Текст книги "Искусство действовать на душу. Традиционная китайская проза"

Ван Бао
Прославленье совершенного владыки, себе нашедшего достойного министра

Начну с того, что с тем, кто носит войлок и в шерсть одет, трудненько толковать про красоту и прочность полотна, а тот, кто в суп кладет простые корешки и всухомятку ест, не стоит, чтобы с ним поговорить о высшем вкусе жертвенного мяса. Теперь, что лично до меня, то я, Величества покорнейший слуга, живу в далеком захолустье, на западе, в окраине Шу. Родился я в убогом переулке, и вырос я под кровлей из соломы грубейшей, пырея и стеблей. Нет у меня ума, чтоб фантазировать, свободно созерцать и широко смотреть на мир. Наоборот, все то, что есть, – одна обуза лишь наивности чрезмерной и грубости, не знающей границ. Моих не станет сил, чтоб оправдать великие надежды, что возлагает на меня Величество, и чтоб я справиться бы мог с премудрым и пресветлым указаньем, от Вашего Величества идущим.

Хотя все это так, однако же посмею ль я не изложить, как только я умею, своих наивно-искренних суждений и выразить все то, что в чувствах и бесхитростных мечтах моих всегда лежало и лежит.

Теперь вот мои положения к дальнейшему.

Позвольте мне сказать о принципах служения в «Чунь-цю». Все главное в пяти ее началах сосредоточено на собственном познании и в троне, унаследованном честно, прямолинейно, – только и всего.

Теперь рассмотрим, что такое достойнейший ученый человек: он – инструмент, служащий государству.

А то, как надо пользоваться им и назначать на службу человека, отмеченного качеством ума, так вот в чем состоит: принять ли нам того, отвергнуть ли другого, с вопросом этим надо быть построже и этим злоупотреблять никак нельзя, а вот размах его работ, их результаты и заслуги всемерно следует распространить во все концы. Ведь если инструмент остер, тогда рабочей силы не много надо, результаты же весьма обильны, налицо. Поэтому когда рабочий пользуется инструментом весьма тупым, то он изматывает силы и очень утомляет кости, день напролет пыхтит, пыхтит. Когда же опытный кузнец начнет ковать материал, достойный лучшего меча, то закалится острие меча прозрачною водой, точильный камень из Юэ возьмет, как надо, лезвие. Тогда в воде разрубит этот меч дракона с толстой чешуей, на суше ж он прорежет кожу носорога на спине – все это с легкостью и вдруг, как будто б пыль смели метлой.

И если это все так, то нам понятно, почему Ли-лоу посмотрит свою веревку, Гуншу нацелит свою тушь так, что будь эта башня хоть в пять этажей вышины и саже по сотне в длину-ширину, но не промажут ни за что они, ни тот и ни другой – а потому, что труд нашел исполнителей себе.

Когда неопытный мужлан садится управлять упряжкой скверных лошадей, то он изранит губы им, истреплет кнут, но никуда вперед их не продвинет он. Грудь тяжко дышит у коней, и кожа вся у них в поту: и человек зашел в тупик, и кони все истомлены. А вот когда запрягут коня, что норовит себе колени искусать, поставят в тройку тех коней, что в утро весь покроют путь, когда в руках Ван Ляна вожжи, да и Хань Ай при нем сидит – тогда несется куда ни попало телега, летит с быстротою луча (что пройдет и быстро исчезнет), бежит через город, проносится дальше по всей стране, и все это быстро, будто плюща лишь мягкие комки земли… Конь догоняет бегущие молнии, конь настигает унесшийся ветер, бежит куда хочет, как волны повсюду, в любом направленьи из всех восьмерых, и тысячи, тысячи верст он проскачет в одно лишь мгновенье… А даль-то, даль-то какая! Все это легко объяснить – тем, что и лошадь и возчик друг друга нашли.

Таким же ведь образом тот, кто носит прохладу дающие ткани, совсем не страдает от томного жара средь жаркого лета; а тот, кто зимою одет в теплую шубу из меха лисицы, енота, не будет бояться озноба и стужи, свирепых морозов. В чем дело? А в том, что если имеется данное приспособленье, легче и справиться с данной бедою.

