Текст книги "Кавказ. Выпуск XVIII. Трагедия изгнания"

С начала 1867 года дело приняло другой оборот. Не считая значительного числа партий, не пропущенных через границу, прорвались тайно в наши пределы и затем задержаны в разных местах, преимущественно в Александропольском и Тифлисском уездах и в городе Тифлисе, по Военно-Грузинской дороге и в самом Владикавказе: в 1867 году – 10 партий, в составе 162 душ; в 1868 году – 22 партии, в составе 663 душ; в 1869 году – 20 партий, в составе 369 душ, и в 1870 году – 25 партий, в составе 1263 душ мужчин, женщин и детей[61]61
  ¹ В 1871 году – 6 партий, в составе 341 души.


[Закрыть].

Все эти люди пребывали в крайней нищете, не имея решительно никакого имущества, никаких перевозочных средств и никаких средств к пропитанию; они были прикрыты в большинстве случаев только лохмотьями, дети являлись нередко совершенно нагими; между ними бывало довольно много больных, а следы крайнего изнурения от скудного продовольствия и долгих лишений были заметны почти на всех; огнестрельного оружия при них обыкновенно не было. Из опросов их дознано, что они возвращались или из сопредельных с Закавказским краем турецких пашалыков (до 1867 года), или из окрестностей Диарбекира, Эрзингиана и Сиваса (после 1866 года); что места, назначенные турецким правительством для их поселения, вовсе не удобны для какого бы то ни было хозяйства, так как почва в тех местах каменисто-песчаная и мало или вовсе не орошается водою; что климат в тех местах крайне знойный и вредный для здоровья; что очень много из их единоплеменников погибло уже от климатических болезней и от изнурения; что они не обзаводились ни жилищами, ни каким бы то ни было хозяйством, а кочевали под открытым небом и снискивали себе кое-какое пропитание или через продажу бывшего у них имущества, или выпрашиванием подаяния у соседних кочевников; что решились возвратиться в Россию, не видя другого исхода для спасения от гибели себя и своих семейств и рассчитывая на милосердие русского правительства; что разрешения на обратное следование в Россию не получали от турецких властей, а следовали как в турецких, так и в русских пределах без всяких письменных видов; что в пути находились от 3-5 месяцев (прибывшие после 1867 года) и во все время следования не имели никаких собственных средств для продовольствия себя и семейств своих, а довольствовались только тем, что, из сожаления к их бедственному положению, уделяли им жители тех местностей, через которые они проходили; что турецкие власти не препятствовали их обратному следованию; что через границу нашу они проходили обыкновенно ночью, не замеченные кордонной стражей, что в Закавказском крае проходили, в большинстве случаев, по проселочным тропинкам, скрываясь днем в лесах или оврагах; при следовании по Закавказскому краю они получали иногда от сельских жителей подаяние хлебом, сыром и другими продуктами, но большей частью или голодали, или довольствовались употреблением в пищу лесных плодов или корешков растений; что единственная их просьба – разрешить им остаться в России; что они готовы принять какие угодно начальству условия: согласны поселиться в Сибири, идти в солдаты (так обыкновенно выражались представители партий), лишь бы не возвращаться в Турцию; что они убедились горьким опытом в преимуществах жизни в России и постараются убедить в этом других горцев и т. д.

По получении уведомления о прибытии партии эмигрантов правительство наше или возвращало их обратно в Турцию, или же водворяло в Терской области.

В большинстве случаев прибывшим чеченцам, ввиду их крайней нищеты, выдавалось пособие в размере от 5 до 10 копеек в день на каждого за время от задержания их до прибытия во Владикавказ или обратно до границы; производились на них иногда и другие расходы, так, в зимнее время нанималось помещение для прибывших в Тифлис, роженицам покупалась улучшенная пища, нагим детям приобретались рубахи и другое прикрытие, больные и прибывшие зимою с отмороженными членами отправляемы были во Владикавказ на нанятых арбах, выдавалось пособие на похороны умерших в Тифлисе и т. д.

