Текст книги "Победа – одна на всех"

К вечеру завязался бой. Отряд пограничников первый пошел в атаку на фашистов, обстреливавших Городище со стороны деревни Загребелье. Я почти охрип. Собираю людей и вслед за пограничниками иду с ними в атаку. На высоте на окраине села на каменном здании водрузили красный флаг. Это воодушевило людей. Идем вперед. На высоту выкатили две машины с зенитными пулеметами, противотанковую и зенитную пушки. С первых выстрелов ПТО разбила немецкую машину, зенитка подавила батарею минометов. Немцы начали откатываться. Они успели поджечь нашу машину с зенитными пулеметами. После удачных выстрелов наших орудий немецкие минометчики смотались, откатилась пехота. Через речку посреди деревни взорвали мост.

Чуть подправили мост и перешли в Загребелье. Всю ночь распределяли людей по частям. С рассветом следующего дня пошли дальше. Я иду вместе с одним БАО. Руководит им батальонный комиссар Ланцман. Это бывший начальник ДКА Уманьского авиагарнизона.

20 сентября

Восход солнца нас застал в степи. Идем длинною колонной. Ведет ее генерал-майор авиации Шевченко[6]6
  Видимо, Владимир Илларионович Шевченко, командир 16-й смешанной авиационной дивизии, Герой Советского Союза.


[Закрыть]. Курс на деревню Жданы. Хочется кушать, и поэтому каждый рад, когда попадается копна со скошенным, но не убранным горохом. И этот горох вкусен.

Днем вошли в село Жданы. Немцев там нет. Жители говорят, что много немецких машин и танков прошло на Лубны. Зашли в один из домов. Там нас угостили хлебом и огурцами. Перед Жданами я встретился с нашими работниками: заместитель начальника политотдела Волков, старший политрук Брук, политрук Колодий – помощник начальника политотдела по ком<сомольской> работе. Почему не идем дальше? Волков настойчив – предлагает двигаться вместе с генералом Шевченко. Но они не торопятся. Купили барана и жарят. Надо отдать справедливость – все сильно проголодались. Минут через пятнадцать прибежал лейтенант с двумя бойцами. Они на машине подъехали к селу. Дорогой их обстреляли немецкие танки. Часть бойцов пробилась с ним, некоторые попали в плен. Уже слышна стрельба за деревней. Выступаем дальше. Направление на Сенчу. Идем просторной украинской степью. Позади все время нарастает орудийный гул. Куда можно укрыться от танка на ровном поле? Вот уже впереди мелькает в перелеске за холмами река Сула. Я вспоминаю слова Федорова: «За Сулой наши, главное – дойти до Сулы». Встретились в пути с нашим инструктором пропаганды старшим политруком Лукьянченко, ранее откомандированным в ВВС ЮЗФ. Идем с ним в паре. Вообще же движется большая масса неорганизованных людей. Перед нами деревня Хитцы, там есть клади через Сулу. Спускаемся по оврагу к реке. По нам застрочили автоматы. У немцев там засада. Идем вдоль реки по дороге. Очень хочется пить. Думаю: «Если ранят – некому подать воды». А первое, что просит раненый, – пить. Вижу ведро с водой на колодце. Говорю Лукьянченко: «Идем, напьемся?» Но он идет вперед. Выпил студеной воды, стало сразу легче. По дороге снова засада в копнах. Яростно обстреливают из автоматов. Группа в 30 человек прорвалась к лесу. Отсюда можно оказать сопротивление. Семь немецких танков шли на нашу сторону, стреляя на ходу. Когда подошли они ближе, в них полетели гранаты. Бросали чуть ли не последние гранаты. Один танк подбит, второй загорелся от бутылки с горючим, остальные повернули обратно. Идем к реке, в поисках переправы. Берега Сулы болотисты. Болото – около двух километров, поросшее кустарником и тростником. По грудь в воде искали брода, вымокли основательно, но безуспешно. Вечером в сумерках пришли в деревню Лучка. Там, установили разведчики, находятся наши. В деревне есть переправа. Пришли туда. Из машины, стоявшей <внутри>, нам выдали по пачке концентрата гречневой каши. Ночью через Сулу на лодках-«душегубках» переправляли раненых.

