Текст книги "Русский охотничий рассказ"

Пришвин обладал удивительным свойством понимать все живое на каком-то инстинктивном уровне, на том уровне, на котором общаются все обитатели леса. Однажды Пришвин сказал: «Разве я не понимаю незабудку: ведь я и весь мир чувствую иногда при встрече с незабудкой, а скажи – сколько в ней лепестков, не скажу. Неужели же вы меня пошлете “изучать” незабудку?»[47]47
  ПришвинМ.М. Незабудки. Вологда: Вологодское кн. изд-во, 1960. С. 110.


[Закрыть]

В рассказе «Разговор птиц и зверей» мы узнаем, как птицы и звери понимают друг друга и предупреждают об опасности, созывают на трапезу. Как говорит егерь Михал Михалыч, звери читают, только не глазами, а носом: «Это можно и по собакам заметить. Известно, как они везде на столбиках, на кустиках оставляют свои заметки, другие потом идут и все разбирают. Так, лисица, волк постоянно читают; у нас глаза, у них нос. Второе у зверей и птиц я считаю голос. Летит ворон и кричит, нам хоть бы что. А лисичка навострила ушки в кустах, спешит в поле. Ворон летит и кричит наверху, а внизу по крику ворона во весь дух мчится лисица. Ворон спускается на падаль, и лисица уж тут как тут. Да что лисица, а разве не случалось тебе о чем-нибудь догадываться по сорочьему крику?»[48]48
  Пришвин М.М. Рассказы охотника. С. 290.


[Закрыть]. Вот и он сам, писатель Пришвин, пытается читать мысли грачей, когда, в период коллективизации, как и они, чувствовал свою неприкаянность, о чем мог написать только в дневнике: «1 апреля, 1930 г. <…> Точно так прошлый год обманула весна, значит, вот почему так неохотно прилетали грачи, как будто каждый, прилетев, думал: “По правде говоря, весна уже закончилась в Советской России, и летать бы вовсе не следовало, но все как-то неловко потерять связь с предками”»[49]49
  Пришвин М.М. Дневники. С. 167.


[Закрыть].

Охота в эти голодные годы не только давала жизненный тонус, вдохновляла писателя, но и являлась средством к существованию, возвращая к своему первоначальному состоянию, когда лес был для человека домом: «6 августа 1930 г. Прошла моя жестокая молодость, теперь я ружье беру, чтобы добыть себе пищу. Вот убил вчера двух глухарей, теперь хватит нам дня на три, и я иду за грибами стариком, будто иду в свой настоящий дом, где такой мир, такая радость, такая слава жизни в росе. Грибы такие глазастые смотрят на меня со всех сторон. Кто не обрадуется этому всему?»[50]50
  Там же. С. 173.


[Закрыть]

От несовершенств жизни охота лечила и С.Т. Аксакова, который писал сыну Ивану 12 октября 1849 г.: «Скверной действительности не поправишь, думая о ней беспрестанно, а только захвораешь, и я забываюсь, уходя в вечно спокойный мир природы»[51]51
  1849 – ИРЛИ. Ф. 3. Оп. 3. д. 16. л. 70 об. Цит. по: Кошелев В А. Аксаков С.Т. // Биографический словарь. Русские писатели. М., 1989. Т. 1. С. 37.


[Закрыть]. К подобному заключению приходит и Пришвин: «…если о современной жизни раздумывать, принимая все к сердцу, то жить нельзя, позорно жить…»[52]52
  Пришвин М.М. Дневники. 11 августа 1930. С. 174.


[Закрыть]

Как признавался сам писатель, более всего он ценил красоту. 24 августа 1930 г. он записал в своем дневнике: «Вероятно, моя страсть к наслаждению красотой сильней, чем охотой»[53]53
  Там же.