Тот государь, который весь свой ум направит лишь к тому, чтобы привлечь к себе достойнейших людей, без всякого сомнения, устроит в своей стране возвышенно-идейное правленье, о да, тот монарх, что будет посылать за нужными ему учеными далеко, конечно, сам себе создаст условья, при которых он будет всем другим главой. Пример из древности: граф Чжоу сам давал себе известный труд и хлопоты в приеме лиц, достойных почитанья: выплевывал, что ел, и наскоро прикручивал шиньон, чтоб только не заставить ждать их. Вот отчего его страна и процвела, да так, что тюрьмы опустели. Князь Хуань в уделе Ци установил обряд приема во дворце достойнейших людей при свете факелов в руках – и что же? Признан был как князь, умевший мудро управлять и все вести к довольству всех.

Из этого мы можем усмотреть, что повелитель своих людей – весь в поиске усердном достойнейших людей и почерпает удовлетворение в находке этих лиц. Министры поступают также. В дни древние, бывало, человек достойнейший и лучший среди всех не находил себе ни встречи, ни признанья. Он строил планы управленья, он вырабатывал систему государства, а государь на эти построенья не обращал вниманья никакого. Когда же тот, бывало, излагал, как смотрит он на то или иное, и с полной искренностью в сердце все говорил, то государь ему не верил, его не признавал. Случалось так, что он, на службу поступая, не мог развить своих идей. Когда же его гнали прочь, он вовсе не был виноват. Вот почему И Инь дал труд себе как повар у котла; Тай-гун в нужде ножом работал, как мясник; Боли свои услуги продавал; Нин-ци кормил волов. Ведь вот в какие беды попадали люди, столь знаменитые потом! Когда ж они встречались с государем, который светел был умом, тем более с премудрым, совершенным, то все их начинанья неизменно встречали отклик в мысли государя, и ежели они ему что нарекали, протестуя, то видели, что он их выслушать готов. Кого-нибудь принять или уволить они могли, при этом проявив всю душу честную свою. При расстановке сил и назначеньях им удавалось проявить свою инициативу и талант, уменье. Они уходили тогда от низкого и недостойного их положенья, выбирались из темных и смрадных углов и вверх поднимались на службу во дворец, к государю. Они прощались теперь с простою и грубою пищей, снимали с ног свою деревянную обувь и вдоволь имели теперь и жирной и вкусной пищи. Они получали мандат на владенье, земельные дачи; они прославляли собою своих отдаленных предков, свое достоинство затем передавая сыновьям и, далее, внучатам. И это также было поощреньем, приманкой для ученых всей страны. Поэтому сначала должен быть на свете государь премудрый, понимающий людей, – тогда только появится министр, достойнейшая личность и просвещенный ум. Поэтому завоет тигр – засвищет ветер, дракон взлетит – нагрянет туча. Сверчок запоет, дождавшись осенних дней; поденка выходит в бессолнечный час. Как сказано в «Книге метаморфоз»: «Летающий дракон в небе: полезно свидеться с великим человеком». Как сказано в «Каноне од»: «О, как велики слуги трона! Они живут в великом государстве». Вот почему когда устроен мир и государь на троне – сверхмудрец, таланты, гении придут сами собой. Так, государям Яо, Шуню, Юю, Тану, Вэню, У – им удалось привлечь к себе министров Цзи, Се и Гао-яо, И Иня и Люй Вана. Они, как светлый свет, стояли перед троном во всем величии несказанном вокруг. Они собрали для государей весь разум, дух свой и интеллект. Нашли друг друга царь и раб – чего яснее как пример? И их союз не будет лучше объяснен даже тогда, когда укажем на Бо-я, державшего в своих руках циньчжэн, иль на Пэнмэнь-цзы: он гнуть умел для государя свой лук «Вороною кричащий». Поэтому премудрый государь всемерно ожидает, чтоб был при нем достойнейший министр. Он лишь тогда свое большое дело и достояние охватит во всю ширь. Талантливый ученый, просвещенный, владыке нужен также для того, чтоб осветить свои достоинства сполна. И сверху и снизу тогда желают полностью друг друга и радостно друг друга привечают. В тысячу лет случится это лишь раз совпаденье, и нет взаимных подозрений в их беседах… То – окрыленность! Что лебединое перо, встречающее вдруг попутный ветер! То – и стихийность! Как будто бы огромнейшую рыбу пустили вдруг в громадный затон.