С конца 1866 года до последнего времени главное кавказское начальство, и особенно начальство Терской области, придерживалось того мнения, что всех прибывающих в наши пределы чеченских переселенцев надлежит немедленно удалять обратно в Турцию, и ни в каком случае не допускать водворения их в Терской области. Но отступления от такой системы действий делались постоянно, но не вследствие, однако, перемены взгляда на дело, а из сожаления к крайне бедственному положению прибывавших переселенцев.

В 1868 году несколько небольших партий отправлено было из Тифлиса в Чечню не по Военно-Грузинской дороге, а очень окружным путем – через Закатальский округ и Дагестан, в тех предположениях, что появление в этих частях края, где в то время проявилось фанатическое стремление к переселению в Турцию, бедствующих переселенцев рассеет такое стремление. Мера эта, однако же, не произвела ожидаемого эффекта: фанатические закатальцы и дагестанцы взглянули на проследовавших чеченцев как на агентов правительственных, а не как на людей, могущих своим примером ослабить в них стремление к добровольной гибели.

В том же 1868 году явилось предположение о направлении прибывающих партий в Кубанскую область для водворения на свободных казенных землях Лабинского округа, и уже сделаны были надлежащие распоряжения по приведению такой меры в исполнение. Несколько из прибывших в Тифлис партий направлены были в Кубанскую область, но при следовании туда они все были задержаны во Владикавказе и затем по распоряжению начальника Терской области водворены в Чечне, на прежних местах жительства.

Ввиду принятой системы и постоянного прорыва новых партий, были сделаны сношения с походным атаманом казачьих войск, состоящих при Кавказской армии, и с губернаторами эриванским, тифлисским и елисаветопольским: с первым – об усилении бдительности на кордонах, а с последними – о более тщательном надзоре за появляющимися в крае из Турции беспаспортными людьми и о направлении всех таких людей обратно в Турцию. В ответ на такие сношения, походный атаман заявлял обыкновенно, что случаи тайного прохода через границу турецкоподданных следует приписывать не столько слабости надзора на кордонах, сколько тому, что наши пограничные кочевники способствуют такому переходу, что такой переход едва ли возможно предупредить во всех случаях, при малочисленности кордонной стражи и при том удобстве, которое представляет для тайного перехода наша граница с Турцией; губернаторы же со своей стороны сообщали, что ими делаются постоянные подтверждения о соблюдении всех установленных правил в отношении появляющихся из-за границы в крае беспаспортных людей, но что появление таких людей, даже в значительных партиях, уездная и сельская полиции, при имеющихся у них средствах, не в состоянии предупредить, если только не будет соблюдаема должная бдительность на кордонах.

С сентября 1870 года начали поступать к кавказскому начальству от наших консулов в Азиатской Турции конфиденциальные заявления, что, ввиду натянутых в то время отношений нашего правительства с Портой, турецкие администраторы в Азиатской Турции заботятся о высылке и выслали уже на Кавказ нескольких эмиссаров из переселившихся в Турцию в разное время кавказских горцев с той целью, чтобы подготовить в мусульманских частях Кавказа возмущение на случай войны Турции с Россией. Ввиду таких сведений, о коих в свое время поставлены были в известность начальники главных отделов края, было сделано распоряжение о воспрещении всем тем кавказским горцам, кои когда-либо переселились в Турцию, с разрешения или без разрешения кавказского начальства, под каким бы то ни было предлогом возвращаться на Кавказ и о немедленном отправлении в Турцию тех из них, кои появятся в Закавказском крае.

Хотя отношения наши к Порте впоследствии приняли иной оборот и затруднения, могущие возникнуть от появления на Кавказе турецких эмиссаров частью были устранены распоряжениями местных начальников, тем не менее распоряжение это оставлено в своей силе.

В 1871 году начали вновь появляться в Тифлисе чеченские партии, пробравшиеся через нашу границу с Турцией и по Закавказскому краю, не будучи замеченными при следовании ни кордонной стражей, ни местными полицейскими властями. Первая партия, в 25 душ, прибыла в Тифлис 4 мая и через несколько дней после того отправлена во Владикавказ; вторая партия, в 72 души, прибыла в Тифлис 15 мая и отправлена во Владикавказ 22-го; в обоих случаях – из сожаления к крайне бедственному их положению.

