Текст книги "Молодой Сталин"

Глава 2
Безумный Бесо

Сосо настрадался от своего отца. Он боялся вечно пьяного Бесо. “Мой Сосо был очень чувствительным мальчиком, – пишет Кеке. – Только заслышав, как его отец на улице поет: “Балаам-балаам”, он бежал ко мне и просился посидеть у соседей, пока отец не заснет”.

Безумный Бесо теперь столько тратил на выпивку, что ему пришлось продать свой пояс, а, по словам Сталина, “для грузина пропить пояс – это самое последнее дело”¹. Чем сильнее Кеке презирала Бесо, тем больше баловала Сосо: “Я всегда тепло укутывала его шерстяным шарфом. Он тоже очень любил меня. Когда он видел своего пьяного отца, его глаза наполнялись слезами, губы голубели, он жался ко мне и просил спрятать”.

Бесо вел себя жестоко по отношению и к Кеке, и к Сосо. Для грузина сын – это гордость, но, возможно, если злые языки все же говорили правду, Сосо стал для Бесо напоминанием о позорнейшем мужском унижении. Однажды Бесо с такой силой швырнул сына об пол, что ребенок несколько дней мочился кровью. “Незаслуженные избиения мальчишки сделали его таким же жестоким и бессердечным, как его отец”, – писал в своих мемуарах одноклассник Сталина Иосиф Иремашвили. Именно из-за отца в Сталине “выработалась глубокая неприязнь” к людям. Молодой Давришеви вспоминает, что Кеке “окружила его [Сосо] материнской любовью и от всех защищала”, а Бесо обращался с ним “как с собакой, избивая ни за что”.

Когда Сосо прятался, Бесо искал его по дому, крича: “Где маленький выродок Кеке? Прячется под кроватью?” Кеке давала мужу сдачи. Однажды Сосо прибежал в дом Давришеви, его лицо было залито кровью, он кричал: “Помогите! Идите быстрее, он убивает мою мать!” Полицейский помчался к Джугашвили и увидел, что Бесо душит Кеке.

Психике четырехлетнего ребенка это наносило тяжкий урон. Его мать вспоминала, что Сосо крепко обижался на отца. Он научился жестокости дома: однажды, чтобы защитить Кеке, он метнул в Бесо нож. Сосо вырос драчливым и свирепым – контролировать его было так тяжело, что самой Кеке, обожавшей свое сокровище, приходилось поднимать на него руку.

“Мать, ставшая главой семьи, кулаком смирявшая мужа, теперь воспитывает сына одна”, – говорила грузинская еврейка, подруга семьи. “Она поколачивала его”, – пишет дочь Сталина Светлана. Когда Сталин в 1930-е в последний раз приехал к Кеке, он спросил, почему она его так сильно била. “Потому ты и вышел такой хороший”, – ответила она. Это сомнительное утверждение. Психиатры считают, что насилие всегда вредит детям и уж точно не учит их любви и состраданию. Многие дети, которых мучили отцы-алкоголики, впоследствии копировали их поведение и били собственных жен и детей, но далеко не все становились кровавыми тиранами[16]16
  Известно, что Адольфа Гитлера в детстве бил пьяный отец Алоис. Сталин не бил своих жен и детей, но был плохим мужем и отцом. По крайней мере отчасти он виноват в ранней смерти обеих своих жен. Своих незаконнорожденных детей он бросал, своего сына Якова почти пятнадцать лет игнорировал, а после дразнил. Из детей, рожденных во втором браке, он и переоценивал, и губил сына Василия. Иногда он его шлепал, но, несмотря на это, сын диктатора сам стал испорченным и неуправляемым маленьким тираном. В конце концов Василий превратился в безнадежного алкоголика – возможно, сказалось наследие Бесо. Сталин очень любил свою дочь Светлану, пока она не выросла; однажды, когда она была молодой девушкой, он ударил ее – но это случилось после того, как она завела роман с женатым ловеласом, которому было за сорок. О втором браке Сталина и судьбе его детей см. в кн. “Сталин. Двор Красного монарха”.


[Закрыть]. Кроме того, эта культура жестокости была далеко не единственной в воспитании Сталина.

Сам он верил в искупительный эффект и практическое использование насилия. Когда царские казаки стегали демонстрантов нагайками, он писал: “…нагайка оказывает нам большую услугу”. Позднее он был убежден, что насилие – это и священная коса Истории, и полезный инструмент в управлении, и советовал своим подручным “бить, бить и еще раз бить” подозреваемых. В то же время он признавался, что в детстве много плакал.