И если все желанья человека достигнуты до этих ступеней, то будет ли такое запрещенье, которое б не прекратило беспорядок? Какой такой закон, который не пройдет? Тогда культурные метаморфозы наши, излившись через край, пойдут за все пределы мира, со всех сторон помчатся быстро вдаль, чтобы покрыть сплошною пеленою все бесконечное пространство.

Дальние варвары и нам дань представят, как должно; все, что возможно желать, будет, конечно, у нас.

Поэтому премудрый государь не занимается высматриваньем всюду, но то, что видит он, вполне определенно. Он не прислушивается ко всему, наставив ухо, но то, что слышит он, до тонкости полно. Его благотворения парят в высях, как благородный ветерок, и добродетели его проносятся в эфире благодатном. И долг его пред величайшим миром исполнен до конца, надежды на него, как на блаженство для земли, оправданы вполне. Он следует стезей самоестественного высшего начала мирских вещей, вещей земли, до области вне-чувственных блаженств и невмешательства полнейшего в дела. Великолепных знамений чреда сама собой идет, и долгоденствие благословенное его не знает никаких пределов. Он полон внутренней гармонией своею и опускает руки вниз, чтобы бездейственно влиять на зримый мир; и так благословен пребудет он на все десятки тысяч лет. Зачем ему ложиться вниз, ложиться вверх, кривиться или выпрямляться, как «долговечники» – ревнители Пэн-цзу; дышать то от себя, то на себя, как те ревнители Ван Цяо и Чисуна? Все только для того, чтобы таинственными разными путями отбросить мир свой прочь и отойти от мира, живущего вкруг них. «Канон стихотворений» говорит: «Величественно-важные во множестве чины; великий государь наш Вэнь, он ими сверхдоволен». Да, именно, царь ими сверхдоволен и наш!

Лу Вэнь-шу
Лу Вэнь-шу пишет, что надо высоко поставить влияние личности, с казнями ж надо помедлить

Светлейший Чжао-император обрушился горой великой, и Хэ, Чанъиский князь, был свергнут прочь. Монарх Всесветный, Сюань-ди, тогда взошел на царский трон. Лу Вэнь-шу подал рапорт ему, говоря, что, мол, нужно бы было высоко взнести свою светлую личность, замедлив уклад наказаний и казней. И рапорт гласил:

«Я слышал, государь, что в Ци произошло злодейство от У-чжи, и вот князь Хуань возвысился чрез это. В уделе Цзинь был случай с дамой Ли, и князь Вэнь-гун стал лидером князей. А в наше время Чжао-князь не кончил жизни сам собой. Компания же Люев там произвела мятеж – и Образцовый Сын, монарх Препросветленный Вэнь стал Величайшим Предком в храме. И если стать на эту точку зрения, то бедствия страны и беспорядки, пожалуй, открывают нам собой всемудрого владыку. Вот почему Хуань и Вэнь поддержку оказали слабым и вознесли страну из разрушенья. Они возвеличили дело князей Чжоу, Вэня и У, своей благодатью покрыли народные толщи всей сотни фамилий. Их дело – великое дело и прямо всочилось в тогдашних великих князей. Хотя им и было далеко до Трех древних, лучших царей, но весь наш тогдашний мир Поднебесный притек к добродетелям их.

Вэнь, государь Препросветленный, был долог, как вечность, в мысли своей и в доблести духа был высшим: он этим преемствовал даже ту самую, тайную душу небес. Он возвеличил человечность, честь, снизил казни и пени. Он проводил проходы и мосты, дальнее с близким он делал единым. Почитал он достойных ученых людей, словно важных гостей. И народ он любил, словно красного тельцем ребенка. То, чем он сам в себе жил, человеческим чувством к другому, он простер на весь мир наш, лежащий среди морей. Поэтому тюрьмы и все места заключенья были при нем безлюдны, пусты – и Мир наш под небом был в самом великом покое.

