Текст книги "Ялос-2016. Сборник Ялтинского международного литературно-музыкального фестиваля"

Полёт на воздушной трапеции

 
Веря в то, что большое всегда отражается в малом
И что путь муравья так же важен, как трассы галактик,
Обманув тяготенье, вершим мы подкупольный слалом:
Ты – блестяще-прекрасна, а я – серебрист и галантен!
 
 
Там, внизу, всё не так – неотчётливо, зыбко и ложно,
То ли да, то ли нет, то как хочешь, а то непременно…
Наверху же, в юпитерах, кроме шарниров и лонжей,
Есть всего лишь два тела над черной воронкой арены.
 
 
А в начале – как Слово! – раскрутка до свиста и гула.
Воздух бьётся в ушах – и вселяется Бог в акробата.
Поворот – Атлантида… Ещё поворот – утонула…
Ну работай, партнёрша, чтоб Ною достичь Арарата!
 
 
Чтоб доплыл до америк сеньор Христофоро Коломбо!
Пируэт… А за ним – взлёт разгибом над озером Чудским!
И на спаренном сальто – в секунде от ядерной бомбы —
Мы поверим друг в друга с особенной силой и чувством.
 
 
И за восемь минут на мгновенья разбитой тревоги,
Когда воздух горяч и упруго податлив, как клейстер,
Так весь мир мы раскрутим, что взвизгнут железные блоки
И под купол, бледнея, посмотрит бывалый шталмейстер!
 
 
И очнувшись потом, после всех непадений и взлётов,
В центре вроде б знакомой, в огнях и опилках, арены,
Мы с тобою поймём, эти восемь минут отработав,
Что софиты нам светят уже в параллельной Вселенной.
 
 
И цветы, и поклон, и рука твоя, будто бы лебедь,
Обольстительным жестом взлетает в сиянье усталом!
Испытаньем своим нас трапеция заново лепит…
Потому что большое всегда отражается в малом.
 

Баллада о кларнетисте

 
На базаре сюжет загадочен —
Не фантазия и не сон! —
Человек во фраке и бабочке
И толпа с четырёх сторон,
И внимает она до одури,
Как в иной ипостаси души
Кларнетист Тель-Авивской Оперы
Музицирует за гроши…
Над толпой мотив извивается,
Завораживает, гнетёт…
Раз в неделю он отправляется
 
 
В Хайфу, в Тверию, в Акко, в Ашдод,
И с собою не фирменный возит он
Чёрный с золотом свой кларнет —
Костяную, колена козьего,
Дудку чуть не библейских лет.
 
 
Он обычаю свято следует,
Богу клятву дав потому,
Что от рук отцовых и дедовых
Эта дудка досталась ему.
И – как гены неандертальцев,
Что глубинно таятся в нас, —
Сами правят душой и пальцами
Острия музыкальных фраз.
 
 
Так пляши над торжищем мусорным,
Память-музыка, всё быстрей,
Ты, чей автор не Моцарт, не Мусоргский, —
Авраам, Давид, Моисей!
Ты полна пастушьего свиста,
Бурь и засух! Твой норов лют!
 
 
Плачут, слушая кларнетиста.
Плачут, слушают, подают…
 

Русские женщины на Пасху

 
Христос воскресе!.. Плакали и пели,
Убогим клали сласти и рубли,
Близ церкви умывались из купели,
Наполненной от матери-земли.
 
 
И крестным ходом, со свечой из воска,
Брели под колокольный перезвон,
В своих платочках, светлых и неброских,
Похожие на лики у икон.
 
 
Я их – кто постарей и кто моложе,
Счастливых и у горя на краю
Несуетно хранящих имя Божье —
Немало повидал за жизнь свою.
 
 
И, чуждый этой веры от рожденья,
Я, выросший вдали от слова «Бог»,
Дивился связи силы и терпенья,
Чьего единства я постичь не мог.
 
 
И мне далось не логикой, не мерой,
А будто взмахом удивлённых крыл:
Бог если был, то был силён их верой,
А если не был, всё равно он был.
 
 
Несли они не страх, не покаянье,
Но тихое величие своё,
И был их Бог – любви иносказаньем,
Прекраснейшей метафорой её.
 

Сон о молчании

 
Горький сон мне явился сегодня под утро некстати,
Что поставлен я паузой в Божьей великой сонате
И меня, как скалу, огибают летучие звуки,
Простирая в пространство прозрачные крылья и руки.
 
