Текст книги "Молодой Сталин"

Глава 7
Битва в общежитии: Сосо против Черного Пятна

К началу 1897 года Сталин открыто враждовал с Черным Пятном. В семинарском кондуите записано, что он тринадцать раз был пойман с запрещенными книгами и получил девять предупреждений.

“Внезапно инквизитор Абашидзе”, вспоминает Иремашвили, начал обыскивать их вещевые ящики и даже корзины с грязным бельем. Неуемный Абашидзе – Черное Пятно, – казалось, думал только о том, чтобы изловить Сталина с запрещенными книгами. На молитве ученики держали Библию открытой на столе, а на коленях у них лежала книга Маркса или Плеханова, провозвестника русского марксизма. Во дворе стояла большая поленница, в которой Сталин и Иремашвили прятали запрещенную литературу; там же они ее и читали. Как-то Абашидзе их подкараулил и выскочил, чтобы поймать, но они успели бросить книги в дрова. “Нас тут же заперли в карцер, где мы сидели до позднего вечера без ужина, но голод побудил нас к мятежу, поэтому мы стучали в двери, пока монах не принес нам поесть”¹.

На каникулы Сталин отправился погостить в деревне у младшего товарища – Георгия Елисабедашвили, сына священника (все лучше, чем возвращаться к матери). Священник попросил Сталина подготовить Георгия к вступительным экзаменам в семинарию. У Сталина всегда был развит педагогический инстинкт, но еще больше он хотел обратить своего подопечного в марксистскую веру. В деревню они приехали на телеге, сидя верхом на стопке нелегальных книг. Они устраивали разные проделки, смеялись над крестьянами, с которыми Сталин прекрасно говорил “на крестьянском языке”. Когда они зашли в старую церковь, Сталин подбил своего ученика на то, чтобы снять со стены икону, бросить ее об пол и помочиться на нее.

– Не боишься Бога? – спросил Сталин. – Ты прав!

Ученик Сталина провалил экзамены. Разгневанный отец Елисабедашвили обвинял в этом репетитора. Но мальчик поступил со второй попытки – а впоследствии стал сталинским большевиком².

По возвращении в семинарию Сталин то и дело нарывался на неприятности: в кондуите записано, что он грубил, “не кланялся” учителю и был заключен в карцер на пять часов. Сосо отказывался стричься и носил вызывающе длинные волосы; он не расстался с ними даже по приказу Черного Пятна. Он смеялся и разговаривал во время молитв, рано уходил со всенощной, опаздывал к акафисту Богородице и убегал с литургии. Вероятно, в карцере он проводил много времени. В декабре 1898 года ему исполнилось двадцать лет – многовато для интерната; он был на год старше остальных (много пропустил, восстанавливаясь после несчастных случаев). Неудивительно, что он был обозлен.

Он явно вырос из семинарского послушания. Семинаристы должны были по-братски трижды целовать друг друга при каждой встрече, но Сталин, увязший в борьбе с Девдориани и преданный марксизму, не доверял такому куртуазному вздору. “Не хочу быть фарисеем, целовать тех, кто мне не люб”, – говорил он, отказываясь следовать этому обычаю. Он всю жизнь опасался предателей под масками.

Начальство копалось в вещах семинаристов – искали атеистическое сочинение Ренана “Жизнь Иисуса” (Сталин гордился тем, что эта книга у него была). Князь-монах-инквизитор несколько раз обыскивал его прикроватный столик, но ничего не находил. Один из товарищей догадался спрятать книгу под подушку самому ректору. Сталин вспоминал, как учащихся сзывали на перекличку, а когда они возвращались, то обнаруживали, что их ящики перевернуты вверх дном.

Сосо терял интерес к учебе. К началу пятого класса он был двадцатым из двадцати трех и получал тройки по тем предметам, которые раньше знал на отлично. В письме ректору Серафиму он объяснил снижение успеваемости болезнью, но некоторые экзамены ему все равно пришлось пересдавать.

Тем временем Черное Пятно “следил за нами еще строже”; ученикам предлагали доносить на бунтовщиков. Но Сталин с каждой неделей вел себя все более дерзко. Когда он с друзьями начал читать вслух смешные стихи из тетради, шпионы тут же донесли об этом Абашидзе, который подкрался к двери и стал слушать. Он ворвался в комнату и схватил тетрадь. Сталин попытался отнять ее. Священник и подросток подрались, но победа осталась за Черным Пятном – он потащил Сталина в свои комнаты, “сам принес сюда керосин и заставил “нечестивцев” самих сжечь “крамольную” тетрадь”.

