Текст книги "Наиболее распространенные искажения церковной жизни. Их содержание и пути преодоления. Материалы научно-богословской конференции (Москва, 5–6 июня 2015 г.)"

Итак, чтобы подвести итог, могу сказать следующее: закон естества есть естественный смысл, подчиняющий себе чувство для уничтожения неразумия, вследствие которого происходит разделение соединенных по природе. Писанный закон есть естественный смысл, который после уничтожения неразумия, соответствующего чувству, воспринимает и духовное желание, объемлющее [всех нас] взаимосвязью со сродным… А закон благодати представляет собой смысл, превышающий естество, который непреложно преображает человеческую природу для обожения и непостижимо являет в этой природе, словно в образе, Первообраз, превышающий сущность и естество – данный Первообраз становится [для образа] причиной [вечного] постоянства благобытия.

Св. Максим Исповедник. Главы о богословии и Домостроительстве воплощения Сына Божия. 2. 27

Если Слово Божие было распято в немощи ради нас и воскресло силою Божией (2 Кор 13:4), то ясно, что Оно всегда ради нас духовно делает и претерпевает это, становясь всем для всех, дабы спасти всех. И божественный Апостол, обращаясь к немощным коринфянам, благолепно говорит, что он рассудил быть не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого (1 Кор 2:2). Ефесянам же, бывшим совершенными, он пишет: Бог воскресил нас с Ним, и посадил на небесах во Христе Иисусе (Еф 2:6), говорил тем самым, что Слово Божие становится [тем или иным] соразмерно силе каждого. Ибо оно распинается для тех, кто еще только деятельно вводится в благочестие, божественным страхом пригвождая к Кресту свои действия, преисполненные страстью. Воскресает же и восходит на небеса для отложивших всего ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, и облекшихся во всего нового человека, созданного Духом по образу Божиему (Еф 4:22–24; Кол 3:9-10), а поэтому оказавшихся через благодать, [действующую] в них, у Отца превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем (Еф 1:21).

Св. Максим Исповедник. Главы о любви

4. 78. Бог, обетовавший тебе вечные блага, и давшей в сердце твоем залог Духа, заповедал тебе пещись о своем житии, чтоб внутренний человек, освободясь от страстей, еще в настоящей жизни начал вкушать те блага.

<…>

1.61. Аз же глаголю вам, говорит Господь, любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, молитеся за творящих вам напасть (Мф 5:44). Для чего заповедал Он сие? – Для того, чтобы освободить тебя от ненависти, огорчения гнева, памятозлобия и сподобить величайшего стяжанья совершенной любви.

1. 79. Милостыня врачует раздражительную часть души; пост – иссушает похоть; молитва очищает ум, и уготовляет его к созерцанию сущего. Ибо по силам души Господь дал нам и заповеди.

<…>

4. 56. Вся цель заповедей Спасителя та, чтобы освободить ум от невоздержания и ненависти и возвести его в любовь к Нему и ближнему, от которой рождается свет святого деятельного ведения.

Св. Максим Исповедник. Мистагогия. 24 (заключение)

[Старец] называл три чина спасаемых: верующих, добродетельных и ведующих, иначе именуемых еще приводимыми [к вере], преуспевающими в ней] и совершенными, или же рабами, наемниками и сынами. Рабы суть верующие, которые исполняют заповеди Господа из страха наказания, благомысленно исполняя доверенное им [Господом]. Наемники суть те, которые из влечения к обещанным благам терпеливо переносят тягость дня и зной (Мф 20:12), то есть врожденную и сопряженную с нынешней жизнью, вследствие прародительского осуждения, скорбь и те искушения, каким подвергаются они за добродетель; это те, кто мудро и добровольно меняют жизнь на жизнь, настоящую на будущую. Сыны же суть те, которые не из страха наказания и не из влечения к обещанному, но вследствие образа действия и свойства добровольной душевной наклонности и расположения к благу, никогда не отделяются от Бога, подобно тому сыну, которому сказано: Сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое (Лк 15:31). Они, по усыновлению в благодати и в меру возможности становятся тем, чем является Бог, согласно вере [нашей], по природе и причине.

