Текст книги "Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза"

Предисловие к главе «Родовая внешняя знать»

С самых древних времен государи, имевшие свой небесный мандат, а также монархи, наследники целых династий, державшие крепко свой царский статут, не только обязаны этим бывали цветению внутренней силы своей, но, надо заметить, что помощь была им также от внешней их женской родни. Развитие Ся в Тушане лежит; изгнание Цзе – в Мэй Си. Развитие Инь в Юсуне лежит; убийство же Чжоу – в фаворе к Да Цзи. Развитие Чжоу лежит в Цзянь Юань и Тай Жэнь; пленение князя Ю-вана – в блуде его с Бао Сы.

Поэтому «Метаморфозы» основаны на женском-мужском началах. Кантаты же «Ши» начинаются с криков уточек цзюй и цзю. В каноне больших эпопей (или «Шу») любуются выдачей замуж девиц. В каноне «Чунь-цю» – «Весен и осеней» – там смеются над тем, что князь лично не вышел к невесте. Отношения мужа к жене – великая суть пути человека. А в практике наших больших церемоний для брака особая есть щепетильность. Подумайте: в музыке слаженность ежели есть, в гармонии будут и все четыре сезона; коль есть изменения женских начал и мужских, то здесь весь клубок миллионов существ природы. Как можно не быть осторожно-внимательным с этим?

Человек может путь свой развить до великой стези, но с волей небесной судьбы ничего не поделать ему. О, как исключительна, как велика любовь между мужем – женой! Ее государь не может иметь от своих приближенных чинов. Ее и отец не получит от сына. А что же говорить о нижестоящих всех! Ведь даже когда есть радость в супружестве с нею, порою не может она произвесть тебе сына и внука. Коль может она произвесть и сына и внука, порою не может она себя удержать в себе. Так разве ж не воля это судьбы?

Конфуций редко высказывал мысли о воле небес. Выходит, что трудно о ней говорить. Иначе, как проникнут в игру тайны света и мрака, как можно познать что-нибудь в этой области скрытых вещей и судеб?

Славословие к главе о Конфуции в книге «Родовитой знати»

Граф величайший астролог здесь скажет так:

«В каноне од имеем мы стихи:

 
Гора высокая – мой взор в нее вперен.
Блестящий путь – иду туда, где он.
Хоть я и не могу вполне достичь его,
Но всей своей душой к нему я устремлен.
 

Я читал и учил книги Куна и думал, что вижу, какой это был человек. Направился в Лу я, где видел и храм, и палаты Чжун-ни, повозки, костюмы, предметы обрядов и чина. Ученые люди в положенный час практикуются в „Ли“, ритуале ученых, при доме его. В раздумье я там задержался надолго, уйти был не в силах я.

Монархов, князей Поднебесной страны, а также ученых, достойных людей были целые толпы всегда. В свое время они расцветали блестяще и сгинули. Только и было! Конфуций, ученый в холщовой одежде, живет уж в десятке-другом поколений. Ученые книжники все главою своим считают его. И вот, начиная от Сына небес, маркиза и князя, все те, кто в Срединной стране говорят о шести канонических книгах, решают центр мысли и правды в учителе этом великом. Могу лишь назвать его сверхмудрецом величайшим».

Послесловие к основной истории пяти монархов

Граф величайший астролог здесь скажет так:

«Ученые нам часто говорят об этих всех пяти монархах. Так повелось давно. Однако же в каноне „Шу“, древнейших эпопей, находим лишь о Яо и дальнейших; а то, что говорят „сто авторов" о Желтом, – их строки не внушают уваженья и мало поучительны для нас. Ученые, придворные и все с трудом об этом говорят. Идущее от Куна, мыслителя, философа, преданье в главе „Цзюй Юй спросил о личных качествах пяти монархов – ди“, а также и в словах „Монарх происходил из рода Си“, иные же, конфуцианской школы, вам не передают.

