Текст книги "Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах"

Комиссарова Ирина Алексеевна¹⁸⁴

Комиссарова Ирина Алексеевна (1899–1976) родилась в деревне Сытино Смоленской губернии. Когда девочка подросла, отец забрал ее в Москву, где он служил истопником в богатом доме. Она успела закончить три класса сельской школы. В 1920 году Ирина Алексеевна была прихожанкой церкви святителя Николая в Клённиках на Маросейке и состояла в сестринской общине при храме. О знакомстве со священником Сергеем Дурылиным она пишет в своих воспоминаниях¹⁸⁵.

По благословению о. Алексея Мечёва она поехала за Дурылиным в первую его ссылку в Челябинск. А затем и в томскую, и в киржачскую ссылки. С тех пор не оставляла его одного. Дурылин специально занимался образованием Ирины, в чем значительно преуспел. С годами она стала не только его спасителем в бытовом плане, но и помощником, секретарем, доверенным лицом в ведении всех его дел с издательствами, редакциями и другими учреждениями. В Киржаче был оформлен в ЗАГСе брак с Дурылиным, необходимый для его прописки в Москве после ссылки и для утверждения ее статуса возле него для властей и окружающих советских людей. Церковного обряда не было, т. е. для верующих людей брак не считался заключенным. Свою жизнь Ирина Алексеевна полностью посвятила Сергею Николаевичу. Она жила его жизнью, его интересами. Кроме его благополучия, ей ничего не надо было. Писать свои воспоминания она начала по его просьбе, и писала на отдельных листках, что вспомнилось в данный момент, не заботясь об их целостности.

Воспоминания о Сергее Николаевиче Дурылине¹⁸⁶

1920 год – первый год священства Сергея Николаевича.

Это был самый разгар в народе бедствий, болезней и голода.

Я устроилась работать в Москвотопе (отдел топлива). В нашем приходе на Маросейке была небольшая церковь [храм свт. Николая в Клённиках. – В. Т.], в ней служил немолодой о. Алексей Мечёв и хромой псаломщик.

* * *

Батюшка, как все его звали, – отец Алексей Мечёв – очень хороший, подобрал себе штат священнослужителей, хороших проповедников с высшим образованием, и руководил ими. Совершались службы, особые, по древнему уставу, ночные богослужения для подкрепления и ободрения народа. Храм отапливался, и в него многие приходили не только молиться, но и согреться, ибо топлива в то время почти не было. (Только учреждения отапливали.)

Потом был организован кружок помощи бедным, беспомощным и больным. Каждую субботу выдавался паек, состоящий из продуктов, какие можно было достать. <…> Ходили «сестры» (так назывались состоящие в этом кружке женщины) по больным и немощным семьям. <…> Приводили в порядок комнату, а затем живущих в ней. Промоешь, бывало, стекла, вымоешь пол, наладишь топку печурки, обогреешь комнату, выстираешь, вымоешь; тифозно больных всех острижешь или обреешь, накормишь – и так посещаешь дня три, покуда кто-нибудь из больных не начнет вставать, чтобы ухаживать за лежащими. Как-то нас не пугало тогда ничего, и достаточно было одного слова батюшки: «Надо им помочь, и они поправятся», и шли с его благословения. А когда нужна была материальная помощь, то шла она от церковных доходов.

[В церкви] проводились назидательные беседы. <…> Занимались этим четыре священника и два дьякона. <…> 2 раза в неделю занимались с детьми. Сергей Николаевич часто читал детям, и они его очень любили. Но и взрослые, от рабочих и крестьян до докторов наук, любили с ним беседовать. <…> На беседах Сергея Николаевича Дурылина я познакомилась с ним. Мне очень нравилось, как он просто, все понятно говорил или читал. <…> Жилищные условия у него в то время были невыносимые: почти проходная 4-метровая комнатка никогда не запиралась, вечные стуки, ожидающие приема к батюшке люди, просьбы, слезы. <…> Он недосыпал, недоедал, был плохо одет, а если что и появлялось у него из одежды, то у него крали, например плед материн – он же служил одеялом. В комнате было холодно, и не столько тяготил его голод, сколько холод. <…> Сергей Николаевич был очень беспомощен, не приспособлен к жизни. <…> У него никогда не было ни гроша в кармане. Бывали случаи, когда Сергею Николаевичу давали или, вернее, совали деньги в руки, а то и в карман, но эти деньги он сейчас же отдавал первому подходившему к нему неимущему. Часто прихожане складывались и покупали священнослужителям то рясу, то подрясник, так как их одежда имела вид бедный, изношенный. <…> Люди они были совсем бескорыстные, и я помню, как мне не раз приходилось спасать от голодного обморока дьякона и священника С. Н. Дурылина. <…>