Обсуждение

Иером. Василе (Бырзу). Буду говорить не столько о любви, сколько о том аспекте, которого проф. Себастьян коснулся между строк, – об избытке. Любовь как источник жизни – это любовь агапическая, проистекающая из Святой Троицы.

Как источник жизни, как источник нетварных божественных энергий она устрояет и питает все творение.

Жизнь в Царстве Божьем, о чем нам говорит Евангелие, стяжается усилием. Мне вспомнился пример из жизни одного исихаста, более или менее известного, по имени Александр Акимит, жившего в V веке. Он преуспел в изобилии аскетических подвигов. Его рвение побудило вселенские соборы, собиравшиеся в том же веке, ввести правила, регулирующие монашескую жизнь. Он не стал широко известен в церковной истории как святой, потому что иерархия не одобряла его жизнь. Обитель, в которой он подвизался, прославилась благодаря Маркеллу Анкирскому, жившему после него.

Жизнь Акимита отличалась как раз этим стремлением взять Царство Небесное чуть ли не штурмом. Этот категорический императив исполнения евангельских заповедей не мог быть судим и осужден никаким человеческим законом или каноном, потому что своими аскетическими подвигами он хотел показать настоящую жизнь. Это рвение, если его направить разумно, прекрасно сочетается с «источником жизни», и его судить нельзя. Напротив, с этой точки зрения приспособление к миру сему, присутствующее в жизни каждого клирика (в конечном счете – в клерикализме), может рассматриваться как отпадение от источника жизни. Когда входишь в логику Духа, когда начинаешь чувствовать заповеди Божьи, подобно Марку Отшельнику: как угрызения совести, что накануне ты не исполнил то, что был призван сделать, что сегодня не сделал больше того, что достиг вчера, – тогда начинаешь стремительно двигаться по пути к Царствию Божьему. На этом пути канонические законы уже уступают место законам духовным.

С. Молдован. Отвечу буквально двумя словами: если любовь – это избыток, то не всякий избыток – любовь.

В. Якунцев. Я просто хотел поблагодарить за доклад, потому что и слушая, и читая его, как-то заново переживаешь красоту. А она проявляется тогда, когда данное Богом употребляется так, как Он этого хочет. Действительно, есть закон, есть заповедь Божья, и когда им следуют именно в духе любви, т. е. в духе того предания, о котором мы говорили сегодня утром, то это дает удивительные плоды. Через них обнаруживается красота. Но на этом фоне возникает и проблема: а что если творить заповеди не в духе любви? Оказывается, и такое бывает. Более того, это большая опасность. В связи с этим Вы в самом начале своего доклада вспоминаете, что Христос был распят именно именем Закона, т. е. ради исполнения заповеди: «По закону нашему Он должен умереть…» (Ин 19:7).

Свящ. Иоанн Мирча Елчу. В связи с тем, что о. Василе Бырзу упомянул о духовных отцах и о духовном авторитете, мне бы тоже хотелось сослаться на св. Антония Великого. Дело в том, что в нас, людях, императив, заповедь как правило рождает чувство страха. На этот счет у св. Антония есть особенная мысль: «Я не боюсь Бога, потому что люблю Его». Это крайне важно. Иными словами, настоящая любовь, жертвенная любовь изгоняет страх перед заповедью или императивом.

Другой момент, которого мне бы хотелось коснуться по итогам этого доклада, связан с тем, что мы можем преодолеть страх смерти не иначе как памятью о смерти на протяжении всей нашей жизни. Вот почему духовные наставники рекомендуют возгревать в себе память смертную как оружие против зла. Что значит помнить о смерти? Это значит ясно понимать, что мы не вечны на земле, что мы странники. Биологическая смерть – это не безнадежный конец существования, но ступень, врата, которые открывают нам перспективу иного бытия. У св. Антония также есть глубокая мысль на этот счет: памятование о смерти есть бессмертие, а если у человека такой памяти не будет, тогда для него это и есть смерть. Иоанн Златоуст добавляет, что нам следует бояться не смерти как таковой, а отдаления от Бога, что является последствием греха. Такая удаленность от Бога горше смерти.

