Текст книги "Молодой Сталин"

Сталин, его наставники и последователи все еще собирались на берегу Куры, сидели под пахучими акациями и пили дешевое вино, которое подавал владелец киоска. Но успех сталинских забастовок обеспокоил полицию. Тайная полиция решила разгромить движение, не дав ему устроить забастовку 1 мая 1901 года. Жандармы, изучив донесения о революционном “зачинщике” Сталине, тут же заметили его дар конспиратора: “Самый большой из рабочих кружков именно железнодорожный… и интеллигент, руководящий этим кружком, обнаружен”; “Наблюдение показало, что он держит себя весьма осторожно, на ходу постоянно оглядывается”. Поймать его всегда было нелегко¹².

В ночь с 21 на 22 марта 1901 года тайная полиция – охранка – вышла на охоту за лидерами – Курнатовским и Махарадзе[50]50
  Главным русским революционером в Грузии тогда был высокий, сутулый, лысеющий Виктор Курнатовский, вместе с Лениным отбывавший сибирскую ссылку и даже встречавшийся с Плехановым в Цюрихе. Многие из самых активных революционеров были не кавказцами, а русскими. В железнодорожном депо Сергею Аллилуеву помогал учтивый рыжебородый Михаил Калинин, еще один рабочий из крестьян, с которым Сосо познакомился в это время; при Сталине он много лет будет формальным главой государства. Другие лидеры были грузинами – Жордания, Джибладзе, Миха Цхакая и Филипп Махарадзе, все четверо – основатели “Третьей группы” в 1892 году.


[Закрыть]. Агенты окружили обсерваторию, чтобы взять Сталина, который возвращался туда на конке. Вдруг через трамвайное окно он заметил якобы прогуливающихся агентов в штатском, опознать которых было так же просто, как фэбээровцев в американском кино. Они заняли позицию вокруг обсерватории. Сталин остался в вагоне. Позже он вернулся туда на разведку, но жить там больше уже не мог.

Этот налет изменил его судьбу: любые надежды на нормальную жизнь пришлось оставить. Прежде он подумывал, не стать ли учителем, и подрабатывал репетиторством (хотя обычно старался завербовать учеников в марксисты) – за час брал десять копеек. Теперь с этим было покончено. Отныне он жил за счет других, ожидая, что друзья, сочувствующие или партия будет финансировать его филантропическую революционную деятельность. Он внезапно попал в то, что Троцкий называл “очень серьезной игрой, которая называлась революционной конспирацией” – сумрачный террористический “тот свет” со своими особыми обычаями, изощренным этикетом и жесткими правилами.

Войдя в этот тайный мир, Сосо решил во что бы то ни стало провести агрессивную первомайскую демонстрацию.

Генерал-губернатор Кавказа князь Голицын ввел в Тифлис казаков, драгунов, артиллерию и пехоту. Войска расположились на площадях. Утром в воскресенье 22 апреля 1901 года около трех тысяч рабочих и революционеров собрались у Солдатского базара. У казаков был свой план, но Сосо подготовился. Сергей Аллилуев заметил, что активисты были одеты “не по сезону: в теплые пальто и кавказские овчинные шапки”. На вопрос, почему, его товарищ ответил:

– Сосо велел.

– Зачем?!

– Первые удары казачьих нагаек примем мы.

Казаки действительно ждали своего часа в каждом дворе по Головинскому бульвару. В полдень выстрелила гарнизонна я пушка; демонстранты начали марш по Головинскому бульвару к Эриванской площади, где к ним должны были присоединиться семинаристы. Пели “Марсельезу” и “Варшавянку”. На них наскочили казаки – они размахивали шашками и наносили удары тяжелыми нагайками – удары, которые могли убить человека. “Фараоны” – полицейские – шли на демонстрантов с оголенными саблями. На бульваре завязалась отчаянная сорокапятиминутная схватка – казаки нападали на любые группы, где было больше трех человек. Красные знамена с надписями “Долой тиранию” передавались из рук в руки. Четырнадцать рабочих были серьезно ранены, пятьдесят арестованы. В Тифлисе объявили военное положение¹³.

То был первый успех Сталина. Благовоспитанного Жорданию арестовали и посадили в тюрьму на год, его “Квали” закрыли, а Сталин попросту убежал в Гори и несколько дней отсиживался там. Неудивительно, что Жордания ненавидел этого молодого бузотера – но это было только начало. Он и его товарищи вскоре занялись усилением “открытой борьбы”, даже если ценой тому были “кровавые потоки”.

