Текст книги "Победа – одна на всех"

У Климента Ефремовича растет тревога за Минск.

– Вы понимаете нелепость нашего положения, – говорит Климент Ефремович, обращаясь к Павлову. – Мы сидим с вами на фронте, а знаем не больше того, что знает Москва. Григорьева немедленно отстраните, он окончательно раскис и неспособен что-либо предпринять. У вас на командном пункте болтается сотня командиров. Прикажите толковому оперативному работнику создать несколько параллельных групп специально для связи с частями 13-й армии и под личную ответственность потребуйте от них при любых условиях регулярной информации. Больше такого безобразия терпеть нельзя. На рассвете я сам поеду в 13-ю армию. 2-й и 44-й стрелковые корпуса ваш последний шанс, а вы не имеете понятия, что там происходит. Видите, резервы опаздывают с подходом к Днепру, и мы должны как можно дольше продержаться. Максимум внимания Березине. Самым тщательным образом проверить минирование мостов, не повторять ошибок, допущенных на реке Птичь. Еще раз прочесать местность в тылу фронта, задержанных сводить в отряды и сводить на левый берег Березины…

В 23 часа 15 минут Климент Ефремович по «ВЧ» связался с И. В. Сталиным. Рядом стоит маршал Шапошников.

– Наше представление о положении войск фронта, – говорит Климент Ефремович, – подтвердилось. Управление войсками полностью дезорганизовано. Командование обстановки не знает, питается отрывочными запоздалыми сведениями, поэтому влиять должным образом на войска не может. С войсками 3-й и 10-й армий по-прежнему плохо.

Пауза. Климент Ефремович слушает, что говорит И. В. Сталин.

– Да, меры принимаем, организуем розыск частей. Надеемся, что завтра кое-что будем знать. Рассчитываем на выход из окружения большого количества людей, но надо считать, что ценность их как боевой силы незначительна. Пауза.

– Вчера и сегодня часов до 15-ти, по многим источникам, части 13-й армии под Минском держались неплохо, сейчас положение неясно, подводит связь. Решил утром туда выехать. От Столбцов немецкие мехчасти распространяются на Негорелое, видимо, готовится удар по Минску с юго-запада.

Пауза.

– Если установим хотя бы приблизительное местоположение группы Болдина, выбросим ему на ТБ-3 горючее. С Куликом произошла какая-то глупость (которую Климент Ефремович теперь собирался повторить, намереваясь отправиться в 13-ю армию. – Б. С.). Где он сейчас, никто ничего сказать не может, послали людей на поиски.

Пауза.

Климент Ефремович смеется: – Но я учту опыт Кулика. Никто толком не знает, что происходит в 13-й армии, надо посмотреть своими глазами.

Пауза.

– Да, танки ворвались в Бобруйск; здесь, по оценке Павлова, около танковой дивизии. Надо ожидать, что ночью или завтра днем противник при сильной поддержке с воздуха будет проталкивать ее на левый берег Березины. Нашей авиации приказано основное усилие сосредоточить на срыв переправы. На рассвете, по указанию Ставки, на коммуникации бобруйской группировки выбрасывается на ТБ-3 десантная бригада. Главное сейчас – выход резервных армий на Днепр и как можно быстрее. У Павлова ничего нет, и надо считаться с опасностью, что немецкие мехчасти могут упредить нас в захвате этого рубежа.

Пауза.

– Оборонительные работы идут полным ходом, но срочно нужна помощь взрывчаткой и минами, не хватает специалистов. Особо просим с Борисом Михайловичем немедленно дать фронту авиацию. Сейчас сопротивляемость наших частей в полной зависимости от степени прикрытия с воздуха. Несколько полков МИГов и штурмовиков могут значительно облегчить положение войск. С Пономаренко и командованием фронтом приняли меры по созданию партизанских отрядов и диверсионных групп. Возможности здесь большие, несколько сот человек уже заброшены на оккупированную территорию.

