Текст книги "Как работает ваш мозг. Внутри самого сложного объекта во Вселенной"

Действительно ли баллы IQ – это важно? Люди, набирающие высокие баллы на IQ-тестах, необязательно самые успешные в жизни. При таком количестве искажающих факторов совершенно непонятно, реален ли эффект «оглупения». Например, выдвигалось предположение, что кесарево сечение позволяет выжить большему количеству младенцев с крупным мозгом, чем в прошлом.

Чтобы решить вопрос окончательно, нужно сравнить, сокращается ли распространенность генов, связанных с высоким IQ. Но до сих пор, несмотря на серьезные усилия, не было найдено конкретное сочетание генов, отвечающее за значительно более высокий уровень IQ у здоровых людей.

И все же Вудли думает, что его команда обнаружила точное доказательство спада генетического потенциала, и он утверждает, что это происходит гораздо быстрее, чем показывает вычисление Линна. Не полагаясь на данные по плодовитости, Вудли взял простой показатель – время реакции. Люди с быстрой реакцией как раз и являются более умными, и период реагирования у них короче – вероятно, потому что они быстрее обрабатывают информацию.

В 1880-х годах энциклопедист Фрэнсис Гальтон измерил время реакции нескольких сотен людей из разных социальных слоев в Лондоне. Несколько лет назад Ирвин Силвермен из Государственного университета Боулинг Грин в США отметил, что зафиксированное Гальтоном время реакции – в среднем около 185 мс между увиденным сигналом и нажатием кнопки – заметно быстрее, чем средний показатель в 250 мс в современных тестах, проводившихся с 1940-х годов.

Группа Вудли проанализировала данные Силвермена, учитывая известную связь между временем реакции и интеллектом. И выяснилось, что за столетие время реакции действительно увеличилось – на показатель, соответствующий потере одного полного балла IQ за десятилетие или более чем на 13 пунктов с Викторианской эпохи.

Последовала критика выводов Вудли с утверждением, что Гальтон мог измерять время реакции не так, как более поздние исследователи. Например, если у кнопки аппарата Гальтона диапазон движения был короче, то и промежутки времени получились короче. Более того, подчеркивает Силвермен, в данных после 1940 года не наблюдается тенденции спада, как должно было бы быть, если Вудли прав.

В развернутом ответе, опубликованном в июне 2014 года, Вудли настаивает, что сегодня мозг все равно медленнее, даже с учетом всех погрешностей. Но даже если он прав и время реакции увеличилось, связь этого явления с IQ не так сильна: время реакции объясняет лишь около 10 % вариаций.

«Наверно, каждое поколение жалуется, что новое поколение глупее, а каждый представитель верхушки общества – что низшие классы рождают больше детей, – говорит Кевин Митчелл, нейрогенетик из Тринити-колледжа в Дублине, Ирландия. – Главный тезис в том, что уровни IQ падают. А я не вижу доказательств этому и нахожу весь спор несколько странным».

Будущие десятилетия должны дать определенный ответ. Если то, что мы видим, например, в Дании – это просто завершение эффекта Флинна, баллы IQ там станут стабильными. Если же прав Вудли и его коллеги, мы увидим продолжение спада.

Даже если мы движемся в сторону глупости, совершенно непонятно, следует ли нам беспокоиться. Флинн думает, что проблема разрешится сама собой, по мере того как улучшение здравоохранения и более выгодные варианты занятости уменьшат среднее число новорожденных во всех слоях общества.

В долгосрочной перспективе может возникнуть еще более фундаментальная угроза для интеллекта. Мы, люди, быстро мутируем – у каждого из нас от 50 до 100 новых мутаций, которых не было у наших родителей, и какие-то могут оказаться вредными, считает Майкл Линч, эволюционный генетик из Индианского университета в Блумингтоне, США. В прошлом вредные мутации исчезали также быстро, как и появлялись, потому что те, кому повезло унаследовать большое их число, обычно умирали молодыми, не оставив детей. Теперь все изменилось. Внутриутробная смертность плода, например, снизилась на 99 % в Англии с 1500-х годов, говорит Линч. Это означает, что население развитых стран накапливает вредные мутации.

