Текст книги "Субъект, личность и психология человеческого бытия"

С позиций психологии человеческого бытия, к проблеме одиночества необходим дифференциальный подход. Он предполагает изучение психологических характеристик и выделение разных типов одиноких людей, а также поиск причинных связей между временным состоянием и длительным чувством одиночества. Эта проблема связана с индивидуально-психологическими особенностями восприятия человеком себя и своего окружения. Одиночество как мироощущение и переживание личности представляет собой многомерное, системное качество, которое нельзя понимать и оценивать упрощенно, т.е. исключительно как проявление экзистенциальной изоляции. Одиночество – как объективное состояние, так и субъективное мироощущение – зависит от социально-ролевого статуса субъекта и его личностных качеств.

В исследовании Н.Е. Харламенковой по этим параметрам было выделено три типа личности. Зависимый тип характеризовался сочетанием низкой потребности в самоутверждении с завышенной самооценкой и суженной (за счет отвержения целей самореализации) системой ценностей. Для людей доминирующего типа характерны гиперпотребность в самоутверждении, завышенная самооценка и ориентация на ценности самореализации. Самодостаточный тип личности отличает конструктивный способ самоутверждения в сочетании с ориентацией на независимость, ценности общения с другими людьми и саморазвитие. Результаты экспериментов показали, что только зависимые и доминирующие личности переживают состояние одиночества в виде негативно окрашенного чувства отчужденности от людей. «При этом оказалось, что доминирующая личность с ярко выраженными агрессивными тенденциями, демонстрируя свою независимость от других людей, на самом деле нуждается в них гораздо в большей мере, чем зависимая личность» (Харламенкова, 1998, с. 90). В то же время для самодостаточного человека состояние одиночества ассоциируется с чувством свободы и независимости: «Самодостаточная личность, ориентированная на собственное понимание действительности, интерпретирует состояние одиночества как своеобразное благо, не испытывая обостренного чувства одиночества и отчужденности» (там же, с. 91).

Следовательно, при дифференцированном психологическом подходе к проблеме оказывается, что экзистенциальную изоляцию нельзя рассматривать как универсальную характеристику бытия человека, непременно порождающую чувство одиночества. Многое зависит от того, какими психологическими свойствами обладает субъект, какое место он занимает в обществе и как оценивает свои отношения с другими людьми.

В-третьих, сторонникам психологии человеческого бытия присущ если не безграничный оптимизм, то во всяком случае трезвый и реальный взгляд на место и предназначение человека в системе мироздания. Такая мировоззренческая позиция отвергает представления об безусловной абсурдности и бессмысленности человеческого существования. Экзистенциальная психология во многом унаследовала идеи философии экзистенциализма, в основе которой лежит пессимистический взгляд на человеческую природу (во всяком случае, в европейском варианте этого философского направления). «Экзистенциальный человек» безуспешно пытается преодолеть «отвратительные», вызывающие тошноту (вспомним название одноименного романа Ж.-П. Сартра) проявления своей телесной, материальной оболочки. Одновременно он с ужасом сознает, что это ему не дано: растворение себя в потоке мелких чувств и желаний, обыденных ситуаций всегда будет препятствовать постижению высшего смысла бытия. Неудивительно, что неизбежным и малоутешительным выводом экзистенциализма являются мысли об универсальности смерти как единственной антитезы бытию, бессмысленности и даже абсурдности существования человека: небытие не уравновешивает бытие, а активно опровергает его.