 
Мне ли критиком быть высочайшей Господней работы,
Где в великой гармонии встали великие ноты?
Но надмирный Маэстро, увы, не узнает, что значит
Быть молчащим меж тех, что смеются, поют или плачут.
 
 
Я себя утешаю: молчание необходимо!
Ведь недаром прекрасно немое отчаянье мима,
И затишье заката, и ночь, где ни ветра, ни звука.
Ах, не верьте, не верьте! Быть паузой – тяжкая мука.
 
 
И что мудрость в молчанье – вы этому тоже не верьте,
Потому что звучать – есть отличие жизни от смерти,
Потому что иначе идти невозможно по краю!
Может быть, я проснусь. Может быть, ещё что-то сыграю.
 

Стойкий оловянный солдатик

 
Ах ты гордый, смешной, одноногий, влюблённый и смелый,
Верный воинской дружбе, уставу, присяге и чести,
Неизменно готовый погибнуть за правое дело,
Даже стоя на месте!
 
 
В мире, ржавчиной полном, есть давний закон оловянный:
Жизнь солдат коротка, но пока мы хоть капельку живы,
Не страшны нам ни тролль, ни сугробы, ни крыс окаянный!
Верь в удачу, служивый!
 
 
Кивер чист и блестящ! – значит, был человек не на марше,
И параден мундир, и усы с выражением строгим!
Жаль, отливка с дефектом… Но ты же солдат, а не маршал, —
Проживёшь одноногим…
 
 
Дисциплина – вот главное! Скажут – пальнёшь из мушкета
И в атаку пойдёшь, щеголяя мундиром карминным!
И тебе улыбнётся танцовщица лунного цвета
С полки, что над камином.
 
 
Ах, не верьте, что в зале творится обыденный ужин,
Где семья с аппетитом припала к фасоли и крупам, —
Здесь на крыльях любовных солдатик с танцовщицей кру́жит
Над гороховым супом!
 
 
А потом над жарки́м, истекающим перцем и соком,
Жизнь прочертит полёт их, исполненный подлинной страсти!
Но положит камин окончание чувствам высоким
В красной огненной пасти.
 
 
Опечалятся все, а особенно бабки с дедами,
Те, что про́жили век свой в мечтах и трудах непрестанных.
И становится ясно, как мало отличны мы с вами
От солдат оловянных.
 
 
Ведь и мы, и они держим гордыми лица и спины,
И в атаки идём, и влюбляемся страстно и робко.
А безжалостный рок нас потом отправляет в камины
Или прячет в коробку.
 

Юрий Арустамов

Юрий Арустамов родился в Азербайджане в 1934 году. Он был выдающимся спортсменом, носил звание международного гроссмейстера по шашкам, выигрывал чемпионаты мира и СССР. Армянин по происхождению, Арустамов был вынужден в 1990 году уехать из Баку, где начались армянские погромы, и до своей кончины в 2014 году жил в Израиле.

Стихи Юрий писал со студенческой скамьи и публиковал их в различных газетах, журналах, альманахах, в Интернете. Единственный прижизненный сборник «Вкус полыни» вышел в 2006 году. Уже после смерти поэта опубликованы ещё два сборника его лирики.

Критики и читатели отмечают поэтическую культуру творчества Ю. Арустамова, её исповедальность, строгое следование классическим традициям.

Моя родина – русский язык

 
О литаврах и лаврах не грезя,
различая и лепет и рык,
я приписан к российской поэзии.
Моя родина – русский язык.
 
 
В этом царстве, куда ты ни сунешься,
синь певучая без рубежей.
Эта прелесть приставок и суффиксов,
эта мудрая власть падежей!
 
 
И вздымается дым над треножником,
отгоняет бездарностей прочь,
и апухтинским страстным трёхсложником
знойно дышит цыганская ночь.
 
 
Прозвенят бубенцы с колокольцами —
птица-тройка! И вновь тишина.
Полукровками да инородцами
обустроена эта страна.
 
 
Это осень с нежданною просинью,
это вёсен шальной карнавал.
Это в душу и песню всё просится,
а язык нам Господь даровал.
 
 
Но надвинулось время погромное,
и с поклажею легкой в руке
я покинул пространство огромное,
где поют на моём языке.
 

Февраль

 
Знаменитая цитата
о чернилах в феврале.
Полетел к родным пенатам
треугольник журавлей.
 
 
Холодам приходит крышка.
Ни к чему озноб и дрожь.
Странный месяц-коротышка
По-особому пригож.
 