Командир части, стоявшей в Лучке, нас из авиации зачислил в свой резерв. Ночью лежал на сене, стараясь отдохнуть. Холод пронизывал до костей. Чтобы согреться, пил из опрокинутой пробки от флакона одеколон. Положение таково: половина Сенчи в наших руках, а другая за Сулой и мост – у немцев.

21 сентября

С рассветом весь наличный народ стягиваем к Сенче. Там уже ночью шли бои. До трех раз наши ходили в атаку на мост, но огнем пулеметов и танковых пушек немцы сделали завесу над мостом. несколько попыток атак на мост утром ни к чему не привели. Трупы наших товарищей, погибших от снарядов и пуль, устилают подступы к мосту. После этих неудачных атак снова идем к Лучке. По дороге уже стреляют просочившиеся автоматчики. Через реку переправляются, кто как может. Средствами переправы служат пустые бочки из-под горючего, камеры от автомашин, доски, ящики и две пары лодок-«душегубок», на которых с трудом помещаются два человека. Один остается на том берегу, второй перегоняет лодку обратно. Потом это усовершенствовали. привязали к лодке провод телефонный. Двое едут, а лодку обратно уже тянут за проволоку. таким способом переправились и мы вместе с инженером нашей дивизии Бараковым. По болоту провожал, указывая путь, местный паренек. Немцы усиленно обстреливали болото из минометов и пулеметов. То и дело пролетает над нами немецкий самолет-разведчик «Хеншель-126». Он, видимо, корректирует минометный огонь. Вышли на опушку леса. Залегли. По дорогам снуют немецкие машины, танки и беспрестанно стреляют из пулеметов и пушек. С сумерками стрельба умолкла. Сула позади нас, но впереди, видно, еще много трудного пути.

К вечеру в кустах нас собралась солидная группа. Двинулись дальше на восток. Съели несколько сырых буряков, но они все-таки невкусные. Ночь темна, на небе ни одной звездочки. В селах, занятых немцами, то и дело вспыхивают ракеты. Горят стога, подожженные немцами. Пересекли шоссе и железную дорогу. Порвали связь немцам в нескольких местах. Компасная стрелка показывает нам путь на восток – путь к своим. Ориентируемся по ракетам, где немцы – обходим эти села и идем вперед.

22 сентября

Трудно ночью идти по полям. По неубранным хлебам, по бурякам и кукурузе. Трудно, но идем. Нескольких раненых товарищей несем на руках. Под ногами попала морковь. Как она вкусна кажется сейча! Идем и идем. Я разведываю путь для остальных, иду впереди и впотьмах сам свалился в овраг вместе с винтовкой. Нужно за ночь пройти 45 километров. А идти приходится целиной, не по дорогам. Устал ужасно, как привал – так ложусь на землю. Многие тут же и засыпают. Мы не спим уже давно. Начался рассвет, а до леса не дошли. Приняли решение дневать, спрятавшись в копнах. Но это опасно. Копны стоят у самой дороги. Вдали уже слышен гул моторов. Мы с Бараковым решили перейти в кукурузу. Так и сделали. Он залег в кукурузе, я – недалеко от него в подсолнухах. Положил перед собой винтовку, заряженную бронебойными патронами, пистолет-браунинг и заряженную гранату. Жизнь продать свою решил дорого. Если стрелять, то до последнего патрона. В случае чего – последняя пуля себе… Чтобы не уснуть, лузгал семечки. Уже один подсолнух окончил. Неожиданно задремал минут на 10. Проснулся и вздрогнул. Ведь так меня могли бы сцапать сонного немцы, но подсолнух хорошо маскировал меня. Сон как рукой сняло. Несколько раз в небе пролетал немецкий самолет.

Стемнело. Я вышел из укрытия. Инженера не нашел. Зато встретил младшего политрука Табуненко и капитана из артиллерийского полка. У капитана – компас, у младшего политрука – ППД[7]7
  ППД – пистолет-пулемет Дегтярева.