Я лично сам когда-то доходил на западе до горы Кун-дун, а на севере я заходил в Чжоулу; я на востоке забирался к морю, на юге плыл по Цзяну и Хуай. Все старики из более почтенных мне постоянно называли там места, где были Желтый, Яо, Шунь. Выходит так, что местные поверья и преданья не одинаковы везде. Но можно вообще сказать, что те из них, которые от текстов не отходят, те ближе к истине вещей. А я гляжу на текст „Чуньцю“ (или „Весен – осеней за ряд годов") и „Речи в царствах у князей": в них ясно сказано о „доблестях пяти, о том, что был монарх из рода Си“. Пожалуй, дело только в том, что люди неглубоко вникали в суть. А то, что засвидетельствовано в писаньях классиков, цитированных мною, не вздорно вообще. Писанья „Шу“ с лакунами, пробелами давно, и, что утеряно, то видно постоянно в других сказаниях и текстах. И если человек не принадлежит к тем, кто любит изучать и мыслью глубочайшею объят, кто понимает сам, что значит это все, ему определенно трудно говорить, особенно для тех, кто мелко думает, наслышан маловато. Я всех сюда включил, одних к другим, и речь о них веду в порядке дат. Я выбираю из речей о них все самое достойное. И вот их поместил в начале основных своих историй – цзи».

Послесловие к главе о Сян Юе в «Основной истории»

Граф величайший астролог сказал бы так:

«Я слышал, что ученый Чжоу так говорит: „У Шуня глаз был, между прочим, с двойным зрачком. Затем я слышал, говорят, что и Сян Юй имел двойной зрачок. Уж не потомок ли его был Юй? Чем, в самом деле, объяснить стремительность, с которой он возник?" Действительно, когда Цинь упустила правленье из рук, Чэнь Шэ был первым, кто создал ряд затруднений в государстве, а лидеры и силачи, как пчелы, вдруг восстали и начали друг с другом разом драться – таких нельзя и перечесть.

Однако же Сян Юй не обладал и дюймиком земли и положенья. Поднялся он с полей, межей. Три года лишь прошло, а он уж во главе пяти князей смел Цинь с земли. Он разодрал на части всю страну под нашим небом, стал сам давать то князя, то маркиза. Правление народом исходило всегда от Юя, титул его стал баван, или государь, владыка над князьями. Хоть у него не вышло с троном, но за ближайшие к нему года истории древнейшей такого не бывало никогда.

Когда же Юй нарушил соглашенье о заставе и стал подумывать о Чу, когда прогнал И, Справедливого царя, и сам себя возвел на трон да стал еще ворчать, что, мол, князья мои бунтуют, – то это уж того, трудненько допустить! Сам подвигами хвастался своими, своим умом соображал мгновенно, в пример древнейших не беря. Считал задачею своей быть главным князем средь других. Стремился лишь к тому, чтоб управлять страной под небом нашим военной силой и набегом. К концу пяти годов он потерял свое царенье и умер в городе восточном. Но и в несчастье он не прозрел и сам себя винить не стал. Ошибка это, вот что! Да стал еще тут приводить цитаты разные: мол, небо меня сгубило, а не то, чтоб я был где-то виноват в своей войне… Ну, разве же не заблужденье?»

Помесячные таблицы событий, развивавшихся в промежутке между Цинь и Чу

Граф величайший астролог читал о том, что было в промежутке меж Цинь и Чу, и он сказал бы так:

«Первое беспокойство возникло от Чэнь Шэ, свирепое, жестокое, уничтожение Цинь пришло затем от Сяна. А упраздненье всех волнений и казнь разбойников открытых, и усмиренье, утверждение страны, среди морей лежащей, и окончательное водворенье монарха в благостыню трона – все это сделалось в Ханьском доме. На пространстве пяти каких-нибудь лет власть трижды сменялась… С тех пор как живет наш народ, никогда еще не было, чтоб так стремительно был от небес получаем мандат.

В былые времена, когда на трон вступили Юй и Ся, то десятками лет копили они свои добрые предначинанья, и дело за делом великим вязали они в непрерывную цепь. Их личная доблесть сочилась во все сто фамилий народа. В руках их правленье было лишь временным, его в небесах проверили они и только тогда садились на трон. Царство и Тана и У вышло от Се и Цзи, которые доблесть свою упражняли и в действие честь вводили свою в течение ряда своих поколений; совсем неожиданно встретились в Мэне с князьями в числе восьмисот, и то, как считали, дело еще не сделано было. И только потом: погнал одного, зарезал другого.