[Закрыть]. Поэта природы разглядел в Пришвине Горький, о чем написал своему коллеге из Сорренто 22 сентября 1926 г.: «Я думаю, что такого природолюба, такого проницательного знатока природы и чистейшего поэта ее, как Вы, М.М., в нашей литературе – не было»[54]54
  Горький А.М. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1956. Т. 29. С. 475.


[Закрыть]. Многие из охотничьих рассказов Пришвина – это открытие потаенного мира жителей леса, о характерах и повадках которых рассказывает зоркий охотник, природовед, поэт. Конечно, эти рассказы, краткие по форме, написанные простым языком, учащие понимать и любить красоту природы, постигать ее язык, интересны и детям. Сам Пришвин, мучительно размышляя о современной литературе, о своем назначении как писателя, решает, что в сложившихся обстоятельствах надо писать для детей: «5 сентября 1930 года. Хлебнул я чувство своей ненужности и в “Новом мире”, и вообще в мире современной литературы: видимо все идет против меня и моего “биологизма”. Надо временно отступить в детскую, вообще в спец, литературу, потому что оно и правда…»[55]55
  Пришвин М.М. Дневники. С. 175.


[Закрыть]

Другой писатель, Виталий Валентинович Бианки, увлекает детей в чарующий многоголосый мир леса – зверушек и птиц. Все в этом мире взаимосвязано и едино. Шагнув в фантастический мир природы, дети вместе с мудрым учителем открывают таинственное, неизведанное. Мир Бианки – это одновременно сказки и быль. Охотники в рассказах Бианки сильные, выносливые и добрые. В рассказе «Музыкант» медвежатник увидел медведя, сидевшего на опушке у разбитого грозой дерева и оттягивавшего лапой щепу, которая, как струна, издавала музыкальные звуки. Когда проходивший мимо колхозник спросил медвежатника, почему тот не убил медведя, он ответил: «Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?»[56]56
  Бианки В.В. Музыкант // Михаил Пришвин. Борис Житков. Виталий Бианки. Павел Бажов. М., 1982. С. 433.


[Закрыть] Старик-медвежатник, любивший музыку, сам учился играть на скрипке, что ему плохо давалось.

Музыка наполняет сказочный лес в рассказе «Кто чем поет?»: «Слышишь, как музыка гремит в лесу? Слушая ее, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами. Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть»[57]57
  Там же С. 368.


[Закрыть]. На все лады распевают обитатели леса – каждый как может. А заканчивается рассказ лукавым вопросом автора, обращенным к юным читателям, и неожиданным ответом на него: «И слышно с земли: будто в вышине барашек запел, заблеял.

 
А это Бекас.
Отгадай, чем поет?
Хвостом!»[58]58
  Там же. С. 369.


[Закрыть]
 

В рассказе «Первая охота» щенок, задумавший поохотиться, узнает мир, а вместе с ним и маленькие читатели знакомятся с повадками птиц и насекомых.

Добрые, поэтичные, умилительные и хрустально чистые охотничьи рассказы Бианки словно открывают дверцы «заветного сундучка», даря юным читателям путешествие в сказку жизни.

Охота и рыбалка занимали большое место в жизни известных советских писателей – Пришвина, Бианки, Паустовского, Шолохова, Казакова. Важное воздействие, которое оказывает сближение с природой на духовный мир человека, отражено в разных по жанру произведениях – рассказах, пьесах и др. Напряженные эпизоды единоборства человека и зверя находим и в сложной структуре романа. Василий Песков в очерке «Шолохов – рыбак и охотник»[59]59
  Песков В. Шолохов – рыбак и охотник // Комсомольская правда. 2010. 28 окт.


[Закрыть] приводит цитату из книги С.Т. Аксакова, указывая на традицию русской литературы, которая поистине неиссякаема: «Все охоты: с ружьем, соколами, сетями и удочкой за рыбой – все имеют одно основание. Все охотники должны понимать друг друга: ибо охота, сближая их с природою, должна сближать между собой». Охота сближает советских писателей с их предшественниками, писателями XIX в., привнесшими в охотничью литературу поэзию, философию, гуманизм.