Также очень важно подчеркнуть мысль о том, что логика жизни – это возрастание и умножение., тождественное жертвенной любви, потому что любовь динамична, она означает жертвенность. В этом контексте говорил и св. Иоанн Лествичник, указывая на такое измерение любви, как ответственность. По его словам, любовь – это высшая ответственность за другого. Когда ты кого-то любишь, чувствуешь за него ответственность. Только отдавая даром, мы обретаем «жизнь с избытком». Один православный исповедник, выживший в коммунистических тюрьмах в годы гонений (я имею в виду приснопоминаемого Николая Штейнхардта, «Николая из [монастыря] Рохия»), написал книгу ровно под таким названием: «Отдавая даром, приобретаешь».

Д. Гзгзян. Доклад проф. Молдована глубоко созвучен тем интуициям, на которых я пытаюсь уже двадцатый год выстроить свое представление о том, что может считаться христианской этикой, а что не может. Мое исходное рассуждение всегда состояло в толковании райского образа древа Жизни и попытки как-то выявить до сих пор не вполне нами усвоенные смыслы из Нагорной проповеди. Но я не могу похвастаться тем, что за это время мои вопросы снялись. Они, скорее, приобрели несколько иное, может быть, более внятное для меня звучание. По крайней мере, мне уже не так страшно сегодня от этих вопросов. Хотя до сих пор все-таки приходится признать, что собственно практики поведения и соответствующей этики, которая была бы выстроена на откровении «жизни с избытком», мы пока не получили, не выработали. У нас есть замечательные прозрения, часть из которых сегодня была приведена; мы располагаем, слава Богу, аскетическим опытом, который выступает внутренним основанием для возможных повседневных поведенческих практик. Но сами эти практики нам, увы, до сих пор неочевидны. На это можно по-разному посмотреть. Например, оптимистически: жизнь еще не кончилась, и нам есть что делать на земле. С другой стороны, хотелось бы, наверное, уже заниматься делом напрямую.

В этой связи у меня, скорее., не вопрос, а просьба поделиться, насколько, по Вашему мнению, эти соображения справедливы? И еще: насколько реальна именно такая абсолютно специфическая христианская этика, которая вырастает из «жизни с избытком» и умножает переживания такой жизни?

С. Молдован. Вопрос в том, что нам следует делать? Как воплотить эти соображения на практике? Сколько бы мы ни читали Евангелие, мы как бы не слышим слов Спасителя: «Если вы даете, ожидая что-то взамен, то какая вам награда?» И Он постоянно спрашивает: «Что вы делаете более того?» На мой взгляд, здесь есть проблема до тех пор, пока мы главное внимание уделяем только привитию навыков участия в литургической жизни церкви, присутствию в храме, молитвенному правилу. Бесспорно, эти вещи очень важны. Не уверен, что мы прилагаем то же усилие, когда речь заходит о применении того принципа, который нам дает Спаситель: что я сделал сегодня больше того, чем от меня ожидали другие, больше того, что у меня просили или требовали? Если кто-то ждет от меня, что я пройду с ним одну милю, возможно, у меня нет сил пройти с ним две, но я могу сделать хотя бы еще один шаг. Может быть, я не в состоянии обратить другую щеку тому, кто меня бьет или тем или иным образом унижает, но я могу простить его. Я не уверен, что мы воспринимаем вопрос о прощении ближнего так же серьезно, как мы относимся к посещению храма. Не знаю, как обстоят дела у вас, и никоим образом не делаю обобщений. Апостол Павел сказал: «Пусть не заходит солнце в раздражении вашем» (Еф 4:26). Сколько из нас не позволяют себе отойти ко сну прежде, чем примириться с кем-то? Любовь – это не что-то, что у тебя есть или нет. Это то, чему учатся. Этому учатся через все те незначительные дела, которые мы можем сделать, а не через то множество больших дел, которые мы не в состоянии совершить. Думаю, в нашей церковной жизни нам следует больше делать акцент на чрезвычайно важной роли прощения – не только в приходской общине, но и в семье, во всех сферах жизни. Учить людей прощать своих ближних от всего сердца должно стать приоритетом в пастырском окормлении, без этого невозможно ничего делать дальше. Вероятно., мы не можем сделать много великих дел, но то малое, что мы осознаем и пытаемся сделать, открывает нам возможность для следующего шага. Возможно, у нас не получается приумножить талант вдвое, но мы можем добыть хотя бы еще полталанта. Возможно, даже полталанта для нас много. Может, всего лишь четверть или хотя бы еще десятую часть. В любом случае это больше, чем ничего. Слава Богу, каждый день, в течение 24 часов, у нас есть бесчисленное количество возможностей для стяжания этого избытка, пусть даже самого малого. На мой взгляд, мы не движемся вперед, потому что не воспринимаем всерьез те небольшие возможности, которые Бог дает нам каждый день.

