Текст книги "Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности"

Наиболее знаменитой и потрясающей воображение современников частью Ипподрома была Спина, своеобразный «хребет» арены.

Она была копией разделительного барьера в Большом Цирке, который появился там во II в. до н. э. после строительства под ареной водопровода (по другим данным – канализации, или, по мнению Л. Ричардсона, из-за стремления спрятать под землю протекавший там ручей), что вынудило римлян приподнять середину арены. Это привело к изменению правил соревнований: до появления Спины скачки в Риме проводились от одного конца арены до другого, затем возничие разворачивали коней и скакали в обратном направлении. С появлением Спины соревнования стали проводиться по кольцу (точнее, по сильно вытянутому эллипсу), против часовой стрелки[40]40
  Большой цирк [Электронный ресурс] // Ричардсон Л. Новый топографический словарь Древнего Рима. Режим доступа: http://ancientrome.ru/dictio/article. htm?a=504255581


[Закрыть]. В Константинополь это правило пришло уже устоявшимся.

По свидетельству крестоносца Робера де Клари[41]41
  «Вдоль этой площади была стена, которая имела с добрых 15 стоп в высоту и 10 – в ширину; и сверху на этой стене были фигуры и мужчин, и женщин, и коней, и быков, и верблюдов, и медведей, и львов, и множества других животных, отлитых из меди. И все они были так хорошо сделаны и так натурально изваяны, что ни в языческих странах, ни в христианском мире не сыскать столь искусного мастера, который смог бы так представить и так хорошо отлить фигуры, как были отлиты эти. Некогда они обычно двигались силою волшебства, как бы играючи, но теперь уже больше они не играют» (Robert de Clari. La Conquête de Constantinople. 90. Пер. М. А. Заборова).


[Закрыть], бывшего свидетелем и участником разграбления Константинополя в 1204 г., Спина константинопольского Ипподрома возвышалась над ареной на высоту около 15 футов (4,5 метра). Еще со времен Константина Великого Спина по примеру римского Цирка стала превращаться в настоящий музей. На ней были выставлены лучшие образцы античной скульптуры, подлинные шедевры античного мира. Здесь, в частности, находились две статуи Геракла: одна иллюстрировала его борьбу с Немейским львом, другая – отдых после очищения Авгиевых конюшен. Вторая статуя, по свидетельству Никиты Хониата, была столь огромна, что «шнурок, обертывающий большой палец ее руки, достаточен был на пояс обыкновенному человеку, а обертывающий голень ноги – был в рост человека» (Nic. Choniat. Hist. II.433. Здесь и далее цит. в пер. под ред. проф. И. В. Чельцова).

Кроме того, отмечают наличие механических статуй, настоящих чудес по тем временам. К ним относятся, например, статуя слона, которая могла двигаться, а также орла, в бронзовых крыльях которого были проделаны отверстия, так что статуя могла выполнять функцию солнечных часов (Guilland 1948: 680). Заслуживает внимания упоминавшаяся выше статуя Константина и богини удачи Тихе (лат. Fortuna), венчающей императора венком (или, что более вероятно, ее копия). На Спине находилась и знаменитая Капитолийская волчица, по легенде, вскормившая Ромула и Рема. Эти статуи были вывезены или уничтожены крестоносцами в 1204 г. во время разграбления Константинополя. Вот что пишет об этом Никита Хониат: «Не ценя изящества, варвары не пощадили также статуй и разного рода других дивных произведений искусства, стоявших в Ипподроме. Наравне с упомянутыми они перелили их в монету, обменяв, таким образом, крупные вещи на мелочь и то, что в свое время стоило величайших издержек, променяв на несколько ничтожных кусков меди. Так ниспровергнута была огромная статуя Геркулеса Тригеспера, покоившаяся на такой же огромной корзине» (Nic. Choniat. Hist. II.431–432).

Никита Хониат упоминает еще одну любопытную статую, стоявшую на одном из поворотов Ипподрома. Он называет ее «инструкцией» для колесничего при проезде через этот поворот: «Позади этой статуи, подле восточного, так называемого рузийского поворота бегового круга, стояла на пьедестале статуя Возниц – образчик кучерской ловкости. Медные наездники позою своих рук только что не вслух учили состязавшихся живых соперников, что, подъезжая к оборотному столпу, надобно не распускать вожжи, но круче поворачивать лошадей и дружно, сильнее погонять, чтобы, проехав ближе к черте поворота, заставить своего противника сделать объезд и таким образом прийти после, хотя бы его лошади были быстрее и он был мастер кучерского искусства» (Nic. Choniat. Hist. II.439–440).