В конце концов Абашидзе еще усилил надзор за Сталиным. “В девять часов вечера в столовой инспектором была усмотрена группа воспитанников, столпившихся вокруг Джугашвили, что-то читавшего им. При приближении к ним Джугашвили старался скрыть записку и только при настойчивом требовании решился обнаружить свою рукопись. Оказалось, что Джугашвили читал посторонние, не одобренные начальством семинарии книги… Д. Абашидзе”.

До матери Сталина дошли “злые слухи”, что ее сын “стал бунтовщиком”. Разумеется, Кеке нарядилась и отправилась в Тифлис, чтобы спасти положение, – но здесь впервые “он на меня рассердился. Он кричал, что это не мое дело. Я сказала: “Сынок, ты мой единственный ребенок, не убивай меня: как же ты победишь императора Николая? Оставь это тем, у кого есть братья и сестры”. Сосо успокоил ее и обнял, сказав, что он не бунтовщик. “Так он впервые солгал мне”, – с горечью вспоминает Кеке.

О сыне заботилась не только она. Сталин до сих пор иногда встречался со своим непутевым отцом – вероятно, Кеке об этом не знала[42]42
  Большинство историков сходятся на том, что Сталин почти не общался с Бесо после 1890 года, но несколько архивных источников и воспоминания Кандида Чарквиани доказывают, что и после этого времени он встречался со своим отцом-алкоголиком.


[Закрыть]. Вдвоем с двоюродной сестрой своей матери Анной Геладзе Сталин навещал Бесо; тот дарил сыну с любовью сшитые сапоги. Анна вспоминала, что Сосо с детства любил носить сапоги. Диктатор в сапогах – это был не только милитаристский жест, но и негласная дань уважения отцу и красивой кожаной обуви, которую тот шил собственными руками.

Возможно, с возрастом Сталин перестал бояться Бесо, а марксизм сделал его терпимее к отцу. Бесо, который теперь тихо работал в ателье, “вдвойне полюбил своего сына, все время говорил о нем”, пишет Котэ Чарквиани. “Мы с Сосо навещали его. Он не повышал голоса на Сосо”, но бормотал: “Слыхал я, что он теперь бунтует против Николая Второго. Как будто ему под силу его скинуть!”

Война Черного Пятна со Сталиным разгоралась все сильней. Кондуитный журнал сообщает, что Сталин провозгласил себя атеистом, ушел с молитвы, разговаривал в классе, опоздал к чаю и отказался снять шапку перед монахами. Он получил еще одиннадцать предупреждений.

Их конфронтация быстро превращалась в фарс, потому что ученики потеряли всякое уважение к своему инквизитору. Однажды друзья Сосо беседовали в Пушкинском сквере у Эриванской площади. К ним подбежал один из учеников и сообщил, что Абашидзе – опять! – проводит обыск у Джугашвили. Они помчались в семинарию и увидели, что инспектор взломал ящик Сталина и нашел там нелегальные книги. Он схватил их и гордо понес свои трофеи по лестнице на второй этаж. Тогда один из учеников, Васо Келбакиани, подбежал к Абашидзе и толкнул его – тот едва удержал книги. Но Черное Пятно дал храбрый отпор. Семинаристы набросились на него и вышибли книги у него из рук. Тут подбежал Сталин, подхватил книги и бросился наутек. За это ему запретили выходить из семинарии, а Келбакиани исключили. Но, как ни странно, успеваемость Сосо улучшилась: по большинству предметов он получил “очень хорошо” (четверки) и пятерку по логике. Он по-прежнему с удовольствием ходил на уроки истории. Учителем истории был Николай Махатадзе; из всех семинарских преподавателей Сталин восхищался только им. Он так любил Махатадзе, что впоследствии спас ему жизнь[43]43
  В сентябре 1931 года старый учитель истории оказался в застенках Метехской крепости. Оттуда он сумел передать послание своему ученику, ставшему советским диктатором. Сталин написал своему наместнику на Кавказе Берии: “В метехском изоляторе сидит Николай Дмитриевич Махатадзе, преподаватель 73 лет. Знаю его по семинарии и думаю, что не может быть опасным для соввласти. Прошу освободить старика и сообщить результаты”.


[Закрыть].