Молодые радикалы планировали убийство ротмистра Лаврова, начальника Тифлисского розыскного отделения, но в итоге главные события развернулись в железнодорожных депо: управляющий Закавказской железной дороги Веденеев активно противостоял сталинским забастовкам.

Сталин познакомился с еще одним подельником – Степаном Шаумяном, богатым и прекрасно образованным сыном армянского предпринимателя. Шаумян, тесно связанный с кавказской плутократией, обучал детей богатейшего нефтепромышленника в городе, Манташева, и вскоре женился на дочери крупного нефтяника.

Шаумян был “немного выше среднего роста, стройный и красивый”, с бледным лицом и голубыми глазами. Он помог решить проблему с Веденеевым: когда железнодорожный начальник сидел у себя в кабинете, его убили выстрелом в сердце через окно.

Убийцу не нашли¹⁴. Но этот выстрел обозначил начало новой эпохи, в которую, как писал нигилист Нечаев в популярнейшем “Катехизисе революционера”, “все нежные… чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены… единою холодною страстью революционного дела”. Эти внеэтические правила – или, вернее, их отсутствие – обе стороны описывали как конспирацию, “другой мир”, прекрасно описанный в романе Достоевского “Бесы”. Не понимая конспирацию, нельзя понять Советский Союз: Сталин никогда не отказывался от этого слова. Конспирация стала душой управления в Советском государстве – и в его собственной голове.

С этого времени Сталин обычно носил за поясом пистолет. Полицейские агенты и революционеры-террористы теперь превратились в профессиональных бойцов в тайной битве за Российскую империю[51]51
  Уход в подполье означал также, что Сталин в 1901 году избежал призыва в армию. При его последнем аресте в 1913-м он сказал полиции, что был освобожден от призыва по семейным обстоятельствам. Горийский начальник полиции Давришеви, согласно воспоминаниям его сына, помог Сталину выправить бумаги, позволявшие избежать службы в армии, – скорее всего, он сослался на бедственное положение семьи Сталина и передвинул дату его рождения на год вперед – на 21 декабря 1879 года. Армия не интересовалась Сталиным до 1916 года.


[Закрыть].

Глава 9
Сталин уходит в подполье. Конспирация

Однажды в эти самые дни сын горийского священника Котэ Чарквиани спорил о чем-то в тифлисской подворотне с дворником и вдруг услышал знакомый голос: “Дай ему как следует, Котэ. Не бойся, он дрессированный жандармский пес!” Это говорил Сосо, у которого был нюх на предателей и шпионов. Задержаться и поболтать с Котэ он не мог – за ним по пятам шла тайная полиция.

Он “скрылся на узкой изогнутой улочке”. Конспираторский инстинкт был важнейшим навыком в этой игре теней и отражений. Противники безнадежно слились в тесном, отчаянном, безнравственном объятии: агенты, двойные агенты и тройные агенты давали обещания, предавали, переходили на другую сторону и предавали вновь.

В 1870-х бунтарями были разночинцы, народники, которые считали, что надежда на свободное будущее – в крестьянстве. От народников откололись террористические организации – “Земля и воля” и позже “Народная воля”. Они полагали, что убийство императора Александра II сделает возможной революцию.

“Народная воля” впитала идеи второстепенного философа Нечаева: его аморальный “Катехизис революционера” породил Ленина и Сталина. Нечаев предлагал сплотить “разбойничий мир” “в одну непобедимую, всесокрушающую силу” и предавать “насильственной смерти” стражей порядка. Анархист Бакунин тоже мечтал привлечь “лихой разбойничий мир” к революции. Ленин позаимствовал у “Народной воли” строгую организацию, полную преданность делу, бандитскую жестокость – все эти качества олицетворял Сталин.

Александр II, с которым террористы играли в кошки-мышки, начал создавать современную службу безопасности, столь же сложно устроенную, как террористические организации. Он преобразовал Третье отделение своего отца в тайную полицию – Отделение по охранению порядка и спокойствия (в народе это название сократили до “охранки”). Но все время реформ у народовольцев в отделении был свой агент. Полиция охотилась за террористами, но было слишком поздно. В 1881 году они добились своего: Александр II был убит на петербургской набережной.

Его наследник Александр III создал двойную систему, известную Сталину. И у охранки, и у престижного полувоенного корпуса жандармов (“глаз и ушей императора”), одетых в голубую с белым униформу и сапоги, носивших сабли, – была собственная разведка.

