Текст книги "Субъект, личность и психология человеческого бытия"

Результаты, описанные выше, получены в экспериментальной психологии мышления, и имеют прямое отношение именно к этой области знания. Тем не менее, нельзя не учитывать важности сделанных выводов и для других областей психологии, в которых проблема латентности может быть использована для объяснения развития, осуществляемого по эпигенетическому принципу. Мы имеем в виду, прежде всего, психологию личности, в которой развитие, понимаемое как постепенное обретение субъектом новообразований, в зачаточном виде формирующихся на предыдущих стадиях, имеет практически аксиоматический смысл.

В латентных свойствах представлено и прошлое, и будущее, они осуществляют преемственность развития. Являясь предшественниками будущих достижений (успехов и неудач), они одновременно «фиксируют историю своего происхождения, их характеристики сопоставимы с некоторыми свойствами “побочных продуктов" взаимодействия индивида с миром» (Александров, Максимова, 2003, с. 73), и именно поэтому все чаще рассматриваются как важнейшие показатели недизъюнктивности психического развития.

Психология субъекта а.в. брушлинского и американская гуманистическая психология: сопоставление теоретико-методологических конструктов
М. Д. Няголова

Методология современной российской психологии отличается двумя ярко выраженными тенденциями – гуманизма и онтологизма. Большой вклад в их развитие принадлежит А.В. Брушлинскому.

Он разрабатывал психологическую теорию субъекта, сопоставляя свои научные идеи и выводы с другими психологическими школами и направлениями мировой психологии. Он часто указывал, что наибольшее количество точек соприкосновения субъектно-деятельностная теория имеет с американской гуманистической психологией (Брушлинский, 2003а, с. 184; Брушлинский, 2003в, с. 16; Рокитянский, 1995, с. 892). Согласно А.В. Брушлинскому, эта близость проявляется, прежде всего, «в систематическом изучении творческого потенциала личности как целостной системы» (Брушлинский, 2003а, с. 184).

В последнее время другие авторы, изучая научное наследие А.В. Брушлинского, все чаще обращают внимание на близость его теории субъекта с теориями представителей гуманистической психологии. Так, например, В.Ф. Петренко считает, что существует сходство между субъектно-деятельностным принципом «внешние причины действуют через внутренние условия» и теорией личностных конструктов Д. Келли (Петренко, 2003, с. 378). В.В. Знаков указывает на наметившуюся в современной психологии и, в частности, в теории Брушлинского тенденцию разработки психологической проблематики в тесной связи с принципами экзистенциально-гуманистического подхода (Знаков, 2003а, с. 30 – 31). Еще в начале 90-х годов Б.С. Братусь обосновал необходимость развития гуманитарной психологии, которая, в методологическом отношении, оказывается отходом от естественнонаучного подхода и результатом использования гуманитарных знаний (Гуманистическая., 2000, с. 54 – 76). В одной из своих публикаций в «Психологическом журнале», посвященной А.В. Брушлинскому, он указывает, что последний являлся рыцарем гуманизма в психологической науке.

Рефлексивная оценка Брушлинским этой отличительной особенности собственной теории и последующий ее анализ коллегами ученого и послужили поводом для написания данной статьи, представляющей собой попытку выделения методологических оснований сходства и различия психологии субъекта и американской гуманистической психологии.

Приступая к этому сопоставлению, необходимо было учесть, что историко-методологические истоки данных направлений различны. Гуманистическая психология в США с самого начала формировалась и развивалась как вполне «американское» по своей сути направление, тогда как корни субъектно-деятельностной теории и, в частности, психологии субъекта Брушлинского уходят в недра классической европейской психологии. Между этими двумя направлениями никогда не происходило прямого научного диалога по обмену идеями, они не оказывали друг на друга непосредственного влияния. Не было ни заочных, ни непосредственных дискуссий между их представителями. На первый взгляд, эти обстоятельства можно было бы рассматривать скорее как помеху, нежели предпосылку их методологического сходства.

Как известно, слово «гуманизм» означает, прежде всего, интерес к человеку, любовь к нему. Со времен эпохи Возрождения занятия психологией предполагали гуманистическое отношение к человеку. В этом контексте психология – как наука о человеке – всегда гуманистическая. Это обстоятельство вызывает вопрос: чем отличается гуманизм обоих обсуждаемых направлений от гуманистической сущности психологии в целом?