Теперь скажу, что после изменений в жизни царства должны идти и милости иные, отличные от прежних совершенно. Ведь этим именно премудрые цари и их достойные помощники-министры давали свет небесному велению царя, сидящего на троне. Так, в дни былые Чжао-ди, Светлейший государь, „приник“, как говорится, „к земле“, и не было наследника ему. Большие чины горевали, тужили, горели сердечной печалью; сошлись и решили, что князь из Чанъи и славен и близок. И вот возвели и на троне установили. Однако же Небо ему не вручило мандата: душою он был развратен, порочен, и сам себя он погубил. И если поглубже нам вникнуть в причины этих злосчастий и всех роковых перемен, то ими верховное Небо нам лик открывает всевышнего всемудреца. Поэтому Великий генерал – он получил приказ о назначеньи от своего Воинственного, У-ди; служил, как руки-ноги служат, династии и дому Хань. Он раскрыл все свое нутро, он решал грандиозные планы-проблемы, отстранил человека, сгубившего честь, и выдвинул того, кто был доблести полн. Он действовал, Небу во всем помогая, и только тогда храм предков им был утвержден, обеспечен: весь Мир наш под небом китайским стал полон большого покоя.

Я слышал, государь, что „Весны-осени" Конфуция всегда прямое декретируют – и строго – восшествие на трон владык, и это знаменует нам преемство единой власти и большой, а также настороженность, вниманье к началу государственной эпохи. Вы, государь, в подножьи у крыльца которого стою я, как только Вы взошли к высокому, почетному призванью, с небесным повеленьем совпадая, Вам следовало бы исправить все ошибки и прежних лет и поколений, хранить в верховной прямоте и истине начало всей эпохи, преемственной по повеленью Неба. Надо смыть все подлые прикрасы, уничтожить все страдания народов, сохранить в живых людей, что пропадают, подхватить то, что готово сгинуть. Вы этим самым Небу и замыслам его угодное творите.

Я слышал, государь, что Цинь имела десять упущений. Одно из них доселе все живет, и это вот что: надзиратель в тюрьмах. Во время Цинь стыдились люди образованы! – вэнь сюэ; всецело отдавались лишь войне и храбрым выпадам военным. Считали низкими людьми ученых, полных лучших идеалов, заветов честности и правды. Наоборот, в почете были служившие в тюрьме и расправлявшиеся там. И те, кто говорили правду, считались гнусными клеветниками, а те, которые стремились зло пресечь и упразднить все заблужденья, считались за причудливых вралей. Поэтому те люди, кто в своем великолепнейшем и строгом убежденьи все время чтили прежних государей, не были признаваемы на службе. Все честные и искренние речи копились где-то там, в груди, а голос лести, славословья, весь день-деньской звучал в ушах сполна. Пустые, вздорные, красивые слова коптили фимиамом сердце, а настоящая беда – та была скрыта и замята. Вот здесь-то и лежит причина тому, что Цинь власть в мире потеряла.

Теперь же Поднебесный мир благодаря той толще благостыни, которая так отличает Вас, Величество, всегда уже избавлен от беды металлов, кож – доспехов бранных; и нет у нас уж беспокойств, что холод-голод нагоняют. Отец и сын, жена и муж соединенными усильями своими стремятся мирно строить дом… И все-таки великий мир еще не входит в нашу жизнь! Все заключается лишь в смуте, чинимой от тюремщиков у нас.

Конечно, надзиратели тюрьмы великий свой мандат имеют в мире: кто мертв и убит, не сможет родиться опять, и то, что порвалося раз, не сможет сплестись снова в ткань. „Канон писаний" говорит: „Чем убить неповинного, лучше было бы дать спуску нарушившим право“. Но нынешний наш тюремный чиновник – о нет, он совсем не такой! У них высший чин тягается с низшим, дерется. Жестокий считается только разумным. Погрязший в жестокости честную славу себе обретет. А ровный и честный увидит впоследствии много беды. Поэтому все, кто служит в тюрьме, хотят человеку смерти. Не то чтоб они ненавидели этих людей, но самосохранность их в чем заключается? Люди должны умирать! Поэтому кровь умиравших людей на площади лужами там так тесно, плечо к плечу. В списках идущих на смертную казнь – десятки там тысяч людей ежегодно. Это всегда причиняло страданье людям совершенной морали и чувства, и то, что у нас величайший мир мира еще не вошел в жизнь людей, как раз оттого происходит.