В противоположность изложенному выше, психология человеческого бытия исходно направлена на анализ существования субъекта в мире с позиции «Я и другой человек». В этом ракурсе фундаментальные проблемы и ценности человеческой жизни видны под иным углом зрения. В частности, конечная точка земного пути человека, смерть, предстает не как безусловная трагедия. Отношение к ней субъекта определяется в зависимости от рассмотрения им себя, своей активности в мире, возможности взаимодействовать с другими людьми и оставить после себя что-то если не значительное, то по крайней мере субъективно ценное. Ведь смерть – это не только трагический конец индивидуального существования: «Смерть есть также конец моих возможностей дать еще что-то людям, позаботиться о них. Она в силу этого превращает жизнь в обязанность, обязательство сделать это в меру моих возможностей, пока я могу это сделать. Таким образом, наличие смерти превращает жизнь в нечто серьезное, ответственное, в срочное обязательство, в обязательство, срок выполнения которого может истечь в любой момент. Это и есть закономерно серьезное отношение к жизни, которое в известной степени является этической нормой» (Рубинштейн, 1997б, с. 82). Отсюда закономерный вывод: «Мое отношение к собственной смерти сейчас вообще не трагично. Оно могло бы стать трагичным в силу особой ситуации, при особых условиях – в момент, когда она обрывала бы какое-то важное дело, какой-то замысел» (там же). Следовательно, этическое отношение субъекта к другим людям и себе коренным образом изменяет представление человека о трагическом финале бытия.

Как перечисленные, так и другие, не названные особенности экзистенциальной психологии и психологии человеческого бытия привели меня к выводу о большей перспективности изучения проблемы понимания с позиций последней. Это не означает отрицания возможности и в чем-то даже продуктивности экзистенциального взгляда на проблему (например, К. Ясперс с этих позиций осуществил просто блестящий по глубине и ясности анализ феноменологии понимания [Ясперс, 1997]). Просто таков мой личный научно-мировоззренческий и, если хотите, «экзистенциальный» выбор.

Личность как субъект формирования бытийных пространств
З. И. Рябикина

Развитие и переосмысление науки сопряжено, прежде всего, с формированием и реорганизацией категориального каркаса, обусловливающего как внимание исследователей к определенным сторонам нашей жизни, так и «прочтение» феноменологии под определенным углом зрения. И здесь чрезвычайно важен момент соотнесения рассматриваемой категории с другими понятиями, задающими контекст ее интерпретации. В данной статье в фокусе внимания находится проблема субъекта в соотнесении с категориями «личность» и «бытие».

Отмечаемую многими исследователями тенденцию становления в психологии научного знания о субъекте (Брушлинский, 1997, 2003а; Знаков, 2000в, 2002в; Абульханова, Славская, 2003 и др.) можно рассматривать с двух позиций:

а) как важной составной части современной психологии (в этом случае психология субъекта – одно из направлений современной психологии со своими ограниченными задачами);

б) как принципа (возможно, целесообразно говорить о субъектном подходе в исследовании психологических закономерностей), который побуждает к переосмыслению всей системы научных представлений и к реинтерпретации многих результатов, достигнутых психологией на предыдущих этапах.

В зависимости от уточненного статуса этой тенденции возникают проблемы и задачи, различающиеся по содержанию и объему предполагаемых преобразований в психологической науке.

Размышляя над этим вопросом, рассмотрим несколько тем, достаточно общих для современной научной дискуссии, упоминание которых позволит поставить наши рассуждения в определенный контекст.

Многие исследователи, оценивая состояние современной психологической науки, склонны характеризовать его как кризисное. Например, В.А. Мазилов в связи с этим пишет следующее: «Практически общепризнан факт, что психология в нашей стране сейчас находится в состоянии глубокого методологического кризиса» (Мазилов, 2003, с. 421). М.С. Гусельцева характеризует 90-е годы XX века как период «осознания методологических проблем психологии, ее кризиса и поиска новых ориентиров развития науки» (Гусельцева, 2004, с. 16). Кризисы подобного рода для психологии не новы. Более того, в последнее время все чаще появляются высказывания о перманентности этого состояния (Воробьева, 2004). Однако это не освобождает нас от необходимости рефлексии и поиска выхода.

Кризис, переживаемый наукой, проявляется в нарушении целостности (коммуникативной эффективности) научного сообщества и целостности (связности, соотносимости и т.д.) научного знания.