Тем временем Черное Пятно потерял контроль над Сталиным, но не мог перестать преследовать мятежника. Дело близилось к развязке. Однажды монах подкрался к Сталину и застал его за чтением очередной запрещенной книги. Он накинулся на Сосо и отнял у него книгу, но Сталин попросту вырвал ее у него из рук, к немалому удивлению других учеников. После этого он продолжил чтение. Абашидзе был изумлен. “Как, ты меня не видишь?” – вскричал он.

Сталин протер глаза и ответил: “Как же, вижу какое-то черное пятно”. На этот раз он хватил через край.

Черное Пятно, должно быть, мечтал, чтобы кто-нибудь помог ему отделаться от этого буйного семинариста. Был почти конец учебного года. Сталин получил последний выговор 7 апреля – за то, что не поздоровался с учителем. Через два дня семинарию распустили на каникулы. Сталин в нее больше не вернулся. В мае 1899 года в журнале появилась лаконичная запись: “Увольняется… за неявку на экзамены”. Как всегда со Сталиным, все было не так просто³.

Сталин позднее бахвалился, что был “вышиблен… за пропаганду марксизма”. Но, возможно, Черное Пятно докопался до кое-чего более пикантного, чем грубые выходки в церкви или марксистский кружок в городе.

Ученики, у которых карманных денег водилось больше, чем у Сталина, снимали комнаты на Святой горе, для того чтобы проводить заседания кружка вольнодумного чтения. Но не будем забывать, что это были грузинские юноши, для которых любовные похождения были предметом особой гордости; вполне вероятно, что в этих же комнатах устраивались вечеринки с вином и девушками. Священники, особенно инспектор Черное Пятно, подобно английским школьным директорам, прочесывали и город, чтобы вылавливать своих подопечных в театрах, кабаках и притонах.

Когда Сталин не учился, он, вероятно, пил и распутничал. Возможно, он навлек на себя более крупные неприятности, когда был в Гори на каникулах. Было ли это связано с влюбленностью в девочку Чарквиани? Он никогда не забывал ее, вспоминал и в старости. Много лет спустя он помнил и другую горийскую девушку – Лизу Акопову. В 1926 году он пробовал узнать о ее судьбе – это наводит на мысль, что они были близки. Она написала ему письмо: “Клянусь клятвой родной сестры, что я очень рада за то внимание, которое Вы оказали и справились о нас. <…> Я та, которая… была сестрой, неразделимым другом твоей матери. Если помните, когда Вы были сосланы в Сибирь, я посылала Вам разные посылки… эта самая Лиза из города Гори есть я”. Это письмо было довольно рискованным для 1920-х годов – но далеко не таким рискованным, как другое, которое Сталин получил в 1938-м.

Некая женщина писала Сталину о своей племяннице Прасковье Михайловской, Паше, якобы дочери Сталина, родившейся в 1899-м. “Если вы помните Вашу юность и раннюю молодость (а это никогда не забывается), то Вы, конечно, помните маленькую черноглазую девочку, которую звали Пашей”. В письме говорится, что мать Сталина была неравнодушна к ребенку – сама девочка помнила Кеке. Мать Паши рассказала ей, что ее отец “посвятил себя служению народу”. Паша выросла красавицей, стала машинисткой, вышла замуж, но ее мать и муж умерли, оставив ее в нужде. В 1938 году она пропала в Москве.

Можно было бы счесть это за образец безумной корреспонденции, какую часто получают политики, если бы не тот факт, что Сталин, не многое хранивший в личном архиве, не выбросил этого письма. Упоминание его матери звучит вполне правдоподобно: Кеке, конечно, помогла бы своему любимому Сосо в ситуации, которая едва ли была незнакома молодым грузинским Казановам. Кроме того, в разгар Большого террора написать такое письмо Сталину осмелился бы либо человек, говорящий правду, либо сумасшедший, желающий умереть. Если бы мы не знали, что Сталину случалось оставлять любовниц и детей, это письмо можно было бы проигнорировать. Но в дальнейшем у Сталина редко когда не бывало подруги, и он без зазрения совести бросал невест, жен и детей. Истины мы никогда не узнаем, но, если учесть характер Сталина и время описываемых событий, все, возможно, так и было⁴.

Если эта история стала известна Абашидзе или же Кеке боялась, что в семинарии об этом узнают, становится понятно, почему она приложила руку к отчислению сына. Пасхальные каникулы 1899 года Сосо провел дома в Гори; якобы он перенес затяжное воспаление легких. Возможно, он и вправду болел. “Я забрала его из семинарии, – утверждала Кеке. – Он не хотел ее покидать”. Но наверняка она была горько разочарована.