А надо сказать, что свойственно людям, когда им живется спокойно, веселье в себе рождать; когда же им больно, то думают только о смерти своей. Под розгами, палками есть ли такое, чего не добьется, коль ищет, палач? Коль люди в тюрьме не могут вытерпеть муки, то креплют они на себя какие угодно слова и их предъявляют судье. Судья, что заведует пыткой, использует эти признанья людей и все зачисляет в улики, ведущие к ясному их обвиненью. Затем, при докладе царю, боясь, что их доводы будут отвергнуты, они свои цепи куют, и все отовсюду включают они тогда в обвинительный акт. И вот изготовлен уже доклад. Теперь даже сам мудрец Гао-яо, услышав, какие здесь вещи творятся, и тот бы решил, что даже для смерти здесь слишком уж много вины. Так в чем же здесь дело? А вот: их много таких, что цепи куют и строки свой подгоняют к тому, чтобы сделать вину очевидной. Поэтому-то наш тюремщик особенно как-то глубоко жесток: он губит людей, как разбойник отъявленный, грубый, без всяких границ. Кое-как и халатно дела все они ведут. Они и не смотрят на то, что страна в беде. Великий злодей в них живет для нашего мира! Поэтому пословица гласит: „Черчу на земле тюрьму я, но сам же решаю в свой круг не входить; из дерева режу тюремщика я, носамрешаюсним не разговаривать“. Здесь мы видим народную ненависть к делу тюремщика ясно; слова эти – скорбь и боль. Поэтому из всех тревог и беспокойств, что знает Мир под небом нашим, нет более глубоких, чем тюрьма. Разрушать все законы страны, вносить беспорядок в прямое, святое, разлучать родных от родных, засоряя истинный жизненный путь, в этом не может никто превзойти тех, кто правит делами тюрьмы. Вот это я склонен назвать тем одним, что еще остается у нас недостатком.

Я слышал, государь, что сначала все тронуты будут яйца вороны, сыча и потом лишь на дерево сядут фениксы, фэн и хуан. Когда преступление клеветника не наказано смертью еще, вот тогда должны честные речи предстать перед троном. Поэтому древние люди имели такое сужденье: „В горных зарослях скрыты болезни. В реках и болотах вмещается грязь. Красивейший камень скрывает порок, а царь-государь вбирает в себя поношенья“. Но думаю я, что Вы, Ваше Величество, упраздните совсем клевету, к себе призывая лишь честные речи. Вы откроете рты всему нашему миру. Вы расширите путь к наставленьям, протестам. Вы сметете ошибки, Цинь погубившие, возвеличите доблесть и Вэня и У. Вы уменьшите строгость законов. Вы ослабите казни и кары, упразднив вообще всех тюремщиков разом. И тогда может взвиться над жизнью ветер великого мира. Мы вступим в спокойную радость великой симфонии мира и с Небом пробудем во веки веков. Наш Мир поднебесный от этого станет счастливейшим миром».

Государь эти слова одобрил.

Ханьский Гуанъу-ди
Письмо к Цзы-лину

В древние те времена государь, имевший в виду великое дело, имел непременно такого слугу, которого звал бы к себе, не приказывая. Мы разве смели бы тобой, Цзы-лин, распорядиться как слугой? Мы к делу великому Нашему так приступаем, как тот человек, что идет по весеннему льду; оно представляется Нам как бы раной больной: непременно Нам нужно взять посох, чтобы дальше идти. Смотри, например, на Ци-ли: он не стал умалять, унижать Высокого Гао-монарха. Зачем, Цзы-лин, и тебе умалять Нас и Нас принижать?

