Текст книги "Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования"

Иван Толстой
Псевдоним у микрофона. Судьба Николая Горчакова

Писатель, драматург, эссеист, историк театра Николай Горчаков по своему культурному опыту относится к очень узкой категории тех деятелей второй волны, кто оказался в эмиграции, уже имея за плечами немалый литературный опыт в СССР. В этом смысле его скорее можно сравнить с ди-пи, влившимися во вторую волну из вполне благополучных мест – стран-лимитрофов, из Чехословакии или Франции. Но похож он на них не по политическому или странническому опыту, а именно по опыту культурному, по богатству интеллектуальных и духовных впечатлений, которые даются человеку в общении с такими фигурами, как Мейерхольд, Таиров, Евреинов, Александра Экстер, Михаил Булгаков.

Мой герой – забытый участник довоенной и послевоенной литературно-театральной жизни, спрятавшийся под псевдонимом и, можно сказать, под этим псевдонимом пропавший. Но не навсегда.

Если у литераторов и журналистов первой и третьей волн причины выступать у микрофона «Радио “Свобода”» под чужими именами были самыми разнообразными, то у их коллег из второй волны сокрытие подлинного имени вызывалось, как правило, одним мотивом: опасением за свою жизнь и за жизнь родственников, оставшихся в Советском Союзе.

В первые 20 лет существования «Радио “Свобода”» (до начала 1970-х гг.) у микрофона выступали некоторые представители первой волны: Георгий Адамович, Владимир Вейдле, Роман Гуль, Юрий Денике, Владимир Дукельский, Борис Зайцев, Лоллий Львов, Виктор Франк. Я перечисляю только тех, кто находился в штате радиостанции или был постоянным фрилансером, потому что, разумеется, пореволюционных эмигрантов, у которых время от времени просто брали краткие интервью, было великое множество.

Псевдонимов Первая волна на «Свободе» практически не брала, все выступали под собственными именами. Редкое исключение – Гайто Газданов, называвший себя у микрофона Георгием Ивановичем Черкасовым, и Владимир Варшавский (радиопсевдоним – Норов, по фамилии своей матери).

Сходная картина и у третьей волны. Александр Галич, Виктор Некрасов, Андрей Синявский, Мария Розанова, Сергей Довлатов, Василий Аксенов, Петр Вайль, Александр Генис, Сергей Юрьенен, Игорь Померанцев, Анатолий Гладилин, Марина Ефимова, Анри Волохонский, Юрий Гендлер, Владимир Матусевич, Кирилл Хенкин имен своих не скрывали или пользовались (как Галич) таким приросшим литературным именем, что оно заменяло настоящее. (Дочь Алена Галич столь же правомочно носила свою фамилию, как, скажем, Лидия и Елена Чуковские.) Конечно, были и исключения: кинорежиссер Слава Цукерман долгие годы был Харламовым, журналист Вадим Консон – Вадимом Мещериным, юрист Лев Ройтман – Леонидом Ростовым, диктор Леонард Махлис – Михаилом Рощиным, поэт Алексей Цветков – Иваном Жуковым (то есть попросту чеховским Ванькой Жуковым).

Но у третьей волны в русскоязычных медиа мотивация часто была житейской: зачем будить зверя в головах некоторых коллег, которым не нравилось, что в студии сидит парочка – Кабачник и Табачник. Довольно заметный антисемитский душок ощущался на радио вплоть до середины 1980-х гг.

Иное дело – вторая волна. Здесь мы встречаем многослойные покровы выдуманных имен. Геннадий Хомяков был и Андреевым, и Отрадиным. Владимир Юрасов – Жабинским и Рудольфом. В настоящей фамилии Леонида Пылаева (Павловского?) уверенности и вовсе нет.

Сотрудник радио (попеременно то штатный, то переходивший на фрилансерство) Николай Александрович Горчаков (так он представлялся и так вписывал себя во все документы) был одним из лучших дикторов с профессионально поставленным голосом, низким баритоном, богатыми модуляциями, способный играть прокурора былых времен, барина, вельможу. Недаром коллеги за спиной Горчакова называли его «князем», причем не только русские, но и немцы – «Херр Фюрст». Горчаков не обижался, а скорее поощрял.