М. Наумова. Моя реплика связана с тем, что было сказано в 4-м пункте общих выводов. Думаю, она перекидывает мостик между Вашим сообщением и докладом о. Николае. Вы сказали, что священные каноны имеют божественный статус и направлены на исцеление душ и избавление от страстей. На мой взгляд, так должно быть в норме, но этого нет в практике жизни церкви. Николай Петрович Аксаков, известный русский канонист XIX века, говорил о том, что в настоящий момент, к сожалению, «Книга правил» представляет собой музей, или архив, в котором каноны погребены, они лежат там бездейственно, покрывшись пылью, а часто и ржавчиной от ложного их толкования. О них часто вспоминают лишь для того, чтобы применить в качестве наказания к неугодным людям, т. е. совсем не как лечебный пластырь, который из любви прикладывается к церковной ране. Таким образом, каноны не становятся тем, чем должны быть, «живыми членами живой системы», как говорил тот же Н. П. Аксаков, когда они призваны церковь собирать, в случае чьей-то болезни или падения исцелять, т. е. быть таким врачующим пластырем. Я думаю, что умножение жизни в церкви будет происходить тогда, когда церковь реально начнет проявлять себя как организм, который в ответ на вызовы времени с трезвым и мудрым рассуждением на основе догмата о церкви (который не сформулирован, но все-таки существует) вырабатывает каноны, помогающие прежде всего собиранию церкви, ее исцелению.

И еще: полностью соглашусь со словами о. Николае о правилах, которые некое реальное церковное собрание вырабатывает для себя. В самом деле, часто они гораздо более живые и действенные, чем каноны вселенских соборов.

К. Мозгов. Поставленный в докладе вопрос о соотношении закона и любви, номос и агапи, вызвал в памяти еще одно замечательное выражение. Достоевский говорил, что «Христос для меня не авторитет, потому что я люблю Его». Это в свою очередь обращает нас к словам блж. Августина, который в своем наставлении дьякону Деограцию «О том, как оглашать людей необразованных» написал ему своего рода инструкцию, как вести катехизацию. Он дает пример огласительной речи, говоря, что можно рассказывать то-то и то-то, но главное – все равно любовь. Можно в зависимости от разных условий сказать человеку больше или меньше, но важнее всего донести до человека Божью любовь.

Это один из моментов, связанных со всей темой этой конференции, потому что если мы говорим о каких-то искажениях церковной жизни, то понятно, что невозможно преодолеть их на уровне законов, канонов, правил (сегодня о. Георгий Кочетков уже вспоминал соответствующие слова свт. Филарета). Но часто церковная жизнь и воспринимается как набор таких установлений, законов и канонов. Может быть, один из путей преодоления этого связан как раз с тем, как человек вступает в церковь, с моментом его вхождения и тем, какой он увидит церковь. Вернее, какой сама церковь ему откроется, в том числе через тех, кто его будет в эту церковь вводить. Блаженный Августин вспомнился именно потому, что он говорил об этом в связи с катехизацией.

Таким образом, тот вопрос, который был поставлен в этом докладе, выводит еще и на тему оглашения, потому что то, что человек воспринимает., входя в церковь., часто для него становится ориентиром и в его дальнейшей церковной жизни. Пользуясь терминологией доклада., часто получается так., что человек воспринимает любовь как индикатив. А должен воспринимать как императив. Иначе он это воспринимает как некую любовь, которая вообще где-то существует. А какое она имеет отношение к нему и он к ней, так вопрос даже не ставится.

Еще я очень благодарен проф. Молдовану за такую замечательную подборку мест из Священного писания, которая раскрывает как раз этот момент, и, мне кажется, вполне может послужить людям, которые только входят в этот опыт.