Сталин, конечно, преувеличивал, рассказывая о своем достославном изгнании. Его исключили не за революционные деяния, и после исключения он сохранил с семинарией дипломатические отношения. В некоторых биографиях говорится, что он был отчислен за неявку на экзамены, но болезнь – уважительная причина. Церковь делала все, чтобы его облагодетельствовать: она позволила ему не возвращать стипендию за пять лет (480 рублей); Сталину даже предложили пересдать выпускные экзамены и занять место учителя.

Правда заключается в том, что отец Абашидзе нашел удобный способ избавиться от своего мучителя. На допросе в 1910 году Сталин рассказывал жандарму, что не окончил семинарию, поскольку в 1899-м с него совершенно неожиданно потребовали двадцать пять рублей за продолжение обучения. Он не заплатил этих денег, и его отчислили. Хитрец Черное Пятно поднял плату за обучение. Сталин и не пытался уплатить требуемое. Он просто ушел. Его друг Авель Енукидзе – еще один бывший семинарист, с которым Сталин познакомился около этого времени, – выразился наилучшим образом: “Он вылетел из семинарии”. Но все было не так однозначно.

Своему горийскому другу Давришеви Сталин открыл, что был исключен, после того как его разоблачили, – для него это был “удар”. Вскоре еще двадцать семинаристов были отчислены за революционную деятельность. Позднее враги Сталина утверждали, что это он выдал ректору своих товарищей-марксистов. Говорили, будто в тюрьме он в этом признался и оправдывал предательство тем, что таким образом делал друзей революционерами: действительно, они составили костяк его последователей. Сталин был способен на такую софистику и предательство, но разве его приняли бы в марксистском подполье, если бы эта история была широко известна? Даже Троцкий считает ее абсурдом. Скорее всего, это был язвительный ответ Сталина на обвинения в свой адрес – но это укрепило подозрения в том, что позднее он служил агентом охранки. Достоверно лишь то, что в тот год из семинарии были исключены многие.

Самоучка и библиофил Сосо “экспроприировал” книги, которые были взяты в семинарской библиотеке и оставались у него. С него попытались взыскать восемнадцать рублей, а осенью 1900-го – еще пятнадцать, но тогда он уже был в подполье, вне досягаемости семинарского начальства. Церковь так и не получила денег, а Черное Пятно – своих книг[44]44
  Спиритуалист Георгий Гурджиев, автор “Встреч с замечательными людьми”, которого одни считали шарлатаном, другие – жрецом и магом, утверждал, что учился в семинарии со Сталиным; по словам Гурджиева, Сталин останавливался в Тифлисе в доме его семьи. Но Гурджиев, наполовину армянин, был фантазером: он родился в 1866 году, был на двенадцать лет старше Сталина; о том, что он учился в семинарии, нет никаких свидетельств. В годы учебы Сталин жил только в семинарии. Гурджиев также писал, что его другом был “князь Нидзерадзе”; в Баку Сталин пользовался псевдонимом Нижерадзе. Но заявлениям Гурджиева нет никаких подтверж дений. В годы правления Сталин преследовал спиритуалистов и особенно гурджиевцев – многих из них расстреляли.


[Закрыть]. Из Сталина не вышло священника, но семинария дала ему классическое образование и оказала на него громадное влияние. Черное Пятно добился того, что Сталин превратился в марксиста-атеиста, и обучил его приемам репрессий – “слежке, шпионажу, залезанию в душу, издевательству” (как говорил сам Сталин). Эти приемы он воссоздаст в советском полицейском государстве.

Сталина всю жизнь занимали священники, и, когда он встречался с другими семинаристами или с детьми духовенства, он часто подробно их расспрашивал. “Главное, чему попы научить могут, – это понимать людей”, – говорил он. Сталин всегда прибегал к катехистическому, “вопросо-ответному” языку религии. Его большевизм подражал христианству, здесь были свои культы, святые и иконы. Когда в 1929 году Сталина славили как вождя, он, кощунствуя, написал: “Ваши поздравления и приветствия отношу на счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию”.

Еще одним забавным следствием семинарского прошлого было впечатление, которое оно производило на иностранцев. Например, Франклин Рузвельт, очарованный Сталиным на Тегеранской конференции в 1943 году, был, как записал его секретарь, “заинтригован тем, что Сталин готовился к пути священника”.