Некоторые из украшений Спины, несмотря на столетия разграбления, сохранились in situ на современной стамбульской площади Султанахмет, под которой на глубине 3–5 метров покоятся руины «Царского Игрища». Наиболее впечатляющим из них является обелиск Тутмоса III, привезенный Феодосием I Великим из Александрии, куда он был доставлен еще при Константине I Великом (306–337 гг.) или Констанции II (337–361 гг.) из фиванского храма Амона (совр. Луксор), и установленный на Спине в 390 г. Обелиск украшен иероглифами, восхваляющими деяния фараона Тутмоса III, однако в нижней части они обрываются, т. к. при перевозке на специальном судне (navis lapidaria) или при подъеме из константинопольской гавани в гору гранитный монолит дал трещину, и из первоначальных 38 метров памятника над Ипподромом возвышаются только 19,6 метра (The Oxford Dictionary… 1991: 1509). Нижняя часть обелиска (около 10 метров) стояла в Константинополе в стороне от Ипподрома даже в раннеосманское время, а куда делась потом, неизвестно (Иванов 2011: 222).

В контексте византийской истории более интересен пьедестал, на котором был установлен обелиск. На всех четырех его гранях изображены характерные эпизоды из жизни столицы: состязания колесниц, подчинение варваров, изображение императора и его двора, а также выступление артистов цирка. На восточной и западной сторонах монумента можно прочесть надписи (одну на латыни, другую на греческом), сделанные как бы «от имени» обелиска: 1). «Тяжелый, некогда приказ я получил явиться перед светлейшими императорами и нести [их] пальмовую ветвь после низвержения тиранов. Все уступает Феодосию и [его] вечной династии. Так побежденный и укрощенный за тридцать дней, при префекте Прокле я поднят был на воздух»[42]42
  DIFFICILIS QVONDAM DOMINIS PARERE SERENIS IVSSVS ET EXTINCTIS PALMAM PORTARE TYRANNIS OMNIA THEODOSIO CEDVNT SVBOLIQVE PERENNI TER DENIS SIC VICTVS EGO DOMITVSQVE DIEBVS IVDICE SVB PROCLO SVPERAS ELATVS AD AVRAS


[Закрыть] (пер. ред.). 2). «Четырехгранный столб, от века тяжким бременем лежавший на земле, единственный царь Феодосий дерзнул воздвигнуть снова. Был призван Прокл, и столь великий столб был установлен за 32 дня»[43]43
  KIONA TETPAΠΛEYPON AEI XΘONI KEIMENON AXΘOC MOYNOC ANACTHCAI ΘEYΔOCIOC BACIΛEYC TOΛMHCAC ΠPOKΛOC EΠEKEKΛETO KAI TOCOC ECTH KN HEΛIOIC EN TPIAKONTA ΔYO


[Закрыть] (пер. ред.).

Еще один обелиск высотой 32 метра был отремонтирован в середине Х в. по приказу Константина VII Багрянородного в память о деде – основателе Македонской династии Василии I. Сложенный из каменных блоков, обелиск был обшит при Константине VII золоченой бронзой, на которой были изображены (вероятно, в виде барельефов) воинские подвиги Василия, а на цоколе красовалась надпись: «Это четырехугольное чудо света, разрушенное временем, теперь заново создал Константин… и сделал так, что он выглядит лучше, чем раньше.

Ведь раньше чудом света был Колосс на Родосе, а теперь медный, что стоит здесь» (цит. по: Иванов 2011: 232). Венчал обелиск большой медный шар. После взятия города крестоносцами обшивка была содрана и перелита в монету (Sánchez 2004: 120–121, n. 38). Возводился обелиск, видимо, в IV в. – в период от Константина I до Феодосия I и явно в пару обелиску Тутмоса III, т. к. его высота равна полной высоте египетского собрата, какой она была до разлома гранитного колосса пополам. Два обелиска на Спине – явное подражание римскому прототипу, т. к. в Большом Цирке тоже стояло два подобных монумента[44]44
  В Риме оба обелиска – египетские. Один был установлен Августом, другой – Констанцием II. Первый (Рамзеса II) в 1589 г. по указанию папы Сикста V перенесли на площадь Пьяцца дель Пополо, второй (Тутмоса III) годом ранее, откопав из-под земли и собрав из трех обломков, перенесли к Латеранскому дворцу, где он и высится сейчас, украшенный на верхушке крестом.