* * *

Однажды у него после службы был обморок, через несколько минут пришел в себя и шел, шатаясь, в комнату, чтобы лечь отдохнуть. Когда я все это увидела, мне стало очень жалко Сергея Николаевича (отца Сергия). Никто не поинтересовался и не спросил, кушал ли он вчера. Быстро побежала домой, взяла еду, какая была; вхожу в комнату – он лежит с полузакрытыми глазами, бледный, болезненный. «Зачем ты сюда вошла?» – «Пришла вас покормить. Вы, наверное, голодны?» – «Я-то ничего, вот Володя голодный». (Дьякон молодой.) – «Ему тоже хватит еды». <…> Оказалось, что уже трое суток они вместе с дьяконом ничего не ели – нечего было. С этого дня я каждый день вечером, после своего трудового дня, носила им еду. <…>

* * *

Тогда время было трудное. <…> У меня толпилась молодежь, приходившая на «кутью». Я работала в Москвотопе, часто дежурила в столовой. Когда бывала ржаная каша (распаренная рожь), ее ели плохо и всегда много оставалось, мне давали ведро, а то и два. Вот на эту-то кашу, в воскресенье в особенности, и приходили ко мне. Вот этой-то кашей я и подкармливала Сергея Николаевича.

* * *

Что меня роднило с Сергеем Николаевичем? <…> Внутреннее желание быть свободной, думать свободно, ни с чем себя не связывать. При знакомстве с ним он меня спросил однажды: «Хочешь ли ты быть богатой?» Я ответила: «Богатство не дает свободы, а я больше люблю свободу». «Чем ты связываешь богатство со свободой?» – «Я понимаю богатство так: вещи связывают человека, и он делается несвободным. Они приковывают к месту человека. <…> Вот у меня есть одно платье на колышке, а другое на мне. Как мне легко от этого, а если гардеробы заводить и прочее, то будет трудно двигаться с места, будешь думать, куда их везти или кому оставить». Сергей Николаевич протянул мне руку: «Как это хорошо ты сказала. <…> Я так же думаю с детства. <…> Когда мама скончалась, точно часть, нет, не часть, а все сердце вынули у меня, так мне было тяжело. Начала моя душа метаться и искать утешения в жизни. Вот я и протягиваю тебе руку теперь как к матери. Она меня только понимала».

Я улыбнулась, сказав: «Плохую вы мать выбрали, я ведь еще очень маленькая, мне 18 лет, какая я буду мать вам».

«Вот ты, глупенькая, не понимаешь, что я тебе сказал сейчас. Душа у тебя материнская, а я ее ищу».

Вот мы и прошли с ним тридцатичетырехлетний путь труда.

Когда Сергей Николаевич спрашивал меня, не тягощусь ли я жизнью своей, ему был всегда один ответ: «Твой труд – моя радость жизни». Его эти слова поддерживали. <…>

[Продолжение см. в главе «Челябинская ссылка».]

Отт Владимир Васильевич¹⁸⁷

Отт Владимир Васильевич (1901–1992) – митрофорный протоиерей. Родился в лютеранской немецкой семье. До принятия священства (1953) работал инженером на разных предприятиях. После посещения Оптиной пустыни в декабре 1921 года перешел в Православие. Придя на Маросейку в храм святителя Николая в Клённиках, он стал активным членом церковной общины. В 1925 году был посвящен в стихарь. Владимир был певчим, чтецом, алтарником, помогал во многих храмовых делах. Женился на регенте левого хора в Клённиках Анне Васильевне (Нюре, как звали ее в общине) Тарасовой. Дважды был арестован и провел в лагерях и ссылках тринадцать лет. С 1953 до 1984 года служил настоятелем в разных храмах. Отец Владимир состоял в постоянной переписке с членами маросейской общины, с архимандритом Борисом (Холчевым) и др. В 1984 году ослеп и вынужден был уйти на покой. Отец Владимир был награжден орденом св. кн. Владимира III степени, удостоен права ношения митры. Скончался 29 июля 1992 года, накануне своего 91-го дня рождения. Похоронен он в церковной ограде Ильинского храма в Старом Осколе. Могила его посещается, его духовные чада чтут память почившего пастыря. Память о. Владимира увековечена еще и весьма редким, необычным для Церкви образом – открытием мемориальной доски «в память о пастырском служении духовника и проповедника, протоиерея Владимира Отта». Доска установлена в августе 2009 года в городе Старый Оскол, на стене храма святого пророка Илии, где служил о. Владимир.