По окончании разговора Климент Ефремович сказал маршалу Шапошникову:

– Сталин дважды подчеркнул, что сейчас решающее – во что бы то ни стало выиграть время. Буденному и Генеральному штабу приказано в срочном порядке и любым способом продвигать резервные армии на Западную Двину и Днепр. Многие части будут перебрасываться автотранспортом.

Особое внимание обращено на немедленное развертывание диверсий в тылу противника и в первую очередь на его коммуникациях. Обещал посмотреть, чем можно помочь авиации фронта, Жигарева (командующего ВВС Красной армии. – Б.С.) отовсюду атакуют просьбами. Поездку в 13-ю армию не рекомендовал (очевидно, Иосиф Виссарионович решил, что если в лагере для военнопленных окажутся сразу два советских маршала, один из которых к тому же член Политбюро, то это будет гораздо хуже, чем если в руки немцев попадет один Кулик. – Б.С.). Принято решение заменить командование фронта, командующим войсками назначен Еременко, начальником штаба Маландин. Просил ввести их в курс дела.

Климент Ефремович условился с маршалом Шапошниковым пока об этом изменении не говорить Павлову, это его окончательно может вывести из равновесия…»

На следующий день смена командования произошла: «В 13-ть часов маршалам Ворошилову и Шапошникову представились приехавшие из Москвы вновь назначенный командующий войсками Западного фронта генерал-лейтенант А. И. Еременко и новый начальник штаба фронта генерал-лейтенант Маландин.

Климент Ефремович, узнав, что они уже разговаривали с Павловым, сказал им:

– Неважное вы, товарищи, получаете наследство. Мы вот тут с Борисом Михайловичем вторые сутки пытаемся кое-что сделать.

– Судя по информации наркома, – говорит Еременко, – и то, что мы узнали от Павлова, обстановка трудная.

– Не хочу вас пугать, – заметил Климент Ефремович, – но это сказано слабо.

– Вы правы, товарищ маршал, – проговорил Еременко. – Павлов, когда зашла речь о приеме фронта, обмолвился, что ему, в сущности, и сдавать нечего.

– Ну, это Павлов шарахается из одной крайности в другую, – возразил Климент Ефремович. – Если бы дело обстояло так, как он говорит, то немцы были бы сейчас под Могилевом. Войска, конечно, дерутся и кое-где, скажем, на участке 2-го стрелкового корпуса, немцы несут потери в танках и довольно-таки ощутительные. Но нужно сказать, что фронта в обычном понятии нет. Большая часть двух армий, как вы, вероятно, знаете, находится в окружении. По косвенным данным мы знаем, что они с боями отходят на восток в район Новогрудок. Хочется верить, что многие смогут пробиться.

На правом фланге немцы обошли Минск с северо-запада, подробностей мы еще не знаем, неясно с Минском. Не исключено, что бои еще идут на некоторых участках Минского укрепрайона. На левом фланге положение не менее острое. Правда, по нашим с Борисом Михайловичем наблюдениям, противник несколько снизил темпы наступления, во всяком случае, они меньше по сравнению с первыми днями войны.

– Очевидно, – заметил маршал Шапошников, – это вызвано тем, что какая-то часть его сил отвлечена на операции против войск 3-й и 10-й армий и, видимо, идет подтягивание тылов.

– Борис Михайлович прав, – согласился Климент Ефремович, – какая-то пауза имеет место, вернее, имела. Теперь надо ждать удара немецких мехчастей на Борисовском и Могилевском направлениях с целью выхода на Березину и Днепр. До подхода резервов – все внимание обороне левого берега Березины…

Обедали в палатке. Павлов отчужденно молчал, не принимая участия в разговоре. За последние сутки он часто впадал из одной крайности в другую. Узнав, что в районе Раков якобы стоят немецкие танки без горючего, и не имея возможности в этом удостовериться, он тем не менее с большой убежденностью стал говорить, что противник выдыхается, что дальше таких темпов его механизированные войска не выдержат, подведет питание горючим и боеприпасами. При этом он ссылался на опыт гражданской войны в Испании, где ему приходилось иметь дело с танками. Или вдруг высказывал уверенность, что дивизии 3-й и 10-й армий еще не потеряны, они прорвутся и смогут усилить оборону на реке Березине. Но когда ему говорили, что это только его предположения, плохо подкрепленные фактами, он сникал, замыкался и чаще молча выслушивал работников штаба, подходивших к нему с докладом.