В изящном петербургском особняке на набережной Фонтанки, 16, у слияния Фонтанки и Мойки, в особом отделе охранки скрупулезно сличали головоломные схемы и помеченные разными цветами досье террористических организаций. “Черный кабинет” занимался перлюстрацией: к 1882 году ежегодно вскрывалось 380 000 писем[52]52
  Когда в 1904 году был убит министр внутренних дел Плеве, директор Департамента полиции Лопухин нашел сорок своих личных писем в сейфе покойного: министр перлюстрировал почту собственного шефа полиции.


[Закрыть]. В Европе у охранки была репутация зловещего органа самодержавия, но по части профессиональной жестокости ей было еще далеко до ленинской ЧК, не говоря уж о сталинском НКВД. В арсенале охранки было три вида наказаний. К веревке прибегали редко, ее держали для убийц царей и министров, но у этого наказания был один судьбоносный эффект: казнь Александра Ульянова, молодого человека, участвовавшего в заговоре против царя, превратила в радикала его младшего брата – Ленина. Далее шла каторга, тоже применявшаяся нечасто. Самым распространенным наказанием была административная ссылка (до пяти лет).

Корифей конспирации, шеф московской охранки Зубатов, разработал новую систему слежки. У него были детективы, но их подлинным инструментом являлась агентура, “внешние агенты”, на сленге революционеров – шпики, которые ходили за такими людьми, как Сталин. Самой эффективной тактикой охранки была провокация со стороны “внутренних агентов”. Зубатов объяснял работникам охранки: “Вы… должны смотреть на секретного сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в нелегальной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. <…> Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму”. Ставки были высоки: кто для одной стороны был провокатором, для другой был предателем, а предателей ждала смерть.

Иногда за огромное вознаграждение эти двойные агенты не только внедрялись во “внутреннюю жизнь революционных организаций”, но и возглавляли их. Охранка даже учреждала собственные революционные группы и профсоюзы. Само их существование должно было ввести революционеров в братоубийственное безумие, сделать их подозрительными параноиками. Маниакальность сталинского террора в СССР показывает, как успешна была эта линия. Но для властей конспирация могла быть так же опасна, как для террористов[53]53
  В 1880-е годы подполковник С. П. Судейкин завербовал молодого террориста-народовольца Дегаева; этот успех позволил полицейскому стать “властителем русской революции”. Но дорогой ценой: подполковнику приходилось даже организовывать убийства, чтобы прикрывать своего двойного агента. В 1883 году Дегаев заманил Судейкина на встречу в квартиру и там убил его. Потом Дегаев бесследно исчез. Много лет спустя выяснилось, что профессор математики в неименитом университете на Среднем Западе США – не кто иной, как Дегаев. Эта история прекрасно рассказана в книге Ричарда Пайпса “Дело Дегаева” (Degaev Affair). Подобная тактика всегда была сопряжена со смертельным риском. В наше время офицеры американской разведки, побуждавшие афганских моджахедов бороться против Советского Союза, и офицеры израильской разведки, спонсировавшие исламских радикалов на Западном берегу реки Иордан для противодействия Организации освобождения Палестины, также пожали горькие плоды, когда их организации превратились соответственно в “Аль-Каиду” и “Хамас”.


[Закрыть].

Во время этой войны с террором в России пышным цветом расцветали разнообразные заговоры. Охранке приходилось противостоять не только социал-демократам, армянским националистам-дашнакам и грузинским социал-федералистам, но и самым опасным террористам в России – социалистам-революционерам (эсерам). Лучший пример того, как опасны двойные агенты, связан именно с эсерами. Охранка завербовала главу боевой организации эсеров Евно Азефа, который использовал террористов-самоубийц. В 1902–1905 годах Азеф получал от охранки большие деньги – и он же организовал убийства двоих министров внутренних дел и великого князя.

Но в целом, несмотря на вражду охранки с жандармским корпусом и бюрократическую возню, подавление революционеров и внедрение в их круги тайная полиция осуществляла на удивление тонко и успешно: она была лучшей секретной службой своего времени[54]54
  Охранка не могла позволить себе не замечать изобретательности убийц-эсеров. Успех авиации навел их на мысли, предвосхищавшие “Аль-Каиду” и 11 сентября. Террористы-эсеры планировали направить начиненный динамитом аэроплан на Зимний дворец, поэтому в 1909 году охранка начала отслеживать все полеты, равно как и людей, учившихся управлять аэропланом, и членов аэроклубов. Стоит отдать должное охранке: в 1909 году у нее хватило воображения, чтобы предусмотреть преступление, прошедшее в xxi веке мимо ФБР и ЦРУ.


[Закрыть]. Ленин подражал охранке, желая получить нескольких профессионалов, настолько же опытных, как тайная полиция, с конспиративной техникой высочайшего уровня.