[Закрыть]. Недалеко от нас большое село Камышин. Его нам нужно обойти и попасть в лес, расположенный у реки Хорол. Кругом Камышина то и дело в ночную темь врезаются ракеты. Мы прижимаемся к земле, пока прогорит ракета… Пересекли шоссе, большой овраг. На дне оврага в роднике напились хорошей ключевой воды. Прошли поле, засеянное буряком. Попробовали кушать буряк, он оказался с горьковатым привкусом, но на желудок действует немного успокаивающе. Наконец добрались до леса. В лесу мы чувствуем себя спокойней. Теперь надо выйти к реке и найти переправу. Идем в лес все глубже и глубже. Лес с каждым шагом становится гуще. Зашли в такой густой кустарник, что дальше уже не в силах идти. Только чуть вверху просвечивает небо. Кругом сплошная темь. Ложимся тут же на земле и засыпаем мертвым сном.

23 сентября

Чуть забрезжил рассвет – мы проснулись в чаще орехового кустарника. С полчаса побродили по лесу и вышли к реке. Хорол – небольшая, но быстрая река, с заболоченными берегами. Долго ходили, искали переправу. Напали на грушу-дичку. Горькая, но вкусная. Собирали и другие ягоды. Это было наше питание. К переправе опять собралась большая группа людей. В этом месте Хорол опоясывает лес. Половина реки течет в лесу, а другая примыкает к степи.

Начали строить переправу. Усталые, голодные, мы носили бревна, устанавливали между деревьев, забивали колья, но материалов на весь мост не хватило. Люди страшно устали.

Пришли два партизана. Один – инструктор райкома партии, второй – секретарь сельсовета. Они нам показали брод. Как стало смеркаться, разделись и по горло в студеной осенней воде пошли через реку. Выйдешь на берег – тело горит, как от огня. Так холодна в реке вода. Оделись и снова движемся на восток.

Предстояло пройти степью 14 километров. Впервые за все время пути в разрыве осенних туч показался кусочек неба. Ярко блестит на темно-синем фоне вечерняя заря… Дует холодный осенний ветер. Останавливаемся на пять минут, отдыхаем и снова идем вперед. Проходя через кукурузу, сорвали по нескольку кочанов. Один я тут же на ходу съел, он показался мне сочным и вкусным.

Невдалеке послышался лай собак. Мы подходили к селу Рашевка. Обходим снова село. Удивительно – тут не видно ракет, которые немцы в изобилии запускают в ночное небо. Прошли через высокую коноплю, вышли на огород. Покушали сырой капусты, она показалась горьковатой. Теперь нас четверо. К нам присоединился лейтенант-артиллерист, сослуживец капитана. Около Хитцов он прятался от танков под копной хлеба. Танк проехал через копну, его голову сильно вдавило в землю, но он остался жив, только ухо сильно растрескалось.

24 сентября

Двое наших разведчиков пошли в село. Мы остались у копны. Полночь, село спит. Они быстро вернулись. Стучали в окна пяти домов. Открыли в одном. Туда зашли мы. Это была пожилая колхозница с тремя детьми. Муж погнал колхозный скот в глубь страны. Она сказала, что немцы были днем в селе. Потом показались два наших танка, и они сбежали. А есть они сейчас в селе или нет – она не знает. Стало радостно на сердце, когда услышали, что здесь были два наших советских танка.

Женщина завесила окна, растопила печку, запарила сала с цибулей, сварила кукурузы. Как вкусно мы покушали сейчас впервые за все дни наших скитаний. Полкраюшки хлеба она нам дала на дорогу.

Два часа мы пробыли в гостеприимной хате и пошли дальше. Вышли в поле и на опушке леса в копнах заснули на два часа до восхода солнца.

Проснулся первый капитан. Он разбудил нас. Легкая изморозь покрывала поле. Мы основательно продрогли. Пошли в лес. Идем по оврагу ближе к реке. Ходили, ходили кругом болота – к реке не подступить. Наши два разведчика наткнулись на колхозников, гнавших скот в тыл. Они остановились в лесу. Мосты взорваны, скот гнать некуда. У них до 700 голов скота. Там нас покормили хорошим жирным супом. Советуются: что делась со скотом. Их бригадир ушел в Зеньков. Мы предложили им кормить мясом бойцов и командиров, идущих из окружения, и часть скота сдать партизанам. Нам они дали проводника, он провел нас через болото к партизанам, которые потом нас переправили через реку Псел. Псел – быстрая, стремительная река, со множеством рукавов, течет по заболоченной низине. Старик в лодке нас переправил на тот берег.