Прежний Бог по-прежнему обитал в его атеистическом сознании. На одной из встреч во время Второй мировой войны он простил Уинстону Черчиллю его антибольшевизм: “Все это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу”. Американскому послу Авереллу Гарриману он говорил: “Прощать может только Бог”. Некоторые его друзья, например Капанадзе, стали священниками, но Сталин поддерживал с ними теплые отношения. Вместе со своими приближенными он пел на пьяных большевистских застольях церковные гимны. Он смешивал православие и марксизм в полушутке: “Не ошибаются только святые. Господа Бога можно обвинить в том, что… много нищих, обиженных…”[45]45
  Шутка принадлежит не Сталину, а Молотову. См.: Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 297. – Прим. перев.


[Закрыть] Впрочем, действия Сталина всегда красноречивее слов: диктатор безжалостно преследовал церковь, убивал и ссылал священников – до 1943 года, когда он восстановил патриаршество, но только в качестве военной необходимости, чтобы поставить себе на службу старый русский патриотизм[46]46
  4 сентября 1943 года находившийся в ссылке патриарх Сергий и двое митрополитов были вызваны в Кремль, где состоялся невероятный ночной разговор. Сталин объявил, что решил восстановить патриаршество, вновь открыть церкви и семинарии. Сергий сомневался, не рано ли открывать семинарии, Сталин ответил: “Семинарии нужны”. Притворяясь незнающим, Сталин спросил: “А почему у вас нет кадров? Куда они делись?” Вместо того чтобы ответить, что “кадры” систематически изничтожались Сталиным, Сергий дипломатично пошутил: “Кадров у нас нет по разным причинам. Одна из них: мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза”. Сталин до трех часов утра вспоминал о своих годах в семинарии.
  “Владыко! Это все, что я в настоящее время могу для вас сделать”, – произнес он, прощаясь с иерархами.


[Закрыть].

Может быть, свой подлинный взгляд на Бога он обнаружил, посылая после Второй мировой войны в подарок рыбу своему протеже Алексею Косыгину (при Брежневе он станет председателем Совета министров): “Товарищ Косыгин! Посылаются вам дары от Господа Бога, я исполнитель его воли. <…> Сталин”. Будучи в каком-то смысле верховным жрецом истории, тифлисский семинарист действительно думал о себе как об исполнителе воли Бога⁵.

“Изменило ли это что-то в характере Сталина? – не раз размышлял Франклин Рузвельт. – Не объясняет ли это его способность к состраданию, которую мы все ощущаем?” Возможно, именно “священство” научило Сталина, “как должен вести себя джентльмен-христианин”.

Между тем этот христианский джентльмен ушел далеко от христианства. Даже умеренные благородные социалисты, такие как Жордания, теперь раздражали его и Ладо. “Они ведут среди рабочих культурно-просветительскую работу и не воспитывают их революционерами”, – говорил Сосо. Он обличал Жорданию перед друзьями и рассказывал, что набрел на труды замечательного радикала по фамилии Тулин. Это был один из псевдонимов Владимира Ульянова, в будущем Ленина.

“Если бы не Ленин, то я пел бы в церкви, и довольно неплохо, не зря же я семинарист”, – смеялся Сталин в старости. Он рассказывал друзьям об этом далеком революционере. “Я во что бы то ни стало должен увидеть его!” – заявлял он, окончательно решившись посвятить себя марксистской революции. Но у него были и насущные заботы. Кеке “очень рассердилась на него” за то, что он оставил семинарию:

Сосо приходилось несколько дней прятаться в садах в селении Гамбареули, недалеко от Гори, друзья приносили ему туда пищу. Он вернулся в Тифлис, но вскоре поругался с соседями по комнате, которые поддерживали Жорданию. Пришлось съехать. Он сражался с товарищами-семинаристами, затем с соседями, а теперь вступил в конфликт со старшими тифлисскими радикалами. Везде, куда приходил этот грубый, самоуверенный юноша, стоило ждать неприятностей⁶.

Глава 8
Метеоролог. Партии и князья

Сосо были нужны работа и дом. Он стал метеорологом. Как ни странно, образ жизни метеоролога в Тифлисской физической обсерватории был удобнейшим прикрытием для молодого революционера. Здесь уже работал его горийский друг Вано Кецховели, младший брат Ладо. В октябре 1899-го Сталин разделил с ним маленькую комнатку под обсерваторской башней[47]47
  Обсерватория стоит в Тбилиси и сейчас, хотя находится в таком же запустении, как все учреждения в Грузии. Здесь сохранилась комната Сталина, есть несколько вещей, предположительно принадлежавших ему, и старая мемориальная доска: “Великий Сталин, вождь ВКП(б) и мирового пролетариата, жил и работал здесь, в Тбилисской геофизичекой обсерватории, с 28 декабря 1899 г. по 21 марта 1901 г., руководя нелегальными социал-демократическими рабочими кружками города Тбилиси”.