Сталин был именно таким человеком: “другой мир” был его средой обитания. На Кавказе разобраться в конспиративной игре было еще труднее. Грузинское воспитание было идеальным для террориста-бандита: в его основе лежали священная верность семье и друзьям, боевые умения, личная щедрость, искусство мести. Все это было вколочено в Сталина на улицах Гори. Кавказская тайная полиция была более жестокой, чем русская, но и более продажной. Сталин обладал устрашающим умением подкупать агентов и угадывать шпионов¹.

За Сталиным постоянно следили шпики охранки, которых он без труда обманывал. “Сволочь, и такие дураки мешают нам в работе!” – смеялся он, прокладывая новый извилистый путь отступления через тифлисские подворотни². Он избежал ареста после первомайского бедлама, но несколько раз чуть не попался. Однажды, когда он распевал грузинские песни в нелегальной книжной лавке, полиция окружила это место. Он нагло прошел “мимо оторопевших городовых”. В другой раз во время сходки революционеров полиция совершила налет на дом, но Сталин и его друзья выпрыгнули из окна – под дождь, без галош, весело хохоча³.

Он менял имена – в то время он пользовался псевдонимом Давид – и жил как минимум на шести квартирах. Когда он квартировал у своего друга Михи Бочоридзе (впоследствии именно в этом доме Камо спрячет деньги после тифлисского экса), нагрянула полиция. Сталин сымпровизировал роль больного жильца: он лежал в кровати под простынями, замотанный бинтом. Жандармы обыскали дом, но насчет больного у них не было никаких приказаний, и они ушли за советом к начальству.

Их отправили назад, чтобы арестовать “пациента”, но тот успел выздороветь и исчезнуть[55]55
  По сообщению А. В. Островского, Сталина в этот раз собиралась арестовать не полиция, а военный патруль. – Прим. перев.


[Закрыть]⁴.

Между побегами и сходками Сталин писал свои первые статьи – в катехистическом, романтическом, апокалипсическом стиле. Ладо вместе с Авелем Енукидзе – добродушным рыжеволосым экс-семинаристом и ловеласом – создал радикальную газету “Брдзола” (“Борьба”), которая печаталась в подпольной типографии в Баку⁵.

Полицейские шпики продолжали охоту и иногда выходили на след: 27 и 28 октября 1901 года они наблюдали сходку в духане “Мелани”: “руководил сходкой интеллигент Иосиф Джугашвили”.

11 ноября он был в числе руководителей общегородской конференции, на которой присутствовало двадцать четыре марксиста. Умеренные марксисты обвиняли Сталина в клевете. Все они наверняка знали, что Джибладзе называл Сталина “нахалом”, но они же признавали его энергичность, способности и жестокосердие. Сталин, придерживаясь ленинских идей о боевой секте профессиональных революционеров, выступал против избрания в комитет обычных рабочих, поскольку среди них могли оказаться полицейские агенты. Вместо этого конференция избрала в комитет четверых рабочих и четверых интеллигентов.

Многие противники, бесспорно, требовали исключения Сталина и позже утверждали, что он был изгнан из Тифлиса. Этот самообман с тех пор повторяли историки. По счастью, более осведомленные жандармы, написавшие отчеты в тот же день, подтверждают, что Сосо был избран как четвертый интеллигент. Но, возможно, это был компромисс, убивавший одним выстрелом двух зайцев. Его выбрали в комитет и впервые в жизни допустили к лидерству, но, так как за ним охотилась тайная полиция, его “спасли” (а его товарищей спасли от его злонамеренных махинаций) и отправили на “пропагандистское задание” подальше от Тифлиса.

Жандармы заметили, что свежеизбранный и вездесущий Сталин не явился на заседание комитета 25 ноября 1901 года: он, как неуловимый элиотовский кот Макавити, растворился в воздухе.

Он ехал на поезде в Батум, оживленный нефтяной порт Российской империи. Там он прольет кровь и устроит поджог⁶.

Глава 10
“Я работаю на Ротшильдов!” Пожар, побоище и арест в Батуме

Товарищ Сосо привез в Батум отмщение. Учинял он его в собственном безжалостном стиле. Через три месяца после его появления в быстро растущем приморском городе непонятным образом загорелся нефтепромышленный завод Ротшильда. Вооруженная забастовка привела к штурму тюрьмы и бойне с участием казаков. Город был наводнен марксистскими воззваниями; расправлялись с доносчиками, пристреливали лошадей, убивали заводских управляющих. Сосо враждовал с грузинскими революционерами старой школы и соблазнял замужнюю женщину, а в это время за ним охотилась тайная полиция.