Когда немецкие танки ворвались в Бобруйск и особенно после отхода 2-го стрелкового корпуса, он возбужденно говорил, что резервы безнадежно опаздывают, Генштаб недостаточно энергично проталкивает резервные армии к Днепру. Есть опасность, что немецкие танки с ходу могут выйти на этот рубеж и угрожать Смоленску.

– Когда из Минска штаб фронта перебазировался в Могилев, я понял, что меня снимут. Буду проситься на мехкорпус. – И немного помолчав, продолжал: – Я понимаю необходимость этой замены, но должен сказать, что с момента нападения немцев мною делалось все, чтобы уменьшить размер поражения. Это может подтвердить Борис Михайлович, который отлично видел, в каких невероятно трудных условиях приходилось командованию фронтом руководить войсками. Был момент, когда я думал разделить участь генерала Самсонова (застрелившегося после разгрома его армии в Восточной Пруссии в 1914 году. – Б.С.). Об этом знает Борис Михайлович, он и остановил меня от этого шага.

– Не болтайте глупостей, – резко оборвал его Климент Ефремович, – я запрещаю вам говорить подобные слова. Это позорный выход для слюнтяев (вскоре Сталин уготовил Павлову более славную смерть – от чекистской пули в лубянском подвале после скорого и неправого суда. – Б.С.). Запомните, будет пролито немало крови (еще совсем недавно Ворошилов был ярым пропагандистом войны малой кровью и на чужой территории. – Б.С.), но мы наступим Гитлеру на горло.

Теперь вы понимаете, почему вам нельзя оставаться на посту командующего. Посмотрите на Климовских или, например, на Григорьева и, наконец, на себя. Вы потеряли почву под ногами. Как же вы и ваш штаб при таком шоке сможете внушить войскам волю к сопротивлению?

– Простите, это была минутная слабость, – сказал Павлов. – Теперь многое видно, в том числе и мои ошибки. Сейчас говорят о неправильном использовании 6-го мехкорпуса. Да, это был самый боеспособный корпус, и на него возлагались большие надежды. Вначале я принял решение нанести этим соединением удар на Бельск с выходом на Волковыск, тем самым нажим противника с юга был бы наверняка ослаблен и левофланговые дивизии 10-й армии получили бы свободу действия. Борис Михайлович санкционировал это решение. Затем была получена директива включить 6-й мехкорпус в конно-механизированную группу и нанести удар на Гродно и севернее. Удар этот не получил развития, и в конечном счете я снят за это с поста командующего.

– Это все частности, товарищ Павлов, – сказал Климент Ефремович. – Вспомните, что я говорил, когда обсуждалось у Сталина ваше назначение на пост командующего Особым Западным округом. Я тогда уже не был наркомом, отошел от чисто армейских дел, но когда товарищ Тимошенко назвал вашу кандидатуру на это исключительно ответственное направление, я, как вы помните, резко возражал.

Павлов пожал плечами:

– Я, товарищ маршал, солдат.

– Не наивничайте, – продолжал Климент Ефремович. – Как вы могли согласиться на это назначение, не имея ни опыта, ни знаний. У вас, прямо скажу, кругозор командира кавалерийского полка, от силы командира танковой дивизии. Возглавляли вы какой-то период Главное бронетанковое управление Наркомата обороны и неплохо освоились с этим делом, познакомились с промышленностью, знали людей, работающих в танкостроении, и надо было вам продолжать работу в этой области. Но у вас после Испании закружилась голова, вы вообразили себя стратегом, военачальником, не имея необходимых для такого поста данных.

Меня тогда, к сожалению, не послушали. Сейчас мне тяжело об этом говорить, а вам слушать. Но я еще раз повторяю: задолго до войны, хорошо вас зная, для меня было очевидным, что вы берете ношу не по плечу. Но тогда вы этого не хотели понять».