[Закрыть]. Заняв должность вычислителя-наблюдателя, он работал три раза в неделю с 6:30 до 22:00. Каждый час он проверял показания термометров и барометров и получал за это двадцать рублей в месяц. В ночную смену он трудился с 20:30 до 8:30, а после у него оставался целый день для революционной работы. В конце 1899 года Ладо, которому охотно помогал Сосо, начал готовить забастовку, одно из первых полномасштабных радикальных выступлений рабочих в Грузии.

В первый день нового года Ладо удалось остановить движение в городе: возницы тифлисской конки отказались работать. Тайная полиция наблюдала за Ладо и синоптиками-революционерами. В первые недели 1900 года полиция нагрянула в обсерваторию, арестовала Сталина и водворила его в Метехскую крепость. Официальной причиной первого ареста Сталина было то, что Бесо не уплатил налоги в своей родной деревне Диди-Лило¹. Но, скорее всего, это было предупреждение от жандармов.

Денег у Сталина не было, но его более обеспеченные друзья во главе с Давиташвили собрали деньги и уплатили налог. Едва ли это упрочило сыновнюю любовь Сосо – хотя Бесо несколько раз приходил к нему в обсерваторию.

Узнав, что Бесо вновь появился в жизни ее сына, доблестная Кеке отправилась в Тифлис на выручку. Она настояла на том, чтобы поселиться в комнате Сосо².

Когда Сталина выпустили, а назойливая мать уехала домой, он опять начал воодушевлять рабочих устраивать забастовки по всему городу; главной мишенью агитации были железнодорожные цеха. Он много времени проводил в депо, длинном каменном строении с большими решетчатыми окнам, где все оглушительно лязгало и стучало, где пыхтели паровозы. Для начала товарищи поручили ему две подпольных группы железнодорожников, так называемые кружки. “Я был совершенно неопытен, абсолютный новичок”³.

Сталин жил и одевался соответственно положению; его облик был, как писал Троцкий, “общим признаком революционеров, особенно в провинции”: борода; длинные, почти как у хиппи, волосы; черная атласная русская блуза с красным галстуком. Неухоженность ему нравилась. “Его нельзя было видеть иначе как в этой грязной блузе и нечищеных ботинках”, – сообщает Иремашвили⁴.

Сосо с энтузиазмом читал в своих кружках лекции и проводил агитацию. “Почему мы бедны?” – спрашивал он свою небольшую аудиторию. “Почему мы бесправны?” “Как изменить жизнь?” Его ответ был один: марксизм и Российская социал-демократическая рабочая партия (эсдеки)⁵.

Рабочие с почтением слушали молодого проповедника. Отнюдь не совпадение, что в прошлом многие революционеры были семинаристами, а многие рабочие – набожными крестьянами. Некоторые потом называли Сталина Пастырем. “Это священная борьба”, – говорил тифлисский агитатор Михаил Калинин. Троцкий, который агитировал в другом городе, вспоминал, что многие рабочие сравнивали эти собрания “с эпохой первых христиан” и им приходилось разъяснять, что они должны стать атеистами.

“Самые слова “комитет”, “партия”… звучали в молодых ушах… заманчивой мелодией”, – писал Троцкий. “Это было время людей от 18 до 30 лет. <…> Вступавший в организацию знал, что… его ждут тюрьма, затем ссылка. Честолюбие состояло в том, чтоб продержаться как можно дольше на работе до ареста”.

Сосо, тоже веривший в святость своего дела, вскоре добился первого успеха⁶.

1 мая 1900 года Сосо со свойственной ему предельной осторожностью организовал судьбоносную секретную сходку. Первое мая – маевка – было для социалистов как Рождество. Тайная полиция попыталась арестовать Ладо, который улизнул в Баку, нефтяной город на берегу Каспийского моря. Сталин занял его место.

Накануне вечером были розданы инструкции и пароли. Ночью 500 рабочих и активистов отправились в гористую местность под Тифлисом. Их встретили организаторы с фонарями, сообщившие новые пароли и маршруты. На сходке пели “Марсельезу”. Сталин и другие выступающие забрались на скалы. Сосо произнес свою первую большую речь, в которой призывал к забастовкам; Жордания и “Месаме-даси” выступали против.