Линч подсчитал, что за десятки поколений произойдет серьезное ухудшение генетической информации. При том что за работу мозга отвечает огромное число генов, спад утянет за собой и наши умственные способности. Возможно, единственный способ остановить его – это повозиться с нашими геномами. Учитывая наше невежество в том, что касается генетических основ интеллекта, и различные этические сложности, это произойдет еще нескоро.

Но в краткосрочной перспективе решение очевидно. «Если вас это заботит, ответ тот же, что и всегда», – говорит Митчелл. – «Образование. Если вы хотите, чтобы люди были умнее, дайте им образование. Это не сделает всех равными, но всем пойдет на пользу».

Что если интеллект – это тупик?

Наш интеллект – та самая особенность, которая, как нам нравится думать, делает нас венцом эволюции. Но что если он – наша погибель? Что если с эволюционной точки зрения чем глупее, тем лучше?

Люди развили уникальную форму интеллекта, такой когнитивной сложности нет ни у одного другого вида. Благодаря интеллекту произошел сельскохозяйственный, научный и технический прогресс. Интеллект позволил нам доминировать на планете и очень много узнать о Вселенной. Но он же привел нас на грань катастрофы: заметны изменения климата, начинается массовое вымирание. И существует мало признаков того, что скоординированные усилия изменят ситуацию.

К тому же генетическое разнообразие человека несоизмеримо мало. «У одной маленькой группы шимпанзе больше генетического разнообразия, чем у всего человеческого вида», – говорит Майкл Грациано из Принстонского университета. Вероятность, что глобальная катастрофа может стереть нас с лица Земли, довольно правдоподобна.

В этом мы можем винить странную двойственность, говорит философ Томас Метцингер из Майнцского университета в Германии. Он утверждает, что мы достигли данной точки, потому что наше интеллектуальное совершенство вынуждено работать параллельно со встроенными первобытными чертами. «Это когнитивная сложность, но без сострадания и гибкости в структуре нашей мотивации», – говорит Метцингер.

Другими словами, нашим мотивом все еще выступают базовые инстинкты, такие как жадность и ревность, а не стремление к всемирной солидарности, эмпатии или рациональности. И неясно, успеем ли мы вовремя развить эти необходимые социальные навыки, чтобы не допустить глобальной катастрофы.

Другая часть проблемы состоит в том, что наш интеллект приходит вместе с так называемыми когнитивными искажениями. Психологи показали, что люди уделяют меньше внимания риску в будущем по сравнению с риском в настоящем, и в результате мы часто принимаем решения, хорошие в краткосрочной перспективе, но катастрофичные в долгосрочной. Возможно, именно в этом причина нашей неспособности в полной мере осознать риски перемены климата.

У людей также есть, как утверждают философы, отклонение в сторону существования – лучше существовать, чем не существовать. Это влияет на наше представление о ценности жизни.

Но что если наш интеллект разовьется так, что отклонения исчезнут? Метцингер размышляет, что суперумные инопланетяне уже смогли этого достичь. Если сбалансированное видение мира не склоняется к краткосрочной перспективе, такая форма жизни могла решить, что жизнь просто не стоит страданий. «Они могли прийти к выводу, что лучше завершить собственное существование», – говорит Метцингер.

Объясняет ли это, почему мы до сих пор не вступили в контакт с внеземным разумом? «Возможно», – отвечает он.

4
Эмоции

Эмоции – одно из самых загадочных порождений нашего мозга. Все мы хорошо знаем, что такое эмоции, как они ощущаются и прекрасно распознаем их у других. Тем не менее ответы на вопросы «Как появляются эмоции?» и «Почему мы чувствуем?» могут многое рассказать о том, что значит быть человеком.