13 апреля 1961 года Л. А. Щербаков направил К. Е. Ворошилову новый вариант «материала к статье» «Четыре дня на Западном фронте». Теперь рассказ велся от имени самого маршала, который лишь ссылался на дневниковые записи «участника этой поездки» генерал-майора Л. А. Щербакова. Ворошилов (а точнее, Щербаков от его имени), в частности, писал: «Чтобы полнее представить обстановку в стране перед войной, нельзя обойти молчанием факт истребления бандой Берия крупных военных деятелей. На протяжении нескольких лет вражеская рука путем клеветы и провокаций вырывала из рядов Красной Армии ее наиболее ценные кадры, людей, обладавших широким военным кругозором, способных в самые критические минуты не потерять присутствия духа, закаленных в гражданской войне и безусловно преданных своему народу, партии. Прекрасные специалисты своего дела были устранены от руководства войсками важнейших округов, штабов, учреждений.

Армия по сути дела была обезглавлена. На смену опытным в военном отношении командирам, политработникам были выдвинуты люди, не обладавшие необходимыми качествами руководителей большого масштаба. Порою из-за нескромности, а иногда по причине неспособности реально смотреть на вещи, они взвалили на свои плечи непосильную тяжесть и, конечно, терялись в минуты тяжелых испытаний. Одним из таких выдвиженцев был и генерал армии Павлов. Это также не могло не сказаться отрицательно на нашей армии и на ходе боевых действий в начальном периоде войны».

Да, по части фарисейства Климент Ефремович не уступал Иосифу Виссарионовичу. Ворошилов был одним из тех, кто разрабатывал сценарий процесса Тухачевского. В ворошиловском архиве сохранился написанный его рукой черновик состава и суда, и подсудимых (РГАСПИ, ф. 74, оп. 2, д. 141, лл. 89–91). Последних первоначально было девять, но в последний момент девятый – комкор Михаил Владимирович Сангурский – был из списка вычеркнут, вероятно, по причине своей относительно малой известности в армейских кругах. Его тихо расстреляли в 1938 году.

В первые дни Великой Отечественной Климент Ефремович до некоторой степени мог чувствовать себя реабилитированным за финскую войну, после которой он был снят с поста наркома обороны. Ставленник его преемника Тимошенко – Павлов, против назначения которого командующим Западным особым округом Климент Ефремович решительно возражал, показал свою полную неспособность руководить войсками. Да и сами эти войска отнюдь не демонстрировали прогресса в боеготовности и боеспособности, о котором поспешил доложить накануне войны новый нарком. Немалая доля вины за то, что войска на границе оказались не готовы к тому, чтобы отразить нападение врага, лежала и на новом начальнике Генштаба Г. К. Жукове. Так что и Шапошников был более свободен в своей критике. Он, вероятно, в глубине души верил: останься я во главе Генштаба, дела пошли бы лучше.

Сами по себе суждения Ворошилова об обстановке кажутся здравыми, но порой психология старого рубаки давала себя знать. Маршал готов был сломя голову отправиться в 13-ю армию, где его, как это понятно теперь, ждали бы плен или гибель. В целом же замечания, которые Ворошилов делал в ходе своей поездки на Западный фронт, доказывают, что он отнюдь не был таким тупицей в военном деле, каким его представляют позднейшие мемуаристы и тот же Жуков. Другое дело, что после чистки 1937–1938 годов и неудачи в финской войне Климент Ефремович панически боялся принимать на себя ответственность за важные решения, лучше других зная, что за этим может последовать. Поэтому позже и в Ленинграде, и в Крыму стремился создать разного рода специальные Советы, чтобы по возможности разделить ответственность вкруговую. Это вызвало раздражение Сталина, и в последний год войны он больше не посылал Ворошилова представителем Ставки на фронты, не дал ему пожать лавры победы.