Победил Сосо и его радикалы. Железнодорожные депо забастовали; их примеру последовала обувная фабрика Адельханова, где до сих пор работал Бесо.

– Зачем ты здесь? – спросил он Сосо. Он был недоволен приходом сына.

– Чтобы поговорить с этими людьми, – ответил Сосо.

– Почему ты не обучишься какому-нибудь ремеслу?

Это последняя их встреча, о которой нам известно. Бесо не сумел удержаться на работе и был выброшен за борт подобно многим безрассудным бродягам, которых уносили волны пьянства, нищеты и отчаяния.

Тайная полиция впервые упомянула в своих отчетах Сосо Джугашвили как лидера – наряду с гораздо более старшим Виктором Курнатовским, который знал самого Ленина, и легендарным Сильвой Джибладзе, избившим ректора. Сталин заявил о себе⁷.

Тайная полиция сжимала кольцо вокруг заговорщиков, но тифлисская жизнь по-прежнему протекала сонно, упоительно, безмятежно; ночи были благоуханны, уличные кафе полны народу. Революционеры жили почти по-студенчески. “Вечера, когда шумные споры, чтения и долгие беседы чередовались с игрой на гитаре и пением, живут в моей памяти”, – вспоминает Анна Аллилуева, дочь Сергея, опытного электрика и агитатора-марксиста, который вместе со Сталиным действовал в тифлисском депо. Тифлис – домашний город, здесь новости передавались с одной увитой виноградом веранды на другую по “балконному телеграфу”.

Сталин был еще в самом начале пути, но уже делил своих товарищей на кумиров, последователей и врагов. Сначала он нашел себе нового ментора – князя Александра Цулукидзе (Сашу), высокого, красивого молодого человека, носившего хорошие заграничные костюмы. Он был другом еще одного кумира Сталина – Ладо. Оба были более высокого происхождения, чем Сосо. Отец Ладо был священником, а отец Красного Князя – одним из богатейших аристократов Грузии; семья его матери, княгини Олимпиады Шервашидзе, когда-то правила Абхазией[48]48
  В России торговый и средний классы, не имевшие доступа к политической власти, часто симпатизировали революционерам, но в Грузии революционеры могли рассчитывать еще и на местный патриотизм, на целую сеть семейных кланов вплоть до высшей знати. Шервашидзе были петербургскими царедворцами, а в своих абхазских поместьях общались с революционерами. Князь Георгий Шервашидзе заведовал канцелярией вдовствующей императрицы Марии Федоровны – вдовы Александра III и матери Николая II. После революции и вплоть до 1930-х оставшиеся в СССР Шервашидзе находились под протекцией местного большевистского вож дя и сталинского придворного Нестора Лакобы.


[Закрыть]. Сталин восхвалял “поразительные, выдающиеся таланты” Ладо и Саши – им обоим не грозила его ревность, к тому моменту они уже умерли. У Сталина был лишь один настоящий кумир – он сам. За всю его откровенно эгоистическую и независимую жизнь близко к такому статусу подошли лишь Ладо, Саша и Ленин. Сталин, по его словам, был их “учеником”⁸.

У Сталина уже был небольшой круг приближенных – молодые радикалы, изгнанные из семинарии: в 1901 году оттуда исключили еще сорок человек, в том числе бывшего сталинского подопечного Елисабедашвили, того, что мочился на икону, и его друга Александра Сванидзе (Алешу). Алеша снимал квартиру на улице в Сололаки, над Эриванской площадью. Здесь Сталин давал уроки и готовил список для чтения из 300 книг, который собирался дать своему кружку. “Сосо не читал, а буквально поглощал книги”, – вспоминал Елисабедашвили. Алеша Сванидзе, жизнерадостный человек со связями с высшем обществе, брат трех красивых сестер, станет шурином Сталина и близким другом – до эпохи Террора. Но с его сестрами Сталин пока не был знаком.

Другим его учеником был только что приехавший из Гори девятнадцатилетний полупсихопат Симон Тер-Петросян. Вскоре он станет известен под именем Камо. Он также все детство дрался, воровал фрукты и “предавался своему любимому занятию – кулачному бою”. Он часто бывал у Сванидзе в надежде чему-нибудь научиться, но вообще-то хотел стать офицером. Его отец-тиран выговаривал ему за дружбу с “голодранцем” Сталиным. Но в 1901 году, когда семейство Тер-Петросянов обнищало благодаря мотовству отца, тот утратил власть над сыном. Камо считал Сталина своим учителем – тот учил его литературе, давал ему книги. “Мне очень понравился “Жерминаль” Золя!” – вспоминал Камо. Сталин притягивал его “как магнит”.