 
И хотя он месяц стужи,
по натуре он – апрель.
Он смотреться любит в лужи
под тяжёлую капель.
 
 
Расцвели под Тель-Авивом
и алоэ, и миндаль.
Он такой красноречивый —
этот ветреник-февраль!
 
 
Как язычники и дети,
снова радуемся мы
этой шаткой круговерти
окончания зимы.
 
 
И уже не стоит плакать
на проснувшейся земле
над строкою Пастернака
о чернилах в феврале.
 

Бахыту Кенжееву

 
Всё промотано-пропи́то, и стакан дрожит в руке,
но с Кенжеевым Бахытом на едином языке
сочинять одним размером полуночные стихи
под таким же небом серым, средь такой же чепухи.
 
 
Говоришь, не по ранжиру возноситься к небесам?
Не до жиру, быть бы живу – понимаю это сам.
Не раскрыть секрет таланта, этот замысел нелеп.
Для Овидия и Данта на чужбине горек хлеб.
 
 
Пред таможенною бандой стой, дрожи и не перечь.
Но смогли мы контрабандой провезти родную речь.
Унеслись через границы всем радарам вопреки
стихотворные страницы – бытия черновики.
 
 
Цербер в форме не заметил, не отнёс к разряду краж
дивные богатства эти, не внесённые в багаж.
Но не стать тебе богатым. Ты – Орфей, но ты не Крёз.
И зову тебя я братом – тихо-тихо, не всерьёз.
 

Вкус полыни

 
Мне приснился вкус полыни,
и во сне заплакал я.
Что филонить и волынить
на обрыве бытия?
 
 
Бьётся волк в капкане хитром,
не уйдёт карась на дно.
Близится к финальным титрам
чёрно-белое кино.
 
 
Гаснут тени на экране.
Отменяется полёт.
И актриса на прощанье
песню модную поёт.
 
 
Незатейливые вирши,
и мотивчик – боже мой!
И усталые кассирши
собираются домой.
 
 
Не найти ключа в пустыне,
воздух жаждою пропах.
Не проходит вкус полыни
на запёкшихся губах.
 

Концерт Окуджавы[15]15
  Сегодня, 12 июня 2007 года, 10 лет со дня ухода Булата Шалвовича. Я писал эти строки во здравие, оказалось – за упокой… (примечание автора)


[Закрыть]

 
На задворках великой державы
мало радостей, больше забот.
Но сегодня – концерт Окуджавы.
Все заботы отправим за борт.
 
 
К утомленным войною солдатам
он придет – милосердия брат.
И не зря зарифмован с Булатом
не теперешний – прежний Арбат.
 
 
И кружился троллейбус последний,
и попавших в беду подбирал.
Оператор был маг или гений:
он всё время показывал зал.
 
 
Я стихи эти помню, как святцы,
я мелодию знаю на ять.
Но хотелось туда мне прорваться
и любого по-братски обнять.
 
 
Сопричастность высокая в лицах
незнакомых, но близких людей,
а пленительный голос струится
оправданием жизни моей.
 
 
Бесконечна ночная дорога,
и не знает границ волшебство.
Я моложе его ненамного.
Он похож на отца моего.
 

Nostalgie
(романс)

 
Стали явью дома Тель-Авива,
словно царство небесное. Вот,
не услышать теперь, как тоскливо
стонет выпь – королева болот.
 
 
Поутру не поймём сразу, где мы,
где укрылся потрепанный бриг,
и растерянно ищем эдемы,
о которых мы знали из книг.
 
 
Мнемозины ночная докука,
позабытых архивов печать…
Ностальгия – дурная наука,
для чего же ее изучать?
 
 
До конца никуда не доехав
(старый поезд, вагон – третий класс),
вспоминаем, как Гоголь и Чехов
чуть брезгливо писали о нас.
 
 
Но, судьбу свою сам выбирая,
понапрасну обид не копи.
…А лучина в избе догорает,
и ямщик замерзает в степи.
 

Уличный музыкант

Вячеславу Давыдову, музыканту и поэту

 
Начинается звук, колобродит,
превращается в пламя и свет,
но толпа равнодушно проходит,
чуть косясь на футляр для монет.
 
 
Пусть поёт в твоем стареньком альте
отшлифованный временем дар,
неуместный, как будто Вивальди
вдруг забрёл на восточный базар.
 
 
Все равно – менуэт или хота,
лишь бы только не спятить с ума!
Улыбаешься вяло – работа.
Только сам понимаешь – сума.
 