А.В. Юревич относит к симптомам неблагополучия (а) отсутствие ясной соотнесенности между прошлыми достижениями науки и современными исследованиями, (б) разрыв между научным осмыслением и психологической практикой, (в) отсутствие связи между отдельными фрагментами психологических знаний (Юревич, 2001). Таким образом, мы можем констатировать нарушение целостности научного психологического знания в трех основных измерениях: «прошлое – настоящее», «теория – практика», «рассогласованность между различными теориями». Поэтому в современных дискуссиях о состоянии и перспективах научного психологического знания превалирует тема поиска коммуникативной парадигмы, то есть такой концепции, которая создаст возможность для коммуникации между представителями различных научных школ.

Констатация кризиса одновременно означает и констатацию усилий научного сообщества, направленных на его преодоление. Кризис побуждает ученых к методологическому анализу и обещает более или менее отсроченные, но неизбежные масштабные изменения в науке. Позитивные эффекты кризисного состояния психологической науки проявляются, в частности, в постановке авторами диссертационных изысканий исследовательских задач соответствующего масштаба (М.С. Гусельцева, «Методологические предпосылки развития культурно-исторической психологии»; Н.В. Богданович, «Субъект как категория отечественной психологии» и т.д.), а также в тенденции к переинтерпретации результатов предшествовавших исследований, выполненных в иных категориальных схемах.

Содержательно методологический кризис в научном осмыслении того или иного аспекта реальности выражается, прежде всего, в возникновении вопросов «что исследуется?» и «как (какими методами) исследуется?», то есть в отсутствии взаимопонимания в вопросе о предмете и методе науки. Расхождения во взглядах на предмет, а главное, невозможность соотнести различающиеся позиции разных научных школ, в первую очередь свидетельствуют о кризисном состоянии. Присоединим к нашему рассуждению мнение автора, к которому мы уже адресовались в этой статье. В.А. Мазилов пишет: «глубинный смысл кризиса в психологии… состоит в неадекватном определении предмета» (Мазилов, 2003, с. 423).

Чем чревато такое состояние науки? Как писал А.Н. Леонтьев, нерешенность вопроса о предмете и методе психологии толкает исследователей к ложным поискам в конкретно-психологических работах (Леонтьев, 1975). Ч. Миллс называл это абстрактным эмпиризмом, который позволяет исследователю укрыться от реальных проблем научного осмысления реальности за непоколебимостью «голых фактов». Это освобождает его от беспокойного бремени углубленного анализа реальных научных задач и позволяет сосредоточиться на овладении частной исследовательской операцией (Миллс, 1998). Миллс писал об этом в далекие 50-е, но как актуально это в наших сегодняшних обстоятельствах!

Следует подчеркнуть, что при рассмотрении проблемы предмета науки существенно не только обозначение феноменологических пространств, но и указание на основные виды отношений, который оказывается в поле внимания психологов определенной школы, предлагающих свою трактовку предметной области науки (об этом писали М.Г. Ярошевский, А.В. Петровский и др.).

В динамике взглядов на предметную область психологии прослеживаются следующие этапы: интерес к внутреннему устройству субъективного мира, свойственный психологии сознания и структурной школе (отношение между элементами сознания), сменился интересом к внешней детерминации психического (отношение между психикой и детерминирующими ее внешними, объективными явлениями: организм, среда, поведение), что реализовалось во фрейдизме, гештальт-психологии, бихевиоризме. Но углубление анализа детерминант психики не вывело психологию из состояния кризиса. А.Н. Леонтьев писал, что «кризисные явления. только ушли в глубину, стали выражаться в менее явных формах» (Леонтьев, 1975, с. 74).

Следующим шагом было осознание того, что понимание человека не достигается пониманием структурной организации его внутреннего мира и выделением основных внешних детерминант, обусловливающих становление внутреннего мира личности. Способность человека к активному выбору, селекции детерминирующих влияний, способность создавать эти детерминанты, то есть способность преобразовывать то, что его детерминирует, и нарастание этой способности в процессе антропогенеза, социогенеза, культурогенеза привели к осознанию того, что потребность личности в самоактуализации является ее главенствующисм побуждением. Понятие «самоактуализация» стало центральным в гуманистической психологии. Это направление сфокусировано не столько на внешних причинах, детерминирующих развитие и поведение личности, сколько на том, как внутреннее реализует себя в переустройстве внешнего мира.