Травля волка – одна из ярких сцен в романе Шолохова «Тихий Дон», масштабном произведении о бушующих страстях человеческих, – неизбежно вызывает ассоциации с толстовским описанием захватывающего азартного гона в «Войне и мире». Отчаянно смелые охотники и жители казачьей станицы в романе Шолохова вступают в рукопашный бой с матерым, утверждая превосходство человека над зверем: «Григорий увидел, как двое казаков, бросив плуг, бежали наперерез волку, норовившему прорваться к логу. Один – рослый, в казачьей краснооколой фуражке, со спущенным под подбородок ремешком, – махал выдернутой из ярма железной занозой. И тут-то неожиданно волк сел, опустив зад в глубокую борозду. Седой кобель Ястреб с разлета перемахнул через него и упал, поджимая передние ноги; старая сука, пытаясь остановиться, чертила задом бугристую пахоту, не удержавшись, напоролась на волка. Тот резко мотнул головой, сука пластом зарикошетила в сторону. Черный громадный клуб насевших на волка собак, качаясь, проплыл по пахоте несколько саженей и покатился шаром. Григорий подскакал на полминуты раньше пана, прыгнул с седла, упал на колени, относя за спину руку с охотничьим ножом»[60]60
  Шолохов МЛ. Собр. соч.: В 8 т. М., 1975. Т. 1. С. 194.


[Закрыть]. Как и у Толстого, охотничья доблесть сродни воинской.

Пожалуй, толстовскую традицию продолжает в охотничьих рассказах и Юрий Казаков. Жизнелюбие, причастность к вечному само-возрождению природы составляют нравственную основу рассказов Казакова. В рассказе «На охоте» «стеклянный скрип журавлей», «чистый и грустный запах росы», «присмиревший тихий лес», «чистый печальный воздух» – все это создает поэтическое настроение. А сюжет этого рассказа, в котором тянется «ниточка от отца к сыну, от сына, ставшего отцом, к его сыну» передает трагизм быстротечной человеческой жизни и одновременно вечное величие и красоту мира.

Рассказ «Арктур – гончий пес» (1957) посвящен памяти М.М. Пришвина. Это рассказ о слепой охотничьей собаке, в котором писатель запечатлел мир восприятия и переживаний собаки, что сближает его с лучшими произведениями русской литературы о животных – толстовскому «Холстомеру», чеховской «Каштанке», многим рассказам Пришвина, Паустовского. Обостренное восприятие запахов и звуков собакой, лишенной зрения, писатель передает с особой силой высокого трагизма и красоты. Арктур «слышал тончайшие звуки, каких мы никогда не услышим, – пишет Казаков, эти звуки замечательно улавливая и запечатлевая. – Он просыпался по ночам, раскрывал глаза, поднимал уши и слушал. Он слышал все шорохи, за многие версты вокруг. Он слышал пение комаров и зудение в осином гнезде на чердаке. Он слышал, как шуршит в саду мышь и тихо ходит кот по крыше сарая. И дом для него не был молчаливым и неживым, как для нас. Дом тоже жил: он скрипел, шуршал, потрескивал, вздрагивал чуть заметно от холода. По водосточной трубе стекала роса и, скапливаясь внизу, падала на плоский камень редкими каплями. Снизу доносился невнятный плеск воды в реке. Шевелился толстый слой бревен в запани около лесозавода. Тихо поскрипывали уключины – кто-то переплывал реку в лодке. И совсем далеко, в деревне, слабо кричали петухи по дворам…»[61]61
  Казаков Ю.П. Во сне ты горько плакал. Избранные рассказы. М., 1977. С. 83–84.


[Закрыть] И запахи для него «звучали как музыка», особенно когда он оказался в лесу.