Прибывшие показали, что вслед за ними следует еще несколько партий и что все, без исключения, чеченские эмигранты стремятся возвратиться в Россию. Показание их не замедлило отчасти оправдаться: 23-го и 24 мая явились в Тифлис две новые партии, одна в 127, другая в 99 человек.

VIII

Положение и размещение чеченцев в Турции. – Рассказ Дарбиша Джордиева и донесение консула нашего в Эрзеруме. – Смертность между чеченцами

1871 год

Таким образом, переселение в Турцию значительной части жителей Большой и Малой Чечни было окончено в течение трех с половиной месяцев, и Терская область избавилась от самой беспокойной части ее населения.

Что касается дальнейшей участи чеченцев в Турции, то положение их там было крайне печальное.

Вот что, между прочим, рассказывал Дарбиш Джордиев, уроженец селения Назрань, служивший прежде в Назрановской милиции, человек бывалый и толковый, возвратившийся на Кавказ в 1871 году: «Первоначально все переселенцы были направлены верст на 200 южнее Диарбекира и Эрзингиана, где им отведены были для поселения места каменистые, песчаные, безводные и потому не годные для какого бы то ни было хозяйства. Вскоре после прибытия их туда весь скот, бараны и лошади погибли от недостатка корма. Сами же переселенцы в продолжение первых четырех лет получали от турецкого правительства муку, а иногда рис, но все это в крайне недостаточном для пропитания их семейств количестве. Наконец, в последние 4 года они были лишены и этого пособия. Недостаток пищи и другого рода лишения, при весьма знойном и вредном для здоровья климате, развили между переселенцами болезненность, от которой большая половина их погибла. Никто из чеченцев не обзаводился ни жилищем, ни хозяйством. Все эти бедствия заставили их покинуть отведенные им места и потянуться на север. В настоящее время нет уже ни одного чеченского семейства южнее Диарбекира.

Из чеченцев по распоряжению турецкого правительства был сформирован в Диарбекире конный полк из 1000 человек. Полковым командиром был назначен Шамхал-бек Цугов, человек лет 40, племянник Алико Цугова, бывшего карабулакского старшины. Каждый всадник полка получал в месяц 7 рублей и, кроме того, провиант для себя и продовольствие для лошадей; урядники же и офицеры – от 10 до 30 рублей в месяц. При подавлении вспыхнувшего в то время в Аравии возмущения участвовал и Диарбекирский чеченский полк.

Кроме того, некоторые чеченцы состоят на службе в пехотных войсках, расположенных в Карсе; остальные затем проживают временно в окрестностях Муша, Эрзерума и Карса, где жители им уступают брошенные конюшни и другие постройки и оказывают пособие продуктами; многие добывают себе пропитание заработками. Вообще же чеченцы, за исключением разве состоящих на службе или обеспеченных каким-либо другим образом, собираются оставить Турцию и выжидают только удобного случая для возвращения на Кавказ».

Это показание Джордиева, во многом справедливое, грешит только в сведениях о размещении чеченцев в Азиатской Турции. Сообщаемые им сведения, что к югу от Диарбекира нет ни одного семейства горцев, неверны. Из донесения нашего консула в Эрзеруме[62]62
  Отношение эрзерумского консула Обер-Миллера от 25 октября 1871 года № 272.


[Закрыть] оказывается, что переселенцы находятся в следующих местностях:

Таким образом, из переселившихся в 1865 году в Турцию с лишком 22 тысяч душ в 1871 году осталось лишь 10 тысяч; многие умерли от зловредного климата Северной и Средней Месопотамии.