А что до манеры того человека, что жил на горе Цзи-шань, затем у реки Иншуй, то Мы не посмеем его с уваженьем учесть.

Бань Бяо
Мандат на царство государю
Рассуждение

Когда-то в старину в отказе древнего монарха Яо от престола слова такие говорились: «О ты, мой Шунь! Судьба, отсчитанная Небом, покоится теперь всецело на твоей особе». Шунь, в свою очередь, такими же словами дал повеленье свое Юю, которое дошло до Цзи и Се: они были помощниками Тан Яо и Юй Шуня. Блестящим образом они служили оба державе, что среди морей. И через ряд потомков-поколений они сумели пронести всю благость личности своей. Когда же те дошли до Тана и до У, то получили в их лице Страну под нашим небом. И пусть даже были их встречи, удачи в различное каждому время и смена на троне с династией вместе у всех их была не одна, но то, что касалось всегда соответствия воле небесной и их послушания воле людской, вот это в них было единым. Вот почему и тот, кто носил фамилию Лю, преемствовал благостный трон императора Яо, а жизнь его рода всегда сияет теперь со страниц наших летописей. Тан Яо держался огня, как стихии своей, которую Хань унаследовала. Когда еще только восстал он в болотах Пэйцзе, то ночью кричала уже боговидная мать, прославить желая тот сверхъестественный знак, что на нем был от древнего рубиново-красного и великого архимонарха.

Отсюда ведя свою речь, мы видим, что благостный трон наших первомонархов-царей непременнейшим образом предполагает: лишь тот человек, кто богат выдающейся нравственной силой пресветлых и сверхсовершенных, сияющих чудной душою людей старины, кто весь исполнен великих заслуг и благо людей углубляет, ущедрив их туком обильным, кто дела своей жизни нанизывает, словно цепь, непрерывно, – вот если найдется такой, у кого это все в наличии полном, тогда его сила и искренность духа его проникают с земли в небеса к духам света, к богам, а его благодать, источаясь, струится потоком в живущий на свете народ и окутывает его своей силой.

Имея все это в себе, сумеет к себе обратить внимание духов-богов, и пошлют они счастье ему в благодарной его полноте, и будет тем именно он человеком, к которому весь мир подойдет как к надежде своей, под защиту его. Никто не видал никогда, чтобы тот человек, у которого в жизни его и всего предыдущего рода никогда не бывало существенной корнеосновы, у которого нет на счету никаких замечательных дел и в личности нет излучения доблестных сил, – чтобы мог неожиданно, вдруг подниматься такой человек на такое великое место. Обыкновенный человек, который видел, как Высокий предок Ханей поднялся из рядов одетых в холст людей, не понимал, как это так, и объяснял себе все это тем, что, мол, жить ему выпало в смутное время разрухи и он им воспользовался, чтобы дать волю мечу своему. А бродячие те болтуны, говорившие в древности всем обо всем, до того доходили, бывало, в своих выступленьях, что уподобляли владенье страною охоте людей на оленя, которая может счастливо удасться и можно счастливцу оленя поймать. Не знали те люди и не понимали того, что «священный предмет», то есть трон государя, имеет мандат для себя, повеление Неба на трон; что нельзя добиваться его усилием знаний своих и ума. Как жалости достойно, право, что в этом именно лежит причина – во множестве бунтующих вассалов и всяческих разбойников-воров! А люди этого порядка ужели только и всего, что в помрачении живут, не понимая, где лежит Дао-Путь истинный, идущий от Небес? Нет, с этим наряду они еще не вглядываются в дела и жизнь людей на свете.