Из главы «Старцы. Оптина пустынь»

Через кого-то мы узнали, что есть на Маросейке квартира доктора П. А. Павлова, в которой по каким-то дням (кажется, по четвергам) собираются любители духовного просвещения и читаются лекции по духовно-философским вопросам. Оказалось, что за тот период (1921 год) там читались лекции о некоем дивном православном духовном центре под названием «Оптина пустынь», в котором имеются и сейчас старцы, и что под руководством старцев находились и находятся многие большие люди из мира литературы и науки.

Оказалось, что лекции об Оптиной пустыни проводит известный литературовед и ученый Сергей Николаевич Дурылин, который является одновременно и священником. Кроме того, мы узнали, что как отец Сергий Дурылин, так и многие из слушателей, в том числе и сам хозяин квартиры, д-р Павлов, являются «духовными детьми» некоего старца о. Алексия Мечёва, проживающего и служащего на той же улице Маросейке, в самом ее начале.

Храм этот, стоявший совершенно незаметно среди других домов, совершенно какой-то особенный. <…> Когда взойдешь по лестнице на второй этаж, то ты почувствуешь себя в совершенно ином мире, в храме Бога и святых. И если при этом ты застанешь службу, то это совсем особая служба, которой не найдешь в других храмах Москвы, а если это окажется Пасха, то ты уже вошел в небо, в рай на земле… <…>

Во дворе этой церкви стоит двухэтажный дом. Наверху жил старец о. Алексий с семьею. <…> К этому старцу мы и не преминули прийти на прием. Должно быть, нас «провел» отец Сергий Дурылин, потому что так просто проникнуть к батюшке сквозь постоянную толпу желающих его видеть, с ним поговорить, получить от него совет и благословение было бы невозможно. <…>

Из главы «Православие»

Будучи студентами, да и имея материальную базу в лице родителей, мы имели достаточно времени, чтобы занятия в вузах совмещать с деятельностью в «Физохиме» и, кроме того, посещением церковных служб и навещанием духовных лиц, а именно нашего духовника отца Сергия Николаевича Дурылина, которого мы считали своим непосредственным руководителем, тогда как батюшка отец Алексий уже был как бы высшей инстанцией, «старцем», руководителем руководителей. В то время отец Сергий Дурылин числился состоящим настоятелем так называемой Боголюбской часовни, помещавшейся в довольно обширной башне у «Варварских ворот» (теперь это называется площадью Ногина и улицей Разина; Варварские ворота и башня в 1930-х годах варварски разобраны¹⁸⁸). В этой башне внизу находилась довольно обширная часовня с иконою Боголюбской Божией Матери, большая, имеющая в высоту около двух метров. На ней были изображены многие святые, обращенные все к высоко стоящей фигуре Богоматери. Из этой часовни двери вели к узеньким каменным лестницам, ведущим к небольшим двум келиям на втором этаже. В одной из них, состоящей из двух маленьких комнат, и жил отец Сергий. В другой келии жил некий иеромонах Ксенофонт, человек малокультурный и, как мне казалось, маловерующий, безразличный. Бог ему Судья, и Царство ему Небесное, я его почти не знал, но на меня производили отрицательное впечатление его жирные, точно салом смазанные губы, когда мы, по обычаю, лобызались.