Поначалу он настаивал, что его фамилия Горчаков – подлинная, и в частных разговорах небрежно ссылался на свою известность в московских театральных кругах. И действительно, желающие могли убедиться: режиссер и педагог Николай Горчаков работал в Художественном театре, куда пришел из Третьей (вахтанговской) студии. Станиславский в 1925 г. привлек Горчакова к восстановлению «Горя от ума». Николай Горчаков был сорежиссером спектаклей «Продавцы славы», «Сестры Жерар», «Три толстяка», тяготел к сатирическому жанру, исторической мелодраме, современной сказке. Поставил водевиль Валентина Катаева «Квадратура круга», а в 1933 г. на сцене Театра сатиры – «Чужого ребенка» Шкваркина. Его первой подписанной постановкой стал булгаковский «Мольер», и гибель спектакля тяжело отразилась на его режиссерском состоянии. Позднее ему пришлось доказывать свою политическую правоверность.

И вот за этого Горчакова выдавал себя Горчаков-эмигрант. Почему отважился он взять его почти полное имя (настоящего Горчакова звали Николай Михайлович, самозваного – Николай Александрович)? Прежде всего потому, что интересы обоих и творческие орбиты их удивительно совпадали. Но была у самозванца еще одна надежда: он, по всей видимости, знал, что подлинный Горчаков в начале войны был отправлен на фронт. Не исключено, что до псевдо-Горчакова могли дойти неверные слухи о гибели его коллеги. Но это не более чем предположения.

В 1948 г. в Мюнхене, где Горчаков осел, вышла в дипийском издательстве «Златоуст» его книга «Восемь рассказов», подписанная этой уже ставшей привычной фамилией.

В середине 1950-х гг. Горчаков пришел на «Радио “Освобождение”» (с 1959 г. называвшееся «Радио “Свобода”») и служил диктором в продукционном отделе. Как и полагается эмигрантскому диктору, он читал все виды текстов – от спортивных до политических, но передачи художественные, литературные без горчаковского голоса никогда не обходились. Он был не просто мастером высокого класса, но и учил ремеслу молодых актеров в собственной мюнхенской театральной студии. Вместе с Горчаковым тем же ремеслом пробавлялись и другие профессионалы сцены, по совместительству – сотрудники «Свободы»: Сергей Дубровский (бывший мхатовский актер, зять знаменитой Веры Пашенной), Борис Виноградов (ленинградец, участник труппы Сергея Радлова) и другие, в частности Анатолий Скаковский, на которого я еще сошлюсь.

На станции Горчаков отличался исполнительностью, но был замкнутым и даже грубоватым, порой не здоровался. Сидел он в рабочей комнате один, ни с кем ее не деля, и производил впечатление человека с проблемами в личной жизни.

Однако Горчакова размягчала выпивка, и он, сперва неохотно, принимал участие в дружеских застольях, постепенно размягчаясь, всегда сохраняя, впрочем, пародийно-сатирическую маску. В ответ на обращение «князь» мог подхватить и откликнуться: «Да-а… Помню, бывало, Государь потреплет меня по щеке и говорит: ну что, Коля…».

Помимо дикторской лямки Горчаков с большой охотой писал тексты для художественных передач. Ему принадлежат такие, например, историко-культурные скрипты: «Шекспир – наш современник», «К 700-летию со дня рождения Данте Алигьери», «Салтыков-Щедрин и современность», «Фридрих Шиллер – друг свободного человечества», «Гулливер побывал и там, где строят коммунизм», «Гибель Маяковского», «Галилео Галилей», «Похвала глупости Эразма Роттердамского еще не устарела».

Его привлекал такой жанр, как театр у микрофона. Он ставил радиовариант пьесы Виктора Розова «Затейник», приспосабливал к радио собственную пьесу «Никколо Паганини», расписывал на голоса инсценировку суда над Иосифом Бродским и сам принимал участие в постановке. На протяжении двадцати с лишним лет Горчаков был одним из наиболее запоминающихся голосов «Свободы», фигурой с литературно-театральными интересами.