Свящ. Георгий Кочетков. Я присоединяюсь к словам благодарности за этот доклад, который действительно стал замечательным аккордом нашей сегодняшней работы. У меня тоже сразу, как только я взглянул на его текст, возникли ассоциации с теми задачами, которые мы ставим и пытаемся решать на оглашении, на полноценной катехизации. Много лет мы вели ее в течение года, а последние десятилетия даже были вынуждены расширить до полутора лет, не считая это никакой ступенью образования. Образование, даже на уровне богословского колледжа, это уже следующая ступень. А катехизация – вещь духовная, внутрицерковная.

Мне кажется, Вы замечательно пытаетесь все понятия, которые связаны с миром сим, или в лучшем случае с Ветхим Заветом – канон, закон, приказ, порядок, дисциплина, власть, заповедь, – перевести на почву любви, т. е. в контекст новозаветной жизни. Мы не отторгаем Ветхий Завет, но мы должны его переосмыслить, не нарушить, но исполнить, в смысле – восполнить, а не просто сделать все то, что там говорится. Восполнить именно с этим приростом, о котором Вы говорили. Закон не может существовать для нас в ветхозаветном смысле. Только, может быть, в самом начале, на первом этапе оглашения, мы требуем буквального исполнения Декалога и других заповедей, потому что люди приходят из этого мира, причем от такой жизни, что просто страшно. В таком случае нужно сначала решать обычные этические задачи. Конечно, то, о чем Вы говорите, это уже не область этики. Совершенно ясно, что здесь есть и аскетика, здесь как-то затрагивается и мистика, какая-то экзистенциальная, особая область жизни. Когда мы говорим о власти любви, то мы находимся на новозаветной почве, мы уже уходим из области этики, или саму этику мы должны переосмыслить в том духе, о котором сейчас прекрасно сказал профессор Гзгзян.

То, о чем Вы так замечательно говорили, надо объяснить людям, которые, может быть, еще не крещены или только-только крещены – вчера, неделю, месяц назад. Мистагогия, т. е. третий этап оглашения, у нас идет восемь недель, как и Великим постом второй этап оглашения. Как мы пытаемся это делать? Я люблю такой образ: есть замечательные картины, есть даже шедевры. Но есть сама картина, собственно шедевр, это как наша жизнь, та самая Жизнь с большой буквы, о которой Вы сейчас говорили, которая прямо от Бога, потому что любовь от Бога, и Бог есть Любовь. Но у этой картины есть еще рамка. Без рамы картина как будто бы не закончена, ее трудно воспринимать, она как бы не имеет границ. Отец Иоанн Мирча Елчу сейчас вспомнил об ответственности как границе. Это верно, но любовь, конечно, не сводится только к ответственности, хотя и границы бывают разные. И еще что-то должно быть внутри этих границ. Свет во тьме светит, и значит, есть граница между светом и тьмой. Знаменитый педагогический принцип звучит определенным образом: где нет границ, там нет ответственности.

То, о чем Вы говорите, – норма, закон, заповедь, приказ, порядок, дисциплина, власть – весь этот ряд указывает на границы, которые позволяют нам нести ответственность. За что? За то, что внутри этих рамок. Это сама картина, это сам шедевр, если он есть у человека, потому что он дается, наверное, как дар от Бога. Это даже не онтология и даже не теология, которая у нас, в православной традиции, сродни онтологии. Это то, что превосходит и онтологию, и теологию. Если это и богословие, то в самом изначальном, древнем смысле слова, как славословие Бога, и мне кажется, это замечательно, хотя и бывает трудно пояснить это людям. Они легче понимают внешние, дисциплинарные вещи. Надеюсь, у вас таких епископов нет, а у нас даже митрополиты такие есть, которые считают и говорят, что церковь – это армия, и обращаются со священниками и мирянами как генерал с солдатами и мирным населением, т. е. как со своим подручным средством, как со своим ресурсом, который почему-то принадлежит лично им.