Полную противоположность отцу Ксенофонту представляла фигура (и в физическом, и в духовном смысле) отца Сергия. Ученый, интеллигент, по внешности хрупкий, худой, сутулый, со впалой грудью, ниже среднего роста, близорукий, в очках, с темной бородочкой и спадающими на плечи не очень длинными темными волосами, как при ходьбе, так и при чтении или во время служения постоянно смотрящий книзу, будь то в книгу, будь то на пол, как бы внимательно всматриваясь, как это бывает с близорукими людьми. Отец Сергий говорил не очень громко, как-то именно по-интеллигентски, немножко картавил букву «Р». Вечером под воскресенье он служил в часовне всенощную, а утром ходил на Маросейку, где он служил соборно, с другими участвовал в поздней литургии, возглавляемой чаще всего самим батюшкой отцом Алексеем. Мы также стали ходить, как и он: вечером в Боголюбскую часовню, а утром к обедне на Маросейку. В часовне мы мало-помалу стали принимать участие в чтении и пении. Так кто-нибудь из нас читал шестопсалмие и еще что-нибудь. Не могу сейчас вспомнить, читал ли канон сам отец Сергий, или мы принимали участие… Когда читалось Евангелие, мы по двое стояли с горящими свечами с двух сторон. Были случаи посещения часовни другими духовными лицами: раз или два нас посетили архиереи. Нас облачили в стихари, и мы стояли с трикирием и дикирием по обе стороны иконы Боголюбской Божией Матери, пока читался акафист. Часто мы приходили к отцу Сергию в его келию в башне часовни и проводили время в беседах на духовные темы… Помнится, как отец Сергий Дурылин определил состояние инославного христианина и возможность для его спасения. К примеру, надо ехать из Москвы в Петербург. Садимся на поезд и едем по Николаевской железной дороге прямо в Петербург. Это положение православного христианина. А инославный человек будет искать путей где-то кругом, чуть ли не через Сибирь и Америку. Конечно, в конце концов с большим трудом и затратами этот человек может и достигнуть Петербурга…

В то время у отца ночевал один молодой священник из Украины отец Петр [Давыденко], по каким-то обстоятельствам не служивший на приходе в переживавшееся тогда время – эпоху военного коммунизма, еще не полностью была ликвидирована Гражданская война, – к такому неопределенному положению священника представлялось много поводов. Отец Сергий как-то нежно любил этого молодого священника, обнимал его, а тот целовал его руку. У него был брат, молодой парень Кузьма, которого тоже предстояло куда-то устроить, кажется, в какую-то школу. Иногда тот священник принимал участие в службе на Маросейке.

Собственно между нашим ученым и тонким интеллигентом отцом Сергием и этим украинским сельским молодым священником, кроме просто общей веры и – при всей разнице в возрасте и образовании – общего священного сана, ничего общего не было. И вот мы иногда вчетвером, когда втроем проводили беседы, что-нибудь читали, расспрашивали у отца Сергия.

Наконец наступило время и мне, и моему товарищу Володе Бриллингу встать на путь «прямой из Москвы до Петербурга», то есть присоединиться ко Святой Православной Церкви. Для этого события был назначен день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы. Все обсудили. Так как наши родители, и мои и Володины, лютеране, вряд ли согласились бы на наш переход в Православие, то надо было это сделать тайно. Не без боли в сердце, с сердечным желанием, чтобы и они пришли в ограду Православной Церкви, с некоторым как бы смущением совести, хотя и делалось святое и спасительное дело, мы вынуждены были что-то родителям сказать, найти какой-то предлог, чтобы переночевать нам у отца Сергия. Накануне мы были, конечно, у всенощной. Часа в четыре утра мы встали и умылись, и в пятом часу утра мы уже шли по улицам. В моей памяти сохранилось, как мы шли по тротуару вверх от Варварской площади (площадь Ногина) вдоль Лубянского сквера к Маросейке. Был мокрый снег, под ногами сочившаяся из-под снежного покрова вода. Было еще темно: освещение давали газовые уличные фонари. С тех пор для меня мерилом поздне-осенней погоды ноября-декабря всегда является картина вот этого раннего вселенского утра. Восемнадцатью годами позже такая же погода была в лагерях «Беломорско-Балтийского канала» (ББК) на берегу Онежского озера, когда я под вечер перед памятью св. Александра Невского 23 ноября/6 декабря 1939 года пел про себя на память всенощную, шагая по двору камендантского лагеря «Пяльма».