Еще долго шли по болоту. У меня опять полны сапоги грязи. Прошли еще семь километров от Псела и пришли в село Лютеньку. Это было первое село, где не было немцев. Нет там и наших войск. Как легко и радостно мы вздохнули в нашем родном полтавском селе, еще не оскверненном немецким сапогом. Нас приглашают в хату. Дают отведать украинского борща, угощают молоком, фруктами. Село Лютенька большое. Проходим на другой конец села и там ночуем. Первый раз за все время «путешествия» мы спим под кровлей.

25 сентября

С восходом солнца пошли на Зеньков. До него 25 километров. Прошли Лютеньку-Будище. Там позавтракали и снова идем. Идем по богатым и не совсем убранным полям Полтавщины. Красивый украинский пейзаж. И сюда, в эти замечательные края рвется наглый и лютый враг. Ноги едва переставляю. Правым сапогом сильно натер свою ногу. Преодолевая боль, иду. Пришли в Зеньковский райвоенкомат. Там один только капитан – представитель власти. Во дворе военкомата побрился. Пока ожидали обеда, приехала машина. С ней я уехал в Ахтырку и вечером был там. Беседовал с Щербиной, батальонным комиссаром, начальником авиаотдела Политуправления ЮЗФ. Рассказал ему всю историю с дивизией, как шли и кто пришел вместе со мной…

Игорь Косов, Игорь Новожилов

Случилось мне, пишущему это предисловие, лет двадцать назад стать счастливым обладателем мышастого «Запорожца». Поздним зимним вечером после томительного оформления купли-продажи прежний владелец «горбатого», мой друг, перегнал машину во двор моего дома. Обмыли покупку. Друг уехал в свои Подлипки.

Утром я трепетно вложил ключ в замок зажигания. Стартер заныл, двор наполнился бензиновым перегаром – двигатель не желал заводиться. Мной овладело отчаяние.

Над машиной склонился крупный, улыбающийся мужчина: «Разрешите-ка, я вам помогу». Он сел на мое место, и двигатель радостно заорал, будто ждал его не дождался.

Мы представились. Это был Игорь Сергеевич Косов, сосед по дому.

Потом оказалось, что это удивительно интересный человек с необычной биографией ракетчика, архивариуса, редактора.

Поразили его цепкая профессиональная память историка и артиллериста, талант рассказчика, церемонная благожелательность к людям.

Он воевал в моих родных тверских местах в октябре сорок первого. Я мог встретить его там, под Лихославлем. Мне было тогда девять лет, ему – двадцать, и он был командиром взвода разведки гвардейско-минометного дивизиона.

Я понимал, что встретил редкого человека. Меня не оставляло чувство, что он – существо иного, более обширного мира, с другой шкалой ценностей, масштабом оценок. Откуда это? Может, от фатализма историка, который совсем молодым человеком с бесконечным везением и бесшабашной смелостью прогремел сквозь железо и грохот войны, может, это шло от его предков – отца, вышедшего из еврейского рода екатеринославских дамских портных, унтер-офицера первой мировой с полным георгиевским бантом крестов и медалей и шестью тяжелыми ранениями, от матери – урожденной Томилиной (Томилино, что по Казанке) и Пашковой (дом Пашкова, где Ленинка).

Я стал записывать его разговоры. Эти записки – слабая попытка оживить его речи, запоздалая благодарность за встречу с ним.

Война не отпускала Игоря Сергеевича. О чем бы ни шла речь, он сворачивал на войну. Его редкостная память, изощренная работой историка и редактора, воссоздавала жизнь того времени: фронтовой быт и отношения людей на войне.

В чудовищном военном круговороте старший лейтенант Косов жил – ел-пил, сражался, озорничал, общался с командующим фронтом, с полковником из особого отдела, со своим ординарцем. Все это вставало перед ним непрестанно. За его рассказами просвечивала персона главного героя – гармоничного человека, рожденного для садов блаженной Аркадии, судьбою призванного на вторую мировую.