Таким образом, возникновение гуманистической психологии связано с осознанием первостепенной значимости активной (субъектной) позиции человека, а также тем, что происходит с ним самим как с личностью.

Динамика советской/постсоветской психологической науки характеризуется своими особенностями, обусловленными сначала свойственной советскому времени «закрытостью границ», частичной ограниченностью доступа к научной информации из стран с отличавшейся идеологией («железный» занавес), а затем бурными, инициированными перестройкой трансформационными процессами, со всеми издержками, свойственными революционно протекающим преобразованиям.

Советская наука, предложившая свою версию предметного пространства, зафиксированную в материалистических постулатах и принципах марксистской психологии, была естественным продолжением предпринимавшихся в мировой психологии попыток преодоления кризиса в определении детерминант внутреннего мира личности.

Принципы марксистской психологии, задававшие ориентацию на исследования сознания и личности через деятельность и акцентировавшие внимание на роли культурно-исторического контекста в их формировании, создали основу для включения в понимание предмета психологии новых аспектов, развивающих представления о природе детерминации психического, и, таким образом, дополнили общую схему предметного пространства психологии.

Но подобная интерпретация предмета психологии, также как и ранее названные, страдала редукционизмом, из-за чего рассмотрение личности сместилось в область «социально-деятельностной» феноменологии, по существу «обезличенной». Вследствие социально-деятельностного редукционизма личность потеряла свою «живую человеческую натуру» и присущность конкретному индивиду, т. е. индивидуальность.

Сложные личностные явления объяснялись эффектами интериоризации, закономерностями социо-культурного контекста (воспроизведенного во внутреннем содержании человека) – иными словами, отражательной «слепочностью» с социальных событий, в которые включается личность.

Преодолевая дефицитность содержания, задаваемую этими ограничениями понятию «личность», в отечественной психологии наряду с ним оформились понятия «индивидуальность» и «субъект». Понятие «индивидуальность» позволило включить в структуру рассматриваемых личностных феноменов индивидное, или организмическое (Б.Г. Ананьев, В.С. Мерлин и др.), а также задало ориентацию на рассмотрение единичного, своеобразного в личности. Понятие «субъект» фокусировало внимание на поиске и рассмотрении источников, причин активности в самом человеке (С.Л. Рубинштейн, А.В. Брушлинский, К.А. Абульханова-Славская и др.).

При этом необходимо подчеркнуть, что существенной особенностью субъектного подхода в интерпретации человека является именно «изначально активная роль социализируемого индивида» (Брушлинский, 2003а, с. 7). Анализируя эту проблему, А.В. Брушлинский сопоставляет два основных подхода к исследованию психических явлений, выделившихся в отечественной психологии: субъектно-деятельностный и знаково-центристский. Если первый подход он связывает с изначальным и принципиальным признанием «неразрывного единства природного и социального на всех без исключения стадиях психического развития человека (в том числе на высших личностных уровнях психики)», то второй рассматривается им как подход, в котором закрепился неоправданный разрыв между природным и культурным (Обсуждение статьи…, 1994, с. 118). Субъектно-деятельностный подход, заявленный работами С.Л. Рубинштейна, предполагает изначальную активность, то есть изначальную содержательную направленность субъекта. Поэтому, как вспоминает М.Г. Ярошевский, в одном из своих выступлений в 1950е годы Рубинштейн особо подчеркнул, что единицей психики может быть только действие, акция, а не реакция, как предполагали реактологи (Обсуждение статьи., 1994, с. 116).