В Батуме он сразу взялся за дело. В духане на турецком базаре он встретился с Константином Канделаки, рабочим и социал-демократом, – тот сделался его батумским подручным. Сталин приказал Канделаки устроить несколько встреч. “Раздался условленный стук, я открыл дверь”, – писал один из местных рабочих Порфирий Куридзе. В дверях он встретил “молодого человека лет двадцати двух, черноволосого, худощавого, с энергичным… лицом”; волосы у него были очень длинны.

Доментий Вадачкория, на чьей квартире проходила одно такое собрание, писал: “Фамилии его никто не знал, это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длинном пальто, в мягкой черной шляпе”. Сталин, уже практически ветеран конспирации, доверял своей интуиции, определявшей предателей. Он попросил Вадачкорию “пригласить на это собрание семерых рабочих”, но предварительно “показать ему приглашенных товарищей. Он… стоял у окна, а я прогуливался с приглашенными по очереди по переулочку. Одного из приглашенных Сталин просил не приглашать. Он исключительно знал людей. Стоило ему посмотреть на человека, и он видел его насквозь. <…> Как-то раз я говорю, что какой-то человек хочет много помочь нам, сочувствует нашему делу”. Этого человека звали Карцхия.

“Шпик”, – коротко определил Сталин. Вскоре, по рассказу Вадачкории, “на одной сходке, когда показались казаки, мы встретили нашего благодетеля в форме городового. <…> Решено было убрать шпика, он был убит”. Вот первый пример, когда Сталин почуял предателя и велел убить его; вероятно, это было его первое убийство[56]56
  Всегда важно смотреть на даты воспоминаний. В воспоминаниях, надиктованных в 1936-м, Вадачкория дает понять, что убийство заказал Сталин. В 1936 году записывать такое было как минимум простодушно; в 1937-м, во время Большого террора, и после – невообразимо. История о том, как Сталин заподозрил шпиона и оказался прав, была опубликована как часть культа личности. Рассказ же о том, что шпик был убит, присутствует только в архивном оригинале и здесь публикуется впервые.


[Закрыть]. Как бы то ни было, с этого времени он жестко играл в “серьезную игру конспирации”. Такие Карцхии не должны были появляться. Но и тогда он оставлял то, что называл “черной работой”, – убийства – своим подручным.

На собраниях Сталин объявлял, что приехал, чтобы привить революционному движению в Батуме новый воинственный дух. Он предложил каждому: соберите “по семи человек у себя на предприятии и передайте им нашу беседу”¹. Свою штаб-квартиру он устроил в духане “Перс Али” на базаре. Товарищ Сосо перемещался по всему городу, часто нанося ночные визиты, читая лекции. Сначала он жил у Симховича, часовщика-еврея, затем у бывшего разбойника, а теперь рабочего нефтяного завода Сильвестра Ломджарии; он и его брат Порфирий стали телохранителями Сосо.

Однажды Сталин рано проснулся и ушел, не сказав никому не слова. Вскоре явился Канделаки. Он в тревоге дождался прихода Сталина.

– Угадай, почему я так рано встал? – в восторге спросил Сталин. – Сегодня я получил работу у Ротшильдов на их нефтехранилище. Буду получать шесть абазов в день [1 рубль 20 копеек].

Вряд ли франко-еврейскую династию, олицетворявшую могущество, роскошь и космополитизм интернационального капитализма, так же позабавило бы это трудоустройство, но они так и не узнали, что у них работал будущий верховный жрец интернационального марксизма. Сталин смеялся, едва ли не пел: “Я работаю на Ротшильдов!”

– Надеюсь, – пошутил Канделаки, – что Ротшильды отныне будут процветать!

Сталин ничего не ответил, но они поняли друг друга. Он, конечно, сделает все ради процветания Ротшильдов².

В канун Нового года Сосо созвал тридцать самых верных своих бунтовщиков на вечеринку-собрание в доме Ломджарии: он поставил на стол сыр, колбасу и вино – но много пить запретил. Его леденящая кровь мелодраматическая речь заканчивалась так: “Мы не должны бояться смерти. Так пожертвуем же нашей жизнью за дело освобождения рабочих!”

“Не дай, Господи, умереть на своей постели!” – воскликнул тамада. Рабочие одобрительно загудели, их вдохновила сталинская агрессия, а вот умеренные батумские марксисты во главе с инспектором больницы Карло Чхеидзе и учителем Исидором Рамишвили были совсем не рады. У них была воскресная школа для рабочих – Сталин относился к этому с презрением. “Легальные” марксисты поначалу давали деньги на деятельность Сталина, но дружба долго не продлилась. Сталин собирался “перевернуть Батум вверх дном”.