Поиск общего критерия методологического сопоставления теории субъекта А.В. Брушлинского и научного ядра американской гуманистической психологии приводит нас к историческому анализу состояния науки в эпоху их формирования. Время становления их научных программ относится к 60-м годам ХХ века.

Кризис в психологии 1950-х – 1960-х годов и начало «тихих революций»

В психологии 20-го столетия многое было сказано о так называемом методологическом кризисе. Как правило, начиная с Л.С. Выготского, российские психологи советского периода видели причины и признаки кризиса в западной психологии. После Великой отечественной войны они постепенно перестали говорить о кризисе в психологии, по крайней мере, перестали выявлять современные признаки кризиса. О нем обычно говорилось только в исторической перспективе.

Однако историки американской психологии всегда чувствовали себя свободными от ограничений любой цензуры. Поэтому они более критически относились к историческому развитию психологии в своей стране. Исторический анализ научных тенденций, проведенный Т.Н. Лихи, показал, что именно в 50-е годы американская психология оказалась на стадии глубокого методологического кризиса. Несмотря на то, что после Второй мировой войны интерес к исследованию человеческой психики со стороны бихевиоризма увеличился, это происходило без существенного изменения внутри системы фундаментальных понятий. Б. Скиннер считал, что человеческое поведение, будучи все-таки поведением животного, по существу не отличается от поведения крыс и голубей, которых он раньше изучал в своей лаборатории (Leahey, 1980, p. 333). В американской психологии 50-х годов появилось немало альтернатив бихевиоризму: социальная психология, генетическая эпистемология, психолингвистика, неофрейдисткая эго-психология и т.д., но все они, по словам Лихи, отличались эклектизмом, и поэтому между их представителями почти не было противоречий.

Однако начиная с середины 50-х годов был опубликован ряд произведений таких авторов, как А. Маслоу, К. Роджерс, Дж. Келли, Г. Олпорт. Ориентированные, прежде всего, на основы экзистенциальной философии, они интересуются «вопросом о специфике собственно "человеческого" способа существования» и выражают свою неудовлетворенность результатами бихевиористких исследований в психологии, проводимых с позиций естественнонаучной парадигмы (Шевеленкова, 1995, с. 14).

После Второй мировой и особенно – после «холодной» войны в США увеличилось социальное недовольство внешней политикой государства, направленной на конфронтацию и экспансию в мировом масштабе. Изменилось отношение граждан США к участию в войнах вообще. Например, протесты против участия американских солдат во вьетнамской войне превратились в массовые социальные движения. Люди больше не хотели воевать и гибнуть ради государственных интересов. Человеческая жизнь снова начала ставиться превыше всего, выше любых интересов общества. В условиях изменившейся системы ценностей американцев антропоцентризм и индивидуализм не случайно составляли подлинное содержание мировоззрения многих американских психологов 60-х годов.

Во всем мире интерес к психологии возрастал, а внутри самой психологии все большее внимание акцентировалось на целостной психике конкретного человека, а не на отдельных ее проявлениях. Существенно увеличилось число ученых, разделявших точку зрения, что развитие и функционирование психики зависит, в первую очередь, от активности ее носителя, от его индивидуальных особенностей. Вполне естественно, что в изменившихся условиях необихевиоризм и культурный психоанализ стали терять свои позиции в американской психологии.

В самом конце 50-х годов К. Роджерс подверг острейшей и открытой критике бихевиоризм Скиннера – этот период рассматривается как начало дискуссий, имевших революционное значение внутри кризиса. Роджерс решительно заявил, что бихевиоризм, основывающийся на позитивизме и естественнонаучном методе, больше не в состоянии отвечать новым научным требованиям. Первым революционным шагом в сторону выхода из кризиса считается создание А. Маслоу нового научного направления под названием «гуманистическая психология». Вскоре после своего создания новое направление приобретает большую популярность среди психологов США.