Конкретизируя положения, высказанные С.Л.Рубинштейном, Т.Н. Овчинникова останавливается в своих исследованиях на ранних формах самовыражения ребенка, обнаруживая в них слитность динамических и содержательных аспектов, что по ее мнению, может иметь особое значение для понимания роли предпосылочных форм в становлении личности. Под предпосылочными формами она понимает такие формы избирательной активности ребенка, которые проявляются в действиях «устремления» и «протеста» и, будучи выражением отношения «люблю», «хочу», равно как «не люблю», «не хочу», являются, по мнению В.Н. Мясищева, существенным моментом в развитии психики ребенка (Мясищев, 1959). В литературе, посвященной изучению движения детей первого года жизни, отмечается, что «по мере закрепления соответствующих зрительно-тактильных кинестетических связей усиливаются сопутствующие хватанию эмоциональные реакции. Все чаще наблюдается, что если ребенку никак не удается взять игрушку, то он начинает хныкать, но сразу успокаивается, лишь только возьмет ее» (Кистяковская, 1970, с. 84). Далее автор цитируемой работы, характеризуя последующее поведение ребенка, отмечает, что «при этом он проявляет определенную „настойчивость“, неоднократно направляя руки к игрушке, прогибая спину или переворачиваясь на бок». Т.Н. Овчинникова заключает: «все сказанное приводит нас к тому выводу, что предметное содержание направленности, рассматривающееся в советской психологической науке как конституирующее образование личностной сферы субъекта, является генетически более поздним образованием, в то время как „пристрастность отношения к окружающему“, будучи динамической по своей природе характеристикой, является генетически более ранним психологическим образованием, на основе которого в процессе онтогенеза формируется определенное содержание направленности» (Овчинникова, 1987, с. 66).

Итак, проведенный анализ показывает, что как западная, так и отечественная психология пришли к осознанию необходимости научного поиска, обращенного к проблемам человека, являющегося субъектом преобразований. Такая направленность исследовательских интересов ни в коей мере не снижает интереса к проблемам детерминации содержания и функционирования внутреннего мира личности внешними, объективными обстоятельствами. Но, как обоснованно подчеркивал А.В. Брушлинский, общественные движущие силы все более перемещаются на личностный и социально-психологический уровень деятельности, сознания и поведения реальных людей как субъектов (Брушлинский, 1996б).

Анализ концепций личности обнаруживает, что ее конструктивное рассмотрение возможно только при обращении к категориальным дихотомиям: детерминистичность – субъектность; отражение – порождение и т.д.

Например, в обзоре персонологических концепций, предпринятом Л. Хьеллом и Д. Зиглером, используется девять категориальных диад (свобода – детерминизм, рациональность – иррациональность, холизм – элементализм и пр.) (Хьелл, Зиглер, 1997). Оценивая концепции отдельных психологов, авторы обзора выявляют различия, в частности, в том, как те представляют степень внешней обусловленности (детерминированности) или, напротив, свободы в проявлениях личности. Если К. Роджерс утверждал, что «человек… является личностью, творящей смысл своей жизни и олицетворяющей степень субъективной свободы», то Б. Скиннер, напротив, писал, что «автономный человек – это изобретение. Он возник в результате нашего невежества».

Первая категориальная пара, использованная Л. Хьеллом и Д. Зиглером для анализа теорий – «свобода – детерминизм» – в определенной мере соотносима с предложенной выше парой категорий «субъектность – детерминистичность».

Итак, есть основания утверждать, что положения о порождающем характере психики и субъектной (преобразующей) направленности личности – это основные направления в переосмыслении предмета психологической науки и, соответственно основные перспективы, опосредующие изменения в категориальном аппарате. Именно благодаря категории «субъект» преодолевается дефицитарность детерминистского подхода в интерпретации психики и личности.

Но не является ли попытка глобализировать категорию «субъект» очередным ошибочным шагом, нарушающим гармонию научного дискурса из-за преувеличения роли одной из важных, но не исчерпывающих понимание природы человека характеристик?