Однако церковь не армия, хотя в ней есть порядок, есть власть и дисциплина, но если они имеют оправдание, то только в том смысле, в каком Вы говорили, основы которого заложены в Евангелии, в посланиях апостолов и у святых отцов. Мне кажется, здесь очень важна эта ясность, потому что в этом находит свое оправдание аскетика, которая от этики уходит уже куда-то в глубину. И здесь мы находим путь к тому мистическому опыту, к которому мы сегодня неслучайно не раз обращались, говоря об экстасисе, энстасисе и т. д., вспоминая о паламизме. Эти уровни духовной жизни должны быть осознаны как некоторая проблема, потому что нужно с одного уровня перейти на другой, и автоматически это не происходит. Само собой это не получается, это должна делать церковь, катехизаторы, священники, епископы, те, кого Господь благословит. Если человека не перевести с одного уровня на другой, не помочь ему, то может случиться кораблекрушение в вере, что мы, к сожалению, часто и наблюдаем.

Безусловно, то, о чем Вы говорили, это одно из очень острых явлений. Конечно, в практике всегда есть исключения, иначе церковь не была бы церковью. Но в большинстве случаев мы пока не видим решения этих вопросов. Церковь как будто разучилась эти вещи видеть и ими владеть. А кому, как не ей принадлежат ключи к решению этих вопросов.

Я поделился тем опытом, который нам очень близок и очень дорог, потому что мы знаем, что если не решить эти вопросы, то катехизация не будет успешной, люди не войдут в Церковь, не обретут Христа, они не обретут дар Духа. А если сначала и обретут., то потом потеряют. Для тех, кто здесь сидит и имеет прямое отношение к катехизации. Ваш доклад просто как елей на сердце.

С. Молдован. Если позволите, приведу один пример, который помог мне самому разобраться с этими вопросами. Как-то летом я был на Святой Горе, намереваясь посетить монастырь Григориу, где, как я слышал, отцы окормляют наркоманов. Я поехал туда именно для того, чтобы увидеть, какой программой они руководствуются, как решают эту проблему. Ведь известно, какой страшной силой может обладать эта страсть к наркотикам. Это тот самый «другой закон, который я вижу в себе» (см.: Рим 7), и он сильнее любого благого намерения во мне. Там я пообщался с молодыми людьми в возрасте до тридцати лет. Я спросил их: «Почему вы здесь остаетесь? Что у этих монахов есть такого, что сильнее, чем тяга к этой страсти?» И один молодой человек, который из-за наркотиков был на грани смерти, сказал мне: «Здесь нас удерживает любовь отцов. Мы ощущаем, что эти люди нас любят». Мне ничего не говорили про программы, правила, методы терапии. Разумеется, все это в том или ином виде есть, так как общая жизнь подчинена определенному распорядку. Но их не принуждают ходить на монастырские богослужения или исповедоваться: все это добровольно.

Это свидетельство меня потрясло. В день моего отъезда я рассказал одному священнику, который как раз служил литургию: «Посмотрите, что мне сказали дети (там этих людей называют детьми): они остаются здесь, потому что вы их любите». Священник задумался, посмотрел на меня и сказал: «Да, это так, потому что и мы, монахи, находимся здесь, так как нас любит игумен».

Думаю, это и есть по сути Церковь – вот такое целожизненное общение. Возможно, слово «любовь» нас пугает. Возможно, мы слишком им злоупотребляем, слишком легко называем любовью все, что угодно. Но мы можем отказаться от того, чтобы говорить о любви. Не обязательно употреблять это слово. Просто будем держаться друг за друга, знать, что мы вместе, и что мы или вместе погибнем, или вместе спасемся. Мы не сами по себе.

Вот почему я так ценю то, что вы делаете. Вы не просто некий богословский институт, вы что-то другое. Вы – братство, у вас есть общение. Вы вместе трапезничаете, не встаете из-за стола, пока не насытится каждый. Нам не стоит называть это любовью (впрочем, неважно, как мы это называем).