Но полководцами не были и преемники Ворошилова и Шапошникова. Тимошенко и Жуков вместе с начальником Главпура Л. З. Мехлисом предпочли всю вину свалить на Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева и других руководителей Западного фронта, которых расстреляли уже 22 июля. Но кто же мешал наркому обороны и начальнику Генштаба, обобщив тревожные донесения с границы, попытаться убедить Сталина принять меры предосторожности, направленные на отражение возможного немецкого нападения, и создать боеспособную оборонительную группировку войск? Архивы не сохранили нам подобных обращений со стороны Тимошенко или Жукова. Нет, все это время они продолжали работать над составленным еще в середине мая 1941 года планом советского «превентивного» удара по Германии и об обороне не помышляли, а формировали ударную наступательную группировку, которая после нападения Германии оказалась не в состоянии быстро перестроиться в оборонительные порядки.

Действительность показала, чего стоили все их планы и они сами – как высшие военные руководители.

«ЗС» 03/2002

Владимир Пономаренко
Записки пилота-бомбардировщика

Из воспоминаний заслуженного военного летчика СССР, полковника, Героя Советского Союза Владимира Васильевича Пономаренко.

Выросший в опытного пилота на трассах Сибири и Дальнего Востока, В. Пономаренко провоевал всю войну, с первого ее дня и до последнего. В его воспоминаниях – картина отпора, который с самых первых дней суровой битвы, начавшейся в невыгодных для страны условиях, давали советские люди коварному врагу. Бороться и побеждать – вот чем жили тогда советские воины, и этим же духом проникнуты воспоминания пилота-бомбардировщика.

1 ТЕТРАДЬ

Войну наш 212-й отдельный авиаполк, оснащенный двухмоторными дальними бомбардировщиками ИЛ-4, встретил на Смоленщине.

23 июня 1941 года – первый боевой приказ: бомбить аэродром Варшавы и пороховой завод севернее Варшавы. Вылет был удачным – уничтожили несколько машин врага, повредили аэродром. Все самолеты вернулись на свою базу. На обратном пути встретились с «мессершмиттами», но дымка и маневр по высоте дали нам возможность уйти от атак истребителей.

24 июня. Приказ: действовать по скоплению войск противника на железнодорожном узле Гродно. Нас предупредили: учтите, что там с немцами ведут упорный бой наши танки. И вот неопытность первых дней войны – спрашиваем: как же отличить наши танки от немецких? Отвечает начальник разведки полка: мне передали из верхов, пусть летчики определяют наши танки по размеру, они больше немецких. Вот это, думаем, да!

Команда: «По самолетам!». В воздухе собрались звеньями и – курс на запад. Вышли на цель, сбросили бомбы. Наших танков не видели, зато немецких – очень много. Встретили нас фашисты ураганным огнем малокалиберной зенитной артиллерии. Уже знали – раз бьет МЗА и разрывы снарядов черные, то это немцы.

По пути назад были атакованы «мессершмиттами». Пользуясь превосходством в скорости и вооружении, они зажгли самолеты капитана Цесаренко, лейтенанта Вагина, младшего лейтенанта Сумцова. Видеть, как горят твои друзья! И ничем не помочь, хоть кричи…

Это были наши первые боевые потери. Через несколько дней Цесаренко и Вагин вернулись в часть с неполными экипажами, а Сумцов пришел не скоро и один – штурман и стрелки погибли.

Как нам недоставало тогда истребителей сопровождения! В те дни противник очень расчетливо использовал каждую полевую площадку, чтобы держать свои истребители поближе к наступающим частям. Фашисты прикрывали свои танковые колонны с воздуха, и мы почти всегда встречались с «мессершмиттами». Тяжело было воевать днем на ночном бомбардировщике, слабо вооруженном для самостоятельного боя. Но надо было преградить путь врагу. Полк действовал, стремясь задержать движение фашистских танков. Помню удачный налет на танковый корпус противника, когда мы застали его врасплох и на сутки он застрял на одном месте.