[Закрыть].

Последней сохранившейся скульптурной композицией Ипподрома является Змеиная колонна – основание треножника, отлитого эллинами в 479 г. до н. э. из оружия погибших в битве при Платеях персов. На колонне высечены названия всех тридцати шести греческих полисов, чьи граждане участвовали в сражении (Диль 1908: 448–449).

Таким образом, все на Ипподроме, от его конструкции до украшений, призвано было напоминать: Новый Рим – это преемник Ветхого. И все здесь делается как в старину, как завещали предки.

Конные ристания

Скачки, которые устраивались до 66 раз за год, обычно организовывались в честь каких-либо годовщин и празднеств. Главных было два. Во-первых, это – т. н. «Мясной ипподром», проводившийся в последний день перед Великим Постом, своеобразное прощание с мясной пищей. Этот праздник также знаменовал начало весны и сопровождался как заездами колесниц, так и народными гуляниями с хоровым пением, музыкой и танцами. Вероятно, он стал реминисценцией Великих Дионисий – древнегреческого праздника весны, отмечавшегося в последнюю неделю марта, т. е. близко ко времени начала Великого Поста.

Другим важнейшим праздником была годовщина основания Константинополя 11 мая. Традиционно с 330 г. основным местом празднования был Ипподром. В противовес «Мясному ипподрому» этот день назывался в цирке «Овощным ипподромом»: вероятно, в нем можно проследить память о древнеримском празднике весны – Флоралиях, который отмечался с 28 апреля по 3 мая. Кроме традиционных видов развлечений (заездов, творческих выступлений и гуляний), практиковалась и древнеримская «annona civica»: император вместе с патриархом организовывали массовые раздачи хлеба, фруктов, овощей и рыбы беднякам.

Сигнал к началу заездов давал император, восседавший на кафизме. Благодаря специальному механизму (гиспрексу)[45]45
  Гиспрекс «представлял собой канат, натянутый между двумя штангами, основания которых были зажаты в перекрученных канатах либо воловьих жилах, как в нижней части катапульт. Штанги приводились в вертикальное положение и фиксировались. После сигнала к началу забега распорядитель освобождал фиксаторы, и штанги вместе с заградительным канатом падали во внешнюю сторону от стойл, освобождая проезд» (Гиспрекс [Электронный ресурс] // ΒΑΣΙΛΕΙΑ ῬΩΜΑΙΩΝ. Режим доступа: http://byzantine.do.am/).


[Закрыть] створки всех ворот открывались одновременно, и скачки начинались.

В заезде обычно участвовали 4 колесницы, раскрашенные в цвета четырех партий Цирка, именовавшихся димами (δήμοι), мирами (μοῖραι) или факциями (factiones). Традиционное деление болельщиков, а в Византии с V в. и населения городов на цирковые партии восходит к древнеримской традиции. Первое упоминание о партиях Цирка встречаем у Плиния Старшего. Оно датируется 70 г. (Cameron 1976: 7). Иоанн Малала в VI в. возводил создание цирковых партий ко временам Ромула (Malalas VII. ed. Bonn: 175–176). Две из этих партий – Красные (русии) и Белые (левки) – были чисто спортивными и не играли заметной политической роли ни в ранневизантийский период, ни позднее, вплоть до XI в. Об этом свидетельствуют схожие пассажи Иоанна Малалы и автора рубежа XI–XII вв. Георгия Кедрина, утверждавших, что русии и левки изначально имели подчиненное положение, а Голубые (венеты) и Зеленые (прасины), напротив, доминировали (Malalas VII. ed. Bonn: 175–176; Cedrenus. I: 258.22). Это, однако, не означает, что представители «младших» партий никогда не побеждали в заездах и что у них не было влиятельных болельщиков.