IX

Дагестан. – Война наша с лезгинами. – Выселение горцев в Турцию и противопоставляемые ему затруднения. – Политика князя Барятинского

1859–1873 годы

За Андийским хребтом, составляющим южную границу Чечни, лежит Дагестан, примыкающий восточной стороной к Каспийскому морю, а на юге и западе замыкающийся Главным Кавказским хребтом. Площадь его, имеющая вид прямолинейного треугольника, занимает пространство в 519 кв. миль, или 23 113 кв. верст. Это самая дикая, суровая и неприступная часть Кавказа. Среди почти полумиллионного ее населения, известного под именем лезгин, с давних времен образовалось множество обществ (Анди, Сала-тау, Гумбет и др.), союзов (Даргинский, Анкратльский, Ункратльский) и даже владений (Авария, ханства Казикумухское, Кюринское, Мехтулинское, Кубинское и Дербентское, шамхальство Тарковское, уцмийство Кайтагское и маасумство Табасаранское), перенесших свои названия на самих горцев, которых начали называть аварцами, даргинцами, казикумухами (или лаками), кюринцами и т. д.

Лезгины, сохранив в общественном устройстве первобытные формы, всегда отличались воинственностью и любили независимость, а если в былое время подпадали под иноплеменное владычество, то только благодаря раздробленности на множество мелких племен, весьма редко сливавшихся в одну сплоченную общими интересами массу. В исторической нашей летописи за прошедшее столетие в особенности замечательны два похода русских в Дагестан: Петра I в 1722 году и графа Валериана Зубова в 1796 году. С водворением же нашим в Грузии, при Георгии XII, война с лезгинами почти не прекращалась, и только А. И. Ермолову, наводившему ужас своими экспедициями, удалось смирить горцев и удержать их в повиновении. При ближайших же его преемниках, когда среди лезгин начал распространяться мюридизм, принявший скоро политический характер, Дагестан снова восстал, имея на этот раз во главе своего движения людей, столько же замечательных умом, сколько проникнутых фанатизмом и безграничным честолюбием. Такими поборниками за свободу явились Кази-мулла (убит в 1832 году), отчасти Гамзад (убит в 1834 году) и в особенности Шамиль (умер в Медине в 1871 году), успевший в 1843 году вырвать из рук наших почти весь Дагестан и уничтожить, таким образом, плоды наших лучших экспедиций за время с 1832-го по 1842 год. Экспедиция, предпринятая князем Воронцовым в 1845 году в Дарго (сухарная экспедиция), также кончилась для нас полной неудачей; влияние же Шамиля, уже упроченное, видимо начало усиливаться и с переменным счастьем удержалось им до пленения его князем Барятинским на Гунибе. Здесь, в центре Дагестана, завершилась 25 августа 1859 года почти 60-летняя борьба наша с племенами Восточного Кавказа, и в жизни их наступила новая эпоха.

С утверждением нашего владычества в Дагестане в прежних вольных обществах, а особенно в приморской его части, также не раз проявлялось среди туземного населения стремление к уходу в Турцию, хотя далеко не в тех размерах, как мы это видели у черкесов и чеченцев. Обстоятельство это объясняется тем, что правительство разрешало увольнять ежегодно только определенное число семейств, которые получали паспорта под видом отправления на богомолье в Мекку, с уплатой за себя повинностей вперед за десять лет, причем им объявлялось, что после ухода их за границу им возбраняется возвращение на родину. Такая мера давала возможность самым крайним фанатикам выселяться в Турцию беспрепятственно и тем освобождала остальное население области от возбуждения с их стороны к выселению массами. В предшествовавшее до 1872 года время разрешалось увольнять таким способом из Дагестана до 150 семейств ежегодно; в 1872 году было разрешено уволить 250, а в 1873 году – 300 семейств; выселилось, однако, в 1872 году только 120, а в 1873 году 179 семейств.

Но, скажем мы в заключение нашей статьи, если выселение дагестанских горцев не приняло громадных размеров, то единственным объяснением этого факта должно признать политику князя Барятинского, никогда не сочувствовавшего этому выселению, и потому, придавая только наружный вид полной готовности ему содействовать, на самом деле ставил ему непреодолимые преграды, к числу которых относится требование уплаты податей вперед за десять лет. Невозможность исполнить такое требование и объясняется приведенными выше цифрами изъявивших желание выселиться и действительно выселившихся.

1882

Тифлис

Русская старина. СПб., 1882. Т. 33. С. 161–176, 337–363; Т. 36. С. 1–32.