 
Прерывается струнное пенье,
и звучит, как докучный совет,
надоевшее слово «Терпенье!»
Ты устало киваешь в ответ.
 

Просто я сочинил их обоих…

 
Солнце падает в логово мрака,
словно птица, подбитая влёт.
И старик с беспородной собакой
по аллее неспешно идёт.
 
 
Он высок и почти безупречен.
Дорогое кольцо на руке.
Это жизнь их выводит под вечер
погулять на тугом поводке.
 
 
Он идёт и прерывисто дышит.
В сердце колет. Нет-нет, отлегло…
Есть друзья, только что-то не пишут.
Есть, что вспомнить, но это прошло.
 
 
Оголтело судьба не давалась,
вырывалась, как голубь, из рук.
И нежданно нагрянула старость,
и не стало ни встреч, ни разлук,
 
 
ни ревнивой тоски, ни злословья,
ни печалей, ни радостных слёз.
Но с какой несравненной любовью
на хозяина молится пёс!
 
 
В непонятном слегка персонаже
что-то есть от меня самого.
Провожу его взглядом – и даже
пожалею вдогонку его.
 
 
Но не стоит равняться судьбою —
разве мало напастей своих?
Просто я сочинил их обоих
и в ответе за этих двоих.
 

Супернация

 
Может, Киев, а может, Венеция.
Над стихами колдует поэт.
Как воспеть тебя, интеллигенция, —
свет отечества, нации цвет?
 
 
Нет, не так! Ты сама – супернация,
раса добрых и мудрых людей,
что привыкли за правду сражаться.
И не любит их Главный Злодей.
 
 
И под рёв торжествующей нечисти
ты спокойно идешь на костёр.
Ты покорна не времени – Вечности,
разум твой и пытлив, и остёр.
 
 
Безупречен всегда выбор чести твой.
Презирая синицу в руках,
ты не зря называешься чеховской
и паришь журавлём в облаках.
 
 
Ты печально смеёшься над дрязгами
неразумных питомцев Земли,
где затворы так мерзостно лязгают
пред командой губительной: «Пли!»
 
 
Но дорога любви и прощения
не для этих жестоких детей.
И сильней нас роднит отвращение
к «патриотам» всех стран и мастей.
 
 
А когда колесо остановится,
завершится моё бытиё,
подтверди, бескорыстное воинство,
что входил я во братство твоё!
 

«Ах, душа моя – странница, беженка!..»

 
Ах, душа моя – странница, беженка!
Как ты всё же смогла уцелеть
в этом мире, безжалостном, бешеном,
где в почёте и пе́тля, и плеть,
где под взрывами падают дети, и
непонятно, кому их жалеть,
где сменяются тысячелетия,
только Зло постоянно, как смерть.
 
 
Как, душа, мы искали жемчужины
на атоллах, открытых тобой!
Счёт бутылкам у нас шёл на дюжины,
по-шампански взрывался прибой.
Ах, душа, как кутили мы вскладчину,
как врасплох заставала заря!
 
 
Ах, душа, сколько нами растрачено —
без оглядки, без удержу. Зря.
 
 
Ах, душа моя – вишенка, неженка!
Ах, душа моя – нищенка, беженка…
 

Владимир Грачёв

Владимир Георгиевич Грачев. Автор четырех поэтических книг: «Письма из Крыма», «Путями сердца своего…», «Песнь бандуриста», «Пока звучат надежды струны…» и девяти авторских песенных CD-дисков.

Член Союза писателей России с 2006 г., член Региональной общественной организации «Союз писателей Республики Крым» (с 2007 г.).

Статьи, рассказы, повести и стихотворения публиковались в различных газетах и журналах Крыма, РФ и Украины (в т. ч. – «Брега Тавриды», «Охотничьи собаки Украины», «Охотничий журнал», «Алые паруса», «Литературная газета» и др.)

Лауреат Пушкинской премии Крыма (2014 г.), лауреат 1-го Всероссийского конкурса военно-патриотической песни «Крымская волна» (под эгидой МО РФ) и многочисленных фестивалей бардовской песни.

Имеет почетные звания:

– «Заслуженный работник культуры Украины» (январь 2014 г.);

– «Заслуженный работник культуры Республики Крым» (август 2008 г.);

– «Лауреат Госпремии Республики Крым» (литература и поэзия) (за 2007 г.).

Награжден Государственными наградами Республики Крым:

– медаль «За защиту Крыма-2014»;

– медаль «За защиту Республики Крым».