Семья лишилась дома, в котором родился Сталин; Джугашвили стали скитальцами. За следующие десять лет они сменили по меньшей мере девять домов, убогих съемных комнат – не слишком счастливая обстановка для ребенка². Кеке с сыном отправилась жить к одному из ее братьев, но Бесо пообещал исправиться и вернул жену. Однако он “так и не смог перестать пить”, поэтому Кеке переехала к священнику, отцу Чарквиани.

Кеке видела, как изменился маленький Сосо: “Он стал очень замкнут, часто сидел один и больше не бегал играть с другими детьми. Он сказал, что хочет научиться читать. Я хотела отправить его в школу, но Бесо был против”. Он хотел, чтобы Сталин научился сапожничать. В 1884 году Бесо начал учить его своему ремеслу, но тут Сосо тяжело заболел.

В тот год в Гори свирепствовала оспа. Кеке слышала, как “в каждом доме рыдали”. Ее главный помощник Яков Эгнаташвили “потерял троих из своих чудесных детей в один день. Несчастный отец едва не сошел с ума от горя”. Двое сыновей и дочь Эгнаташвили выжили. Смерть детей – еще одно событие, которое сближала Кеке с “крестным Яковом”. Она ухаживала за заболевшим Сосо. На третий день у него начался бред и лихорадка. Молодой Сталин унаследовал от матери веснушки и каштановые волосы; теперь он был на всю жизнь отмечен оспинами, испещрившими его лицо и руки. Одним из его псевдонимов – и прозвищем, под которым его знала охранка, – было имя Чопур (Рябой). Но он выжил. Мать ликовала, но ее подстерегало новое несчастье. От нее ушел Бесо.

“Смотри за ребенком”, – сказал он, не предложив никакой помощи, чтобы кормить семью. По словам Сталина, Бесо потребовал, чтобы Кеке брала на дом стирку и отсылала деньги ему. “Сколько ночей я провела в слезах! – вспоминает Кеке. – Я не смела плакать при ребенке, потому что это его очень расстраивало”. Сосо “обнимал меня, со страхом смотрел мне в лицо и говорил: “Мамочка, не плачь, а то я тоже буду плакать”. И я брала себя в руки, смеялась и целовала его. Тогда он снова просил дать ему книгу”.

Теперь, оставшись одна с ребенком, без мужниной поддержки, Кеке твердо решила отдать Сосо в школу – ни в семье Бесо, ни в семье Кеке раньше никто школу не посещал. “Я всегда мечтала, чтобы он стал епископом, потому что, когда из Тифлиса приезжал епископ, я в восхищении не могла оторвать от него глаз”. Когда Бесо вновь появился в ее жизни, он наложил на этот план запрет: “Сосо пойдет в школу только через мой труп!” Они подрались; “только плач моего ребенка заставил нас уняться”.

Превратившись в алкоголика, Бесо стал патологически ревнив, но слухи о неверности и коварстве его жены, которая ниспровергла его Богом данную власть, власть грузинского мужчины, и тем самым ополчила против него горожан, очевидно, ускорили его окончательное падение. О бедственном положении Кеке было хорошо известно: Эгнаташвили, отец Чарквиани и начальник полиции Давришеви помогали ей. Даже Дато, добрый подмастерье из мастерской Бесо, во время Второй мировой войны напомнил Сталину, что обнимал и защищал его. Од нажды на улице какой-то русский обозвал щуплого Сосо саранчой. Дато ударил его и был арестован. Но судья только посмеялся, а Эгнаташвили, покровитель семьи, “заплатил за ужин, который устроили для того русского”.

Жизнь Кеке рушилась. Предприятие прогорало, и даже Дато покинул их, чтобы открыть собственную сапожную мастерскую[17]17
  Пятьдесят лет спустя Дато все еще сапожничал: в 1940-м Сталин приказал одному из сыновей Эгнаташвили пригласить его в гости в Москву. См. эпилог.


[Закрыть]. В 1938 году Сталин вспоминал, что, когда ему было десять лет, его отец лишился всего. Бесо проклинал свою злую судьбу, но в конце концов его крах пошел на пользу будущему вождю – ведь он стал пролетарием! Впрочем, десятилетний Сосо был этому вовсе не рад.

Давришеви нанял Кеке помогать по хозяйству. Она стала прачкой у Эгнаташвили и все время была у них дома, где Сосо часто обедал. Из воспоминаний Кеке понятно, что Эгнаташвили любил Сосо, как и его жена Мариам, которая дарила им корзины с едой. Если у Кеке раньше и не было романа с Эгнаташвили, теперь он точно начался. “Наша семья выжила только благодаря его помощи, – пишет Кеке. – Он всегда помогал нам, а у него была своя семья… и, честно говоря, я чувствовала себя неловко”.