Прежде всего главный вопрос: одинаково ли все люди чувствуют? Если да, то почему?

Эмоции: на лице написано

В 1868 году, работая над последней книгой по эволюции, Чарльз Дарвин любил показывать своим гостям серию фотографий отвратительных человеческих лиц.

Снимки, сделанные французским физиологом Гийомом Бенжаменом Дюшеном, изображали людей, чьи лицевые мышцы подвергались действию тока и сокращались, придавая лицам странные и даже жутковатые выражения. Дарвина поражало, как судорога рта или морщина между бровями вызывали у смотрящего эмоции – например, страх или удивление. Он хотел знать, видят ли его гости на фотографиях те же эмоции. Обычно так и было.

Дарвин пришел к выводу, что эмоции на лицах универсальны: люди по всему миру проявляют их одинаково и распознают легко и не задумываясь. Он не утверждал, что знает, зачем нужны выражения лиц. Дарвин считал, что они «не приносят никакой пользы», но предположил, что мимика присуща человеку от рождения и коренится в нашем родстве с другими животными. Он представил этот аргумент миру в книге «О выражении эмоций у человека и животных», опубликованной в 1872 году.

Дарвин не первым исследовал значение выражений лица, но его невероятное влияние привлекло внимание к этой теме и спровоцировало споры, которые с тех пор то усиливались, то затухали. Являются ли способы выражения эмоций универсальными и врожденными или они меняются в зависимости от культуры?

К концу ХХ века мнение Дарвина стало общепризнанным, но сегодня спор возобновился, и мы снова пытаемся понять, чем на деле являются эмоции и что они говорят нам о природе человека. Современные общепринятые взгляды на выражения лица закрепились вслед за классическим экспериментом, проведенным через столетие после того, как Дарвин пугал своих гостей.

В конце 1960-х годов группа психологов под руководством Пола Экмана из Калифорнийского университета в Сан-Франциско посетила Бразилию, Японию, Борнео и Новую Гвинею и показала людям фотографии шести стереотипных выражений эмоций на лицах: счастье, страх, гнев, удивление, отвращение/презрение и грусть. Тот же эксперимент провели в США.

Группа Экмана обнаружила, что все, кого они опрашивали, независимо от культуры узнали шесть основных эмоций: радость, грусть, гнев, страх, удивление и отвращение – даже жители Борнео и Новой Гвинеи, не имевшие ранее контактов с людьми из внешнего мира. Исследование, опубликованное в Science в 1969 году, подтверждало теорию, что основные эмоции проявляются одинаково на лицах всех людей, независимо от культуры, так как у них единый эволюционный источник.

С тех пор те же результаты показали десятки исследований. В дополнение к основным шести эмоциям (или семи, так как иногда презрение и отвращение разделяют) расширенная модель включает гордость, о которой свидетельствуют открытая поза и надутая грудь, и стыд с опущенной головой и согнутыми плечами. Все это поддерживает точку зрения, что выражения эмоций изначально заложены в мозг человека.

Другое подтверждение пришло после наблюдений за людьми, родившимися слепыми и, следовательно, никогда не видевшими лиц. Психолог Дэвид Мацумото из Государственного университета Сан-Франциско во время Олимпийских и Паралимпийских игр 2004 года на состязаниях по дзюдо сравнил выражения лиц атлетов, в том числе ослепших или слепых от рождения. Он обнаружил, что при победе все три группы демонстрировали одни и те же выражения лиц. В том числе так называемые «улыбки Дюшена», которые считаются подлинными признаками счастья – широкие лучащиеся улыбки, задействующие не только рот, но и глаза.