В 1963 году в США состоялся исторический симпозиум «Бихевиоризм и феноменология: противоположные основания современной психологии» («Behaviorism and Phenomenology: Contrasting Bases for Modern Psychology») (Leahey, 1980, p. 350). Дискуссии и взаимная критика привели к общему практически для всех участников выводу, что позитивизм больше не отвечает требованиям психологической науки, что время бихевиоризма прошло и психологии нужна новая методологическая парадигма. Таким образом, методологическая революция 60-х годов состояла в эволюции научных взглядов на предмет психологии. Интерес к человеку в целом вытеснил изучение его отдельных реакций, фокус исследований был перенесен с внешней среды на проявления индивидуальной активности.

Исторический анализ развития российской психологии в 50-е – 60-е годы позволяет обнаружить проявления методологического кризиса, сходного по своему содержанию с американскими.

Однако, в отличие от научной ситуации в США, в послевоенной России возникновение психологического кризиса было обусловлено крайне тяжелой политической и идеологической ситуацией того времени. Хронологически начало кризиса можно отнести к совещанию двух Академий, состоявшемуся 4 июля 1950 года, после которого в российской психологии на протяжении более чем десятилетия господствовал жесткий «физиологический детерминизм» и рефлексная теория ВНД. Еще в конце 40-х годов этому способствовали такие события, как сессия ВАСХНИЛ и «борьба с космополитизмом в советской науке» (Психологическая наука., 1997, с. 125—130).

С 1950-го по 1962 год в результате физиологического редукционизма в советской психологии сложилась ситуация, в которой изучение самого человека уступило место обособленному изучению его рефлексов и его интеллектуальных проявлений. Советская идеология, по словам К.А. Абульхановой, «на долгие годы определила лидерство бессубъектного подхода – материя без человека; познание, деятельность, психика без субъекта. В силу этого центральное место в психологии заняла психологическая концепция деятельности, достаточно абстрактно определяемая через мотив, предмет, цель, результат» (Абульханова, 2001, с. 36).

Именно тогда, в тяжелых для развития психологии условиях второй половины 50-х годов С.Л. Рубинштейн пишет свое произведение «Человек и мир». Основное место в этой работе отведено критике деонтологизации психики и психологии. С.Л. Рубинштейн указывает, что человек как субъект должен быть введен внутрь сущего, в состав бытия (Рубинштейн, 1997б). Совершив «тихую революцию» в философии и отчасти связанной с ней теоретической психологии своим фундаментальным положением, что без субъекта нет объекта (Брушлинский, 1994, с. 18), Рубинштейн сделал это во многом на основе анализа экзистенциальной методологии. Наряду с критикой тоталитаризма в политике и в науке в «Человеке и мире» утверждалась значимость индивидуальных человеческих ценностей.

Конечно, научные дискуссии были в те времена немыслимы. Вспомним, что даже издание этого революционного по своей сущности произведения Рубинштейна стало возможным лишь в 70-х годах (Абульханова, 2000). Самому Рубинштейну не удалось дожить до совещания «Философские вопросы физиологии ВНД и психологии», состоявшегося в мае 1962 года, на котором официально было признано, что человека в советской психологии действительно необходимо восстановить, но единственно правильный выход из сложившегося положения он наметил еще в период кризиса.

На этом совещании критика применения теории Павлова в психологии находилась под контролем государственной идеологии. В Постановлении совещания, однако, указывается, что «после сессии двух Академий в 1950 году получило широкое распространение практически вредное и методологически порочное негативное отношение к психологической науке, предмет которой некоторые ученые пытались растворить в физиологии высшей нервной деятельности. Среди некоторых ученых было распространено ложное представление о том, что стоять на позициях павловского учения – значит держать в конечном счете курс на ликвидацию психологии, а утверждать существование психологии как самостоятельной науки – значит защищать в конечном счете антипавловскую линию.

Неправильное отношение к психологии затормозило ее развитие в разработке теоретических проблем.

Совещание считает необходимым в дальнейшем систематически проводить сессии, конференции по отдельным философским проблемам физиологии и психологии, в первую очередь, по вопросам комплексных исследований человека, по проблемам физиологии нервной системы и кибернетики, проблемам социальной психологии и другим» (Философские вопросы, 1963, с. 755 – 760).

Таким образом, начало 60-х годов было насыщено событиями, определившими направленность развития психологической науки в обеих странах на долгие годы вперед. Дух нового времени, требовавший глубоких изменений в сфере методологии науки, требовал и новых людей.