По свидетельству Иоанна Малалы, болельщиком Красных был император Анастасий I Дикор (491–518 гг.): «Этот император поддерживал факцию Красных в Константинополе и принимал меры против Зеленых и Голубых всюду, когда они устраивали беспорядки» (Malalas. Chron. XVI.2). Прасинов Анастасий и вовсе притеснял, за что однажды его забросали камнями: «Во время его правления сторонники зеленых в Константинополе обратились к императору в то время, когда происходили заезды колесниц, прося освободить некоторых людей, которые были арестованы префектом города за метание камней. Император не уступил им, но рассердился и приказал войскам напасть на них, вследствие чего произошло большое расстройство. Сторонники [задержанных] выступили против экскувиторов, приблизились к кафизме и стали бросать камни в императора Анастасия» (Malalas. Chron. XVI.4).

Каждая из четырех колесниц была запряжена четверкой лошадей и украшена цветами той партии, которую она представляла. Порядок заездов заранее определялся жребием: из специального сосуда, напоминающего те, что используются в современной лотерее, доставались шары с номерами. Затем колесницы совершали семь кругов вокруг Спины, по итогам которых и определялся победитель заезда (Κουκουλές 1948: 180). Количество заездов варьировалось на протяжении всего периода существования гонок. На пике популярности конных ристаний в VI в. могло проводиться по двадцать пять заездов в день, в периоды кризисов империи это число сокращалось до восьми. Однако были случаи, когда количество заездов многократно увеличивалось. Известен, например, возница Константин, невероятно успешный спортсмен, который, как утверждается в эпиграмме, посвященной ему, однажды смог выиграть все двадцать пять заездов утром и двадцать один из двадцати пяти вечерних (Κουκουλές 1948: 180). Однако этот случай, как отмечает Б. Шродт, был уникальным. Беспрецедентное количество заездов было организовано, скорее всего, в честь выдающегося спортсмена, чтобы показать его умения и превосходство во всей красе, а длительность заездов, вероятно, было сокращена для экономии времени (Schrodt 1981: 42).

Византийцы внесли в древнеримскую соревновательную практику интересное новшество – «диверсиум». Смысл его был в том, чтобы еще вернее проверить качества победителя. Делалось это так: победитель утренних заездов на время вечерних гонок менялся лошадьми и колесницей с проигравшим. Таким образом, спортсмен мог доказать соперникам и зрителям, что его первые победы стали возможны не благодаря везению или лучшему снаряжению, а лишь благодаря его умениям и навыкам езды. Победа в диверсиуме делала еще больше чести победителю, который доказывал свое безоговорочное превосходство над всеми соперниками (Чекалова, Поляковская 1989: 113).

Бешеная скачка шестнадцати разгоряченных коней, тянущих четыре утлые колесницы, не могла обходиться без столкновений и гибели возниц, особенно на крутом и узком повороте возле Сфенды. Об одном из таких случаев сообщает Иоанн Малала: «В январе месяце 11-го индикта 563 г., когда проводились ристания, возничий Юлианик, упав, умер в Ипподроме» (Malalas. Chron. XVIII.144). Однако сообщения такого рода в византийских источниках – редкость. Видимо, смерти во время ристаний все же не были частым явлением.

В Византии сохранился древнегреческий обычай делить спортсменов на возрастные категории. Их было три: мальчики (до семнадцати лет), юноши (от семнадцати до двадцати лет) и мужчины (от двадцати лет). Таким образом, начинающие возницы могли постепенно совершенствовать свое мастерство в заездах с равными и по мере взросления, а также обретения знаний и опыта встречаться, соответственно, с более искушенными соперниками (Schrodt 1981: 42).

Прославленные колесничие удостаивались почестей, которые порой были более пышными, чем хвалы, возносившиеся выдающимся полководцам во время их триумфов. Восхищение ими напоминало одновременно и древнегреческое преклонение перед олимпиониками, и славу лучших гладиаторов Рима. Великие спортсмены становились всеобщими любимцами, их буквально осыпали богатствами. Император награждал их венками, украшениями и роскошной одеждой: давал право носить особую, вышитую серебром шапку, выдавал победителю шарф, окрашенный в цвет команды, которую представлял победитель, и грамоту о присвоении ему звания почетного возничего. Примечательно, что узнаем мы об этом из Гомилии LV епископа Нового Рима Иоанна Златоуста, одного из Отцов Церкви, жившего на рубеже IV–V вв. и осуждавшего спортивный азарт (Patrologia Graeca 58: 539). Эта традиция удивительным образом перекликается и с современностью: с клубными шарфами в футболе («розами»), советскими и постсоветскими званиями вроде «заслуженный мастер спорта».