Священник поддержал ее план дать Сосо образование, и она попросила чету Чарквиани, чтобы их сыновья-подростки обучали Сосо русскому вместе с младшими детьми. Она чувствовала, что ее сын – одаренный мальчик. Старшие братья обучали свою сестру, и та не могла отвечать на их вопросы – а маленький Сталин мог. В пожилом возрасте он с гордостью рассказывал, что выучился читать и писать быстрее остальных детей: в конце концов уже он стал учить подростков. “Все это держалось в тайне, – говорит сын священника Чарквиани, Котэ, – потому что дядя Бесо с каждым днем становился все злее и угрожал нам: “Не сметь портить моего сына, не то я вам!” Он за ухо тащил Сосо в мастерскую, но, как только уходил, Сосо возвращался к нам, мы закрывали дверь и учились”. Давришеви тоже позволили Сталину учиться вместе с их сыном.

Кеке была так очаровательна, а Бесо настолько ужасен, что все хотели ей помочь. Теперь ей нужно было каким-то образом определить Сосо в отличное городское духовное училище, чтобы он стал епископом. Она сделала несколько попыток. Но училище принимало только детей духовенства. Чарквиани решил проблему, заявив, что отец Сталина был дьяконом, но ни в каких документах это не отражено. Не шепнул ли он кому-то из училищного начальства, что он сам или другой грешный священнослужитель был настоящим отцом мальчика? Не этот ли обман заставил Сталина впоследствии заявить, что его отец был священником?

Сосо сдал экзамены – знание чина богослужения, чтение, арифметику и русский язык – и так отличился, что его зачислили сразу во второй класс. “Я была бесконечно счастлива”, – пишет Кеке. Но Бесо, который уже не мог работать, пришел в ярость³.

Безумный Бесо разбил окна в духане Эгнаташвили. Когда Кеке пожаловалась Давришеви, Бесо напал на полицейского на улице, ударив его сапожным шилом. Занятно, что городской голова Журули счел это доказательством того, что полицейский был отцом Сосо. Но Давришеви не арестовал Безумного Бесо. По словам сына Давришеви, рану тот получил незначительную, и у него были некие личные отношения с “очень красивой” Кеке: “он всегда принимал особое участие в Сосо”. Давришеви всего лишь приказал Бесо убраться из Гори, и тот отправился в Тифлис и поступил на обувную фабрику Адельханова, где когда-то начинал работать. Иногда Бесо скучал по сыну и посылал Кеке деньги, прося позволения вернуться. Кеке несколько раз уступала, но из этого ничего не выходило.

Отец Сталина потерял уважение, на которое имел право как мужчина, не говоря уже о чести карачохели. В грузинском обществе, строившемся на понятиях чести и позора, это было равносильно смерти. Теперь он, по словам Кеке, был “полумужчиной”, и это довело его до крайности. На какое-то время он исчез, но на самом деле всегда находился где-то неподалеку⁴.

Кеке нашла хорошую работу в ателье сестер Кулиджановых, которые открыли в Гори дамский магазин. Здесь Кеке проработала семнадцать лет. Теперь, когда у нее появились свои деньги, она постаралась “сделать так, чтобы сердце моего сына не знало горести, – я давала ему все необходимое”.

Она растила его грузинским рыцарем – к этому идеалу он стремился, чтобы быть рыцарем рабочего класса. “Мужественный человек должен остаться всегда мужественным”, – писал он своей уже старой матери. Он считал, что больше похож на Кеке, чем на Бесо. Он “любил… свою мать, – вспоминала его дочь Светлана. – Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким”. “Я нежно любила отца – и он меня. Как он сам утверждал, я была очень похожа на его мать, и это его трогало”. Но Кеке постепенно теряла влияние на него.

“Сталин не любил свою мать”, – уверяет сын Берии. Другие, в основном грузины, божатся, что он называл ее шлюхой. Но враги Сталина часто рассказывали о нем истории, выставлявшие его чудовищем. По предположениям психиатров, его смущало то, что в Кеке были слиты образы девы и блудницы, – возможно, поэтому он будет впоследствии относиться к сексуальным женщинам с подозрением.

Приводили ли его в ужас плотские желания Кеке? Возможно, он не любил мужчин, которые встали на ее защиту? Впоследствии он стал склонен к пуританству, но с возрастом это происходит со многими. Мы достоверно знаем только то, что он был воспитан в строгой, лицемерной и маскулинной культуре, но его взгляды на половую мораль в бытность молодым революционером были довольно мягкими, почти либеральными.