Охота приводит автора в глубинку, в леса, знакомит с лукавыми, иной раз чудаковатыми людьми. Перед писателем предстает жизнь грубая, подчас жестокая, не похожая на городскую. Рассказ «Ни стуку, ни грюку» внешне, как и многие рассказы Тургенева, вполне охотничий: герой, молодой москвич, бродит по лесам, болотам, лугам, охотится на дичь, а ночью засыпает в сарае на сеновале. Однако в рассказе юному мечтателю открывается иная, доселе неизвестная ему жестокая сторона жизни. Как и у Тургенева, у Казакова охота – это возможность войти в контакт с людьми другого социального круга, увидеть Россию «с другого бока». В отличие от Тургенева Казаков отнюдь не идеализирует жизнь глубинки и ее обитателей.

Боль за бездумно уничтожаемые леса и животных пронзительно прозвучала в повести Бориса Васильева «Не стреляйте в белых лебедей». Уже в самом названии – противопоставление красоты и жестокости. Егор Полушкин, мастер – золотые руки, человек не от мира сего. Он заплатил своей жизнью, вступив в неравный бой с варварами-туристами и всеми потребителями, шабашниками, которые грубо и бессмысленно уничтожают природу: леса, рыбу, животных, птиц. В лесу взору Егора предстала картина, от которой мороз пошел по коже: «Голые липы тяжело роняли на землю увядающий цвет. Белые, будто женское тело, стволы тускло светились в зеленом сумраке, и земля под ними была мокрой от соков, что исправно гнали корни из земных глубин к уже обреченным вершинам.

– Сгубили, – тихо сказал Егор и снял кепку, – за рубли сгубили, за полтиннички».

Итак, охота – занятие древнее, парадоксальным образом связанное с жестокостью и одновременно с чутким, нежным отношением человека к природе, лесам и их обитателям, – на протяжении многих веков вдохновляет писателей, является неиссякаемым источником для философского, поэтического осмысления мира, ставит проблемы нравственного выбора.

Маргарита Одесская

1955–1956. Т. 4. С. 397.

«Трубадур, странствующий с ружьем и лирой»

Сергей Тимофеевич Аксаков

Мои «Записки об уженье рыбы» и особенно «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» были так благосклонно приняты читающей публикой, что я решился написать и напечатать все, что знаю о других охотах, которыми я некогда с горячностью занимался. Кроме удовлетворения собственной потребности – есть что-то невыразимо утешительное и обольстительное в мысли, что, передавая свои впечатления, возбуждаешь сочувствие к ним в читателях, преимущественно охотниках до каких-нибудь охот. Вот причина, заставляющая меня писать: я признаюсь в ней откровенно, а равно и в желании, чтобы книжка моя имела такой же успех, как и прежние мои охотничьи записки.