Если эмоциональные выражения лиц создаются и читаются универсально, то как они вообще появились? По одной из теорий, характерные движения мышц лица, сопровождающие эмоции, имеют физиологические функции. Например, при классическом выражении страха человек увеличивает свое поле зрения, совершает быстрые движения глазами и открывает воздушные пути – все это позволяет лучше разглядеть опасность и быстрее реагировать.

Правдоподобные функции были предложены и для других эмоций. Сморщенный нос при гримасе отвращения сужает воздушные пути и предотвращает поступление неприятных веществ, а зажатая поза стыда скрывает уязвимые части лица от нападения. Но не у всех эмоциональных выражений есть очевидные функции. Первоначальные биологические причины счастливой улыбки, злобной гримасы или хмурой печали до сих пор ускользают от психологов.

Согласно одной из теорий, все люди выражают и распознают одни и те же базовые выражения эмоций. Вероятно, у каждой эмоции есть своя биологическая функция.

Однако происхождение выражений лиц выходит далеко за пределы простых физических реакций. Люди – социальные животные, им необходимо общение, а выражение лица – очень эффективный способ коммуникации. Умение передавать и считывать эмоциональные состояния могло быть преимуществом для наших предков: например, выражение страха и узнавание его на лице другого человека позволит обоим быстрее среагировать на опасность.

В таком случае первые выражения эмоций появились как так называемые «сигналы». Сигналы раскрывают информацию о внутреннем состоянии или поведении, но изначально развивались не для подачи знаков (так же как пережевывание – сигнал о том, что человек ест, но изначально имеет другую функцию). Со временем они развились в сигналы, выразительно передающие информацию. Мимика стала более определенной и различимой, упрощая общение без слов.

Этот процесс объясняет, почему для некоторых выражений эмоций сложно подобрать функции: изначальная цель была утрачена при переводе. Возможно и то, что некоторые выражения эмоций были только сигналами. Например, гордость и стыд – социальные эмоции, их проявления напоминают позы доминирования и подчинения у других социальных приматов, что позволяет предположить, что гордость и стыд – сигналы статуса, унаследованные от далеких предков.

Некоторые исследователи подвергают сомнению теорию об универсальности выражения эмоций на лице. Они указывают на методы исследования Экмана и других, при которых участникам давали список эмоций и просили подобрать выражение лица, наиболее к ним подходящее. По мнению скептиков, если исследуемые знают, что нужно найти именно счастье, грусть, гнев и так далее, то, вероятно, именно их они и увидят. А если людей просят описать своими словами, им гораздо сложнее угадать. В одном из экспериментов, проводимых без списка, точность упала примерно с 80 % до 50 %.

Ряд исследователей утверждают, что основы выражения эмоций на наших лицах не биологические, а культурно выученные символы – разновидность «языка тела», с помощью которого мы учимся сообщать эмоции другим. Как и разговорные языки, выражения лиц имеют схожие черты, но отличаются в зависимости от культуры.

Эксперименты показали, что узнавание людьми эмоций очень сильно зависит от контекста. В реальном мире лица редко встречаются сами по себе. Поза, интонации, другие лица и более широкий контекст также рассматриваются и влияют на восприятие. Например, оскал – обычно его связывают с гневом – можно прочитать как отвращение, если человек держит в руках грязный предмет, или как страх, если его сопровождает описание опасности. Гримасу отвращения можно принять даже за гордость, если она прилагается к телу с поднятыми в триумфе руками. Если люди видят одно и то же выражение лица, но обозначенное словами «гнев», «удивление» или «страх», их восприятие изменится.

Также выясняется, в противовес классической работе Экмана, что выражения эмоций на лицах не являются фиксированными для всех культур. Между ними есть различия, считает Рейчел Джек из Университета Глазго в Великобритании. В исследовании 2012 года с помощью графической программы ее команда смоделировала тысячи анимированных лиц, случайным образом сочетая положения мышц лица, и показала их 15 европейским и 15 китайским волонтерам. Их задачей было без заготовленных правильных ответов распределить лица по шести базовым эмоциям или сказать «не знаю». Европейцы (которым показывали лица, похожие на европейские) рассортировали выражения по группам шести базовых эмоций, с высоким уровнем согласия друг с другом. Но у китайцев (которым показывали восточноазиатские лица) категории гораздо больше наслаивались друг на друга, и разногласий было гораздо больше.