Батум (ныне – Батуми) – субтропический портовый город на Черном море. Здесь заправляли две главных финансовых и нефтяных династии империи – Нобели и Ротшильды. Даже через двадцать лет поэт Осип Мандельштам назвал Батум “русской спекулятивной Калифорнией”, “раем золотоискателей”.

Царь получил это морское пиратское гнездо от османского падишаха только в 1878 году, но нефтяной бум в Баку, по другую сторону Кавказского перешейка, породил проблему транспортировки черного золота на Запад. Ротшильды и Нобели построили нефтепровод до Батума: здесь они могли очищать нефть, а потом грузить ее на танкеры, стоявшие в бухте. Батум, откуда также отправляли на экспорт марганец, лакрицу и чай, внезапно стал “дверью в Европу”, “единственным современным городом” в Грузии.

Теперь в Батуме было 16 000 персидских, турецких, греческих, армянских и русских рабочих, и почти 1000 из них трудились на нефтяном заводе под контролем Каспийско-Черноморского нефтяного общества барона Эдуарда де Ротшильда. Рабочие, часто несовершеннолетние, ютились на смрадных улицах нефтяного города; позади сочившихся нефтью хранилищ были переполненные выгребные ямы. Многих убивал тиф. Но батумские миллионеры и иностранные директора превратили это болото в город удовольствий; здесь был приморский бульвар, белые особняки в кубинском стиле, роскошные бордели, казино, поле для крикета и Английский яхт-клуб³.

4 января 1902 года Канделаки возвращался домой и “увидел огонь”. Затем вернулся Сталин. “Знаешь что, твои слова сбылись!” – весело сказал он. Ротшильды действительно “процветали” с таким работником, как Сталин. “Мое хранилище загорелось!”[57]57
  В своих воспоминаниях, записанных в 1935 году, до Террора, Канделаки прозрачно намекает, что Ротшильдов поджег Сталин. Сталинистские историки, цитирующие Канделаки, опускают все предположения, что их вождь был поджигателем, убийцей, грабителем банков и обольстителем. Текст Канделаки публикуется здесь впервые. Историки часто путают его с Давидом Канделаки, молодым торговым представителем, которого Сталин в 1930-е использовал как секретного посланника, чтобы начать переговоры с Гитлером – прощупывание почвы за три года до пакта Молотова – Риббентропа. Давид Канделаки был расстрелян в 1938 году. Батумский Канделаки – Константин, Коция – был меньшевиком и министром финансов независимой Грузинской демократической республики, существовавшей в 1918–1921 годах.


[Закрыть]

Толпа смотрела, как над портом вздымается черный дымовой гриб. Рабочие помогали тушить огонь, рассчитывая на надбавку. Сталин был в составе делегации, которая встретилась с управляющим Ротшильдов – французом Франсуа Жёном. Это была первая встреча Сталина с европейским предпринимателем. Но есть свидетельства, что с этих пор Сталин тайно поддерживал связь с управляющими Ротшильдов – это было начало его мутных и очень прибыльных отношений с нефтяными магнатами. Ротшильды, конечно, знали, что произошел именно поджог, и Жён отказался выплачивать надбавку. Провокация удалась Сталину: он призвал к забастовке.

Власти попытались остановить его. Охранка охотилась за новым батумским агитатором. “Фараоны” запугивали бастующих. Полицейские шпики следили за марксистами. Ротшильды беспокоились о поставках нефти. Но Сталин отправился в Тифлис – одиннадцать часов на поезде, – чтобы добыть печатный станок и с его помощью распространить известие о забастовке. Листовки предполагалось напечатать на грузинском и армянском языках, так что комитет свел Сталина с Суреном Спандаряном, богатым, но готовым на все армянином, который, невзирая на жену и детей, был неисправимым волокитой. Сталин напечатал армянские воззвания на станках отца Спандаряна, издателя газеты. Спандарян стал лучшим другом Сталина⁴.

Вдвоем с Камо, везя с собой станок, Сталин вернулся в Батум и обнаружил, что город бурлит. Камо и Канделаки быстро наладили станок, который вскоре размножил слова Сталина для всех рабочих нефтяного города.