Пришли мы в церковь Николы-Клённики на Маросейке – моя духовная колыбель, в которой мы с товарищами впервые увидали протоиерея-старца, из которой мы поехали в Оптину и в которой мне и моему сотоварищу Володе Бриллингу надлежало быть принятыми в лоно Святой Православной Церкви. Еще никого не было из молящихся. Было несколько человек из обслуживающих. Чин присоединения совершал тот же наш отец Сергий Дурылин. Приняли миропомазание. По окончании чина – в это время собирались и молящиеся – начались часы в малом (левом «Никольском») приделе, где мы и стояли недалеко от входа при совершении чина присоединения, а теперь мы взошли на солею, нам дали в руки по свече. Так мы отстояли на солее раннюю литургию, держа зажженные свечи, за которою и причастились Святых Христовых Тайн. Так Пресвятая Богородица явила Себя воистину «Скоропослушницею» и через три месяца после Оптиной устроила присоединение к Церкви. С тех пор прошло пятьдесят лет. Так и еще многажды Господь дарует просимое и более того, если это во благо и спасительно. Так Господь устроил мне и просимое во время пребывания моего в лагерях (1937–1947), а просил я, если угодно это Богу, даровать мне послужить в Церкви священником в какой-нибудь захолустной деревушке, хотя год-два. И вот по прошествии некоторого периода испытаний в 6–7 лет работы по водохозяйственному строительству в колхозах и после отшествия исстрадавшейся жены Анны даровал мне Господь священство не в деревушке, а в селах и городах, не год-два, а пока 18 с половиною лет с присоединением наград и протоиерейства. (Эти строки написаны в июне 1972 года.)

Но помолитесь, верующие читатели моих записок, помолитесь, чтобы эти дары – Православие и Священство – не явились осуждением моего нерадения и душевной холодности… Дары велики, но плоды малы…

Теперь, по принятии Православия, мы все чаще стали посещать храм, не оставляя, впрочем, и Боголюбской часовни, где мы за всенощными принимали участие в пении и чтении, а также предносили свечи. Перед глазами моими стоит тихая и скромная, задумчивая сутуловатая фигура небольшого роста отца Сергия Дурылина. Стоя у аналоя посреди часовни, отец Сергий, как всегда, направит взор свой вниз, как бы рассматривая что-либо или читая, от времени до времени произнося положенные возгласы, не поднимая глаз или почти не поднимая головы. Запомнилась одна деталь: иногда стоя во время монотонного чтения шестопсалмия или кафизм, он почувствует позыв к зевоте. Не закрывая, как обычно, по-светски уста, он, однако, перекрестит рот. Это запомнилось, и я стал делать то же самое во время службы, так иногда и в домашней обстановке. Так проходила зима.

1921–1922 годы. Большие праздники мы проводили большей частью в маросейском храме, где пока мы стояли посреди народа. <…>

Наступило лето. Приближался большой праздник чтимой иконы Боголюбской Божией Матери. В те годы безбожие и новые веяния в школьном воспитании почти не коснулись больших масс народа. Ко всенощной под праздник Боголюбской – 18 июня ст. ст. (1 июля нового стиля) собралась огромная толпа народа, заполнившая место вокруг часовни и распространившаяся вдоль Китайской стены по бульвару к югу вплоть до набережной Москвы-реки. Мы были в стихарях. Во время полиелея отец Сергий пошел кадить по всей часовне, при этом мне пришлось, как это обычно делает диакон, нести впереди большую свечу. Далее мы с отцом Сергием вышли на улицу и стали обходить образовавшуюся длиннейшую очередь-толпу молящихся по бульвару до самого его конца. Отец Сергий кадил народу, я также кланялся в сторону народа, народ отвечал на каждение поклонами. «Пропустите отца диакона! Посторонитесь – отец диакон!..» – слышалось в народе. Можно себе представить, как это подняло мое настроение, я был счастлив… Эта радость продолжалась недолго: через несколько дней после праздника отца Сергия арестовали и вскоре сослали, кажется, на Урал. Его сопровождала верная его духовная дочь, простая девушка Ирина, прислуживавшая ему и отцу Петру. Теперь она не побоялась бросить все и последовать за ним, помогая и служа ему. Как все же много таких замечательных женщин и девушек, отдающих жертвенно свое служение, свои личные дела, свою молодость человеку, в котором они видят возвышенную и одаренную личность, наставника, учителя, отца! Это прекрасный женский тип «Марии Магдалины», «жен-мироносиц», тип сестер милосердия.

Итак, отец Сергий пребывал в ссылке. Точного места, обстоятельств и условий я не знаю, отчасти и забыл. Знаю только, что проходили годы. Постепенно отцу Сергию удалось использовать свои знания и авторитет ученого филолога, он стал работать в научных и учебных заведениях. По всей вероятности, служить священником ему более не пришлось. Несколько лет тому назад попала ко мне в руки вырезка из какого-то журнала: портрет отца Сергия Дурылина, уже пожилого, пополневшего, посолидневшего и все же сохранившего основные черты лица, и, главное, очки для близорукого. Под портретом написано: «Доктор филологических наук, профессор С. Н. Дурылин (1877–1954)». Вечная память дорогому нашему руководителю на путях Православия отцу Сергию! <…>