Смотрите, голодные люди блуждают и зябнут; мерещится им хоть рваное, куцее что-то такое надеть на себя иль мерку крупы подсобрать. Ведь все, что им надо, – не более фунта какого-нибудь, чтоб сдохнуть затем одному за другим в канавах и ямах, и делу конец. А вывод? Бедность с нищетою имеют тоже свой мандат и повеление от Неба! Тем паче когда говорят о величии Сына небес. Как можно, скажите, безумно усесться на трон с высоким его положеньем, с богатством, которым полна вся Страна средь морей четырех, с таинственной силой и благостью духов святых и пресветлых, на трон испускающий благоволение? Этим и надо себе объяснить, что даже тогда, когда страна в несчастьи и горе и на краю великих бед, когда крадут в стране всю власть и трон захватывают в ней, являются храбрые люди, такие, как Синь или Бу, сильные люди, как Лян или Цзи, личности столь совершенные, как Ван Ман, – и что же? В конце концов они варятся в медных котлах и падают под топорами, кипят словно в супе каком-то, разорванные на клочки, а тут еще всякая мразь, мелкота, до этих великих людей не могущая доползти, и тоже вдруг хочет в безумном своем помраченьи на троне небесном воссесть.

По этому поводу надо сказать, что телега, в которую слабую клячу впрягли, не одолеет свой путь в тысячу ли; да и мелкие птахи, какие-то чижики, воробьи иль стрижи, не сумеют в шесть крыльев могучих развить свой полет. То дерево, что годно на косяк, не выдержит нагрузки балок; и человек, что получает в день пригоршню, не сможет в руки взять тяжелый груз владыки-государя. Читаем в «Книге перемен»: «Коль дин-котел со сломанной ногой, то царский завтрак будет опрокинут» – и это значит, что ему никак не справиться с своей задачей.

В последние годы династии Цинь со всех сторон восстали первачи и выдающиеся люди, которые и выдвинули Чэня как императора страны. Но мать Чэнь Ина удержала и говорила ему так: «С тех пор как я стала женою в твоей, сын мой родной семье, все время мы были бедны и нищи. Теперь мы вдруг станем богаты и знатны! Нет, это не к добру! Не лучше ли будет с оружьем в руках пойти под начало к кому-то другому? Коль дело удастся, то будет возможно какую-то пользу извлечь, не выйдет – в беде есть к кому обратиться». Чэнь Ин послушался ее, и мать его была спокойна. А мать Ван Лина тоже видела и тоже понимала, что Сян (тот самый Сян) погибнет непременно, а Лю – тот вверх пойдет. А в это время Лин был ханьский полководец, причем его старуха-мать жила в плену у Сяна в Чу. Приходит к ней от Хань посланник. Мать Лина приняла его и так ему сказала: «Ханьский царь – твой старший. Он тем и будет, кто землей всей овладеет. Ты, сын, ему усерд-нейше служи. Не смей двойною жить душой». Сказавши это все, она перед лицом посланника от Хань упала ниц на меч и умерла, чтоб этим подкрепить совет свой сыну Лину. И действительно, был закреплен после этого трон за династией Хань. Лин же стал первым министром при ней и был возведен ею в хоу-маркизы. Итак, прозренье женщины совсем обыкновенной и то могло дознать всю суть законов всех вещей, добраться до таинственных причин, которые несчастьем и счастьем управляют, неповрежденным сохранить свершение обрядов в храме предков на бесконечные года и свесить в летопись веков повествование о сыне. Что ж говорить о тех делах, которые великий совершает?

Мы можем заключить отсюда то, что всякая удача с неудачей имеют назначение от Неба, его мандат, а счастье и несчастье исходят от самих людей – и только. Мать Ина поняла, где будет неудача, мать Лина поняла, где будет процветанье; и вообще знать подлинно об этих двух вещах и будет разрешеньем ясным, точным вопроса о монахах и царях.