Охота, охотник!.. Что такое слышно в звуках этих слов? Что таится обаятельного в их смысле, принятом, уважаемом в целом народе, в целом мире, даже не охотниками?.. «Ну, это уж его охота, уж он охотник», – говорят, желая оправдать или объяснить, почему так неблагоразумно или так странно поступает такой-то человек, в таком-то случае… – и объяснение всем понятно, всех удовлетворяет! Как зарождается в человеке любовь к какой-нибудь охоте, по каким причинам, на каком основании?.. Ничего положительного сказать невозможно. Конечно, нельзя оспорить, что охота передается воспитанием, возбуждается примером окружающих; но мы часто видим, что сыновья, выросшие в доме отца-охотника, не имеют никаких охотничьих склонностей и что, напротив, дети людей ученых, деловых ex professo, никогда не слыхавшие разговоров об охоте, – делаются с самых детских лет страстными охотниками. Итак, расположение к охоте некоторых людей, часто подавляемое обстоятельствами, есть не что иное, как врожденная наклонность, бессознательное увлечение. Такая мысль всего убедительнее подтверждается, по моему мнению, наблюдениями над деревенскими мальчиками. Сколько раз случалось мне замечать, что многие из них не пройдут мимо кошки или собаки, не толкнув ее ногой, не лукнув в нее камнем или палкой, тогда как другие, напротив, защищают бедное животное от обид товарищей, чувствуют безотчетную радость, лаская его, разделяя с ним скудный обед или ужин; из этих мальчиков непременно выйдут охотники до какой-нибудь охоты. Один, заслышав охотничий рог или лай гончих, вздрагивает, изменяется в лице, весь превращается в слух, тогда как другие остаются равнодушны, – это будущий псовый охотник. Один, услыхав близкий ружейный выстрел, бросается на него, как горячая легавая собака, оставляя и бабки, и свайку, и своих товарищей, – это будущий стрелок. Один кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за углом, босой, в одной рубашонке, дрожа от дождя и холода, – это будущий птицелов и зверолов. Других мальчиков не заставишь и за пряники это делать. Чем объяснить такие противоположные явления, как не врожденным влечением к охоте? – Обратив внимание на зрелый возраст крестьян, мы увидим то же. Положим, что между людьми, живущими в праздности и довольстве, ребячьи фантазии и склонности, часто порождаемые желанием подражать большим людям, могут впоследствии развиться, могут обратиться в страсть к охоте в года зрелого возраста; но мы найдем между крестьянами и, всего чаще, между небогатыми, которым некогда фантазировать, некому подражать, страстных, безумных охотников: я знавал их много на своем веку. Кто заставляет в осенние дождь и слякоть таскаться с ружьем (иногда очень немолодого человека) по лесным чащам и оврагам, чтоб застрелить какого-нибудь побелевшего зайца? Охота. Кто поднимает с теплого ночлега этого хворого старика и заставляет его на утренней заре, тумане и сырости, сидеть на мокром берегу реки, чтоб поймать какого-нибудь язя или головля? Охота. Кто заставляет этого молодого человека, отлагая только на время неизбежную работу или пользуясь полдневным отдыхом, в палящий жар, искусанного в кровь летним оводом, таскающего на себе застреленных уток и все охотничьи припасы, бродить по топкому болоту, уставая до обморока? Охота, без сомнения одна охота. Вы произносите это волшебное слово – и все становится понятно.

Оттенки охотников весьма разнообразны, как и сама природа человеческая. Некоторые охотники, будучи страстно привязаны предпочтительно к одной охоте, любят, однако, хотя не так горячо, и прочие роды охот. Другие охотники, переходя с детских лет постепенно от одной охоты к другой, предпочитают всегда последнюю всем предыдущим; но совершенно оставляя прежние охоты, они сохраняют теплое и благодарное воспоминание о них, в свое время доставлявших им много наслаждений. Есть, напротив, третий разряд охотников исключительных: они с детства до конца дней, постоянно и страстно, любят какую-нибудь одну охоту и не только равнодушны к другим, но даже питают к ним отвращение и какую-то ненависть. Наконец, есть охотники четвертого разбора: охотники до всех охот без исключения, готовые заниматься всеми ими вдруг, в один и тот же день и час. Такие охотники в настоящем, строгом смысле слова – ни до чего не охотники; ни мастерами, ни знатоками дела они не бывают. По большей части они делаются добрыми товарищами других охотников.