И не только фигурой радио. В Зальцбурге в начале 50-х гг. горчаковская комедия «Гаспарино» ставилась в Русском театре.

Мало кто из сослуживцев на радиостанции догадывался при этом, что их нелюдимый сосед параллельно трудится над большой книгой – «Историей советского театра». Когда же она выходит в свет в нью-йоркском Издательстве имени Чехова [644]644
  См.: Горчаков Николай А. История советского театра. Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1956.


[Закрыть], Горчаков никому ее не только не дарит, но и не показывает. Коллеги узнают об этом стороной: книги Чеховского издательства хорошо известны в эмиграции. Их везде продают и рекламируют, а один экземпляр приобретает библиотека «Свободы».

«История советского театра» подписана все тем же именем, но Николай Горчаков к этому времени уже не слишком настаивает на подлинности фамилии. В редакционной переписке с Издательством имени Чехова (Бахметевский архив) он просит редактора Татьяну Терентьеву не настаивать на раскрытии псевдонима: он к этому не готов [645]645
  Bakhmetev Archive of Russian and East European History and Culture, Rare Book and Manuscript Library, Columbia University, New York. Chekhov Publishing House Papers. Box 2.


[Закрыть].

В письме историку Сергею Мельгунову, возглавлявшему в то время парижский журнал «Возрождение», Горчаков со всей ясностью пишет:

Своим именем я не могу подписывать вещи сугубо политические. Просто из-за каких-то, может быть, смешных, но последних остающихся у меня мер предосторожности. Мы ведь здесь живем в обстановке, насквозь пропитанной большевистской агентурой. Сегодня она только следит за нами и нашими адресами. Но в тот день, когда подготовка войны выйдет из-за поворота – на прямую, эта агентура начнет нас приканчивать из-за угла и не из-за угла.

Мы не только не додумались создать в эмиграции контрразведку и защитные от пятой колонны органы, мы бесконечно неосторожны ко всем нашим соэмигрантам. Мы разбалтываем, легко и бездумно, налево и направо, подлинные имена беглецов из Советского Союза, и их подслушивает чекистская агентура, и от нашей беспечности – где-то в России – множество родных этих беглецов бросаются в кацеты и в смерть. Мы очень мало думаем о том, чтобы уберечь других.

Я это не в упрек Вам разглагольствую, а в оправдание кажущейся трусости своей. Подписывать антибольшевистскую вещь своим настоящим именем – это выдать десятки родственников и друзей в СССР в руки НКВД. Вы об этом, случайно, не догадались? [646]646
  Н. А. Горчаков – С. П. Мельгунову, 19 февраля 1951 г. (London School of Economics. Sergei Melgunov Papers. Correspondence).


[Закрыть]

Помимо главного псевдонима Николай Горчаков подписывал свои статьи и фельетоны именами Н. Александров, А. Никонов (журналы «Грани», «Возрождение», «Литературный современник»). В ежемесячнике «Свобода» публиковался как Анисий Оглобля.

Среди горчаковских имен встречается и Александр Волков, и Николай Волков. Выбор такого псевдонима вряд ли случаен: не исключено, что отсылка к Волкову позволяла Горчакову связать свое прошлое (в глазах эмигрантского сообщества) с еще одним театральным критиком, драматургом и либреттистом – хорошо известным биографом Всеволода Мейерхольда. Настоящего Волкова также звали Николаем, и он также был близок к Таирову. Волковская незаконченная биография Мейерхольда (в 1929 г. в издательстве «Academia» вышло два тома из трех задуманных) обеспечивала еще одну страницу в культурных истоках биографии эмигранта. Пусть он не тот Горчаков, пусть не тот Волков, но он где-то там был, он всех знал, его суждения и авторитет стоят на почтенной высоте.