25 июня. Вылет на бомбежку колонны танков в районе Вильнюса. В сплошных черных разрывах вышли на цель, сбросили бомбы. Штурман Соколов докладывает: «Вижу разрывы в колонне танков, два пожара».

26 июня. Задание от командира полка подполковника А. Голованова: произвести фотографирование и бомбометание мотомеханизированной колонны противника от Вильнюса в направлении Минска.

В солнечную погоду с редкими облаками вышли в тыл к немцам, повернули на восток. Шли над болотами на малой высоте. Перед целью набрали высоту, сфотографировали и отбомбились в голове колонны. Но шли над колонной долго – ее длина составила несколько десятков километров. По основной дороге двигались танки, бронемашины. По бокам – танкетки и мотоциклисты.

Немецкие истребители появились с запозданием. Выполнив задание, мы спикировали до высоты 120 метров, а дальше перешли на бреющий полет. «Мессершмитты» нас потеряли.

Второй вылет – по этой же цели. Колонна противника рассредоточилась и замедлила движение вперед. Экипаж лейтенанта Пружинина на подбитом самолете с одним мотором дотянул до аэродрома.

27 июня. Снова вылет по той же цели.

2 ТЕТРАДЬ

28 июня. Задание: разведать шоссе и железную дорогу Бобруйск – Белосток. Просмотреть местность в Западной Белоруссии с целью обнаружить выходящие из окружения части. Пометить на карте их координаты.

Летим своим звеном: правый ведомый Федя Кузьмин, левый – Гриша Янчук. Проходим линию фронта. Стрелок Хабаров докладывает: «Под нами Ме-109». Остались незамеченными.

Через полчаса впереди появились точки в воздухе. Скоро они превратились в бомбардировщики Ю-88 численностью до полка. Помахал им крыльями, они ответили. Пусть принимают за своих. Еще дважды встречали самолеты противника. Как узнали позже, немцы перебазировали свою бомбардировочную авиацию ближе к наступающим войскам.

Просмотрели шоссейную и железную дороги. В заданном районе прочесали лес в нескольких направлениях. Вначале сфотографировали, а потом прошлись на низкой высоте. Никого не нашли.

Дошли до Белостока и легли на обратный курс. Возле линии фронта нашли мост на шоссе, сбросили бомбы. Шоссе повредили, мост остался стоять. Не так-то просто в него попасть.

На нашем аэродроме появилась шестерка истребителей – «Чайки» и Миг-1, – присланных для охраны и сопровождения.

30 июня. Враг все дальше вторгается на родную землю. Недавно летали к Белостоку, Вильнюсу, Минску, Вилейке. Сегодня уже к Бобруйску. Бомбили скопление мотомеханизированных войск. Потерь не было: зенитная артиллерия огонь открыла с запозданием, а истребители не появились вовсе.

На обратном пути стал греться левый двигатель. Сел на промежуточном аэродроме. За мной сели и ведомые звена. При осмотре мотора обнаружили пробоину в одном из цилиндров.

Только кончили осмотр – вражеский налет. Все бомбы разорвались в стороне.

1 июля. Тяжелые оборонительные бои на реке Березине севернее Бобруйска. Вместе с другими полками корпуса дальней бомбардировочной авиации действовали по вражеской переправе через Березину. Несколько раз ее повреждали, но не уничтожили.

Переправа была прикрыта мощной зенитной артиллерией и истребителями, и мы сразу потеряли несколько машин, а приходилось вновь и вновь прорываться сквозь заградительный огонь и атаки «мессершмиттов».

Подбитую машину младшего лейтенанта Богомолова (ныне Герой Советского Союза, майор запаса) мы проводили до Могилева, где он благополучно сел. Заместитель командира полка майор Филиппов (ныне генерал-майор запаса), оставляя горящий самолет, совершил парашютный прыжок методом срыва с кабины на высоте 50 метров.

Над Березиной – клубы огня и дыма: горели наши бомбардировщики, горели «мессершмитты», горела земля.

При втором налете переправу разбили, но наши потери велики. Взорвались в воздухе самолеты моих друзей – Кости Антонова и Ивана Белокобыльского. Пропали без вести экипажи Вдовина, Ищенко и других летчиков.