Часто мы ставим для себя глобальные задачи, строим проекты, рассчитанные на многих людей, обращенные к целым народам, забывая, что жизнь осуществляет свои замыслы в предельно простых конкретных вещах. В своем знаменитом гимне любви (1 Кор 13) ап. Павел говорит о том, что может трактоваться и как образ трапезы: кто-то заботится о другом, не ищет своего, думает о том, как приготовить еду другому, как его накормить досыта. Возможно, наша главная проблема в том, что мы смотрим слишком далеко. Но Божье слово близко к нашему сердцу. Нам просто нужно иметь мужество. Это правда, что у любви есть один чрезвычайно большой недостаток: она делает нас уязвимыми. Кто хочет любить, должен учиться терять.

Иером. Василе (Бырзу). В нашей дискуссии затрагивались разные аспекты, и проф. Гзгзян поставил вопрос ребром: как именно нам умножать любовь? Мне вспомнилась одна иудейская традиция, о ней упоминает Филон Александрийский в своем трактате о терапевтах («О жизни созерцательной») как о тех, «кто заботится о существе (сущности)». (Напомню, термин «сущность», ousia, в Евангелии встречается единственный раз – в притче о блудном сыне.) Как это реализовывалось практически? – через исполнение Декалога и некоторых заповедей о любви, которых терапевты придерживались в своей аскетичной общине. Все это делалось именно для того, чтобы воплощать свою любовь, доводить ее до полноты. Это документ, свидетельствующий о практике, аналогичной монашеской, которая существовала до появления христианского монашества. Терапевты соотносили себя с Богом как с абсолютным Существом., хотя, разумеется, они не придерживались всей той тринитологии, которую впоследствии развило христианство. Однако важно подчеркнуть: это учение о любви, исполняемой через божественные заповеди – ветхозаветный Декалог (и другие заповеди в их общине) – с целью хранить собственную сущность в поклонении Существу абсолютному. В качестве дополнения также можно отметить другое сочинение Филона («О сотворении мира согласно Моисею») – аллегорический комментарий к семи дням творения.

Все это позволяет гораздо лучше понять перспективу, которая вписывается в определенный тип онтологии, которую потом можно найти у свт. Кирилла Александрийского. Речь идет об онтологии приобщения. Фактически посредством термина отш говорится о божественных энергиях. Этот язык предшествует конкретным терминологическим разъяснениям, характерным для догматики нетварных энергий. Тот, кто исполняет заповеди, соотносит себя с Существом абсолютным и с собственным существом, достигая той полноты любви, которую призван иметь человек как существо.

Д. Гасак. Мне кажется, значение настоящего, подлинного диалога, который ведет к подлинному общению, трудно переоценить. Особенно ценно, когда это происходит в рамках встречи двух богословских школ. Не знаю, как в Румынии, но в России подобные явления нечасты. Для нас такая встреча – большая духовная радость. Сегодня наш диалог был замечателен еще и тем, что пробуждал мысль, заставлял делать усилия по различению важных нюансов в широчайшей области предания Церкви, к поиску общего языка и каких-то дефиниций. Все это, конечно, очень освежает мысль и обогащает духовный опыт.

Замечательно и то, что мы завершили разговор темой христианской любви. В начале сегодняшнего дня я подумал: как хорошо, что у нас так много времени! А сейчас уже жалею, что его так мало. Хотелось бы еще поговорить о любви и в Ветхом, и в Новом завете. Что-то было сказано, но, мне кажется, недостаточно. Допустим, тот образ любви, который мы встречаем, например, в книге Песнь песней, отличается от того, что описывается в Нагорной проповеди или в посланиях ап. Павла. У святых отцов есть очень интересные, важные размышления, которые связаны не только с умозрением, но и с практикой жизни, с действием христианской церкви в истории. Господь нам не заповедал выходить из истории, хотя судьба любви в этом мире, как известно, увенчана крестом. Тем не менее мы призваны к тому, чтобы в конкретике нашей жизни действовать именно таким образом, избегая крайностей – либо выхода из истории, как это было, скажем, в России в старообрядческом расколе (иногда и монашество этим грешило), либо полного принятия истории и вхождения в нее с попыткой взять на себя властные функции князя мира сего. Слава Богу, что мы об этом сегодня говорили, и я надеюсь, что этот разговор продолжится завтра.

Поскольку отпущенное на вечерню время мы посвятили нашему диалогу, в завершение встречи предлагаю спеть одно, но главное песнопение вечерни – «Свете тихий», или по-русски – «Ясный свет».

(Молитва.)