Не разбирая преимуществ одного рода охотников перед другими, я скажу только, что принадлежу ко второму разряду охотников. В ребячестве начал я с ловли воробьев и голубей на их ночевках. Несмотря на всю ничтожность такой детской забавы, воспоминание о ней так живо в моей памяти, что, признаюсь, и на шестьдесят четвертом году моей жизни не могу равнодушно слышать особенного, торопливого чиликанья воробья, когда он, при захождении солнца, скачет взад и вперед, перепархивает около места своего ночлега, как будто прощаясь с божьим днем и светом, как будто перекликаясь с товарищами, – и вдруг нырнет под застреху или желоб, в щель соломенной крыши или в дупло старого дерева. – От ловли воробьев на ночевках перешел я к ловле других мелких птичек волосяными сильями, натыканными в лубок, к ловле конопляными необмолоченными снопами, опутанными веревочкой с сильями, и, наконец, к ловле разными лучками из сетки. Потом пристрастился я к травле перепелок ястребами и к ловле перепелов сетью на дудки. Все это на некоторое время заменила удочка; но в свою очередь и она была совершенно заменена ружьем. Единовластное владычество ружья продолжалось половину моего века, тридцать лет; потом снова появилась на сцене удочка, и, наконец, старость, а более слабость зрения, хворость и леность окончательно сделали из меня исключительного рыбака. Но я сохраняю живое, благодарное воспоминание обо всех прежних моих охотах, и мои статьи о них служат тому доказательством.

Все охоты, о которых я упоминал: с ружьем, с борзыми собаками, с ястребами и соколами, с тенетами и капканами за зверями, с сетьми, острогою и удочкой за рыбою и даже с поставушками за мелкими зверьками, – имеют своим основанием ловлю, добычу; но есть охоты, так сказать, бескорыстные, которые вознаграждаются только удовольствием: слушать и видеть, кормить и разводить известные породы птиц и даже животных; такова, например, охота до певчих птиц и до голубей.

Первые по крайней мере веселят слух охотников пением, но вторые и этого удовольствия доставить не могут: иногда только услышишь их голос, то есть глухое воркованье. Но я знавал страстных охотников до голубей всех возможных пород: бормотунов, двухохлых, турманов, мохноногих горлиц и египетских голубей. Эти охотники проводили целые дни на голубятне, особенно любуясь на голубей мохноногих, у которых мохры, то есть перья, выросшие из ног, до трех вершков длиною, торчали со всех сторон и даже мешали им ходить. Теперь редко встретишь охотников до этих сортов голубей, но в городах и столицах еще водятся охотники до голубей чистых или гонных, особенно до турманов, гоньба которых имеет свою красоту. Быстро носясь кругами в высоте, стая гонных, или чистых, голубей то блестит на солнце яркой белизной, то мелькает темными пятнами, когда залетит за облако, застеняющее стаю от солнечных лучей. Турманы имеют особенное свойство посреди быстрого полета вдруг свертывать свои крылья и падать вниз, перевертываясь беспрестанно, как птица, застреленная высоко на лету: кувыркаясь таким образом, может быть, сажен десять, турман мгновенно расправляет свои легкие крылья и быстро поднимается на ту же высоту, на которой кружится вся стая. Такие проделки очень живописны, всякий посмотрит несколько минут с удовольствием на эту живую картину; но охотники с увлеченьем смотрят на нее по нескольку часов сряду, не давая садиться усталым голубям на родимую крышу их голубятни.

Содержание непевчих птиц и даже некоторых из пород дичи в больших клетках или садках имеет уже особого роду прелесть, которая может быть понятна только людям, имеющим склонность к наблюдениям над живыми творениями природы: это уже любознательность.

Несмотря на увлечение, с которым я всегда предавался разного рода охотам, склонность к наблюдению нравов птиц, зверей и рыб никогда меня не оставляла и даже принуждала иногда, для удовлетворения любопытства, жертвовать добычею, что для горячего охотника не шутка.

Воспоминание обо всем этом доставляет мне теперь живейшее наслаждение, и поделиться моими воспоминаниями с охотниками всех родов – сделалось моим постоянным желанием. Может быть, мой пример возбудит и в других такое же желание. Сколько есть опытных охотников на Руси, круг действия которых был несравненно обширнее моего! Сколько любопытных сведений и наблюдений могли бы сообщать они! Кроме того, что издание таких сведений и наблюдений составило бы утешительное, отрадное чтение для охотников, оно было бы полезно для естественных наук. Только из специальных знаний людей, практически изучивших свое дело, могут быть заимствованы живые подробности, недоступные для кабинетного ученого.