«Я не стала бы спорить с теми, кто утверждает, что некоторые выражения лиц имеют биологическое происхождение, – говорит Джек. – Но на протяжении 80 000 лет у людей есть культура». Она считает, что когда-то врожденные сигналы были значительно перестроены культурной эволюцией для использования в социальной коммуникации, что допускает возникновение региональных вариаций.

А если выражения эмоций на лицах окажутся менее универсальными, чем утверждают Экман и другие, то какова альтернатива? По одной из теорий, когда мы наблюдаем эмоции окружающих, мы используем категории, которые созданы культурой, выучены и зависят от контекста. Также есть данные, что иммигранты постепенно адаптируют свои эмоции к нормам их нового дома. Может быть, мы говорим более или менее на одном языке, но выучиваем местный диалект, чтобы лучше общаться с людьми вокруг нас.

Можем ли мы чувствовать эмоции, не имея слов для их описания?

Теория, что наши обозначения чувств влияют на то, как мы их переживаем, жарко обсуждается. Некоторые эволюционные психологи убеждены, что задолго до того, как наши пещерные предки научились говорить, они чувствовали сигнальную физиологическую реакцию страха: если они видели крадущегося саблезубого тигра, сердце сильнее билось в груди, а ладони почесывались и потели. В таком случае, сначала появились чувства, а их названия – гораздо позже, когда люди научились общаться. Значит, «отвращение» чувствуется одинаково, независимо от того, где вы живете – в Нью-Йорке или в Тимбукту.

Но если внимательнее взглянуть на языки мира, идея об универсальности эмоций начинает рушиться. Раз отвращение – единая первичная эмоция, почему немцы различают два ее вида – ekel (отвращение, ощущение мерзости и гадости) и abscheu (отвращение, связанное с отторжением)? И это ничто по сравнению с 15 видами страха, о которых говорят пинтуби из Западной Австралии.

Некоторые культуры выделяют чувства, не имеющие прямых эквивалентов в других культурах и языках. Например, в японском языке есть слово amae – приятное чувство, что тебя любят безусловно и заботятся о тебе, а в голландском – gezelligheid, описывающее и физическое пребывание в уютном месте в окружении хороших друзей, и эмоциональное ощущение комфорта и покоя.

Это работает и в другую сторону. Например, у народа мачигенга в Перу нет термина, который бы точно передавал значение «беспокоиться». Но означает ли факт отсутствия слова для передачи этой эмоции, что мачигенга ее и не чувствуют или не способны чувствовать?

Наука обратила внимание на эти вопросы. Исследования сканов мозга показывают сильную связь между языком и эмоциями: когда активированы части мозга, связанные с эмоцией, активируются и участки, связанные с семантикой и языком. Исследования показали то, что многие уже знают инстинктивно: если дать чувству название, это успокоит, смягчит внутренние волнения.

Другие когнитивные психологи предполагают, что роль слов в нашей эмоциональной жизни еще больше: слова не просто помогают управлять чувствами, но и сами вызывают их. Существует ряд подтверждений, что это так. Люди с семантической деменцией (нейродегенеративным нарушением, при котором ускользает значение слов) показали, что когда отсутствует слово для обозначения эмоции, ее сложнее распознать у окружающих.

Здоровые люди, получив стопку фотографий с эмоциями, разделят их на шесть основных групп. Люди с семантической деменцией обычно делают три группы: неприятные эмоции, приятные и нейтральные. Вероятно, не имея слов для описания эмоций, мы можем вообще не распознавать различные чувства.