Цинь начинается с князя Сян-гуна, блещет уже при Вэне и Му; после Сянь-гуна и Сяо она понемногу, как тутовый червь, съедала все шесть государств, и это – в течение сотни и более лет. С приходом ко власти Монарха-основоположника смог он в руки забрать, свои и одни, людей, что носили и шапку и пояс. И вот получилась, с одной стороны, добродетель такая, с другой же – такое сплошное насилье. До чего, значит, трудно весь свет под единую власть подчинить!

Когда ж Цинь себя объявила монархией, стала с тревогою думать о том, что щит и оружие не прекращаются из-за удельных князей. Поэтому даже ни фута земли не стала она давать никому. Разрушила все города, знаменитые раньше; расплавила все острия, наконечники стрел; убила военных героев… – все это во имя покоя в десятках тысяч веков-поколений.

Однако восстания царского дела возникли в простой захолустной деревне. Собрал он к себе всех храбрых и сильных, повел их в поход еще лучше, чем три античные династии. И то, что прежняя Цинь запрещала, как раз оказалось удобнейшим средством достойных и нужных людей поощрить, чтобы гнали всякую тревогу, помеху и очистили мир от нее. И с этим в руках он весь проявился в восторге, порыве, который и сделал его первым в мире Китая героем… Куда же девалося то убежденье, что, мол, раз нет земли, то не будешь и царь? Вот он – тот, к кому относились в классических книгах слова „Сверхмудрый Великий!" И разве не небо здесь? Разве не небо? Кто, как не он, Величайший Мудрец, сумел бы принять при таких обстоятельствах с неба на царство мандат, стать монархом?»

Погодные таблицы отмеченных за заслуги высоким предком деятелей и маркизов

Граф величайший астролог сказал бы так: «Служилые чины в дни древние, былые для показателей заслуг всего имели пять видов. Своей добродетелью установить храм предков династии и государства с богом Шэ Цзи во главе называется сюнь. Заслуги действовать словом есть лао. Заслуга же действовать силой есть гун. Выделить ясно всю степень заслуги своей именуется фа. Большое количество дней именуется юе. Клятва при том, как кого-либо чем награждали, гласила: „Пусть будет река пояском, Тайшань же гора – оселком. Государство твое да будет навеки покойно! Чтоб длиться ему до далеких твоих поколений!" Сначала никогда и в мыслях не бывало, чтоб не давать корням и крепости и силы, но ветви их и листья понемногу стали сдавать, клонились к разрушенью. Я читал, как Высокий наш предок раздавал заслуженным своим подчиненным титул маркиза, и я наблюдал, как он уж при первых наградах маркизов в них промахи делал и в чем. И сказал я тогда: „Другое совсем получилось, да, по сравнению с прежним, что я слыхал перед тем!" В каноне писаний читаем: „Он мир, согласие устроил среди десятка тысяч стран, и долго, долго оно длилось, до двух династий Ся и Шан, на много тысяч лет, пожалуй“. Чжоу землей наградил всего восемьсот. Что было потом, после Ю и Ли-вана, мы видим в каноне „Чуньцю“. В античных писаньях маркизы, бароны встречаются в главах Тана и Юя. Прошло три династии, лет тысяча с лишком, пожалуй: они сохранили себя целиком, оплотом служа Сыну небес. Неужели же это не вызвано тем, что они так усердно служили гуманности, чести и царским зонам поддержкою были? Когда Хань восстала, заслуженных лиц, получивших поместья и титулы с ними, сто с чем-то явилось. Но Поднебесная империя тогда лишь только что устроена была. Поэтому в огромных городах, крупных и известнейших столицах, где населенье разбредалось и бежало, – там провести подсчет возможно было б так: из десяти лишь два и три. Вот почему великие маркизы имели лишь десяток тысяч семей, а малые – лишь сотен пять иль шесть. Потом прошел ряд поколения, народ стал возвращаться по домам, и семьи увеличились приростом. Тогда у маркизов Сяо, Цао, Цзяна, Гуаня и им подобных других в уделах доходило иногда до сорока и больше тысяч, и малые маркизы возросли, конечно, вместе с ними вдвое, а также и другие богачи. Их сыновья и внуки стали горды, спесивы и излишества полны, забыв о предках, предались разврату. И вот к годам Великого Начала, когда прошла уж сотня лет, мы видим, что теперь маркизов только пять, а остальные были под судом и жизнь свою сгубили и удел. Конец и крах! Да! Сеть закона плотновата! Однако же они не проявили достаточную осторожность перед тем, что в данный век является запретом. Живем мы в настоящем веке, но наша мысль устремлена в пути веков, давно прошедших, чтобы себя самих нам в зеркале увидеть. Не обязательно, чтоб все вполне совпало. Король и государь, один, как и другой, ведут себя с особою манерой и делу каждый отдается с особым также устремленьем. Важней всего, чтоб подвигом своим они свою отметили эпоху и даренье. Как можно сшить их швом одним? Когда рассмотрим мы, чем добивались люди у них фавора и любви и чем позор и униженье навлекали, – все это, как и многое другое, сидит во множестве в лесу причин и неудач, и достижений, и провалов, для века этого привычных. К чему тут непременно старый век с его рассказами, ученьем?