Наиболее ярким показателем всеобщей любви к возницам были статуи, которые воздвигались в их честь. И это тоже явное подражание античной традиции. Правда, в отличие от статуй олимпиоников, которые водружались в их родных городах сразу после победы на Играх, герои Ипподрома удостаивались статуй по завершении карьеры. Исключения делались лишь для наиболее выдающихся. Самым молодым «обладателем» собственной статуи стал, пожалуй, наиболее знаменитый возница за всю историю византийского спорта – Порфирий, чья карьера пришлась на рубеж V–VI вв., время правления Анастасия I. И поскольку он продолжал побеждать и дальше, множилось количество посвящаемых ему статуй.

На постаменте одной из них выбит следующий текст: «Для других поводом к возведению статуй в их честь является их возраст, но тем, кого оценивают по их победам, нужны не седые волосы, а доблесть, за которой следует слава; доблесть, благодаря коей Порфирий дважды выиграл великолепный приз (т. е. статую. – Авт.), гордясь не десятками лет, но сотнями побед, которые, при всем своем множестве, все родственны Харитам» (цит. по: Иванов 2011: 194).

К концу карьеры количество статуй Порфирия достигло семи, и все они были выставлены на Ипподроме. Карьера этого атлета, достаточно хорошо отраженная в источниках, позволяет нам сделать важное наблюдение: возницы не принадлежали своим партиям безраздельно, они могли переходить из одной команды в другую. Об этом свидетельствует тот факт, что статуи Порфирию воздвигали и прасины, и венеты. Разумеется, происходило это тогда, когда выдающийся чемпион с успехом защищал цвета их партии (Cameron 1973: 118). Постаменты двух статуй Порфирия выставлены сейчас во втором зале первого этажа Стамбульского археологического музея. Они украшены барельефами, изображающими триумфы великого чемпиона (над его головой неизменно парит богиня удачи Тихе), посвятительными надписями от прасинов (на одном постаменте) и венетов (на другом), а также граффити, прочерченными экзальтированными болельщиками.

За время карьеры возницы успевали выступить в разных городах. Порфирию, например, рукоплескали на только Константинополь, но и Александрия и Антиохия. Антиохийская история Порфирия очень напоминает практику трансферов в современном футболе. В 507 г. антиохийские прасины пригласили столичную знаменитость, чтобы он помог им одолеть местных венетов, которые долгое время оставались непобедимыми. Порфирий с легкостью справился с этой задачей, а раздосадованные болельщики венетов устроили потасовки с «хитрыми» прасинами, переросшие в массовые погромы, подавить которые удалось только с привлечением армейских частей. На карьеру Порфирия этот инцидент никак не повлиял (Bennett 1997: 47–48). В его честь сочинялись оды. Приведем одну из них: «Когда природа, наконец, породила Порфирия, она дала клятву и устами, которые никогда не лгут, она сказала: кончено, я более не буду производить на свет, так как всю прелесть, какую имела, я отдала Порфирию» (цит. по: Диль 1908: 455). Младшим современником и также легендой Ипподрома был возница Ураний. В его честь была отлита золотая статуя, в то время как памятник императору Анастасию отлили из железа, а Юстиниану Великому – из бронзы (Чекалова, Поляковская 1989: 114).

Почти так же, как возницы, популярны были и беговые лошади. Легендарных спортсменов не только изображали, как правило, с квадригой, но и на памятниках возницам зачастую высекались имена лошадей, а преданные болельщики знали их родословные наизусть (Чекалова, Поляковская 1989: 114). Например, на одном из постаментов статуй Порфирия выбиты имена лошадей его квадриги: Аристид, Палестинарх, Пирр, Эвтиник, а ниже красуется надпись: «Блестящий Порфирий, он единственный, кто сумел победить всех там и всех здесь (т. е. в составе команд двух партий. – Авт.), а потом на побежденных лошадях, да еще дважды» (цит. по: Иванов 2011: 232).