Похожие процессы происходят и при распознавании наших собственных чувств. Когда мы изучаем слова для описания эмоций, они становятся как бы громоотводами, притягивающими все зарождающиеся ощущения и смутные понятия. Как только мы привязываем слово к конкретной сети ощущений, мозгу становится проще выискивать соответствующий опыт и отфильтровывать тот, который не связан с ней.

Механизм работает в обе стороны. Некоторые чувства остаются неназванными, а потому незамеченными. Сознанием они не ощущаются. Получается, что если в языке нет названия эмоции, чувство может отойти на задний план, не сформироваться и даже потеряться.

Если эти выводы правдивы, то они имеют важные последствия для терапии. Недавно Жорди Коидбах из Университета Помпеу Фабра в Барселоне, Испания, и его коллеги обнаружили, что «эмоциональное разнообразие» – переживание в избытке большого спектра эмоций – напрямую связано с долговременным эмоциональным и физическим здоровьем.

Поэтому если вы хотите внести некоторое разнообразие в вашу эмоциональную жизнь, попробуйте почувствовать greng jai (в тайском языке так называется нежелание принять помощь из-за опасения доставить беспокойство) или iktsuarpok (в языке инуитов – волнение при ожидании гостей) – и вы обнаружите, что в повседневной жизни переживаете новые чувства. Только осторожнее с basorexia – неожиданным порывом кого-то поцеловать.

Почему мы плачем?

Приглядитесь повнимательнее к плачу – и вы поймете, насколько это странное явление. К примеру, он включает в себя два очень разных процесса: рыдание в голос и извержение слез. Дети прекрасно умеют делать первое, ведь крик – это очень эффективный способ добиться внимания тех, кто о них заботится. В первые несколько недель жизни дети даже не испускают слез, потому что слезные железы еще развиваются. Но затем, по мере роста, плач становится менее вокальным и более слезным.

Ад Вингерхётс из Тилбургского университета в Нидерландах предположил, что это эволюционная адаптация. Рыдание в голос сообщает окружающим, в том числе хищникам, об уязвимости, поэтому, когда ребенок уже способен передвигаться, разумнее использовать менее заметный сигнал слез.

Другая загадка заключается в том, почему мы плачем в течение всей жизни. Любопытные изменения поведения при плаче могут отражать изменение его функции по мере нашего взросления. Примерно с юности мы меньше плачем от физической боли и больше – от эмоциональной. Кроме того, многие люди демонстрируют «моральный плач» – реакцию на акты храбрости, самопожертвования и альтруизма. Почему мы это делаем, до сих пор неизвестно.

Также непонятно, почему по мере взросления мы все больше льем слезы в приятных ситуациях. Роберт Провин из Мэрилендского университета в США выдвинул такое предположение: «Учитывая, что эмоциональные слезы появились не так давно, это очень приблизительный показатель проявления эмоций».

Другая теория состоит в том, что так называемые «слезы радости» не отражают счастье. Дело в том, что такие важные события, как свадьбы и праздники часто имеют горький привкус, так как напоминают о времени и смерти. Возможно, поэтому дети обычно не плачут от счастья: у них еще нет ассоциаций с жертвой, потерей и недолговечностью.

Еще один вопрос – почему одни люди плачут больше, а другие меньше. В одной из последних работ Вингерхётс сообщил, что больше всех плачут люди сопереживающие или с высокими показателями уровня невротизма. Последние используют слезы как средство манипуляции, так поступают нарциссисты, психопаты и маленькие дети при истерике. Вероятно, социопаты плачут фальшивыми, или «крокодильими» слезами.

До наступления зрелости мальчики и девочки плачут одинаково часто, но в западной культуре женщины плачут по меньшей мере в два раза чаще мужчин. Мужчинам культура предписывает сдерживать слезы, но, возможно, дело не только в этом. Исследования животных показывают, что гормон тестостерон имеет эффект подавления слез.