Современная литература и публицистика сильно виноваты перед людьми, прошедшими ту войну. В лучшем случае о них говорят в тонах тягостной жертвенности, чаще – как о безликом, запуганном стаде – сталинских зомби. С грустным недоумением видишь, как Нагибин в своих посмертно изданных романах с эгоцентризмом и безнаказанностью плюнул с того берега Стикса в военное поколение и в свою единственную неповторимую жизнь. Игорь Сергеевич морщился, встречаясь с таким злорадным нытьем.

Не по руке и не по чину мне вставать на защиту поколения Великой Отечественной. Многоступенчатым эхом сквозь память Игоря Сергеевича эти люди говорят здесь сами. Дальше – слово Игорю Сергеевичу Косову.

Игорь Новожилов

Когда в начале октября сорок первого года рухнул центр советско-германского фронта, на затыкание громадной дыры отовсюду снимались части. Наш гвардейско-минометный дивизион десятого октября с Валдая пошел на Калинин. Вечером двенадцатого под Вышним Волочком мы выбрались на Ленинградское шоссе. Помню, в этом месте росли неохватные сосны метров сорок высотой.

Командир дивизиона Шаренков сказал мне: «Езжай в клуб. Найди Кулешова. Он даст нам задание». С Павлом Николаевичем Кулешовым – тогда подполковником, потом маршалом артиллерии – я уже был знаком по Валдаю.

В клубе, где был временный центр управления калининской группой войск, я первый раз увидел Ротмистрова, будущего маршала бронетанковых войск. Он был полковником, командиром восьмой танковой бригады.

В ночь мы пошли на Калинин. Вместе с нами шла бригада Ротмистрова. Мы пытались опередить немцев.

Весь день двенадцатого был хмурый. Под вечер разъяснилось. Ночью хлопьями пошел снег.

Меня и командира взвода управления Трещелева послали вперед. Боимся впороться. Мы договорились, что он идет сзади меня метров на сто пятьдесят. Если я подзалечу, он останется цел. Едем без фар – сильно не погонишь. Ночь. Снег. Навстречу идут беженцы. Спрашиваем, где немцы, – никто не знает. Торжок горит. Осатанелые солдаты на КПП бьют прикладами незамаскированные фары. Колесные Горки, Марьино…

У Медного стало рассветать. Утром остановились под самым Калинином, в Каликино. За нами прибыли Кулешов, Ротмистров с бригадой, наш дивизион.

На трех броневиках поехали к городу на разведку. Доехали до горбатого моста. Вылезли три идиота, достали карты. Немцы по нам и ударили. Не помню, как оказались в броневиках и рванули назад. Немцы из тридцатисемимиллиметровой пушки – шарах в мой броневик и выбили задний мост. Машина так и села. Водителя ранило в мякоть руки, он выскочил в нижний люк. Немцы полезли из кюветов. Я развернул башню – она очень легко поворачивается – и длинной очередью ударил по ним. Они попрыгали в кюветы. Тут в броневик попал второй снаряд, он загорелся. Я выбил головой верхний люк и выпрыгнул на руки в канаву. Немцы меня прозевали. Как не зацепился… Всякие ремни, карманы, автомат… За нами высыпали немцы, со взвод. Я из автомата дал по ним длинную очередь над шоссе, метров с семидесяти. По-моему, двое упали, остальные залегли. Кричу водителю: «Беги!». Какой толк от него с наганом. Он – в кусты. Бежал-таки быстро, несмотря на ранение. Я выпустил по немцам несколько очередей и побежал за ним.

За поворотом стоят наши два броневика. Командир роты имел глупость спросить: «Где машина?». Над лесом уже дым поднялся. «Вон твоя машина!» Мы сели на броню и поехали назад. Тут я почувствовал, что сжег ноги. У меня сгорели штаны на ляжках. С тех пор здесь волосы не растут.

(Игорь Сергеевич похлопал по ногам.)

Немцы заняли Калинин двенадцатого октября. Мы опоздали на день – подошли утром тринадцатого. Если бы пришли на день раньше и зацепились, то, может быть, немцы и не взяли бы город.

Нас было: восьмая бригада Ротмистрова, наш дивизион, сорок шестой мотоциклетный полк, остатки какого-то пехотного полка, восьмой полк погранвойск. Этими силами мы попытались с ходу взять город. Часов шесть шел бой. Начался он хорошо. Ворвались в город через рощу, где раньше были гулянья. Наши две батареи удачно ударили по роще – там были немцы. «KB» пошли вперед… Но очень скоро кончились боеприпасы, и нас вышибли из города.