Постнеклассическая наука характеризуется чувствительностью к множественности контекстов. На смену идеальным теоретическим моделям, которые создавались с претензией на всеохватность реальности и истинность в ее постижении и интерпретации, пришла ориентация на «взаимосогласованность научных теорий», принцип сети, понимание того, что реальность многообразна и может быть понята только благодаря взаимосогласованности различных концепций. Более эвристична та теоретическая модель, которая создает возможности для научной коммуникации представителей разных школ, позволяя им соотнести свои подходы и достижения (в начале статьи мы уже писали о том, что из-за нарушения целостности науки и научного сообщества поиск коммуникативной парадигмы является главной обсуждаемой темой).

Представляется необоснованным выделять приоритеты во взаиморасположении категорий «личность», «субъект», «индивид», «индивидуальность». Субъектность может быть доличностной, личностной, внеличностной. Личность в различных пространствах своего бытия в разной степени способна реализовать субъектную позицию. Это связано, в частности, с тем, что субъектность предполагает потребность (как вид определенной зависимости организма от среды) и активность (возможность модифицировать среду, манипулировать ее влияниями на организм в соответствие с содержанием актуальной потребности). И потребность, и активность вариативны, связаны с личностным своеобразием конкретного человека и обусловлены особенностями жизненной ситуации.

Именно те категории, которые оформляются во множественных научных контекстах, являются предпосылками возможной междисциплинарной, межнаучной, межпредметной коммуникации. Исследователи, представляющие конкретную область научного знания и использующие такую междисциплинарную категорию, естественно, втягиваются в дискуссию о содержании используемого понятия и более точно очерчивают предметную область, создающую контекст для определенной трактовки понятия. Категория субъект, предполагающая анализ активной, субъектной позиции личности, ее самоактуализацию в разнообразных пространствах бытия (предметно-пространственная среда, профессия, межличностные отношения, организация времени жизни и т.д.) создает основания для междисциплинарного контакта психологов с обширным кругом исследователей и практиков, представляющих различные области научного знания и социальных практик.

Многие социальные науки (социология, политология, история, педагогика, экономика и пр.) направлены на исследование объективных обстоятельств жизни человека. В условиях постмодерна ученые все больше осознают значимость включения в свои исследования субъектного/субъективного фактора (то, как субъект отражает объективные обстоятельства своей жизни: экономической, политической и пр. и как он будет действовать в ситуации такой обусловленности субъективными представлениями). Естественно, что в социальных науках исследователь не может не обратиться к психологической феноменологии субъекта.

Таким образом, реальное повышение субъектности современного человека и осознание представителями социальной науки роли субъектных факторов во всех социальных процессах приводят к тому, что, выявляя объективные закономерности, исследователи обязательно обращаются и к психологическим особенностям субъекта изучаемых процессов. Влияние субъектности представляет собой совершенно объективный факт, не только осознаваемый, но и измеряемый различными инструментами (в зависимости от принятого в различных науках инструментария). Психология, в этом смысле, становится междисциплинарной по инициативе «другой стороны».

При всей очевидности значения категории «субъект» в современном научном анализе человека, довольно ощутима проблема инерции категориального аппарата. Взаимодействие человека с миром все еще интерпретируется нами преимущественно в контексте «адаптивной парадигмы»», хотя понятия «неадаптивное», «сверхадаптивное» «надситуативное» «инициативное» «свободное» и другие похожие характеристики все чаще применяются нами по отношению к человеку, его психике, поведению, к нему как к личности.

Еще А. Маслоу, критикуя коллег по цеху, писал: «Некоторые авторы говорят, что мастерство, продуктивность и компетентность могут представлять собой активные, а не пассивные способы приспособления к реальности, но эта мысль все равно сводится к теории приспособляемости» (Маслоу, 1997, с. 222). Далее, противопоставляя свою позицию упомянутым выше «некоторым авторам», Маслоу утверждал, что «мы должны признать существование (у человека – З.Р.) способности подниматься над окружением, быть независимым от него, переделывать его» (там же).

Еще более категорично звучат следующие высказывания основателя гуманистической психологии: «Мы не должны забывать об автономной самости. К ней нельзя относиться как к простому орудию адаптации». Психика «не является отражением внешнего мира и не стремится приспособиться к нему». Более того, «"умение приспосабливаться" определенно не является синонимом психического здоровья» (Маслоу, 1997, с. 256).