Таким видится смысл этой хлестаковщины. Можно себе представить реакцию эмигранта-подтасовщика, когда он, надеявшийся, что подлинные Горчаков с Волковым погибли на фронте, с раздражением брал в руки, готовя свою «Историю советского театра», московскую монографию настоящего Николая Горчакова «Режиссерские уроки Станиславского», редактором которой был настоящий Николай Волков.

Краткая биография Николая Горчакова и список его публикаций помещен в справочнике «Писатели русской эмиграции», составленном Владимиром Батшевым. По сведениям составителя, Николай Александрович родился 2 июня 1901 г. в Петербурге и скончался 31 августа 1983 г. в Мюнхене. Источник этих сведений не указан [647]647
  См.: Батшев В. Писатели русской эмиграции. Германия 1920–2014: Биобиблиографический справочник. Франкфурт-на-Майне, 2014. С. 104–105.


[Закрыть].

И на этом можно было бы поставить точку, если бы не главный вопрос: а кто же все-таки скрывался под этим псевдонимом? Для ответа придется пройти в обратном направлении от роковой осени 1941 г., когда писатель попал в плен.

Читая горчаковскую «Историю советского театра», я ловил себя на мысли, что такой компетентный и всесторонне грамотный автор, явно знавший лично многих героев своего панорамного исследования (в 1957 г. книга Горчакова будет переведена на английский и выйдет в Нью-Йорке в издательстве Колумбийского университета [648]648
  См.: Gorchakov Nikolai A. The theater in Soviet Russia / Transl. by E. Lehrman. New York: Columbia University Press, 1957.


[Закрыть]), должен был, просто не мог не оставить своего настоящего имени для истории. Где-нибудь в придаточном предложении…

И вот на странице 197 в сноске читаем: «Общее художественное руководство постановкой “Заговора равных” было Александра Таирова. Режиссеры спектакля были Н. Соколовский, М. Федосимов. Художник Рындин. Танцы ставила Наталья Глан».

Именно так и прячут имена: скромно, внизу страницы, но навсегда. Вспоминаются строки Владимира Набокова из его энигматического катрена:

 
Но как приятно, что в конце абзаца,
Корректору и веку вопреки,
Тень русской ветки будет колебаться
На мраморе моей руки [649]649
  Набоков В. Стихотворения и поэмы. М.: Современник, 1991. С. 287.


[Закрыть].
 

Вот эта тень и помогает пуститься на поиски.

Вот что писал в «Записках актера» работавший в 1927 г. в Ленинградском театре сатиры Георгий Бахтаров:

Как-то к нам пришел молодой самоуверенный нагловатый режиссер из Камерного театра Николай Соколовский. Очень шумный, крикливый, но одаренный. На нашей крохотной сцене он поставил комедию Якова Мамонтова «Республика на колесах» о том, как в одном селе под названием Бузонивка какой-то бандит устроил свою республику, а в другом селе – Старонивка – оказался такого же склада человек и создал там свою. Республики эти враждовали. Соколовский нашел гротесковую форму, ввел массу интермедий. Спектакль получился смешным и очень талантливым. Он имел успех. О нем даже писали [650]650
  Бахтаров Г. Ю. Записки актера: Гении и подлецы. М., 2002. С. 128.


[Закрыть].

Между прочим, роль одного из бандитов – Андрея Бубки, карьериста, забулдыги, пьяницы и ловеласа, – сыграл Леонид Утесов. Именно с этого спектакля начала свою жизнь впоследствии знаменитая песня «С одесского кичмана». Судя по всему, идея с утесовской интермедией принадлежала именно Соколовскому.

Мелкие биографические сведения, разбросанные по автобиографическим очеркам, подписанным в эмиграции именем Горчакова, позволяют если не составить достоверную картину его пути, то по крайней мере, получить представление о постоянных интересах. Если догадка о его настоящей фамилии (Соколовский) правильна, мы можем поискать его персональные бумаги в архивах московских театров. Эту работу еще предстоит провести.