Александр Фонвиль. Последний год войны Черкесии за независимость. 1863–1864 годы

Записки участника европейской группы военных – эмоциональное свидетельство очевидца о событиях, предшествовавших окончанию Кавказской войны. Сочувствие черкесам, осознание их неспособности ведения длительной войны, ожидание помощи со стороны западных стран – внешняя канва описываемого рассказчиком. А внутренняя – цель, которую преследовали военные инструкторы: создание горского ополчения для регулярной войны с русскими с последующим вступлением в нее Британии, Франции, Турции. Войне, в которой Черкесии и черкесам отводилась незавидная роль разменной монеты в борьбе ведущих держав за мировое господство.

Записки европейского авантюриста (как гласит подзаголовок к ним) впервые были опубликованы на русском языке в 1865 году в еженедельном прибавлении к военной газете «Русский инвалид», издававшейся в Санкт-Петербурге.

Из записок участника-иностранца

Английский пароход отдал буксир и через несколько секунд скрылся во мраке ночи. Мы предоставлены были, таким образом, сами себе. Мы составили совет, и по единодушному мнению нам следовало прорваться через блокаду и пройти к берегу. Измаил-Бею поручено было побудить к той же решимости старика Гассана. Задача была нелегкая, и старый турок, видя, что англичане нас оставили, тоже трусил и все толковал о русских крейсерах.

– Когда я соглашался доставить вас в землю черкесов, – говорил он, – мы должны были идти на буксире английского парохода. Теперь же приходится пробираться без него. Мы можем быть захвачены. Если бы нас взяли с англичанами, все прошло бы благополучно; нас бы отправили пленниками в Карс или Сухум-Кале; а одних нас непременно повесят.

Много правды было в словах Гассана; но ветер был попутный, Измаил-Бей обещал такой хороший бакшиш; он так много говорил об интересах религии, и вообще во всех его доводах было столько правдивого и увлекательного, что Гассан перестал упорствовать и направил наше судно по направлению к черкесской земле.

Вот мы уже вышли в море; каик (судно), гонимый попутным ветром, идет превосходно, и в то время как мои компаньоны, завернувшись в плащи, спят на палубе, я наблюдаю наших матросов-турок. Старый капитан, в голубом кафтане, сидит на румпеле; он совершенно неподвижен и как будто погружен в глубокий сон, но он даже и не дремлет, и всякий раз как наши взгляды встречаются, он с самодовольствием указывает мне на своих подчиненных, послушных малейшему его слову. Легкая улыбка скользит на его тонких губах, и при мерцании маленькой лампы, освещающей компас, я вижу его белые, острые зубы. Капитан восхищен своим судном и гордится превосходно лавирующими матросами, драпирующимися с особой, чисто восточной непринужденностью осанки в невзрачных рубищах, их покрывающих. Все они имеют на голове чалму; но этот отличительный знак сынов пророка представляется у наших матросов в виде грязного лоскутка парусины или же поношенного, изорванного бумажного платка. Между турками-матросами был один негр, с широким лицом и сплюснутым носом, который, по-видимому, обладал всеми качествами настоящего моряка.

С наступлением дня все пассажиры перезнакомились между собой; нас было пять европейцев: три поляка и два француза, под начальством полковника Пржевольского, бывшего прежде адъютантом у генерала Бема, и 30 черкесов, под командой Измаил-Бея, одного из значительных убыхских князей. Поручение, возложенное на нас, состояло в доставке горцам пушек и оружия. Черкесы же, находившиеся с нами, должны были нас сопровождать и служить нам толмачами. Измаил-Бей, человек около 50 лет, долго служил в турецкой армии; он был вообще довольно развит и пользовался большим уважением у горцев.

Черкесы были одеты в свой национальный костюм – длинная туника, серого или черного цвета, широкими складками спускающаяся ниже колен, и широкие панталоны, на манер турецких. На груди, в виде опахала, расположены были классические пороховницы, вставленные в особого рода трубочки, сшитые из той же материи, как и кафтан. Шерстяной плащ с длинными космами шерсти сверху и высокая шапка, черного или серого барашка, дополняли эту дикую костюмировку, так гармонировавшую с характеристичными фигурами черкесов и с их длинными, клинообразными бородами. Каждый из них имел по карабину, большую изогнутую саблю, пристегнутую к боку, и сверх того, за поясом, широкий кинжал и пистолет; все это вооружение было оригинально убрано серебром. Безоружным черкес не сделает ни шагу; он спит, ест, работает, всегда и везде с оружием, и до того они привычны носить его с собою, что значительный вес его нисколько их не беспокоит.