Ротмистров и другое начальство стояли в Калинине. Меня послали к городу посмотреть, как там пехотинцы. Я шел по лесу. Нарвался на сбитого немецкого летчика. Худенький, блондинчик, в какой-то курточке, без шлема. Он заблудился и бродил по лесу. Стал с перепугу в меня стрелять – я даже свиста пуль не слышал. Я прострелил ему мякоть подмышкой. Привел его в Каликино. Он заледенел ужасно: в этот день как раз пошел снег. Отдали ему пояс. Он удивился: «Разве пленному можно?» Дали какое-то одеялишко и отправили в тыл. Напоследок он мне из машины улыбнулся и помахал рукой. По-моему, он был счастлив, что его нашли в лесу. Страшно смешно…

Немцы в Каликине бросили сорокасемимиллиметровую французскую пушку. Я ж артиллерист, да и к тому же мальчишка. Любопытно. Все повертел. Дай, думаю, стрельну в ту сторону. Только нацелился – а от Калинина выскакивает к нам немецкий штабной автобус. А вот и цель! Живо прицелился и выстрелил.

(Игорь Сергеевич изобразил, как жмет на гашетку.)

Снаряд попал в верхушку радиатора. Шофер был убит. Выскочил офицер – под машину и стал отстреливаться. Да так бьет метко. Чуть высунешься – чирк над головой.

Я говорю: «Ребята, отвлекайте». Сам по канаве подобрался сзади и под машиной насел на него. Попался очень сильный. Ударил меня об днище машины, и мы выкатились из-под нее. Никак не могу его взять. А я в артучилище занимался джиу-джитсу. Взял его на прием: зацепил одной ногой за пятки, а другой подсек под коленки. Он упал, я – на него, и мы опять покатились. Ребята подбежали, стоят вокруг – зло берет. Потом они все разом навалились, чуть меня не придушили.

Офицер оказался обер-лейтенантом. Два креста, один – за Крит. В автобусе полно всяких документов. Набрали целый рюкзак. А мое начальство их не берет: «Раз ты взял – ты и отвезешь. Езжай в Вышний Волочек».

Приехал туда, во временный пункт управления. Принял полковник Рухл`е. Борода – во! Вполгруди. Я ему высыпал все бумаги из рюкзака на стол. «Ты что ж это делаешь?!» – «Вам нужны бумаги, а мне нужен сидр». Он рассмеялся. Сказал: «Спасибо, голубчик».

Я эти дни был с начальством. Нашей группой сначала командовал Ватутин. Были еще Кулешов, Ротмистров. Охраны у них не было никакой – одни адъютанты. Командир дивизиона сказал мне: «Береги начальство. Чтобы ничего не случилось!» А у меня – пятнадцать разведчиков. По тому времени мы были очень хорошо вооружены. У всех автоматы. Зеленая полуторка, крытая брезентом.

Под кузовом – два дополнительных бака на 1200 километров ходу. Сами сделали.

Как вошли в Каликино, нечего было есть. Там птицесовхоз. Уток полон двор, видимо-невидимо, белое море. Один сторож. Говорит: «Ребята, ешьте. Все равно немцы сожрут».

Захожу на кухню. Там перьев! Невероятно! Ребята уток дерут. Добыли чугун – не охватить. Наварили, объелись. Сидим на кухне, в доме, где стоял Ротмистров. Мы все время были при нем. Я даже дом в Каликине помню. Слева, если от Ленинграда.

Появляется Ватутин. Попросил у Ротмистрова поесть. Тот: «У тебя есть что, адъютант?» – «Да баночка консервов». Ватутин к нам: «Есть хочу». Я спрашиваю: «Ребята, есть еще?» – «Да пускай едят». Ватутин театрально засучил рукав шинели и, пробив толстый слой жира, достал рукой из котла утку. Потом всех от этой жирной пищи ужасно несло.

Ватутин мне очень нравился. С ним было как-то легко. С юмором, необыкновенно спокойный – это тогда– то!