Сосо был “предан только одному человеку – своей матери”, – утверждает Иремашвили, который хорошо знал обоих и вовсе не был доброжелателен к Сталину. Скорее всего, они начали отдаляться друг от друга из-за ее саркастической манеры говорить правду в лицо – по словам сына Берии, “она не стеснялась выражать свое собственное мнение по любому вопросу”, – и из-за ее тяги контролировать жизнь сына. Ее любовь, как и любовь самого Сталина к собственным детям и друзьям, могла подавлять, была тяжелой. Мать и сын были сильно схожи – здесь и лежал корень проблемы.

Но по-своему он ценил ее неотступную любовь. Во время Второй мировой войны он добродушно смеялся, вспоминая, как нянчилась с ним Кеке. Он рассказывал маршалу Жукову, что она его “почти до шестилетнего возраста не отпускала от себя”⁵.

В конце 1888 года, когда Сосо было десять лет, он с триумфом поступил в Горийское духовное училище[18]18
  Училище и сейчас стоит в Гори. В 2006 году оно было отреставрировано. До 1956 года, когда Хрущев развенчал культ личности Сталина, здание украшала мемориальная доска с надписью “Здесь, в бывшем духовном училище, учился с 1 сентября 1888 года до 1 июля 1894 года великий Сталин”.


[Закрыть], располагавшееся в красивом двухэтажном кирпичном здании возле нового вокзала. Как ни бедна была Кеке, она не могла потерпеть, чтобы ее сын выглядел нищим среди ухоженных детей священников. “Я… увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, одетый в длинный, доходящий до колен архалук [кавказский кафтан], в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким кожаным поясом. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце”, – вспоминал Вано Кецховели, вскоре ставший другом Сталина. “Маленького роста, худощавый, на нем узкие брюки в сапогах, рубашка, сзади в складках собранная, на шее шарф… сшитая из материи сумка” – так описывал Сталина другой однокашник. Вано был поражен: такой одежды не было ни у кого “ни в нашем, ни в каком-либо другом училище. <…> Учащиеся окружили его” в восхищении. Мальчик из беднейшей семьи был одет лучше всех – настоящий горийский лорд Фаунтлерой. Кто же заплатил за эти прекрасные вещи? Наверняка не обошлось без священников, духанщиков и полицейских.

Одежда одеждой, но страдания воспитали в Сталине крутой нрав. “Из страха мы его избегали, – пишет Иремашвили, – но в то же время нас к нему тянуло”, потому что в нем было что-то совершенно “недетское” и “очень страстное”. Он был странным ребенком: “У Сосо была своеобразная манера выражать свое удовольствие. Когда он чему-нибудь радовался, то щелкал средним и большим пальцем, кричал звонким голосом и прыгал на одной ноге”[19]19
  Это воспоминание Петра Капанадзе, близкого друга Сталина, общения с которым тот не прекращал. Восторженные мемуары Капанадзе были опубликованы в 1930-е, но эти детали, как и некоторые другие, из официальной версии исключили – они есть в оригинале, хранящемся в архиве.


[Закрыть]. Во всех воспоминаниях о детстве Сталина – написанных и убежденными сторонниками культа личности, и его непримиримыми противниками – подчеркивается, что уже в десятилетнем возрасте Сталин обладал необычайной притягательностью⁶.

Примерно в то же время, вероятно вскоре после поступления в училище, он опять чудом избежал смерти. “Утром я отправила его в училище живым и здоровым, – вспоминает Кеке, – а днем мне его принесли без сознания”. На улице его сшиб фаэтон. Мальчики играли в “труса”, хватаясь за оси проезжающих мимо экипажей. Видимо, так Сталин и получил травму. Бедная мать вновь “сходила с ума от страха”, но врачи лечили Сосо бесплатно – или, возможно, им втайне платил Эгнаташвили. Кроме того, как потом рассказывал Сталин, Кеке позвала деревенскую знахарку, которая по совместительству работала в цирюльне.

Из-за этого случая у Сосо появился еще один – в добавление к сросшимся пальцам на ноге, оспинам и слухам о незаконнорожденности – повод для настороженности и чувства неполноценности, еще один знак отличия. Он на всю жизнь повредил левую руку и, значит, уже не мог соответствовать идеалу грузинского воина – позже он утверждал, что из-за травмы не научился как следует танцевать, но драться мог[20]20
  Причиной повреждения руки в разное время выступали несчастный случай при катании на санках, врожденный дефект, перенесенная в детстве инфекция, травма, полученная при борьбе, драка за женщину в Чиатурах, попадание под фаэтон, избиение отцом. Все эти причины (кроме врожденного дефекта) называл сам Сталин. В истории с фаэтоном много путаницы, потому что на самом деле Сосо дважды попадал под фаэтон. Сначала в этот раз, когда он только начал учебу (согласно Кеке), или когда ему было шесть лет (согласно более поздним медицинским справкам) – вероятно, именно тогда Сталин повредил руку; к старости эта травма все больше давала о себе знать. Этот случай был не так серьезен, как вскоре произошедший второй – тогда Сталин получил серьезные увечья, и ему пришлось лечиться в Тифлисе: фаэтон проехал по его ногам. В своих воспоминаниях восьмидесятилетняя Кеке, судя по всему, смешивает эти случаи.