Впрочем, Сталин был не самым терпеливым учителем. Видя, что Тер-Петросян с трудом усваивает русский язык и марксизм, Сталин попросил другого своего приверженца, Вардояна, поучить его. “Сосо лежал и читал книгу, а я учил Камо русской грамматике, – вспоминает Вардоян. – Но Камо был умственно ограничен и все время говорил “камо” вместо “кому”. Сталин “потерял терпение и вскочил, но затем рассмеялся: “Кому”, а не “камо!” Запомни же это, бичо[49]49
  Мальчик (груз.).


[Закрыть]!” После этого Сосо, всегда с удовольствием дававший своим приближенным прозвища, стал называть Тер-Петросяна Камо – так это имя и приклеилось на всю жизнь”. У Камо были трудности с языком, но он был заражен марксизмом и “околдован” Сталиным. “ Ты больше читай! – наставлял его Сталин. – Самое большое из тебя получится офицер. Оставь это! Лучше займемся другим делом!” Сталин, как доктор Франкенштейн, сделал из Камо своего телохранителя и головореза.

“Сосо был философом-конспиратором с самого начала. Мы учились у него конспирации, – говорит Вардоян. – Меня привлекало то, как он разговаривает и смеется, его манеры. Я сам не замечал, как начал копировать его, за это друзья прозвали меня Граммофон Сосо”⁹.

Но Сосо никогда не был беззаботным грузином. Даже тогда “он был очень необычным и загадочным человеком”, рассказывает Давид Сагирашвили, молодой социалист, который познакомился со Сталиным примерно в это время: он заметил, как тот “идет по улицам Тифлиса, худой, лицо в оспинах, одет кое-как, в руках большая стопка книг”.

Однажды Сталин пришел на веселую вечеринку, которую устроил Алеша Сванидзе. Пили коктейль – дынный сок с коньяком, страшно напились. Но Сосо лежал на диване на веранде и тихо читал, делая пометки. Его стали искать: “Где он?”

– Сосо читает, – ответил Алеша Сванидзе.

– Что ты читаешь? – с издевкой спросили его друзья.

– Мемуары Наполеона Бонапарта, – отвечал Сосо. – Поразительно, какие он допускал ошибки. Я их все отмечаю!

Пьяные дворянчики до слез хохотали над этим самоучкой, сыном сапожника, которого они звали Кункула (Виляющий) за странную, торопливую походку¹⁰. Но серьезные революционеры, такие как Сталин, Ладо и Саша, не тратили времени на коктейли.

В Грузии шло революционное “брожение идей”. Эти страстные юные идеалисты “поздно возвращаются из мастерских”, вспоминает Анна Аллилуева. “С отцом приходят друзья. Усевшись за прибранный стол, кто-нибудь раскрывает книгу и читает вслух”. Все они читали одно издание – новую ленинскую газету “Искра”, где пропагандировалась идея партии во главе с небольшой боевой элитой.

Эта новая революционная модель будоражила молодые горячие умы – например, Сталина, который больше не хотел быть революционером-любителем из благородных, зовущим за собой широкие рабочие массы: он выбрал путь жестокого профессионала, предводителя безжалостной секты. Сосо всегда получал наивысшее наслаждение от рьяной борьбы с внутренними и внешними врагами. Ему было всего двадцать два года, но он собирался разделаться с Жорданией и Джибладзе, а затем подчинить тифлисскую партию своей воле. “Говорил он грубо”, – писал Ражден Арсенидзе, умеренный марксист, признававший, что в сталинской грубости “чувствовалась энергия, в этих словах ощущалась сила, настойчивость. Говорил он часто с сарказмом, с иронией, дубил как молотком грубыми остротами”. Когда его “возмущенные” слушатели протестовали, он “извинялся, заявляя, что говорит языком пролетариата”, который произносит “прямые, грубые истины”.

Тайная полиция и рабочие смотрели на этого экс-семинариста как на “интеллигента”. Но для потрясенных умеренных марксистов он был юношей с “причудами”, который повел “враждебную и дезорганизационную агитацию против тифлисской организации и ее работников”. Как вспоминает Давришеви, они открыто смеялись над Сосо, называя его “невеждой”, “негодяем”. Джибладзе с гневом говорил, что Сосо поручили рабочий кружок, чтобы “вести пропаганду против правительства и капиталистов, а он ведет, оказывается, пропаганду и против нас”¹¹.