Простые жители Константинополя были готовы пожертвовать многим, чтобы попасть на важнейшие состязания. Например, при строительстве нового храма св. Софии после сожжения прежнего в ходе восстания «Ника» в 532 г. один из горожан никак не соглашался продать свой дом на месте будущей застройки[46]46
  Храм св. Софии, построенный при Юстиниане I в 532–537 гг., был значительно больше, чем его предшественник, возведенный в начале V в. при Феодосии II. Поэтому перед началом строительства пришлось снести стоявшие рядом здания.


[Закрыть]. Ему предлагали за него тройную цену, после отказа заточили в тюрьму, морили голодом, но никак не могли сломить его волю. И только когда ему объявили о том, что он не сможет увидеть грандиозные гонки, которые пройдут в ближайшее время на Ипподроме, домовладелец сдался и согласился продать свое жилище, причем за цену много меньшую, чем та, которую предлагали ему прежде. А некий сапожник Ксенофонт сразу согласился продать свою лачугу, оказавшуюся в зоне строительства храма, но с условием, что на скачках ему будут оказываться почести, равные императорским. Юстиниан I согласился с условием, что все почести будут отдаваться сапожнику за его спиной (Ps.-Codinos. De Sancta Sophia. 133–134).

Показательно, что обе эти городские легенды включены поздневизантийским писателем Псевдо-Кодином (куропалатом Георгием Кодином (?)) в трактат «Писатели о рождении Константинополя» (Πάτρια Κωνσταντινουπόλεως, Scriptores originum Constantinopolitarum), в ту его часть, которая повествует о строительстве и святынях храма св. Софии. Источник информации Псевдо-Кодина о строительстве храма св. Софии Юстинианом традиционно датируется IX в. (The Oxford Dictionary… 1991: 1598). Т. е. легенды о «фанатизме» болельщиков былых времен оказались очень устойчивыми и пережили века.

В средневизантийский период (вторая половина VII в. – 1204 г.) некоторые императоры, вероятно, начитавшись рассказов о цирковых «подвигах» одиозных римских принцепсов Нерона и Коммода, стали сами выходить на беговую дорожку в качестве возниц. Одним из них был незадачливый отпрыск великого Феофила (829–842 гг.), Михаил III Пьяница (842–867 гг.). Вот что пишет об этом анонимный византийский историк Х в., известный как Продолжатель Феофана: «… Был он возничим и управлял колесницей, на которой восседал в платье возничего, состязался с соперниками в двойном забеге и в царственном городе, и во дворце, и за их пределами в царском обиталище мученика Мамы… потратил на это громадные деньги, расходовал на зрелища войсковые средства… утекало ромейское богатство от воинских полков на театральные игрища и болтовню» (Theoph. Cont. V.21. Пер. Я. Н. Любарского).

Через полтора столетия, на рубеже X–XI вв., ситуация повторилась: на арену стал выходить император Константин VIII (976–1028 гг.), соправитель Василия II Болгаробойцы, при жизни брата отстранившийся от государственных дел и предававшийся развлечениям. Историк и царедворец XI в. Михаил Пселл писал об этом так: «Особенно самозабвенно любил он зрелища и ристания, всерьез занимался ими, менял и по-разному сочетал коней в упряжи, думал о заездах, а также восстановил и ввел в театре давно забытые состязания босиком и не наблюдал за ними, как подобает царю, а сам вступал в борьбу с соперниками, требуя при этом, чтобы противники не поддавались ему как императору, но упорно сопротивлялись и давали ему возможность одержать над ними еще более доблестную победу. Он также любил разглагольствовать о состязаниях и приноравливался к нравам простых горожан» (Psell. Chron. Const. VIII.8. Пер. Я. Н. Любарского).

Император Исаак II Ангел (1185–1195, 1203–1204 гг.) увлекался зрелищами Ипподрома настолько, что готов был бросить ради этого воюющую армию: «…Царь отложил дело до появления весны и войску приказал в течение зимы стоять в тамошней области лагерем, а сам поспешил в столицу потешиться конскими скачками и насладиться театром. С началом весны он снова выступил в поход и пошел на мизийцев; но и опять, потратив целых три месяца и употребив множество усилий на взятие крепости Ловица, оставил свое предприятие недоконченным, снял лагерь и отправился в столичный город. Так прелести Пропонтиды, ее увеселительные дворцы, охота, скачки, как бы приковывая к себе наших императоров, не давали им долго оставаться в поле и, как трусов каких-нибудь, манили их дезертировать в свои объятия», – с горечью писал современник Никита Хониат (Nic. Choniat. Hist. II.57–58).