[Закрыть]. С другой стороны, увечье спасло его от призыва в армию и, возможно, от смерти в окопах Первой мировой. Но Кеке волновалась, не помешает ли травма его будущему епископству. “Когда ты станешь священником, сынок, как же ты будешь держать чашу для причастия?” – спрашивала она.

“Не волнуйся, мама! – отвечал Сосо. – До того как я стану священником, рука заживет, и я смогу держать ею хоть всю церковь!”⁷

Помимо игры “в труса” на улицах Гори было множество опасностей. Город славился тем, что царские власти никогда не могли навести в нем порядок. Так и получилось, что Сосо, хоть и быстро стал первым учеником, вел двойную жизнь: мальчик из хора – и уличный драчун, наполовину нарядный маменькин сынок, наполовину беспризорник.

“Редко выдавался день, – говорит Котэ, сын священника Чарквиани, – когда бы его кто-нибудь не побил (и тогда он в слезах бежал домой) либо когда он сам кого-нибудь не побил”⁸. Таким уж городом был Гори.

Глава 3
Драчуны, борцы и певчие

Теперь маленький Сталин без присмотра Кеке проводил свободное время на улицах Гори – вольнолюбивого и дикого места, где бал правили пьянство, молитвы и драки.

Понятно, что Сосо хотел убежать из своего бедного дома, где всегда было темно. Кеке день-деньской сидела за утлой швейной машинкой, в доме были лишь “две тахты с постелью… две-три табуретки, простой стол, на котором были сложены учебники и… стояла керосиновая лампа”, – рассказывает часто навещавший семью учитель пения Семен Гогличидзе. В крохотной комнате всегда было “убрано чисто и аккуратно”, но кровать Сталина была сделана из досок: “по мере того как рос Сосо, его мать соответственно прибивала к тахте доски”. Теперь Сосо чурался матери. Она ворчала, что сын стал надменным и гордым¹.

Он был типичным горийцем, ведь жителей Гори во всей Грузии считали “матрабази” – хвастливыми и необузданными шалопаями. Гори оставался одним из немногих городов, где сохранялся “красочный и дикий обычай” – городские драки, в которых могли участвовать все; у этих драк были свои правила, но жестокость ничем не ограничивалась. Пьянство, набожность и побоища были связаны между собой: пьяные священники выступали в роли судей. Таверны Гори были неискоренимыми рассадниками насилия и преступности².

Русские и грузинские власти пытались запретить этот сомнительный вид спорта, который происходил от военных учений, распространенных в те времена, когда средневековая Грузия постоянно с кем-то воевала. Несмотря на присутствие в городе русских войск, пристав Давришеви и подчиненные ему полицейские едва справлялись: никто не мог противостоять непобедимому беззаконию Гори. Неудивительно, что во время таких драк лошади пускались в галоп, а фаэтоны сшибали детей на улицах. Историки, исповедующие психологический подход, считают, что на развитие Сталина оказал влияние его пьющий отец, но и уличная культура насилия сыграла свою роль.

Побывавший в Гори Максим Горький написал: “На всем колорит какой-то дикой оригинальности: знойное небо над городом, буйные шумные воды Куры, неподалеку горы, в них пещерный город и еще дальше горы Главного хребта, осыпанные нетающим снегом…”

Желтые башни городской крепости были, вероятно, построены по приказу царицы Тамары в xii веке. Когда ее империя распалась, Гори стал столицей одного из грузинских княжеств[21]21
  Поэтому город и был окружен поместьями великих князей, например Багратионов-Мухранских, и знати, например князей Амилахвари. Грузинская знать составляла огромный слой общества – около шести процентов, – но обнищала и, соответственно, была куда изолированней, чем российская. Наместник на Кавказе, великий князь Михаил Николаевич, брат Александра II, построил свой готический Ликанский дворец недалеко от Боржоми, и Романовы проводили здесь лето вплоть до революции. Когда Сталин пришел к власти, он не собирался приезжать в Гори, но свой первый после Гражданской войны отпуск провел вместе с беременной женой Надеждой Аллилуевой в Ликанском дворце. Стоит отметить и то, что, когда его здоровье ухудшилось, в свой последний отпуск в Грузии в 1951 году он тоже остановился здесь. Дворец был (и сейчас остается) красивым убежищем, но также он символизировал успех, которого добился выросший в Грузии мальчик. Сейчас здесь летняя резиденция президента Грузии.