Пока что со слов нашего героя получается, что он учился в ГЭКТЕМАСе (Государственные экспериментальные театральные мастерские), был учеником школы Камерного театра, в котором и работал в 20-х г. режиссером. В одном из писем 1927 г. Таиров называет Соколовского «молодняком театра». 8 ноября 1927 г., как напоминает Горчаков в сноске своей книги, он режиссирует «Заговор равных» Михаила Левидова. Постановка эта закончилась большим скандалом: это был первый спектакль в Москве, закрытый по политическим соображениям. По словам Горчакова, в прессе не было (и не могло быть) никаких откликов. После премьерной постановки пьесу сняли из репертуара, и постановка до 1950-х гг. не упоминалась даже в официальной историографии Камерного театра [651]651
  Горчаков Н. А. История советского театра. С. 199.


[Закрыть].

«Заговор равных» излагал на сцене трагедию Бабефа после Термидора. В переполненном зале звучали слова о революции, о репрессиях, о гильотине. Мурашки пробегали по спинам зрителей: история Директории воспринималась как опасно сегодняшняя. Зрители «Заговора равных» думали о провокации. Автор пьесы – Михаил Левидов – был заклеймен троцкистом.

Ясно, почему Николаю Горчакову важно было в середине 1950-х гг., в эпоху «крестового похода против коммунизма», на всякий случай отметиться в свободной печати: свой вклад в разрушение тоталитарного строя он, оказывается, вносил еще с 1927 г.

Но после 1927 г. театральные следы Соколовского резко теряются. Возможно, опасаясь преследований после злосчастной постановки, он счел благоразумным не выставлять свою фамилию напоказ.

В 2014 г., гуляя по поисковым системам, я натолкнулся в «Живом журнале» известного блогера Игоря Петрова (доменное имя Labas) на переписку с московским переводчиком и публикатором Евгением Витковским, который тоже вышел на фигуру Соколовского, но совершенно с другой стороны.

23 июля 2013 г. Евгений Витковский писал [652]652
  http: // labas.livejournal.com / 931061.html? thread=21373941


[Закрыть]:

Неожиданно профильтровался еще один очень значительный писатель из числа «сгинувших в ополчении». Был это весьма блестящий (по нынешним меркам) прозаик-фантаст Эрик Ингобор. Само собой, псевдоним. Поскольку все основное, что удалось собрать, будет еще до конца 2013 года переиздано в Москве, привожу аннотацию с книги:

Эрик Ингобор [псевдоним Николая Аркадьевича Соколовского] (род. 1902, Чистополь [653]653
  У Батшева: «1901, Санкт-Петербург».


[Закрыть] – не ранее октября 1941), – русский прозаик, драматург, фантаст, продолжатель традиций Герберта Уэллса, автор двух книг – «Четвертая симфония» (1934) и «Этландия» (1935), обстоятельно разгромленных в статье «Об эпигонстве» («Октябрь», 1936, № 5), после которой как прозаик печататься уже не мог. Сюрреалистическую прозу Ингобора ценили его корреспонденты – такие несхожие писатели, как А. Макаренко и В. Шкловский. Был призван в «писательское ополчение» Москвы (как интендант), включенное в 8-ю стрелковую дивизию; попал в плен 5–6 октября 1941 года близ г. Ельни; 10 октября был вывезен в концлагерь Землов в Померании. Дальнейшая судьба неизвестна. По сей день никогда не переиздавался. Проза Эрика Ингобора – еще одно свидетельство того, что социальная и антиутопическая фантастика продолжала существовать в СССР и в годы самого страшного разгула цензуры.

Надо бы попытаться выяснить – погиб он в лагере, или есть какие-то следы после Землова (туда не он один из Ополчения угодил).

Как прозаик и как фантаст этот автор «Этландии», «Четвертой Симфонии» и т. д. уступает разве что С. Кржижановскому.

Ответ Игоря Петрова:

Спасибо за информацию, Евгений Владимирович.

Но тут получается, что на советской стороне что-то подозревали, его на памятной доске московских литераторов, насколько я понимаю, нет.

Пока, к сожалению, на поверхности ничего найти не удалось. Но надо будет еще смотреть. А откуда известно про Землов, если не секрет?