Императрицам, согласно правилам этикета, запрещалось посещать гонки. Однако известно, что жена Юстиниана I Феодора, которая была страстной поклонницей цирковых представлений (а в юности и их активной участницей), не могла упустить возможности наблюдать за празднествами: она вместе со свитой взирала на действо с высоких галерей в церкви св. Стефана, откуда открывался прекрасный вид на арену (Диль 1908: 460). Даже представители духовенства, которые хоть и осуждали спортивный азарт своей паствы, тем не менее, и сами порой были к нему неравнодушны. Об этом с горечью писал Иоанн Златоуст: «Опять бега, и опять наше собрание стало меньше» (Patrologia Graeca 48: 756).

С веками ситуация существенно не изменилась. В «Житии св. Лазаря Галесийского» (XI в.) приведен рассказ о том, как в Константинополь прибыли по делам два монаха из провинции и один из них пошел на Игрище: «В тот день, когда на Ипподроме проводились бега, младший из иноков, Иоанникий, без ведома старшего отправился туда. По возвращении он на расспросы старца тотчас сознался, где был. Когда тот начал сокрушаться и говорить: “Ты нехорошо поступил, отправившись на это сатанинское зрелище”, – тот, вместо того чтобы принести покаяние и попросить прощения, принялся спорить: “Что сатанинского в том, чтобы смотреть, как бегают люди и лошади?”» (цит. по: Иванов 2011: 220).

Притягательность и обаяние Ипподрома были столь сильны, что перед ними не могли устоять и иностранцы, представители совсем иных культур. Приведем лишь два из множества примеров.

По свидетельству Прокопия Кесарийского, когда персидский шах Хосров I Ануширван (531–579 гг.) захватил в 541 г. ромейский город Апамею, то решил продемонстрировать свое превосходство над Юстинианом I следующим оригинальным способом: «…Он приказал народу собраться на ипподроме, а возницам – проводить свои обычные состязания. И сам он явился туда, горя желанием посмотреть, как это делается. Поскольку он давно слышал, что василевс Юстиниан очень любит цвет венетов, он и здесь, желая идти против него, решил предоставить победу прасинам. Возницы, начав от барьера, приступили к состязаниям, и по какой-то случайности одетому в цвет венетов удалось, проскользнув, несколько выдвинуться вперед. Сразу за ним, колесо в колесо, следовал одетый в цвет прасинов. Посчитав, что это сделано нарочно, Хосров разгневался и, угрожая, закричал, что нельзя, чтобы кесарь опередил других; он приказал оказавшимся впереди сдержать лошадей и держаться позади до конца состязания. Когда было сделано, как он повелел, то победа с виду как бы досталась Хосрову и партии прасинов» (Procop. BP. II.11.31–36. Пер. А. А. Чекаловой).