[Закрыть]. Здесь останавливались шедшие из Центральной Азии. Караваны с верблюдами еще заходили сюда по пути в Тифлис, но после открытия в 1871 году железной дороги к Черному морю этот когда-то гордый город превратился в глухую и дикую провинцию – впрочем, с обширными связями и буйными традициями. Здесь была только одна настоящая улица (тогда – Царская, ныне – улица Сталина) и одна площадь; рядом с играющими детьми разгуливали быки, сточные воды заливали извилистые переулки. В Гори жило всего 7000 человек, половина грузин (как Джугашвили), половина армян (как семья Камо): из армян выходили предприниматели. Евреев было только восемнадцать человек. Гораздо важнее было разделение Гори на две основные части, потому что они соответствовали командам в городских драках: Русский квартал и Крепостной квартал.

В Гори было три бойцовских традиции: городские драки, состязания по борьбе и войны подростковых уличных банд. В дни фестивалей, рож дественских праздников или Масленицы по обоим кварталам проходило шествие, которое возглавляли мужчины, переодетые женщинами, или лицедеи – “короли карнавала”, восседавшие на верблюдах и ослах. Их окружали нарядно одетые дудочники и певцы. Во время Кеенобы, карнавала в честь победы Грузии над Персией в 1634 году, один ряженый изображал грузинского царя, другой – персидского шаха, которого закидывали фруктами и окунали в воду.

Мужчины из каждой семьи от мала до велика тоже принимали участие в шествии, пили вино и пели до ночи – а ночью начиналось самое веселье. “Вольная борьба” под названием “криви” была “коллективной дуэлью с правилами”: сначала друг с другом боролись трехлетние мальчики, потом дрались все дети, затем подростки и, наконец, в бой бросались взрослые мужчины. К этому времени весь город словно сходил с ума, и это продолжалось весь следующий день – даже в школе класс шел на класс. Часто громили магазины³.

Любимым спортом в Гори была борьба чемпионов, которая напоминала библейский сюжет о Голиафе. Но здесь поединок был равным. Состязания – чидаоба – проходили на специально возведенных помостах в сопровождении оркестра зурн. Богатые князья, например местный землевладелец Амилахвари, купцы и даже целые деревни выставляли своих чемпионов, которые пользовались таких почетом, что их называли “палавани”. Крестный отец Сталина Эгнаташвили и двое его братьев тоже были чемпионами. Даже в пожилом возрасте Сталин с удовольствием вспоминал борцовские триумфы своего крестного:

Борцы Эгнаташвили славились на всю Картли, но первым, сильнейшим из них, был Яков.

У князя Амилахвари был телохранитель, великан-чеченец. Когда он бросал вызов горийским чемпионам, то побеждал всех. Тогда горийцы пошли к Якову Эгнаташвили, и тот сказал: “Пускай он поборется с моим братом Кикой; если он побьет Кику, пусть сразится с моим братом Симоном; если побьет и его, то с ним сражусь я”. Но Кика победил чеченского Голиафа.

Однажды в город во время религиозного праздника ворвались бандиты в шапках из овечьей шерсти, вооруженные кинжалами.

Бандиты выпили в духане Эгнаташвили, но платить отказались. “Мы, дети”, вспоминал Сталин, изумленно смотрели, как Кика Эгнаташвили “набросился на одного из них, сбил с ног, выхватил у второго из ножен кинжал и ударил его тупым концом. Третий заплатил по счету”⁴.

Мальчишки из церковной школы тоже вступали в кулачные бои на Соборной улице в Гори. Под угрозой карцера и исключения из школы им запрещали принимать участие в этих жестоких схватках, “но Сосо все равно дрался”. Кроме того, его учитель математики и географии Илуридзе любил наблюдать, как дерутся его ученики, и кричал им: “Давай! Давай! Молодец!” – даже не замечая, если его самого задевали или забрызгивали кровью⁵.

“Маленький Сталин боксировал и дрался с определенным успехом”, – пишет Давришеви[22]22
  Даже стариком Сталин с гордостью вспоминал, что был сильным борцом: когда после Второй мировой войны он встретился с маршалом Тито, то по сравнению с красавцем югославом показался старше и слабее. Тогда он внезапно оторвал Тито от земли, сказав: “Во мне еще много сил”.


[Закрыть]. Его учитель пения видел, как он сам организует бои, но однажды Сосо повредил свою больную руку. Все началось как борцовское соревнование, но переросло в настоящую драку, и мальчики поколотили друг друга, вспоминал Семен Гогличидзе. Рука у Сосо распухла, и драться по правилам стало сложнее.