17 февраля Ротшильды и Нобели капитулировали и согласились на условия рабочих, в том числе на тридцатипроцентное увеличение зарплаты. Для молодого революционера это был триумф. В Тифлисе жандармы Лаврова устраивали марксистам облавы и аресты, а в некогда спокойном Батуме жандармский ротмистр Георгий Джакели признавал, что обеспокоен внезапно участившимися беспорядками. Он усилил наблюдение за загадочным “товарищем Сосо”.

Сталину пришлось съехать от Ломджарии. Сменив несколько квартир, он остановился в рабочем поселке Барсхана в маленьком доме Наташи Киртавы – двадцатидвухлетней красавицы, симпатизировавшей эсдекам. Ее муж исчез. Если верить батумским легендам, воспоминаниям самой Киртавы и позднейшим высказываниям Сталина, он вступил с молодой женщиной в любовную связь; Наташа стала первой, но не последней его любовницей-хозяйкой и “конспиративной” подругой. В своих воспоминаниях она рассказывает о его нежном внимании и заботе, даже о моменте близости посреди марксистского спора: он повернулся к ней, убрал волосы у нее со лба и поцеловал[58]58
  Сталина это должно было разозлить: такого рода личные подробности более умудренные его собеседники в 1930-х не включали в свои мемуары. Наташа Киртава написала два мемуарных текста – один в 1934-м, второй в 1937-м. Разумеется, неопубликованный эпизод с поцелуем появился только в первом тексте, написанном до Террора.


[Закрыть]⁵.

Ротшильды стремились через своих управляющих Жёна и фон Штейна отомстить за сталинский успех. 26 февраля они уволили 389 недовольных рабочих. Они начали забастовку и послали человека, чтобы найти товарища Сосо, но тот был в Тифлисе, где часто навещал своих протеже Сванидзе и Камо.

На другой день Сосо поспешил в Батум и пригласил своих сторонников домой к Ломджарии, где “составил требования” и предложил еще более дерзкую забастовку, которая парализовала бы всю нефтегавань. Один из его помощников, Порфирий Куридзе, не узнал его: Сталин сбрил бороду и усы. Когда он не сидел в “Персе Али”, то использовал как мрачную штаб-квартиру кладбище Соук-Су. Здесь, среди могил, он проводил полночные собрания, на которых избирались делегаты. Однажды, когда на кладбище нагрянула полиция, он спрятался под широкими юбками рабочей девушки. На другом собрании, окруженный казаками, Сталин надел на себя женское платье и убежал в нем.

Рабочие были под впечатлением от “интеллигента”, которого они окрестили Пастырем. Он дал им список для чтения. “Однажды товарищ Сталин дал нам… книгу, – пишет Куридзе. – “Это Гегель”, – ответил [на вопрос Куридзе] товарищ Сосо и объяснил, когда жил Гегель и чем он примечателен”.

У товарища Сосо, обычно одетого в щегольской черкесский бушлат, свою фирменную черную широкополую шляпу и белый кавказский башлык, переброшенный через плечо, быстро появились агрессивные последователи – “сосоисты”, ранний вариант сталинистов. Чхеидзе и “легальные марксисты” с воскресной школой пригласили Сталина, чтобы сделать ему внушение, но он не пошел. “Они кабинетные люди и избегают настоящей политической борьбы”, – смеялся Сосо: ему-то был нужен полный контроль. Как писал тифлисский ротмистр Лавров, “деспотизм Джугашвили многих наконец возмутил” и породил “раскол” между “старыми” и “молодыми” социалистами. Забастовка набирала обороты. Штрейкбрехеров запугивали, убивали их лошадей. Но тайной полиции был нужен Сосо-Пастырь. В город стекались казаки⁶.

Для подавления забастовки в город вошел генерал Смагин, губернатор Кутаисской губернии, к которой принадлежал и Батум. К рабочим он обратился с суровым предложением: “Работа или Сибирь!” В ночь на 7 марта Смагин арестовал сталинского телохранителя Порфирия Ломджарию и организаторов забастовки.

На следующий день Сталин устроил демонстрацию у полицейского участка, где держали арестованных. Это сработало: нервничающие жандармы перевели арестантов в пересыльные казармы. Губернатор пообещал встретиться с демонстрантами. Сосо это не устраивало. На вечернем собрании он предложил взять тюрьму штурмом. Вадачкория пробовал возражать. “ Ты никогда не будешь революционером!” – сказал ему Сосо-Пастырь. Сосоисты его поддержали. Наутро Сталин встал во главе агрессивной демонстрации. Через день многие горожане отправились с ним штурмовать тюрьму. Но нашелся предатель, выдавший план. Казаки заняли позиции. Войска под командованием жестокого капитана Антадзе преградили путь к пересыльной тюрьме. К винтовкам приладили штыки. Толпа в растерянности застыла перед заслоном.