Теперь что до Высокого Прапрадеда – Лю Бана, то было пять причин его успеха, возвышенья, и первая из них гласит: он был потомок Яо, первомонаха старины. Вторая: внешность и лицо хранили много в нем особенных примет, необычайных. А третья – та, что он, в воинственном пылу богообразный, имел в себе все доказательства призвания с Небес. Четвертая: он был широк и дальновиден, терпим к людям и склонен все прощать. А пятая – в том, что он, зная людей, отлично умел их использовать в службе своей. И надо прибавить сюда еще то, что он верил в людей, был искренен полностью с ними, любил их советов просить и доступен был им, чтобы выслушать их и принять, что они говорят; что он, видя хорошее в ком-то, имел настроенье такое, как будто ему не достигнуть того же; что он, приглашая на службу людей, так с ними умел обращаться, как будто с собою самим; что он шел за людьми, возражавшими и обличавшими, – так, как плывут по теченью воды; что он был повернут к тому, что творилось вокруг в его время, как к эху, звучавшему где-то. Во время еды он готов был ее сейчас же хоть выплюнуть, не проглотив: вот так он воспринял советы и планы Цзы-фана. Стряхнул воду с ног, прекративши мытье: отвесил поклон на слова говорившего Ли. Он понял, что значат слова караульных солдат, и пресек в себе чувство любви к той земле, о которой мечтал. Высоко оценил имена седовласой четверки и отрезал в себе ту любовь, что была в его собственной плоти. Он выдвинул Хань Синя из рядов простых солдат. Он вызволил Чэнь Пина из погибельной беды. И вот все, что лучшего было вокруг, ему предоставило силы свои; всевозможные планы стратегов пред ним развернулись вовсю. В этом и были великие те начинанья великого ханьского предка – то самое, чем завершил он дела по созданию трона.

Но, кроме того, стоит знать – хоть бы в общих чертах – о чудесных тех знаменьях, свидетельствах небесного призванья, что его отмечали. Уж в самом начале матрона фамилии Лю, забеременев предком великим, увидала во сне, что она повстречалась с каким-то бессмертным иль духом. Был гром вместе с молнией, стало темно, явилось чудовище, что как дракон извивалось. Когда ее сын подрастал, он являл сверхъестественные, непохожие вовсе на прочих людей способности, всех удивлявшие. Поэтому-то старуха Ван и У Фу были поражены случившимся пред ними – и сломали с зарубками планки, а Люй, что из знатных был сам, увидев столь необычную внешность, дочь свою в жены тотчас ему предложил. Циньский монарх поехал к востоку, чтоб там задавить излучение духа его. Царица ж из Люев, смотря на идущую тучу, могла догадаться, где муж пребывает. Когда он едва начинал принимать от Небес повеленье себе, то белый удав разделился на части. Когда же, на запад идя, он вошел в крепостные районы, то все пять светил собрались в одну группу на небе. Вот почему Хуайнаньский князек и маркиз, что пожалован в Лю был уделом, говорили о нем, что это ему Небеса вручают престол и что это не плод человеческих сил и усилий.

Пробежим же мы взором своим по успехам людей, неудачам других, что бывали всегда, и тогда, и в ближайшее время, освидетельствуем дел завершенье одних и крушенье других, просмотрим внимательно судьбы царей и жизни монархов на троне и разберемся в том, что значат пять причин, речь о которых только что была. Увидим, как то, что приемлемо было для них, или то, что они отвергали, на дело престола совсем не влияло; что и знаки и знаменья, от Небес ему данные, были совсем не такие, как те, что привычными были для них. И все же рассудок и меру в помраченьи своем презирая, ступени по лестнице все перейдя и вздорно схватившись за власть – с миром людей они силы свои не могли соизмерить, и в недрах собственных душ они не познали велений судьбы. Конечно, они погубили «того, кто их дом сберегал», они потеряли и жизни те годы, что были ей суждены. Им на долю пришлась та беда, что случилась с котлом, у которого ноги сломались, и подпали они под ту самую казнь, где в работе топор и секира. Настоящий герой – тот в душе понимает, что нужно прозреть до последних глубин, и он настороженно чуток, как будто его кто-то предупреждает о чем-то злосчастном в судьбе. Он поверх всех вещей и людей вдаль свой взор устремляет, всегда он, бездонной подобный пучине, глубоким прозреньем живет. Он учитывает ясновидение: в деле Лина и Ина в прошедшие дни. Отвергает все жадные взгляды людей вроде Синя и Бу. Он противиться будет слепым побасенкам, которые судьбы царя с охотой сравнить на оленя готовы. Надо внимательно вдуматься в то, что «священный предмет» сам вручателя знает себе; что жадному люду рассчитывать не на что здесь. Берегитесь, смотрите, не будете предметом насмешек тех двух матерей! И тогда благостыня и счастье потекут к вашим детям и внукам, а дар от Небес пребывать будет с вами вовек.