Ответ Витковского:

Пересмотрел списки военнопленных. Он вывезен и числится чуть ли не как прибывший в Землов. Только опасаюсь, что это уже дата смерти в Землове. Я его и по фамилии не знал (даже имя из-под псевдонима добыл случайно, найдя в РГАЛИ его писательскую анкету). Важно это потому, что у писателя неожиданно появилось будущее – если он и не станет культовым, то переиздавать то, что нашлось, будут постоянно, а пьесы, боюсь, пойдут на сцену.

Ответ Петрова:

Ага, на ОБД [Объединенном банке данных] Мемориал я нашел только послевоенное прошение жены на розыск, списков не нашел.

Тем не менее в журнале «Новый мир» за 1958 год список напечатан: «В борьбе с фашистскими захватчиками погибло 275 советских писателей (по неполным данным). Ниже публикуется список писателей, время и место гибели которых не установлены: […]» [654]654
  Новый мир. 1958. № 2. С.196.


[Закрыть]; среди 64 приводимых имен – Эрик Ингобор (Николай Соколовский). Петров продолжает: «А в РГАЛИ странные даты […] Крайние даты: 23 июля 1941–24 декабря 1946. […] Вы не знаете, что там от декабря 1946? Письмо жены о передаче документов?».

Ответ Витковского:

Там лежит непонятный список, – копия, а не оригинал, – с заявлением в Союз Писателей от кого-то и Союза Писателей же, с официальным запросом о дате смерти Соколовского. И кем-то начертано: «Погиб в ополчении». Полагаю, что это и есть документ, на основании которого появилось его имя в «Новом мире».

Таким образом, похоже, что с Евгением Витковским мы ищем одного и того же человека. И оба пришли к фамилии Соколовский через литературное творчество нашего героя. Я не знал об Эрике Ингоборе, Витковский пока что не знает о Николае Горчакове.

А что дает мне уверенность утверждать, будто Николай Горчаков был в действительности Соколовским? Ну и что, что он приводит эту фамилию в одной-единственной сноске? Как говорил Берлиоз, нужны ведь какие-то доказательства.

Со своей догадкой я 15 лет назад обратился к ветерану «Радио “Свобода”», режиссеру по первой профессии Анатолию Васильевичу Скаковскому. Как, говорю, настоящая фамилия Горчакова?

Скаковский быстро ответил: «Так он же… Как его?..»

Я замер, боясь спугнуть старика.

«У него такая простая фамилия. На мою похожа».

Я мягко подсказал: «Соколовский?»

«Да! Да! – вскричал Скаковский. – Соколовский! Ну конечно, Соколовский».

Окончательно этот пазл сойдется, когда мы положим рядом две фотографии – эмигрантскую и довоенную. Да вот беда: у меня пока что нет ни той, ни другой. Пока нет.

Когда я закончил свое сообщение на конференции в Бохуме, присутствующий в зале Габриэль Суперфин поинтересовался: знаком ли я с архивом Горчакова, некоторое время назад переданным в Бахметевский архив Колумбийского университета? В апреле 2015 г. мне удалось поработать там с горчаковскими бумагами [655]655
  Bakhmetev Archive of Russian and East European History and Culture. Nikolai Gorchakov Papers.


[Закрыть].

Творческая биография Горчакова (Соколовского) потребует дальнейшей разработки, но основные уточнения и дополнения к уже изложенному можно на основании нью-йоркских бумаг дать уже сейчас.

В анкете, заполненной на машинке при приеме на работу в American Committee for Liberation (Американский Комитет за освобождение [народов России]) 30 сентября 1958 г., Николай Александрович (так он называет в документе свое отчество) Горчаков отмечает: родился в Санкт-Петербурге 15 июня 1901 г. (день 2 июня, указываемый Батшевым, можно, таким образом, счесть той же датой по старому стилю). Среди других использованных фамилий в анкете отмечена одна: Сокотовский (явная опечатка, следует читать: Соколовский). Учился в Николаевском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге (1911–1917), курса не закончил «из-за начавшейся революции». Затем – в Государственном институте театрального искусства (город не указан, 1924–1928), получил диплом режиссера.

