнь ему отсрочили. Священник предложил двоим обреченным благословение; один согласился, другой отказался. Оба попросили покурить и выпить воды. Сандро Хубулури вел себя тихо, но статный и сильный “главарь” Тато Джиошвили улыбался и храбро шутил перед восхищенной толпой. Он оперся о перила эшафота и, как пишет Горький, “беседовал с людьми, пришедшими посмотреть, как он умрет”. Из толпы полетели камни в палача, который был в маске и одет во все красное. Он поставил приговоренных на табуреты и затянул петли у них на шеях. Сандро только покрутил ус и поправил петлю. Наступил миг казни.

Палач вышиб табуреты из-под ног разбойников. Царская машина репрессий, как это часто бывало, не сработала: веревка на шее у Сандро оборвалась. Толпа ахнула. Багровый палач опять поставил преступника на табурет, затянул у него на горле новую петлю и повесил его вторично. Тато тоже умер не сразу.

Горожане и школьники поспешно разошлись по домам. Сталин и его друзья обсуждали, что ждет души казненных: уготован ли им адский огонь? Сталин разрешил сомнения. “Они уже понесли наказание, и будет несправедливо со стороны Бога наказывать их опять”, – сказал он. Мальчики решили, что это верно. Часто говорят, что казнь в Гори пробудила в Сталине убийцу, но мы точно знаем лишь то, что дети жалели грузинских разбойников и презирали русских угнетателей. Возможно, это зрелище направило Сталина на путь бунтаря, но не на путь убийцы⁵.

Ему было пора уезжать из Гори: близилось время выпуска из училища. Кеке часто сидела у его изголовья на рассвете, тихо любуясь своим замечательным сыном, пока он спал. “Мой Сосо вырос”, – пишет она, но они все еще много бывали вместе. “Мы почти никогда не разлучались. Он всегда был рядом”. Даже когда он болел, он “любил сидеть рядом со мной и читать. Единственным его развлечением кроме этого были прогулки вдоль реки или на склонах Гориджвари”.

Но ей становилось ясно: если она хочет, чтобы ее мечты сбылись, ей придется его отпустить – хоть он и “не мог прожить без меня, а я без него, тяга к учебе заставила его покинуть меня”. Эта тяга действительно никогда его не оставляла[30]30
  Семидесятилетний диктатор, покоритель Берлина, Сталин продолжал учиться. “Взгляните на меня, – произнес он около 1950 года. – Я стар, а до сих пор учусь”. Книги из его библиотеки испещрены его аккуратными заметками и записями на полях. Это была глубокая и неустанная страсть к самообразованию, которую Сталин скрывал под грубыми манерами неотесанного крестьянина. К своему несчастью, оппоненты Сталина, например Троцкий, не замечали эту особенность.


[Закрыть]. Конечно, после духовного училища он должен был поступить в лучшее религиозное учебное заведение на всем юге империи – Тифлисскую семинарию. В июле 1894 года пятнадцатилетний Сосо сдал экзамены на отлично. Все его учителя, в особенности Семен Гогличидзе, рекомендовали его в семинарию. Но была одна проблема.

Однажды Сосо пришел домой к матери “со слезами на глазах”.

“Что случилось, сынок?” – спросила Кеке.

Сосо объяснил, что забастовка и закрытие семинарии в Тифлисе (за этим отчасти стоял его друг-радикал Ладо Кецховели) означали, что “возможно, ему придется пропустить год: для поступавших, которые не были детьми священников, этим летом мест уже не оставалось”.

“Я успокоила сына, – вспоминает Кеке, – затем нарядилась”, вероятно, надела свой лучший головной убор и обратилась к учителям и покровителям Сосо, которые обещали помочь. Гогличидзе предложил отдать Сосо ему, чтобы устроить его в педагогическое училище. Но Кеке устраивал только наилучший вариант – путь священника, то есть семинария.

Кеке отправилась с сыном в Тифлис, они проехали семьдесят пять километров на поезде. Сосо был в восторге, но по дороге вдруг заплакал.

– Мама, – всхлипывал он, – вдруг, когда мы приедем, меня отыщет отец и велит мне стать сапожником? Я хочу учиться. Я лучше покончу с собой, чем стану сапожником!

“Я поцеловала его и утерла ему слезы”, – вспоминает Кеке.

– Никто не помешает тебе учиться, – успокоила она его. – Никто тебя у меня не заберет.

Сосо очень нравился Тифлис, “суматоха большого города”, хотя мать и сын “боялись, что появится Бесо”, вспоминает Кеке. “Но Бесо мы не встретили”.

Упрямая Кеке сняла комнату и отыскала в столице своего родственника с большими связями. Он снимал жилье у священника, чьи связи были еще более обширными – кроме того, жена священника была женщиной деловой.

“Прошу, помоги этой женщине, – сказал родственник Кеке жене священника. – Это будет такое же благое дело, как построить целую церковь”[31]31
  Звучит как злая насмешка: сколько прекрасных и древних церквей Сталин потом разрушил и скольких священников казнил!


[Закрыть]. Жена священника обратилась к другим духовным лицам, которые поговорили с начальством семинарии и добились для Сталина права сдать вступительный экзамен. Его матери только этого и было надо: “Я знала, что он меня прославит”. Он действительно “прославил” ее, но плата за обучение в семинарии для тех, кто не были детьми духовенства, составляла 140 рублей в год – сумма для Кеке неподъемная. Давришеви, безусловно по просьбе Кеке, уговорил помочь хорошо известную аристократку княгиню Баратову. Кеке сделала все что могла, Сосо подал документы в семинарию и был принят в качестве полупансионера: это означало, что он все равно был обязан выплачивать приличную сумму – сорок рублей в год – и покупать униформу за свой счет. Кеке не возражала: “счастливейшая мать на свете” вернулась в Гори и принялась за шитье, чтобы заработать. Часть расходов брали на себя Эгнаташвили и Давришеви.

Кеке рассказывает: “Месяц спустя я увидела Сосо в форме семинариста. Я так плакала от счастья. Но в то же время я очень горевала…” Зачисленный в семинарию около 15 августа 1894 года, Сосо стал учащимся закрытого заведения и вступил в большой мир столицы Кавказа.

Хромой мальчик в оспинах, со сросшимися пальцами; мальчик, которого оскорблял, избивал, а затем бросил отец, которого обожала, но и колотила одинокая мать; мальчик, которого преследовали слухи о незаконнорожденности, переживший несчастный случай и болезнь, – этот мальчик преодолел невзгоды.

Сложно переоценить значение этого момента. Без семинарии, без самоотверженной матери Сосо не получил бы классического, хоть и удушливого образования; сын сапожника не стал бы преемником Ленина.

“Он писал мне, что скоро избавит меня от нищеты, – вспоминает его мать первые письма сына: эти письма, полные почтения, но отстраненные, она будет получать всю жизнь. – Когда он присылал письма, я прижимала их к сердцу, спала с ними, целовала их”.

Кеке добавляет: “Все в училище поздравляли меня, и только Семен Гогличидзе был немного расстроен. Он говорил: “Кажется, будто училище опустело. Кто же теперь будет петь в хоре?”[32]32
  Сталин никогда не забывал своего учителя пения. В письмах Кеке из ссылки или подполья он часто передавал поклоны Симону Гогличидзе. Кеке показывала Гогличидзе письма, но закрывала большую часть рукой: “Вы же узнали относящееся к вам, зачем вам знать… где теперь находится мой сын?”


[Закрыть]⁶