Награжден памятными знаками-медалями:

– «За оборону Крыма» – от КПРФ;

– «За заслуги в воссоединении Крыма с Россией» – от Русской общины Крыма;

– «Владимир Высоцкий» от Всероссийского фонда «Аллея воинской славы»;

– «400-летие дома Романовых» от Российского Императорского Дома.

Является основателем и руководителем Симферопольского клуба самодеятельной песни (1981 г.), а ныне – литературно-бардовской мастерской «Таласса» при Доме дружбы «Хайдельберг-Симферополь» с 2006 г.

«Я никогда не пел на пьяццо мадригалы…»

 
Я никогда не пел на пьяццо мадригалы,
С цыганками я хоту не плясал,
Меня не зажигали карнавалы —
Я прожил жизнь среди бетонных скал.
Но вижу я на волнах каравеллы —
На белых парусах святейший лик,
И слышу, как поют в Йоркшире стрелы
И Робин Гуд дерется за троих!
Возможно, это мне всего лишь снится,
А кони? – Кони скачут горячо.
И Пиросмани ночью в дом стучится,
Но гонит со двора его Бечо.
Я слышу медь армейского оркестра —
На фронт идет гвардейский батальон.
Штыки сияют, ветер дует с веста,
Играя бархатом прославленных знамен.
Я чувствую орган – и мессы Баха —
Играет автор, и рыдает Бог,
Вот Пугачев – разорвана рубаха,
Взмах топора, его последний вздох!
 
 
Но бьются струны в пальцах гитариста,
Судьба на новый бой меня зовет,
И океан страстей во мне неистов,
Но вечен тот, кто правду мне несет!
Лишь вечен тот, кто правду мне несет!!
 

Написана и прозвучала в 1981 г. на 25 Юбилейном слете Московского клуба самодеятельной песни в (публикуется впервые).

Возвращение к себе

 
Бывает много в жизни обстоятельств,
Меняющих структуру бытия, —
Уход любимых, череда предательств,
Потеря в пьянстве собственного «я».
И после очень сложно разобраться,
Виновен сам – иль предали тебя.
Обратно очень трудно возвращаться,
Прощать кого-то, не простив себя!
У Бога ты прощения попросишь.
Бог добрый – он простит почти всегда!
Ведь главное – не когда ты уходишь,
А возвращаешься когда…
 
 
Любовь имеет свойство – растворяться.
И ничего не сделаешь, увы,
Когда вам говорят: – Пора прощаться!
Остыла страсть и нет уже любви! —
Все это было не однажды с каждым,
Причин «зачем» и «почему» – не счесть.
Любви дворец почти всегда бумажный —
Но крест любви – как тяжек этот крест!
Но если Бога о любви попросишь —
Бог добрый, и любви он даст всегда.
В любви важней – не когда ты уходишь,
А возвращаешься когда…
 
 
Необратимы смерть и угасанье.
Дается осень, чтоб прийти весне,
«И пышное природы увяданье»
Воспето Пушкиным самим во всей красе!
Но правильней искать не смысл жизни,
А смысл смерти вовремя найти,
Всю душу посвятив делам Отчизны,
А не наживы мелочной горсти.
Коль Бога о бессмертии попросишь —
Бог добрый – возвратит тебя сюда.
Для всех важней – не когда ты уходишь,
А возвращаешься когда…
 
 
А чтобы было светлым возвращенье —
Не предавай, не изменяй, не пей,
Возвысься над грехами искушенья
И за собой веди других людей.
И если к вам при жизни – «Ваша светлость!»
Вдруг обратятся – графство ни при чем,
При чем лишь ваша доброта и честность,
И вечная как мир борьба со злом.
 
 
Тогда у Бога что ты ни попросишь —
Бог добрый – он откликнется всегда.
Ведь для него – ты никогда не уходишь,
А возвращаешься всегда…
 

Песня-посвящение поэту Николаю Степановичу Гумилеву «Письма домой». Адресат «писем» – его первая жена, поэт Анна Андреевна Ахматова, и их сын Лев. Баллада условно разделена и отражает три периода жизни Н.С. Гумилева: первый – довоенный с 1905 по 1914 гг., когда он, становясь истинным поэтом, путешествовал по Абиссинии, жил в Париже и др. городах Европы, бывал в Египте, влюблялся и женился на Ахматовой; второй период – 1-я мировая война, которую Н. Гумилев начал вольноопределяющимся в уланском полку, позже перейдя в лейб-гвардейский гусарский полк, получив за отвагу и героизм два солдатских «Георгия» 4 и 3 ст., дослужившись до офицерского звания и после окончания пехотного училища, отправившись воевать во Францию, откуда он и вернулся зимой 18-го года в уже советский Питер; и третий период – жизнь в советской России и расстрел, по якобы причастности к контрреволюционному заговору, в августе 1921 г. Место казни и захоронения поэта до сих пор не установлены. Вечная память и Царствие небесное душе его!!!