Ротмистров тоже был абсолютно невозмутим. Единственно – очень плохо видел. Под Каликиным нас обстреляли самолеты. Пришлось попадать в кюветы с водой. У Ротмистрова зацепились очки за сучок, и они слетели. Встает: «Ребята, я ничего не вижу. Вместо вас – какие-то серые кульки». Мы засучили рукава, стали шарить в кювете. Нашли.

Дня два мы вели какие-то непонятные бои с севера от Калинина. Была какая-то свалка. В Дорошихе, слева от Каликина, наша третья батарея шестнадцатого октября попала в переплет. Она пошла стрелять проселком вдоль длинного какого-то забора. Но ей не дали стрелять. Подошли легкие немецкие танки, вшивенькие «Т-1». Три установки развернулись и ушли назад. Четвертая, пока разворачивалась, заглохла. Танк встал в воротах, выстрелил, пробил броневой щит над кабиной. Но снаряды на установке не сдетонировали. Мои ребята и я были у забора. Немцы хотели взять установку. Слышал, как немец крикнул: «Рус, сдавайся!» Командир взвода Камушкин крикнул: «Волков! Подрывай!». Волков – наш сапер, а сапер был при каждой машине на случай подрыва. Пятьдесят килограммов тола клали сверху на заряды, пятьдесят лежали внутри. Волков и Камушкин подожгли шнур и побежали к забору. Немцы растерялись. У них были одни танкисты. Камушкин подбежал к забору и стал всех подсаживать через него. Очень он силен и спортивен. Прыгнул сам, перекинул левую ногу, потом правую – и тут в нее попала пуля. Он свалился к нам на руки.

И тут жахнуло! Сто килограммов тротила и заряды двенадцати снарядов. Мне показалось – упало небо. Нас никто не преследовал. До шоссе – метров двести. А тут уже нас ждала машина. Мы поехали в Медное, где стоял наш дивизион.

В тот же день под вечер командир дивизиона послал меня в Кали-кино – к Ротмистрову за указаниями. Там я попал на военный совет. Его вел Ватутин. Обсуждалось, что будут делать немцы. Ватутин обратился ко мне: «Ты здесь самый младший, будешь говорить первым». Я стал отнекиваться. Он нажал: «Говори хоть глупость». Я сказал, что на месте немцев я бы, пройдя один мост в Медном, остановился в Марьине. Чтобы не переходить еще один мост за Марьином и не увеличивать риск вдвое. Ротмистров сказал: «Да ну, чепуху он говорит». Ватутин ему заметил: «Мы с тобой живем старыми понятиями. Навоевали их в другое время. А он воюет первый раз и приобретает новый опыт. И он, быть может, прав».

Так на другой день и случилось. Я стал уже понимать войну. Немцы тогда ходили только по шоссе. Явно нас покупали, брали на арапа.

А пока Ротмистров мне сказал: «Уводите дивизион за Тверцу». Дивизион отошел за Тверцу через медновский мост и встал через километра три – в леске около шоссе поблизости от Ямка.

Семнадцатого утром я был в Медном. Летают бумажки – и никого. Бригада Ротмистрова без боеприпасов. Их тылы за Колесными Горками, километрах в пятнадцати к Ленинграду. Увидели – бежит ничей боров. Ротмистров кричит: «Свинья хорошая! Стреляй». Дал мне свой маузер. Я выстрелил в борова. Стали затаскивать его в кузов. Слышим – грохот. Из-за поворота от Калинина появился немецкий танк. Мы рванули с места, не успев втащить борова. Ребята держат его за ноги, он болтается за машиной.

Мы удрали за поворот, вскочили на мост. Танк за нами не пошел. Может быть, это был дозорный основной танковой группы.

Этот боров меня спас. Мы отвезли его в рощу, где стоял дивизион. Свалили на землю, хотели опалить и разделать. Тут налетели штук тридцать «юнкеров». Стали бомбить. Сожгли зенитную установку, ранили человек пять. Я лежал рядом с кабаном. Бомба упала по другую сторону от него. Все осколки пришлись в борова, порвало ему всю спину. Я перебегал под бомбежкой, не успел лечь. Стоял на коленях – рядом разорвалась другая бомба. Килограммов пятьдесят. Увидел – поднялась стена. Все красное-красное, и я куда-то лечу.