Когда наступал час их молитвы, черкесы прежде всего совершали омовение, раскладывали бурки по палубе и затем становились в ряд; один из них читал несколько молитв из Корана, остальные повторяли за ним в голос и при этом падали ниц. Церемония эта повторялась по нескольку раз в день; они никогда не забывали своих религиозных обрядов, и каковы бы ни были время и обстоятельства, они непременно молились в назначенные часы.

В политике суждения их были чрезвычайно оригинальны. Черкесы вполне были убеждены, что Турция – это самая большая, самая населенная и наиболее могущественная держава во всей вселенной; о султане турецком они иначе не говорили, как со знаками особого уважения, доходящего до поклонения. Объяснения их насчет Крымской войны[63]63
  В 1853–1856 годах. – Изд.


[Закрыть] могут служить образчиком воззрений на современные события, господствующие в девяноста девяти сотых населения Турецкой империи.

Вот, между прочим, что рассказывали они нам о крымской войне: предполагая начать враждебные действия против России, султан не хотел беспокоить для этого своих мусульманских подданных и не призывал их к оружию, он ограничился только тем, что приказал англичанам и французам прийти и выгнать русских. Вот в каких выражениях они передавали нам подлинный текст султанского приказа: «Собаки вы неверные, сказал посланник султана, если вы тотчас же не придете, мой государь прикажет потушить огни в ваших кухнях».

Эта страшная угроза, конечно, произвела свое действие: французы и англичане должны были повиноваться и тем только спаслись от султанского гнева.

Я им много говорил об итальянцах, пытаясь убедить, что и они также принимали участие в войне против русских, но все было тщетно. Они никогда и не слыхали даже названия этого народа, и для них все те, которые не были ни турки, ни русские, были или англичане, или французы. Меня удивляло это незнакомство горцев с итальянцами, которые во времена Генуэзской республики имели несколько факторий в их землях, на берегу Черного моря; но эти воспоминания были совершенно уже изглаженными, и единственными памятниками господства генуэзцев в тех местах оставались едва заметные развалины нескольких небольших укреплений. Очевидно было также, что черкесам были более известны и более симпатичны англичане, чем французы. Я никогда не мог дать себе отчета в основаниях этого предпочтения, но оно было всеобщее у горцев; одно, чего не могли понимать черкесы и в чем они обвиняли англичан, это то, что у них царствует королева, а не король. У французов и у русских – государи, в Турции – падишах, каким же образом у англичан королева? Этого черкесы никак не могли понять.

Уже начинали нам показываться Кавказские горы, мы приближались к берегу, как вдруг среди ночи мы были застигнуты штилем. Безветрие это, продолжавшееся в течение трех дней, было для нас крайне некстати, так как, находясь в расстоянии от берега всего в 10 лье[64]64
  Лье – единица длины во Франции; сухопутное лье равно 4,444 км; морское лье равно 5,556 км. – Изд.


[Закрыть], мы подвергались опасности попасться русским крейсерам. Тем не менее мы начинали уже совершенно успокаиваться, как вдруг в полдень следующего дня мы заметили пароход, шедший от берега. Парус, совершенно бесполезно болтавшийся на мачте нашего судна и белизна которого могла нас выдать, немедленно же был спущен к палубе, и мы стали внимательно следить за подозрительным судном. Но оно, обогнув берег в расстоянии трех лье от нас, спокойно продолжало свой путь и наконец совсем удалилось.