Теперь я рассмотрел внимательно начала и концы их действий. Я выяснил и полностью представил все, что в них было интересно. Но очень много у меня здесь неисчерпанного. Вдоволь корней, ветвей, всего… Я сообщил о том, что было мне понятно, а в чем я сомневался – исключил. Когда-нибудь потом появится почтеннейший ученый, который будет развивать и ставить в ряд свое; ему удастся получить, что прочитать».

Отдельное повествование о Гуане и Яне

Гуань Чжун, или И-у, был уроженец местности у реки Ин. В молодости своей дружил с Бао Шу-я. Бао Шу знал, что это достойный человек. Гуань Чжун был беден, жил в нищете. Постоянно обманывал Бао Шу. Бао Шу же относился к нему с неизменно хорошим чувством и об этом не упоминал. Через некоторое время Бао Шу поступил на службу к цискому княжичу Сяо Бо, а Гуань Чжун стал служить у княжича Цзю. Когда Сяо Бо встал на трон под именем князя Хуаня, а княжич Цзю умер, то Гуань Чжун был посажен в тюрьму. Тогда Бао Шу представил князю Гуань Чжуна. Когда Гуань Чжун стал служить, он взял в руки все правительство в уделе Ци. Благодаря этому князь Хуань сделался предводителем всех других. Он девять раз соединял под своей гегемонией князей и один раз даже встал во главе всей нашей страны. Все это по замыслу Гуань Чжуна. Гуань Чжун говорил: «Когда я был беден сначала, то мы с Бао Шу торговали. Когда мы делили и прибыль и деньги, я большую часть себе оставлял. Бао Шу не считал меня жадным: он знал, что я беден. Я, бывало, для Бао Шу старался что-нибудь устроить, но все больше беднел. Бао Шу не считал меня глупым: он знал – для людей времена бывают удачные и неудачные. Я в свое время три раза на службу вступал и три раза был прогнан от князя. Бао Шу не считал, что я впрямь никуда не гожусь: он знал, что я просто не встретил еще своего заслуженного часа. Я раньше трижды ходил в бой и трижды бежал из боя. Бао Шу же совсем не считал, что я трус: он знал – у меня на руках оставалась старуха мать. Княжич Цзю был разбит. Шао Ху за него умер тоже. Я в темную был заточен тюрьму, претерпел там всяческий срам. Бао Шу не подумал считать меня честь потерявшим: он знал, что ведь я не стыжусь мелочей, а стыжусь лишь того, что дела мои, имя еще не прославлены в нашей стране Поднебесной. Те, кто меня родили, – отец и мать; тот, кто меня узнал, был дорогой мой Бао».

Когда Бао Шу представил князю Гуань Чжуна, то сам стал под его начало. Его сыновья и внуки имели в Ци потомственное содержание, с десяток их поколений владели городами и часто бывали именитыми вельможами. В стране Китае не всегда считали Гуань Чжуна достойнейшим, но всегда считали, что Бао Шу умел распознавать людей. Когда Гуань Чжун взял в свои руки правительство и стал министром в Ци, он, использовав положение маленького, крошечного Ци на морском побережье, развил движение товаров и способствовал скоплению богатств, содействовал обогащению государства и усилению войсковых сил. Он полностью разделял с народом его стремления и отвращения и говорил об этом так: «Когда амбары его полны, он признает приличье, законы; когда пищи, одежды достаточно, он признает и славу и срам. Если высший владыка в одежде своей соблюдает известную норму, то все шесть степеней родства в народе вполне прочны. Когда все четыре устоя развиться не могут, тогда государство исчезнет, погибнет. Издайте указы подобно истоку струящихся рек. И если указ ваш идет за сердцем людей, его выражения общепонятны, вульгарны, но исполнить его легко. То, чего хочет народ, сейчас же давай. То, чего он не захочет, сейчас убирай».