А. В. Брушлинский – продолжатель «тихой рубинштейновской революции» в психологии 1960-х годов

А.В. Брушлинский начал свой путь в психологию в 50 – 60 годы ХХ века. Опубликованные страницы его дневника говорят о том, что еще в молодости, в студенческие годы его взгляды формировались в духе либеральных идей общества. В 1955 году он писал: «Безудержный централизм столь же невозможен, сколь несовместим с истинным демократизмом (2/1-55 г.)», а также: «Вред культа личности не в том, что беспрекословно выполнялись все его указания, а в том, что только эти указания и выполнялись (6/1-55 г.)» (Мелешко, 2003, с. 19).

В конце 50-х годов он формируется как профессиональный психолог, работая под руководством С.Л. Рубинштейна. С самого начала формирования своих научных взглядов Брушлинский критически относился к ограничениям со стороны идеологии. Очевидно, что ему еще в те времена не нравилось отождествление психики человека с его сознанием, навязанное обязательной цензурой (Анцыферова, 2003, с. 53).

В первой половине 60-х годов Брушлинский – уже перспективный исследователь в области психологии мышления. В 1966 году в сборнике «Исследования мышления в советской психологии» опубликована его статья «Культурно-историческая теория мышления», и уже через два года – в 1968 году – Брушлинский оказывается очень известным молодым ученым. Причина этой известности – его первая книга «Культурно-историческая теория мышления». Нет сомнений, что она вызвала в психологических кругах Москвы большое удивление. Оценка этой работы была преимущественно негативной: критический анализ теории Л.С. Выготского казался немыслимым.

К сожалению, многие психологи до сих пор пишут и говорят о Брушлинском как о первом критике Выготского (см., например, Грэхэм, 1991, с. 163), но немногие из них задумываются о мотивах, побудивших его заняться осуществлением этого глубокого критического анализа. Поверхностно было бы считать, что он, в качестве одного из ближайших учеников С.Л. Рубинштейна, пытался утвердить дело своего учителя за счет умаления вклада Выготского; несправедливо было бы рассматривать книгу Брушлинского «Культурно-историческая теория мышления» только как продолжение критики теории Выготского, начатой Рубинштейном и изложенной им еще в «Основах психологии» (Рубинштейн, 1935), а затем и в «Основах общей психологии» (Рубинштейн, 1940).

Дело, конечно, было не просто в персоналиях, а в новой, изменившейся научной эпохе. Сам Брушлинский часто напоминал, что существенную роль в развитии современной российской психологии сыграло такое политическое событие новейшей истории России, как «хрущевская оттепель». Ее последствия для философии и гуманитарных наук стали наиболее ощутимы именно в 60-е годы. В психологии они выразились в усилении интереса к человеку, к его индивидуальной жизни. Благодаря книге «Культурно-историческая теория мышления» Брушлинский стал самым ярким представителем этой новой тенденции.

Идеи о том, что ведущую роль в формировании психики играет культурное влияние общества, уже не отвечали требованиям ни новой эпохи в психологии, ни новой методологии. Человек, обладающий психикой, не просто усваивает знак и символ, не просто интериоризирует внешние влияния – он творит. Его личностные достижения зависят от его деятельности и воображения.

Таким образом, Брушлинский, вслед за Рубинштейном, совершил еще одну «тихую революцию», но уже в изменившихся условиях 60-х годов. Он часто отмечал, что «в советском периоде российской психологии подлинным манифестом гуманизма являются статья Рубинштейна “Проблема способностей и вопросы психологической теории" (1959) и его монография "Человек и мир"» (Брушлинский, 1995а, с. 9).

Конечно, в условиях Советского Союза и в 60-е годы возможности проводить открытые научные дискуссии были намного меньше, чем в США. Не вызывает сомнения факт, что на протяжении этого научного десятилетия советская психологическая наука развивалась в соответствии с формулой А.Н. Леонтьева, полагавшего, что «в современном мире психология выполняет идеологическую функцию и служит классовым интересам: не считаться с этим невозможно» (цит. по: Грэхэм, 1991, с. 163). Вопреки ограничениям, после выхода в свет «Культурно-исторической теории мышления» в советской психологии наметились две методологических парадигмы: традиционная социоцентристкая и новая гуманистическая, представленная Брушлинским.