Друг Сталина Иремашвили дрался с ним на школьном дворе. Поединок окончился вничью, но, когда Иремашвили отвернулся, Сталин напал на него сзади и повалил на траву. Когда он бесстрашно бросился на бойцов посильнее, Сосо избили до полусмерти. Кеке пришлось спасать его: она побежала к начальнику полиции с криком: “Боже, моего сына убили!” При этом Сталин оставался главным франтом среди борцов: “Иногда мать даже надевала на него большой белый воротник, который он снимал и запрятывал в карман, стоило ей отвернуться”.

Но мальчики берегли силы для настоящего дела – уличных войн. “В нашем городе дети организовывались в шайки – по улицам или кварталам, где они жили. Эти банды постоянно враждовали”. Эти шайки были еще и “плавильными котлами”. “Дети в Гори вместе получали образование на улице – без различения религии, национальности и благосостояния”. Оборвыш Сталин играл на улице с сыном прославленного генерала князя Амилахвари, и этот мальчик учил его плавать. Дети, вооруженные ножами, луками и стрелами или рогатками, вели блаженное, свободное, даже дикое существование: они купались в реке, распевали любимые песни, воровали яблоки из сада князя Амилахвари, проказничали по всей округе. Однажды Сталин поджег княжеский сад.

“В детстве Сосо был большим шалуном. <…> Бегать по улице… очень любил”, – вспоминал его младший друг Георгий Елисабедашвили. “Он любил стрелять из самочинно сделанного лука, любил бросать камни из рогатки… Помню, однажды вечером, когда стадо возвращалось из нагула, Сосо со своим самочинным луком накинулся из-под угла на стадо и мигом вонзил стрелу в мошку коровы. Корова взбесилась, стадо заметалось, пастух погнался за Сосо, Сосо исчез” – он уже умел быть неуловимым[23]23
  Эти рассказы Георгия Елисабедашвили и его двоюродного брата Сандро о маленьком пройдохе, который пакостил простому рабочему и дрался на улицах, можно обнаружить в архивах, но, конечно, они никогда не цитировались в биографиях Сталина и остаются неопубликованными.


[Закрыть]. Другой школьный друг писал, что Сосо выскальзывал из рук, словно рыба, и ловить его было бесполезно. Однажды Сосо привел в ужас владельца магазина, взорвав какие-то петарды, которые разрушили все в магазине. “Матери за своего сына пришлось слушать немало плохих слов”.

Сосо любил водить свою шайку на крутой склон Гориджвари – горы, на которой стоял “замок с высокими желтыми стенами”. Здесь они пели, дрались, спорили о религии и любовались видами: “Он любил красоты природы”. В двенадцати километрах от Гори находился пещерный город Уплисцихе – добраться до него было так трудно, что сначала Сталин не смог туда залезть. По свидетельству Иремашвили, он без устали тренировался, пока у него это не получилось.

К другим детям он был безжалостен, но защищал своих приспешников. Научившись плавать (впрочем, из-за травмы руки это не удавалось ему как следует), он столкнул не умевшего плавать маленького мальчика в быстрые воды Куры. Потом мальчик сердито говорил ему, что чуть не утонул. “Да, но, когда ты попал в беду, тебе пришлось научиться плавать”, – отвечал Сосо. Впрочем, когда на его друзей напала другая шайка, Сталин закидывал их камнями, пока они не пустились наутек. В другой раз, увидев, как колотят его друга, Сосо стал кричать, чтобы тот не стоял как осел, а работал кулаками. Он дал врагу отпор.

Сталин то и дело бросал вызов противникам “старше и сильнее него”, говорит молодой Иосиф Давришеви. Он уже был раздражителен. Из-за своей неуклюжести он не смог научиться грузинскому танцу лекури (лезгинке) – и не задумываясь дал по ногам мальчику, который танцевал ловчее.

Он демонстрировал волю к власти, которая не покидала его до последних дней. “Сосо принадлежал к местной шайке, но часто переходил на сторону вражеской банды, потому что отказывался повиноваться собственному вожаку” – тот жаловался, что мальчик “подрывал его авторитет и пытался лишить его власти”. Иремашвили полагал, что, по мнению Сталина, “человек, которому должны подчиняться другие люди из-за того, что он старше или сильнее, должен быть таким, как его отец, и поэтому в нем вскоре выработалась глубокая неприязнь ко всем, кто был выше его по положению”. Вырвавшись из-под материнской опеки, он стремился быть лидером – уже в детстве.