Правление Гуаня было вот таким: он ловко использовал даже несчастье, чтоб в счастье его превратить. Он даже пораженье вдруг превращать умел в триумф. Он на первое место всегда выдвигал теорию «легких-тяжелых» монет. Он следил неусыпно за мерами и за весами.

Князь Хуань не на шутку рассердился на свою маленькую наложницу (Сяо Цэн), пошел на юге походом на Цай. А Гуань Чжун между тем ударил на Чу, обвиняя его в том, что он не вносит в чжоускую казну подати, идущей на пучки жертвенных трав. Князь Хуань решил идти на север против горных жунов, а Гуань Чжун тут же велел уделу Янь держаться системы князя Шао. На съезде князей в Гэ князь Хуань намеревался нарушить договор с Цао Мэем, а Гуань Чжун этот

договор одобрил, и с этих пор удельные князья признали власть Ци. По этому поводу Гуань говорит: «Коль ясно кто понял, что дать – это значит забрать, то дело правления станет серьезным». Гуань наш стал своим богатством равняться с княжескими домами. У него была башня «Тройное убежище» и был бельведер «Уход». Население Ци не видело в этом мотовства, расточительности. Когда Гуань Чжун умер, Циский удел продолжал следовать его системе и политике и постоянно был сильнее других уделов.

Прошло еще сто с лишком лет, и появился Янь-мыслитель. Янь Пин-чжун, или Янь Ин, происходил из страны Лай, местечка Ивэй. Служил циским князьям Лину, Чжуану, Цзину. За свою умеренность, скромность, энергичную деятельность был всеми уважаем в Ци. И даже когда он стал в Ци министром, то мясо он ел одно, а не два, наложницу в шелк не рядил. Когда он стоял во дворце и когда к нему князь обращал свою речь, то он отвечал и серьезно и прямо. Когда же слова к нему не обращались, он действовал тоже серьезно и прямо. Когда в государстве был правопорядок, то он покорялся указам. Коль не было вовсе порядка, то он указы взвешивал прежде. Вот так он провел три смены князей, имя свое прославил в князьях.

Юе Ши-фу был человек достойный и ученый. Сидел закованный в тюрьме. Наш Янь выходит как-то, его встречает на пути. Он отпрягает левого коня из тройки и выкупает человека из тюрьмы, сажает на телегу, везет домой к себе. Не извинялся, ушел к себе в гарем, где долго задержался. Юе Ши-фу сейчас же попросил его прервать с ним дружбу навсегда. Наш Янь, весь перепуганный, оправил на себе шапку и одежду, стал извиняться и сказал: «Я, Ин, хоть и не очень мягок, но вас освободил я от беды. Так почему же вы так скоро от меня потребовали прекращенья отношений?» Ши-фу сказал: «Неправильно, не так! Я слышал, что мудрец и благородный человек несправедливость терпит лишь от тех, кто никогда его не понимал; но оправляется от всех своих обид у тех, кто его знает, понимает. Когда сидел в оковах я, они меня не понимали. Вы, мой почтеннейший наставник, вы посочувствовали мне и дали выкуп за меня. То был меня понявший друг. Теперь же понявший меня – и вдруг он со мною стал бесцеремонен! Уж лучше, конечно, тогда мне сидеть по-прежнему в узах тюрьмы». Тогда наш Янь пригласил его к себе в дом как высшего гостя.

Янь был циским министром. Как-то он выезжал. Жена его кучера посмотрела в щель двери на мужа. А муж ее, кучер у министра, ухватил покрышку, погнал кнутом четверку лошадей, пришел в настроенье приподнятое и самодовольное. Когда он вернулся домой, его жена просила отпустить ее совсем, дав ей развод. Муж спросил, что за причина. Жена сказала: «Мыслитель Янь ростом неполных шесть чи, а служит своей особой у циского князя министром и имя его прославлено между князьями. Сейчас я смотрела, как он выезжал. Как глубоко сосредоточен! В нем есть какая-то готовность пойти и снизойти к другим. А ты, хоть ростом в восемь чи, а служишь конюхом людям! Меж тем настроенье твое таково, что сам ты считаешь себя довольным вполне своей долей. Вот и прошу я у тебя развода». После этого муж ее был подавлен и присмирел… Яню это показалось странным, и он спросил, в чем дело и как это так. Кучер рассказал ему все, как было, по правде. Янь представил его к высшим чинам.