На следующий день новая тревога, но на этот раз более действительная, потому что показались сначала одно, потом два и, наконец, три судна, шедших уже не берегом, а направлявшихся в открытое море. Что тут оставалось делать? Штиль в полном смысле слова, на небе ни одного облака, в воздухе ни самого легкого тумана. В эти минуты все слова и пререкания старого Гассана пришли нам снова на память. Злосчастные корветы между тем продолжали лавировать перед нами, то удаляясь, то приближаясь, доставляя нам, в продолжение целого дня, самые неприятные, томительные ощущения, тем более что мы очень хорошо понимали цель их маневров. Единственное, что нас спасло, – это мелкость нашего судна; наш каик, едва поднимавшийся над уровнем моря, совершенно терялся в пространстве, и чтобы его заметить, в особенности когда парус спущен, нужно было очень близко подойти к нему. Нет возможности исчислить всех проклятий, сыпавшихся при этом на головы оставивших нас англичан; в особенности не стеснялись в этом случае наши матросы-турки; и каждый раз, как русский корвет приближался к нам, раздражение их усиливалось. И действительно, всеми невзгодами, всеми испытанными нами неприятностями мы были обязаны англичанам, которые если бы исполнили свое обещание, то мы были бы доставлены в землю черкесов гораздо прежде, чем русские крейсеры были бы предупреждены о нас.