– Не бегите, а то будут стрелять, – предупредил Сталин.

Затем он “предложил петь песни. Тогда мы еще не знали революционных песен и запели песню “Али-паша”, – вспоминал Порфирий Куридзе.

– Солдаты в нас стрелять не будут, – обратился Сталин к толпе, – а их командиров не бойтесь. Бейте их прямо по головам, и мы добьемся освобождения наших товарищей!

Толпа двинулась к тюрьме.

Сталина окружали телохранители-сосоисты, в основном гурийские крестьяне, во главе с Канделаки. “Это были… хорошие конспираторы, – вспоминал позднее Сталин. – Они создали вокруг меня семь кругов, и, когда царские жандармы стреляли по демонстрантам, на место раненого становился другой: кольцо невозможно было прорвать”.

Пока толпа у стен тюрьмы начинала нападать на солдат, заключенные в самой тюрьме взяли верх над охранниками. Один из арестантов, Порфирий Ломджария, услышал демонстрантов: “Мы стремимся наружу… Выламываем ворота… и вот многие из заключенных на улице”. Казаки пустили коней в галоп на бесчинствующую толпу; демонстранты пытались отнимать у них винтовки. Бунтовщики стреляли в казаков и кидались камнями. Солдаты отбивались прикладами, но были принуждены отступить. В капитана Антадзе попали камнями, пуля пробила ему обшлаг. Солдаты оборонялись, стреляли в воздух – и вновь отступили. “Но среди демонстрантов раздался громкий голос, призывавший нас не расходиться и еще решительнее требовать освободить арестованных. С этим призывом обратился к демонстрантам товарищ Сталин”, – вспоминал рабочий Инджоробян. Толпа еще наддала.

“Страшный шум”. Капитан Антадзе скомандовал: “Пли!” Раздались залпы. Люди попадали на землю. Все бежали и кричали. “Сущий ад. Площадь опустела. На земле лежат убитые и раненые рабочие. Слышатся стоны”. “Кто кричит “помогите”, кто – “воды”…” “Я вспомнил про Сосо, – пишет Канделаки. – Мы разделились. Мне было страшно, я искал его среди убитых”. Но Вера Ломджария, сестра Порфирия, заметила Сталина: он ходил здесь же, глядя на бойню, которую спровоцировал. Ища своего брата среди погибших, она напала на солдата, но тот ответил: “Не я убивал, это был Антадзе”.

Сосо поднял “одного из раненых” и погрузил его в фаэтон. Он “доставил [его] на нашу квартиру”, – вспоминает Илларион Дарахвелидзе. “Сосо перевязал раненого бинтом”, – вторит ему Канделаки. Наташа Киртава и другие женщины усаживали раненых в коляски, увозившие их в больницу. Тринадцать человек погибло, сорок пять были ранены. В ту ночь в доме Дарахвелидзе “мы все были страшно взволнованы”. Но Сосо держался весело.

“За сегодняшний день мы ушли вперед на несколько лет”, – заявил Сталин Хачику Казаряну. Больше ничего не имело значения. “Мы теряли товарищей, но побеждали”. Как и во многих других кровавых предприятиях, цена человеческих жизней была неважна, главное – политическая значимость. “Нагайка… оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование “любопытствующего”. Молодой Троцкий был под впечатлением от батумской расправы: “Событие потрясло всю страну”.

Жордания и Чхеидзе разъяренно говорили о “юноше, который с первых же шагов хотел быть лидером”, но “необходимых познаний у него не было”: “чтобы привлечь внимание слушателей”, он “часто употреблял крепкие слова”. Они считали, что бойня сыграла на руку властям: не был ли Сталин провокатором?

Сталин бросился к печатному станку, укрытому в доме Деспины Шапатавы, молодой марксистки. “Хвала грудям матерей, вскормившим вас!” – гремел он в листовке – печатном ответе на бойню, распространенном на следующее утро по всему городу. Но нашелся предатель, и в дом, где находился станок, явилась полиция. Деспина загородила дорогу: “Дети спят!” Пристав засмеялся. Ни типография, ни Сталин не пострадали. Но в арсенале у Сталина были не только слова: судя по всему, он приказал убить ротшильдовского управляющего фон Штейна. “Мы поручили товарищу убить его”, – вспоминает один из подручных Сталина. Когда экипаж фон Штейна приблизился, убийца вынул револьвер, но промахнулся. Фон Штейн развернул экипаж, скрылся и той же ночью на корабле покинул город.