Граф величайший астролог здесь скажет так:

«Я читал у Гуаня его сочиненья: „Как надо пасти народ“, „Гора высока“, „Кони в упряжке“, „О легком-тяжелом“, „О девяти казнах“, а также „Весны и Осени" Яня-мыслителя. Подробно – и ах как подробно, рассказано там обо всем! Но раз я читаю все эти их книги, хотел наблюдать я и жизнь их в делах. Поэтому я здесь в порядке изложил их жизнеописанья. Что ж до их книг, они у многих налицо. Поэтому я и не буду о них судить, а я сужу о том, что с авторами было, их дела.

Гуань Чжуна все обычно называют достойнейшим деятелем. Однако же мыслитель Кун считал его ничтожнейшим. Не за то ли, что он, видя, как правый путь династии Чжоу слабел, упадал, – князь Хуань же был очень толковый, достойный! – не стал поощрять князя к истинно царским, высоким, большим достиженьям, а дал ему зваться лишь сильным главою удельных князей рядовых.

Есть место, где сказано так: „Он хочет идти вслед за лучшим, что есть, он хочет спасти их от всякого зла. И тогда самый высший и низший друг другу бывают близки“. Не о Гуань Чжуне ль это сказано?

Когда мыслитель Янь лежал на трупе князя Чжуана, оплакивал его по всем положенным обрядам и, лишь оплакав полностью, ушел, то не о нем ли говорилось, что „видеть, где честно, но честно не делать – нет храбрости в этом"?

А если взять теперь, как он в своих неодобрительных реляциях шел прямо против князя и дерзко говорил ему в лицо, то это, кажется, должны считать мы так, как сказано: „Когда приближаешься к трону, исчерпай там всю преданность свою; уйдя же из дворца, подумай и о том, как ошибки исправить“, – не правда ль?

О, если б Янь был жив! Я б, с радостью взирая, уважал его, хотя бы и служа ему с кнутом в руке погонщиком каким-то!»

Предисловие к отдельному повествованию о странствующих рыцарях

Писатель Хань сказал: «Конфуцианцы развращают наш закон своей гражданственностью тонкой, а рыцари идут против запретов своей воинственностью грубой». И те и другие смешны. Однако же ученые мужи частенько прославляются на свете. Конечно, раз заходит речь о том, чтоб, например, на службу брать в министры и вельможи на основании успехов их в ученье, чтоб помогать, как крылья птице, государю, чтоб имя и отличие затем прославились в истории страны, – конечно, что об этом говорить? Но вот возьмем таких, как Цзи Цы, Юань Сянь: они в глухой деревне родились, учили свои книги и стремились идти одинокой стезей совершенства людей образцовых, жить честно, отнюдь не болтаясь среди современной толпы. А толпа и над ними смеется! Поэтому Цзи и Юань всю жизнь провели в пустых комнатушках, за дверью из хвороста бедной и были одеты в пеньковую прядь, грубо питалися без отвращенья, умерли… все! Зато четыре сотни с чем-то лет о них последователи всегда твердили без умолку. А вот теперь возьмем мы рыцарей бродячих. Хотя их поведенье и не входит в привычную орбиту чести и приличья, однако же, скажу, их слово всегда предполагает исполненье и то, что они делают, всегда серьезно и определенно. Раз скажут они «да», то обязательно исполнят. Они не жалеют себя, устремляясь туда, где ученому страх и опасность. О них, уж конечно, скажу: «Они сохраняют погибших, они возрождают умерших». И все ж не похвастают тем, что умеют и могут, стыдятся блеснуть перед всеми своим добродетельным нравом. По-моему, в этом им тоже отдать надо честь и много за ними признать. Да, кроме того, бывает всегда, что люди то могут терпеть, то терпеть уж не в силах, и прут они на рожон.