Спустя шесть веков, в 1161 г., в Константинополь для подписания мирного договора прибыл султан сельджукского Румского султаната Кылыч Арслан II (1156–1188 гг.). Визит затянулся на полгода, и за это время турецкий правитель неоднократно посещал Ипподром. Чтобы прославить своего повелителя, один из присутствовавших в ромейской столице турок решился на отчаянный поступок: «…Один из потомков Агари… вызвался перелететь с находящейся в цирке башни все пространство ристалища. Поднявшись на эту башню, он стал на ней как бы за барьером, из-за которого выходят состязающиеся. Он был одет в весьма длинный и широкий хитон белого цвета, кругом перетянутый обручами, отчего в этой одежде образовалось много широких складок. Агарянин рассчитывал, что, как корабль летит на парусах, так он полетит при пособии своей одежды, коль скоро ветер надует ее складки… Глаза всех устремились на него, в театре поднялся смех, и зрители беспрерывно кричали: “Лети, лети; долго ли, сарацин, ты будешь томить души наши, взвешивая ветер с башни?” Между тем царь (Мануил I Комнин. – Авт.) посылал людей отговорить его от его затеи; а султан, бывший также в числе зрителей, вследствие сомнительности успеха, в беспокойстве вскакивал с места от страха и боязни за своего соплеменника. Агарянин долго обманывал надежды зрителей, хотя постоянно следил за воздухом и наблюдал за ветром. Много раз распростирал руки и приводил их в движение, как распускаются и движутся на лету крылья, чтобы набрать более ветра, но всякий раз удерживался от полета. Наконец, когда ему показалось, что подул благоприятный и нужный для него ветер, он распростирается наподобие птицы, полагая, что пойдет по воздуху. Но на деле он вышел воздухоплавателем хуже Икара. Как тяжелое тело, он стремительно полетел вниз, а не держался в воздухе, как что-нибудь легкое, и наконец упал и испустил дух, переломав себе и руки, и ноги, и все кости» (Nic. Choniat. Hist. I.150–152. Здесь и далее цит. в пер. под ред. проф. В. И. Долоцкого). После этого инцидента безжалостные жители Нового Рима долго осыпали насмешками всех пребывавших в городе турок.

Зрелища между заездами

Как показывает история с турецким Икаром, Ипподром жил не только скачками. Иные виды состязаний и зрелищ заполняли время между заездами возниц. И программа эта была весьма насыщенной. Среди них были не только спортивные, но и артистические состязания. Античные театры, как и языческие святилища, перестали использоваться в Византии по прямому назначению, т. е. для постановок пьес, гладиаторских боев и травли диких зверей: на Востоке Римской империи отдельных амфитеатров для жестоких забав, как правило, не строили (Schrodt 1981: 50). Большой театр Константинополя, именовавшийся Кинегием (в период поздней античности в Новом Риме был еще и Малый театр), превратился в Собачий рынок, на котором время от времени проводились казни, в том числе (видимо, по старой памяти) в виде травли приговоренного дикими зверями (Феофан Византиец 1884: 275, 321, 324). Однако театральное искусство не умерло окончательно, и одним из мест, где оно продолжало развиваться, был Ипподром, который примерно с VII в. все чаще упоминается в источниках под именем Театр.

Этому средневековому ромейскому театру, как писал Ш. Диль, «нужны были поэты для сочинения стихов, которые в известные дни пелись в честь императора, мелисты, чтобы класть их на музыку, капельмейстеры – для их исполнения, органисты, чтобы аккомпанировать им… затем для интермедии – танцовщики, мимы, акробаты, паяцы» (Диль 1908: 457). Упомянутые французским историком органисты требовались, потому что на Ипподроме стояло два огромных органа: один принадлежал прасинам, другой – венетам. Они использовались для аккламаций и аккомпанемента при танцах и чтении стихов. Позже, в Х в., их задействовали в императорской литургии (Schrodt 1981: 44).

Особо важную роль в каждой цирковой партии играли танцоры – эммалы. Из-за того, кому какой танцор достанется, разгорались нешуточные страсти. Вот лишь два свидетельства из хроники Иоанна Малалы.

Брат императора Зенона (474–491 гг.) Лонгин в 486 г. «для четырех факций Константинополя … предоставил четырех молодых танцоров эммалов, потому что прежние танцоры в Константинополе, хотя они были известны, были старыми. Он заставил их уйти после того, как подарил им много подарков. Зеленым он дал эммала Автокия, по прозвищу Карамалл, из Александрии Великой, а факции Голубых он дал Рода, по прозвищу Хрисомалл, также александрийца, и Элладия из города Эмеса, факции Красных он также дал танцора по имени Маргарит Катцам из Кизика, пообещав его Белым» (Malalas. Chron. XV.12).

Когда на Ипподром пришел однажды император Юстин I (518–527 гг.), который из-за преклонных лет появлялся там нечасто, «факции скандировали запросы на танцоров. Зеленые призывали Карамалла, Голубые – некоего Порфирия из Александрии, а Красные и Белые – своих любимцев. Император предоставил каждой факции, что она просила. После этого они бросились со своими плащами через город и Ипподром и маршировали в праздновании почти через весь город. Члены факций объединились и таскали некоторых из сброда и бросали их в море» (Malalas. Chron. XVII.7).