К вечеру погода изменилась: разыгралась страшная буря, сопровождаемая сильным южным ветром; обстоятельство это было как нельзя более нам кстати, и мы воспользовались им, поставив на каике все паруса. Мачта трещала, каик наш бросало, вода заливала палубу, но мы не обращали на это никакого внимания; мы мчались и уже ни о чем более не заботились. Дождь, ветер, молния, волны – все нам было нипочем, и, я думаю, никому и никогда такая страшная погода не причиняла столько радости и утешения, как нам в нашем положении. Вдруг в темноте сверкнул перед нами особый свет, наподобие огненного языка. Мы направили все наши трубки на светлевшуюся точку, которая приближалась к нам с неимоверной быстротой; сверкнула молния – и мы увидели темный силуэт судна, из трубы которого извергался виденный нам огненный поток. То был русский корвет, летевший на нас на всех парах. Поворотить галс было невозможно, мы были очень близко от корвета; единственный оставшийся у нас шанс спасения состоял в том, что мы должны были усилить ход судна. Вблизи берега корвет не рискнул бы нас преследовать; тогда как, если бы мы повернули в открытое море, ему не представлялось никакой опасности гнаться за нами. Черкесы и турки, считая себя уже погибшими, пали ниц, читали молитвы и били головами о палубу. Старый Гассан, сохраняя полное спокойствие, молча продолжал управлять ходом судна. Мы были уже так близко к корвету, что могли пересчитать число орудий на нем; но, наконец, нам-таки удалось его обогнать, и мы пересекли ему путь. В одно мгновение неприятельское судно, казавшееся дотоле совершенно покойным, оживилось: по всем направлениям на нем забегали с фонарями, и мы уже слышали морские свистки. Не оставалось никакого сомнения, что нас заметили. И действительно, борты сверкнули и затем послышался страшный свист, сопровождаемый взрывами; то была картечь. По нам сделано было три залпа, но темнота и волнение в море помешали действенности неприятельских выстрелов. Мы не были настигнуты, и все дело ограничилось несколькими дырами на нашем парусе. Вскоре мы были уже вне опасности, так как каик наш снова скрылся из виду корвета. Этот последний скоро совсем удалился, и только красноватый отблеск его трубы показывал нам еще несколько времени положение нашего неприятеля; он продолжал свой путь. Мы приблизились к берегу, но ночь была так темна, что никто, даже черкесы, не могли узнать места, где мы находились; а между тем это было чрезвычайно важно, так как в продолжение трехдневного штиля нас могло занести течением к пункту, занятому русскими. Это нам следовало узнать прежде всего; а между тем хотя мы были и близко от берега, но, кроме белой пены от волн, разбивавшихся о берег, ничего не было видно: все было темно кругом нас. Черкесы наши начали кричать в надежде, что их услышат с берега свои люди, но на эти возгласы им отвечало только бушующее море. Наконец брошен был наудачу якорь, судно было оставлено в море, и Измаил-Бей в сопровождении двух-трех лиц сошел на берег, чтобы осмотреть, где мы находимся. Скоро он возвратился и объявил, что мы стоим на запад от Вардана. Едва только мы направились к этому пункту, как уже рассвело и нашим взорам представился великолепный пейзаж. Мы огибали громадные утесы, о подножие которых бились волны моря, а на вершинах их росли гигантские деревья и темные купы вечнозеленеющих кустарников; время от времени, сквозь широкие расселины в серых скалах, мы видели обширные долины, обставленные высокими горами, крутые скаты которых доверху были покрыты роскошной растительностью. И на всем этом пространстве нигде не было видно и следов человеческого существования; мы начали уже удивляться этой пустынности, как вдруг показалась кавалькада черкесов. Наши черкесы начали кричать, произнося какие-то условные военные термины, им отвечали, и они были узнаны. И действительно, в разных местах тотчас же показались всадники, а в какие-нибудь полчаса на вершинах скал, у входов в долины – везде, наконец, мы увидели толпы горцев, приветствовавших наше прибытие ружейными выстрелами; концерт этот сопровождал нас до самого Вардана. Наконец наш каик подошел ко входу в долину, мы сошли на берег, на котором нас ожидало пять или шесть всадников. Приветствия их сопровождались радостными криками, а к Измаил-Бею они все подходили и почтительно целовали его руку. Подложив катки под киль каика, наши матросы, при содействии горцев, вытащили его на песок. Затем было преступлено к выгрузке боевых припасов и пушек; все это было убрано в домик, построенный в камышах, в котором жил Ибрагим. Господин этот играл, по-видимому, особенную роль между начальниками, которые во всех трудных случаях обращались к нему за советом. Единственный негоциант всей окрестной страны, Ибрагим продавал ткани, табак, ножи, соль, маис, хлеб, наконец, много разных других предметов, которые он обменивал на козью шерсть, мед и иногда даже на серебро. Но все исчисленные, разнообразные произведения составляли только незначительную часть торговли Ибрагима; настоящий же источник его богатств, причина его пребывания в земле черкесов, был торг невольницами. Ибрагим выжидал обыкновенно удобных случаев, и когда к нему приводили молоденьких и хорошеньких черкешенок и притом запрашивали за них не слишком дорого, он их покупал и затем перепродавал в Турцию. Торговля эта, видимо, была очень выгодна для Ибрагима; сперва он показался перед нами в какой-то отвратительной парусине, свидетельствовавшей о его крайней бедности; но после того, как он с небольшим знанием дела указал неопытным черкесам, как удобнее вытащить на берег наш каик; после того, как он кончил все распоряжения по разгрузке и по доставлении в его дом багажа, он явился к нам в великолепной голубой тунике, разукрашенной серебром. Он предложил нам по чашке кофе по-турецки. Горцы, толкавшиеся вокруг нас, не упускали нас ни на одну минуту из виду и, казалось, не могли насмотреться на нас. А между тем экипаж наш был так жалок и физиономии наши не представляли ничего особенно важного. Увы, мы и не подозревали того, что эти мучения будут нас тяготить во все время пребывания нашего у горцев; любопытство их было неиссякаемо, и в день нашего отъезда они рассматривали нас с той же жадностью, как и в день приезда. Эти любопытные, в свою очередь, заслуживали внимания и с нашей стороны. Они были высокого роста, крепкого телосложения, с правильными лицами и с открытым, смелым взглядом; движения их – легкие, быстрые и свободные – свидетельствовали о силе и необыкновенной ловкости. Хотя почти все они были довольно бедно одеты, тем не менее общий вид их был очень хорош, и если бы они носили европейский костюм, то были бы чрезвычайно красивы и статны. При нашем входе в маленький деревянный дом Ибрагима весь его живой товар, то есть пять или шесть молоденьких девушек, как добрые и верные мусульманки, боясь взглядов неверных, тотчас же все убежали. Несмотря, однако же, на поспешность их ухода, мы успели-таки заметить и убедиться, что Ибрагим очень хорошо понимал интерес его торговли и что у него были экземпляры только первого разбора. Попивая наш кофе, мы беседовали с некоторыми черкесами, которые знакомили нас с положением дел в их стране.