Сильно контузило. Вся левая сторона: шея, щека, рука, левый бок – сплошной кровоподтек вишневого цвета. Левая рука не слушалась, как потом после инсульта. Стрелял из автомата без нее. На мне была хорошая венгерка. Пять или шесть осколков прорвали по касательной всю спину, но подкладка уцелела.

После бомбежки немцы двинули танки. Мимо нас по шоссе прошли на Марьино три группы танков по восемь штук. Я сидел совсем рядом от шоссе, за кустом. В люке переднего танка стоял офицер в черной кожаной куртке, черном берете, в белоснежной сорочке. Похоже было, что он сам себе очень нравился.

Рядом с нами, около Ямка, стоял гаубичный полк. Он был приписан к сто тридцать третьей Сибирской дивизии, которая шла с севера к Калинину. Опередив свою дивизию, полк пришел к нам к вечеру тринадцатого октября.

Когда мы отходили от Медного к Ямку, командир этого полка майор Прудников ушел влево в лес. Встал лагерем, выставил дозоры. Спокойно пережидал, пока не подошла его дивизия. Потом полк вышел из леса в полном порядке. Все побритые, в чистых подворотничках. Прудников был прекрасный офицер. Понимал развитие событий и что надо делать. Прудников позже погиб. Под Шаблином, почти при мне. Он сидел в избе, и мина разорвалась на подоконнике…

После того как немецкие танки прошли мимо нас на Марьино, командир дивизиона послал меня в обратную сторону, к Медному: «Поезжай. Выясни, что и как». Я мотнулся на машине со своими ребятами.

Метров через восемьсот на перекрестке перед медновским мостом встретил Ротмистрова, Кулешова и Конева. Конев этим утром семнадцатого октября прилетел на «У-2» и сел на поле. К нему перешло командование нашей группой. Конева я тут увидел в первый раз. Обсуждалось, как за танками не пустить пехоту. Конев сказал: «Надо подержать этот перекресток». Кулешов указал на меня: «Вот он и подержит». Дали мне два ручных пулемета.

На спуске с медновского моста лес не подходит к шоссе. Но там были какие-то песчаные карьеры, справа от спуска. В них мы и устроили засаду.

Немцы ехали на двух могучих дизелях, «маннах», метрах в десяти друг от друга. Рота, которая была нужна в Марьине, по шестидесяти человек в машине, вплотную, плечо к плечу.

Мы стали бить по брезентам. Каждая пуля находила цель. Раненые кричали – ужас! Живые рассыпались по кюветам и уползли назад. Нас не преследовали. Их потрясла неожиданность. Кроме того, вероятно, первыми пулями убило старшего офицера. А то бы мы так легко не отделались.

Вернулись к себе. Командир дивизиона приказал мне: «Забирай раненых и уматывай». У нас были раненые после бомбежки и Ка-мушкин после вчерашнего дня. А в обе стороны по шоссе – немцы. Я решил прорываться сквозь танки через Марьино. Погрузил раненых в машину. Камушкин, когда грузились, успокаивал: «Ребята, не торопитесь».

Разогнали полуторку перед Марьином так, что она аж стонала. Немцы уже повылезали из танков, ходят-бродят по деревне. Они никак не ожидали такой наглости. Мои артисты прямо с бортов шпарят из автоматов. Если бы кто из танкистов оставался в машине, то мог бы запросто шлепнуть нас из пушки. Но мы проскочили.

Около Торжка встретил авиационную часть. Там моих раненых перевязали, но брать не стали. Госпиталь был у Вышнего Волочка. Сдали раненых. Нас накормили, и мы уже под вечер семнадцатого вернулись в Колесные Горки, под Марьино.

Только здесь я как-то очухался: бой кончился. Семнадцатого был какой-то непрерывный кошмар. Все перепутывалось.

Но это было еще не все. В Колесных Горках я встретил офицеров из бригады Ротмистрова и нашего командира взвода подвоза Карпова. Он рассказал, что в Марьине у нас остались три машины взвода подвоза боеприпасов. Одна с продуктами, две – с боеприпасами, сверхсекретными снарядами «М-13». Они вошли в Марьино с одной стороны, немецкие танки – с другой.