Каким-то образом из-за унижений со стороны отца и последующего краха Бесо, из-за восторженной любви матери и благодаря собственным уму и высокомерию Сталин настолько уверился в том, что он всегда прав, что эта заразительная уверенность завоевала ему сторонников. Одним из них был сын армянской подруги его матери Симон Тер-Петросян (Сенько), впоследствии известный как Камо. Его богатый отец, сколотивший состояние на поставках оружия армии Александра II во время походов на Хиву и Бухарский эмират, со злостью спрашивал свою дочь: “Что нашли вы в этом голодранце Сосо? Разве в Гори нет достойных людей?” Похоже, достойных было немного.

Сосо “мог быть хорошим другом, если вы покорялись его диктаторской воле”, считает Иремашвили. Когда какой-то мальчик наябедничал, что Котэ Чарквиани съел хлеб для причастия, Сталин, предвосхищая будущие свои чистки, “проклинал его, называл наушником, шпионом, настроил против него других мальчиков, а потом избил до синяков. Сосо был преданным другом”.

Сталин, как положено поэту, любил горы и небеса, но редко выказывал симпатию к людям. Сын полицейского вспоминает, что в то время он был “копией своей матери”. Он был спокоен и осторожен, но “когда ярость брала верх, становился грубым, ругался и доводил все до крайностей”. Сталину было меньше терять, чем другим, он мало к кому был привязан – экстремизм был в его природе⁶.

Уличные бои были в порядке вещей не только потому, что горийские родители сами участвовали в ежегодных драках и делали ставки на состязаниях, но и потому, что мальчики играли в грузинских разбойников-героев, которые сражались с русскими в горах неподалеку. Но теперь дети видели, что Российская империя преследует их даже в школе.

Недалекий император Александр III стоял во главе консервативных контрреформ, сводивших на нет либеральную политику его убитого отца, и это настроило всех грузин против его империи. Царь издал указ о том, что грузины должны учиться на русском языке[24]24
  Этот идиотский указ не только подтолкнул Сталина к бунту, но и стал причиной того, что он овладел русским языком (несмотря на сильный грузинский акцент, от которого он никогда не избавился) на достаточном уровне, чтобы управлять российским государством.


[Закрыть] (поэтому Сталин и занимался русским с детьми Чарквиани).

Придя в училище в сентябре 1890 года, Сталин разделил с друзьями ненависть к новым русским порядкам. Мальчикам не разрешали даже говорить по-грузински друг с другом. По-русски они разговаривали плохо; “наши рты были заперты в этой тюрьме для детей, – вспоминает Иремашвили. – Мы любили нашу родину и родной язык. А нас, грузин, считали некультурными, и в нас надлежало вбить блага российской цивилизации”. Тех, кто говорил в классе по-грузински, заставляли “стоять в углу или держать целое утро длинную палку или до вечера запирали в совершенно темном карцере без еды и воды”.

Русские учителя[25]25
  Типичным учителем той формации был школьный инспектор Бутырский, низкорослый и толстый солдафон с рыжими усами. Заслышав грузинскую речь, он кричал: “Не говорить на этом языке!”


[Закрыть] были грубыми педантами в униформе – мундирах с золотыми пуговицами и остроконечными фуражками. Они презирали грузинский язык. Но одного преподавателя все любили – учителя пения Семена Гогличидзе, добродушного щеголя, который всегда был одет по последней моде: гетры, отложной воротник, цветок в петлице. Школьницы в него влюблялись и даже сочиняли о нем песни. Его любимцем в хоре был Сталин, которому он старался всячески помогать: “За два года он так хорошо усвоил ноты, что свободно пел по нотам. Очень скоро он уже помогал дирижеру… <…> Было много сольных мест, исполнение которых поручалось Сосо”. Дело было не только в его “приятном, красивом высоком голосе”, пишет учитель-романтик, но и в “прекрасном исполнении”. Сталина часто нанимали петь на свадьбах: “Люди приходили, только чтобы послушать, как он поет, говорили: “Пойдем послушаем, как мальчик Джугашвили всех удивит своим голосом”. Когда Сталин в стихаре выходил на клирос и пел соло своим замечательным контральто, все были в изумлении.

В первые школьные годы Сталин был так набожен, что почти никогда не пропускал богослужений. “Он не только выполнял религиозные обряды, но всегда и нам напоминал об их соблюдении”, – вспоминает его однокашник Григорий Глурджидзе. Другой одноклассник, Сулиашвили, вспоминал, как Сталин и двое других мальчиков во время вечернего богослужения, “облаченные в стихари, стоя на коленях, распевают молитву… Ангельские голоса трех детей… и мы, исполненные неземного восторга и павшие ниц”. Он “лучше всех читал псалмы” в церкви. Других допускали до чтения только после того, как их наставлял сам Сосо. Благодарная школа подарила ему Книгу псалмов Давидовых с надписью “Иосифу Джугашвили… за отличные успехи в учебе, примерное поведение и превосходное чтение и пение Псалтири”.