Тем не менее, у многих авторов мы продолжаем встречать в различных вариантах все тот же вопрос. Например, в известной книге С. Мадди он сформулирован в следующем виде: «Высшая форма жизни – это трансцендентность или адаптация?» (Мадди, 2002, с. 196). Е.Р. Калитеевская и В.И. Ильичева, пытаясь определить цель и смысл терапевтического вмешательства, задаются вопросом, который выносят в название статьи «Адаптация или развитие: выбор психотерапевтической стратегии» (Калитиевская, Ильичева, 1995).

Итак, с одной стороны, неадаптивная природа человеческого поведения, психики и личности очевидна, и нарастание конструктивного исследовательского интереса к этой стороне проблемы также бесспорно. Даже в текстах советского периода С.Л. Рубинштейн предлагал определять психику не только как отражение реальности. Он подчеркивал свойственную психике способность противодействовать оказываемым на нее воздействиям, а также вступать с ними в активное взаимодействие (Рубинштейн, 2003). Рассматривая вклад С.Л. Рубинштейна в развитие отечественной психологической мысли, авторы предисловия к переизданию его трудов написали следующее: «Философско-антропологическая онтологическая концепция познания Рубинштейна, преобразуя, "снимает" официальную марксистскую теорию “отражения"» (Абульханова, Славская, 2003, с. 23).

Итак, психика не сводится к отражению. Поведение не может рассматриваться только как средство адаптации. Психика способна порождать, поведение человека способно преобразовывать.

Но, с другой стороны, продолжает сказываться упомянутая выше инерция категориального аппарата, теоретических моделей, интерпретационных схем. Если категория «отражение» в отечественной психологии занимает вполне определенное место, то у категории «порождение» пока нет столь же определенного терминологического статуса. Как пишет В.А. Мазилов, «на уровне рационализированного предмета вся многомерность психики (и духовное, и душевное) оказывается редуцированной до отражения» (Мазилов, 2003, с. 425).

Очерчивание позиций категории «субъект» в психологической науке предполагает появление или уточнение сопряженных понятий. К понятиям, необходимость которых в психологии становится все более очевидной, относится и понятие «бытие» (Знаков, 2000в; Знаков, Павлюченко, 2002). Основная задача, которую решал С.Л. Рубинштейн в своей концепции – предложить не абстракцию человека, а человека в его бытии (Рубинштейн, 2003). К.А. Абульханова и А.Н. Славская пишут, что в философских рукописях С.Л. Рубинштейна (многие из которых до сих пор не расшифрованы и не опубликованы) ярко очерчена «идея человека как центра реорганизации бытия» (Абульханова, Славская, 2003, с. 25). Он определяет место человека в бытии в качестве субъекта его реорганизации. Расшифровывая эту способность субъекта, С.Л. Рубинштейн среди ключевых модальностей, которыми наделено внутреннее, называет способность преобразовывать внешнее по законам внутреннего. Таким образом, ключевая особенность человека как субъекта – его способность реорганизовывать бытие. «Человек как субъект объективирует в мире свою человеческую творческую сущность» (Абульханова, Славская, 2003, с. 32).

Обоснование правомерности и необходимости работы с категорией «бытие» на современном этапе развития отечественной психологической науки было предметом рассмотрения в моей статье «Личность и ее бытие в быстро меняющемся мире», опубликованной в материалах первой всероссийской конференции «Личность и бытие», которая состоялась в Краснодаре осенью 2002 года (Рябикина, 2003).

В ответ на вопрос о причинах, побуждающих психологов распространить предметную область психологии на проблемы бытия личности, в названой статье было сформулировано следующее заключение: «Личность может быть понята, только если в поле анализируемых проблем включены “пространства ее реализаций”, или бытийные пространства, т.к. личность не замкнута во внутреннем, не ограничена психическим, а включает в себя внешние по отношению к психике объективные пространства явлений, реорганизуемых ею, в соответствии со структурой ее смыслов» (Рябикина, 2003, с. 20).