В последующие десятилетия, отстаивая гуманистическую точку зрения, Брушлинскому пришлось вступать в дискуссии с последователями Выготского – В.П. Зинченко, В.В. Давыдовым, В.М. Розином и другими.

В своей последней книге он пишет о ранних взглядах молодого В.В. Давыдова на психику и отмечает, что в 1966 году Давыдов не только отстаивает позицию о решающей роли обучения в формировании психики, но и считает, что «применение термина "психическое развитие" к отдельному человеку неправомерно. Если этому термину все же придать смысл и оперировать понятием "психическое развитие индивида", то, подобно Ж. Пиаже, необходимо признать автономность и самодовлеющую значимость отдельного человека, необходимо видеть в нем целостную систему, что в конечном счете равно отрицанию его общественно-социальной природы» (цит. по: Брушлинский, 2003а, с. 163—164).

В тот период не только взгляды В.В. Давыдова отличались убеждением в том, что единственно правильное понимание психики – это рассмотрение ее как результата влияния социума. Например, венгерские психологи Л. Гараи и М. Кечки, анализируя методологический кризис 50-х – 60-х годов, видели его причины в естественнонаучной ориентации психологии как экспериментальной науки; в противопоставлении гуманистической (geistewissenschaftliche) и естественнонаучной (naturwissenschaftliche) психологии, идущем еще со времен Дильтея. На их взгляд, выход из кризиса заключался в применении марксового принципа производства, снявшего дуализм природы и духа. По их словам, этот принцип нашел наиболее удачное применение в психологической теории Выготского, и только с ее помощью можно преодолеть существующий кризис (Гараи, Кечки, 1977, с. 87-93).

Марксова теория производства, однако, имеет скорее социологический смысл, и поэтому не только Выготскому, но и французскому психологу-марксисту Ж. Политцеру не удалось выйти из кризиса с ее помощью. Применение этой теории привело только к тому, что человек совсем выпал из проблематики психологии и его место заняли «средство», «орудие», «знак».

Согласно М. Боуену, «общество циклически проходит через периоды то ярко выраженного превалирования общественного, то четко проявляющегося индивидуализма» (Гуманистическая…, 2000, с. 207). Можно сказать, что и в методологии науки смена ценностных парадигм в значительной степени зависит от этого превалирования. Шестидесятые годы были периодом утверждения индивидуалистко-гуманистической парадигмы, представителями которой в России и США оказались, соответственно, А.В. Брушлинский и психологи американского гуманистического направления.

Теоретики американской гуманистической психологии считают свое направление свободным от влияний идеологий (Гуманистическая психология., 2000), т. е. от связи с определенной политической доктриной. В советской России слово «идеология» обычно отождествлялось интеллигенцией с авторитарным режимом. А.В. Брушлинский открыто не говорил о своих взглядах как о свободных от идеологии (а подобные заявления и не были возможны в советский период), но в 90-е годы он выразил свое отношение к историческим последствиям идеологии в психологической науке. При этом он критиковал не только вмешательство в психологию тоталитарной идеологии советского государства, но и идеологизированное отношение Запада к публикациям произведений российских психологов советского периода. В данном случае А.В. Брушлинский имел в виду опубликование в 1962 году книги Выготского «Мышление и речь» на английском языке с купюрами (Брушлинский, 1994, с. 14-18).

Таким образом, приступая к углубленной разработке понятия субъекта, Брушлинский еще в 60-е годы не только развивает субъектно-деятельностный подход Рубинштейна, но и разрабатывает возможности выхода из современного кризисного состояния методологии психологии на основе последовательного проведения идей онтологического гуманизма. Психология 60-х годов и, в частности американская психология данного периода, связана с возникновением еще одной альтернативы позитивизму – когнитивной психологии. Основываясь на методологии рационализма и на так называемом «новом структурализме», это направление с самого своего возникновения направило свои усилия на изучение, прежде всего, познавательной стороны психики человека. Сам Брушлинский рассматривал когнитивную психологию как результат «компьютеризации» и часто выражал несогласие с представителями этого направления (см., например, Рокитянский, 1995, с. 892 – 893).