Послужного списка советского периода в бумагах Горчакова нет, сам он указывает, что в конце 1930-х гг. работал в редакции журнала «Крокодил».

После гастрольной поездки с одним из московских театров в Баку увлекся фольклорными темами Востока и Азии, что получило свое отражение в послевоенном творчестве Горчакова.

Призван в армию в июле 1941 г. (8-я Краснопресненская дивизия Москвы). Попал в плен 30 октября 1941 года.

С марта 1943 г. был интернирован в Вене, после войны до июля 1950 г. последовательно находился в лагерях для перемещенных лиц в Мюнхене, Фюссене, Шляйсхайме. С 1950 г. до своей кончины проживал в Мюнхене.

В эмиграции был женат на беженке из Риги Клавдии Кулеминой, с которой к середине 50-х гг. разошелся (она уехала в Венесуэлу). Сына, родившегося в этом браке, часто вспоминал в дневниках и письмах, но в обнаруженных официальных документах не указывал.

Илл. 1. Николай Горчаков

(Forschungsstelle Osteuropa Bremen. FSO 01–030.011).

С конца 1940-х гг. до начала 1970-х гг. руководил собственной частной учебной студией актерского мастерства в Мюнхене, читал многочисленные лекции («Внутренний монолог», «Внутреннее оправдание», «Действие», «Предложенные обстоятельства», «Публичное одиночество», «Сверхзадача», «Свобода мускулов» и др.), выступал с лекциями по истории кино. Углубляя свои преподавательские познания, постоянно читал книги и журналы на психологические темы.

В мюнхенский период Горчаков написал (и частично поставил) ряд пьес, машинописные тексты которых отложились в его архиве: «Веронские комедианты», «Гаспарино: Комедия масок в пяти сценах», «Паганини».

Довоенное увлечение восточными темами привело Горчакова к переделкам известных легенд о Ходже Насреддине и созданию книги полусказочных притч с собственным героем, сатирическим носителем народной мудрости (машинопись «Три тысячи и три шутки веселого моллы Гасана»), перевод которой на немецкий язык, насколько мне известно, в Германии так и не вышел.

В соавторстве с Н. Мейером написал либретто балета «Похищение Музы».

Закончил киносценарии: «Сервантес», «Таинственная профессия», разрабатывал сценарии сатирических кинокомедий «Шильдбюргеры» и «Таинственная профессия господина Корнера».

В архиве Горчакова хранятся частично опубликованные рассказы «В тени руин», «Денди из “Золотого льва”», «Изуродованное поколение», «Неземной дар», «Одиночество», «Освободите место женщине!», «Пролог», «Разговор в ветреную погоду», «Разговор в доме на Вассербургер-штрассе», «Разговор о будущем», «Роковая генеалогия», «Серенада Дриго», «Старик под деревом», «Страх», «Тайна [доктора] Алексиса Андронаки», «Тайна доярки», «Тиранка», «Четвертый пес», памфлеты «Добро и зло богатства: Pro et contra plutos», «Закат нашей цивилизации», «Корова в свободном мире».

По договору с издательством Колумбийского университета (Нью-Йорк) работал над книгой «История советского театра» (1957; в 1956 г. – русское издание). Исследование вышло в значительно сокращенном виде (400 страниц из 900 с лишним).

Собирал свидетельства и документы для обличительной «Красной книги» о Сталине, составил документально-публицистическую книгу «Трагедия инакомыслия» (свыше 500 машинописных страниц).

К многочисленным горчаковским псевдонимам, упомянутым в данной заметке, нью-йоркский архив добавляет и некоторые другие: Елена Бар, Иван Семенович Петров, Николай Александров, N. Staggerbush, Предзнаменский.

С 1959 г. Николай Горчаков состоял в штате, затем фрилансером на «Радио “Освобождение (Свобода)”» – диктором программ и переводчиком новостей.

Скончался он не ранее 1985 г.