Здесь скажет граф великий астролог: «В дни оны Юй Шунь жил крайне стесненно, соседя с колодцем, амбаром своим. И Инь нагибался к котлам и горшкам. А Фу Юе скрывался в кручах скал. Люй Шан жил в бедности у брода в камышах. И-у в узилище сидел, закованный в колодки плотно. Боли кормил чужих волов. Чжун-ни напуган был в Куане, имел голодный вид в Чэнь Цай. Все это были ведь те самые, которых ученые считают за людей, ходящих в правде и стезе, достойной лучших, благородных. Они – и вдруг такое зло терпели! А что сказать тогда о средненьких людях, которые плывут в последних водах, и смутного времени притом? Они встречаются с бедой столь многочисленных людей, что можно ль всех упомянуть? Есть поговорка у простых: „Где знать мне совесть, знать мне честь? Коль польза от него мне есть, то в ней и будет моя честь“. Поэтому Во И считал отвратным Чжоу и умер на горе Шоуян, князья же Вэнь и У из-за него не стали свой титул князя очернять. Чжэ, Цяо были злы, жестоки, но их приверженцы их славословили за доблесть без конца. Из этого мы видим только вот что: „Тот, кто крючочек украл, будет смертью казнен; тот, кто царство украл, будет, конечно, маркизом: у маркиза же в доме живут и честь и идейность людей“. Слова все эти не пустые. Теперь же возьмем тех стесненных своею ученостью лиц, что полны своей маленькой, дюймовой, чести и долго живут одинокими в мире людей. Как могут сравниться они с такими, которые грубо лишь судят, равняясь по пошлым людям, и с толпою плывут и ныряют, откуда получают и славу и имя себе? А эти, одетые в холст, что поставили твердо себе, что принять, что отдать и на что соглашаться, на тысячу ли воспевают они свою честь, умирают, на мир не взирая… О, эти ведь также имеют хороших немало сторон. Они не хотят зря жить кое-как – и в этом вся заповедь их. Поэтому ученый иногда, дойдя до крайности большой, им может доверять свою судьбу. Так разве же они не будут в числе тех, которых называем мы достойными и лучшими людьми? Конечно, если даже сравнить их, рыцарей из диких захолустий, с такими, как Цзи Цы и Юань Сянь, по силе их авторитета, по их влиянию на мир, то речь о тех и о других не может быть в один и тот же день. Но надо понимать, что по делам их очевидным и по словам их, верным и правдивым, по настроенью рыцарей бродячих и честным убежденьям их как можно допустить, чтоб их так мало было? В далекой древности о рыцарях, в грубейший холст одетых, нигде узнать, пожалуй, невозможно. Поближе к нам жил ряд людей: Яньлин, Мэн Чан, Чунь Шэнь, Пин Юань, Синь Лин и многие другие, которые как родичи князей и опираясь на богатство и влиянье земледельческих родов, вельмож, министров и магнатов себе сзывали всех достойнейших людей со всего мира и славны были сами средь князей. И их нельзя назвать ничем не замечательными вовсе. Так, если ты кричишь по ветру, то голос свой не напрягаешь: усиливается сам он по себе. А что до рыцарей из деревень и захолустий, которые заботятся о чести и добродетели своей, трудясь над именем усердно, то слава их распространилась на всю страну под нашим небом, и нет таких людей на свете, кто их за лучших не считал бы. Вот в них вопрос и затрудненье. Однако же и „жу“, конфуцианский люд, и „мо“, сторонники Мо Ди, их отрицают, их отвергают, о них в писаниях не говорят. Еще до Цинь те рыцари, что вышли из народа, исчезли в неизвестность все. Их не видать нигде, ни в чем… Я в высшей степени досадую на это. По сведеньям моим, при вознесенье Хань жил ряд людей: Чжу Цзя, Тянь Чжун, Ван Гун, Цзюй Мэн, Го Цзе и прочие иные. Хоть вечно попадались в тенета букв тогдашних предписаний, однако ж личной честью отличались, и бескорыстием, и самоотверженьем, поэтому заслуживают быть отмеченными особо. Ведь слава не ставится зря, ученый не зря подойдет. А что до тех, кто в шайку завербован, чтит силу лишь и спайку меж собой, всю ставку делает на деньги лишь одни и угнетает рабством бедных, обнаглевая даже до того, что нападает на сирый и бессильный люд, находит в этом самодурстве большое удовлетворенье, – к таким людям наш странствующий рыцарь питает отвращенье и презренье. Мне очень жаль, что обыватель наш, не распознав как следует их мысли, огульно всякого такого Чжу иль Го приравнивает к наглым негодяям, осмеивая тех, как и других».