Письма домой

 
Я вам пишу из Абиссинии —
Что в африканской стороне.
Здесь небо не такое синее,
Как над Россией. Трудно мне
И моим храбрым сотоварищам
Пересекать сию страну
Через пустыни, солнцем жарящим,
Сквозь бурь песчаных пелену.
 
 
Но видит Бог, о ангел мой,
Как страстно к вам хочу домой!
 
 
Пишу вам с фронта – награжден был
«Георгием» еще одним.
Германец поумерил пыл —
Не тот, что в первых днях войны.
Я уже прапорщик – в Европу
Теперь поеду воевать,
Оттуда до Берлина топать
Гораздо ближе – мне ль не знать…
 
 
Но Боже мой, о Боже мой!
Как с фронта хочется домой!
 
 
Париж не греет без России —
Вернуться думаю, мой друг!
Пусть революции витии
Пророчат страшный ей недуг.
Все излечимо – но чужбину
На Питер мне не променять.
Я возвращаюсь – пусть там сгину,
Но вас увижу я опять!
 
 
И Боже мой, о Боже мой!
Как сильно хочется домой!
 
 
В застенках страшных казематов
Пишу я к вам последний раз,
Я был поэтом, был солдатом —
Ни в чем не каюсь я сейчас!
Лишь русское любил я слово,
И вас любить я был так рад.
Прощайте, берегите Леву,
Простите, если виноват!
 
 
Но, Боже мой, ах, Боже мой!
Как жутко хочется домой!
 

2016

Константин Анатольевич Вихляев. (г. Ялта)

Член Региональной общественной организации «Союз писателей Республики Крым» (Р0 °CПРК) с 22.10.2012 г.

Публикации:

1) сборник прозаической миниатюры «Тетради Авроры» («Крымский писатель», 2007);

2) поэтический сборник «Безветрие» («Нижняя Оршнда», 2009)

3) сборник прозаической миниатюры «СИАМ-JAZZ» («Нижняя Оршнда», 2014)

«Вода, подсиненная небом…»

 
Вода, подсиненная небом,
Под небом с зеленью воды,
Меж ними облако, как лебедь,
Как образ Божьей бороды.
 
 
Оно так снежно-невесомо,
Так переменчиво, ново,
Что не хватает окоема
Вместить величие его.
 
 
Пусть краток миг его свеченья,
Пусть не останется следа, —
Его бессмертье в отраженьях
Запомнят небо и вода.
 
 
А человек стоит на суше,
И так на сердце хорошо,
Как будто родственную душу
В чужом смирении нашел.
 

Церковь Иоанна Златоуста в Ялте

 
Над шпилем Златоуста,
Взвивая пыль времен,
Высокий, главный, русский
Ударил медный звон.
Вороны – врассыпную,
И чудом из чудес
На Ялту шебутную
Скатился звон с небес.
Выматывает жилы
Невидимый звонарь.
Покуда души живы,
Трудись, служитель, жарь!
Пусть спит курорт бесстыжий
(Непросто растолкать!),
Пусть всё напрасно, ты же
Не смеешь умолкать.
Пока кого-то лечит
Твой колокольный крик,
Наплюй, звонарь, на речи,
Раскачивай язык!
 

Чуфут-Кале

 
В разбитой арбе караима
Пятнадцать кувшинов с водой,
А солнце печет нестерпимо
Над бритой его головой.
О, как камениста дорога,
Подъем бесконечен и крут
В страну иудейского бога,
В любимейший город Чуфут!
Скрипят деревянные нервы
Арбы под небесной хурмой,
И конь его, мудрый, как дервиш,
Плетется с поклажей домой,
Где марганца реки по скалам
Веками в пиалы текут,
Где люди по звездным лекалам
Скроили пещерный Чуфут.
Чуфут двадцать первого века
Сухие лизнет родники.
О, хрупкая жизнь человека, —
Не склеить твои черепки.
Без устали ветром гонимы,
Плывут облака над землей,
Как будто в арбе караима
Живые кувшины с водой.