Несколько экипажей, в том числе, как помнится, экипаж лейтенанта Ковшикова спаслись, но не сразу вернулись в свою часть. Приземлившись прямо на поле боя, они участвовали в обороне берега Березины.

Остался жив и Коля Ищенко – мы случайно встретились с ним через год, и он рассказал, как было дело. Когда его самолет возвращался после бомбежки, экипаж отбил несколько атак истребителей. Но очередной «мессершмитт» добился своего: пушечные снаряды ударили по машине, и она вспыхнула как факел. Живы ли штурман, радист и стрелок? На команду «Оставить машину!» никто не ответил. Не зная, что с товарищами, раненый сам, Ищенко решил сажать бомбардировщик в поле на фюзеляж. Садился на ощупь, почти ничего не видя сквозь огонь и дым. Покинуть кабину не мог. Но тут откуда ни возьмись – полуторка. Капитан, ехавший в грузовике, и шофер вытащили из огня пилота и других членов экипажа, причем все были ранены. Едва полуторка отъехала, бомбардировщик взорвался.

Спасли наших товарищей военный корреспондент – известный писатель Евгений Петров и его шофер. С какой горечью мы узнали о гибели этого чудесного, отважного человека!

2 июля. Бомбометание по танковой колонне северо-западнее Борисова.

При пролете станции Рудня видели, как навстречу врагу выдвигалась Московская пролетарская механизированная дивизия. Много танков, броневиков. Настроение приподнятое: идут свежие, готовые к бою части.

15 июля. Ясный жаркий день. На небольшой высоте наше звено идет над дорогой Смоленск-Красное. Вражеские танки! А сверху, над нами, две четверки «мессершмиттов». В кольце разрывов зенитной артиллерии заходим на цель, сбрасываем бомбы на танки. Сержант Хабаров докладывает: «Истребители идут в атаку». Уходим от цели со снижением – знаем, что на малой высоте «мессеры» нападают неуверенно.

Немцы атакуют попарно. Отстреливаемся. Хабаров докладывает о маневре истребителей, и в соответствии с этим я произвожу контрманевр. Ура! Хабаров и Губин зажигают один «мессер».

С Гришей Янчуком идем, как сцепленные. Непрерывные атаки. Пушечные трассы вьются вокруг нас. Самолет Янчука отваливает с резким креном. Слышу голос Хабарова: «Вижу парашютистов».

Снова атаки мессеров. Но земля рядом. Иду на бреющем. Несколько маневров и уходим от истребителей.

Возвращаемся на место боя. На малой высоте осматриваем местность, но упавший самолет Гриши Янчука найти не можем.

Встречали нас осиротевшие техники, механики звена. Какие экипажи потеряли! Каких друзей! – разве можно об этом рассказать…

16, 17, 19 июля бомбили гитлеровские мотомехчасти.

23 июля. Вылет на вражеский аэродром. Цель очень и очень опасная. Шли к ней, обходя населенные пункты, прижимаясь к земле. Замысел удался: вывалились из облаков и нанесли неожиданный удар. Аэродром после нашей работы – весь в пожарах и клубах дыма.

26 июля. Снова вылет по танковой колонне. Собрали пять экипажей. Я шел левым ведомым, за мной младший лейтенант Богомолов, а справа – лейтенанты Пружинин и Богданов (ныне полковник запаса).

Прорвались сквозь заградительный огонь, отбомбились удачно. Видели горящие танки и бензозаправщики.

Внезапно зенитный огонь прекратился. Хабаров: «Атакуют истребители».

Скорей подтянуться к ведущему! Но – что за черт, кто так маневрирует! Скорость потеряна, мы зависли, а уже начался бой, какого не было ни раньше, ни потом. На пять слабо вооруженных бомбардировщиков – 18 истребителей Ме-109 и Ме-110.

После зависания наш строй рассыпался, но Богомолов держался за мной словно привязанный. Я вышел вперед и дал сигнал Пружинину и Богданову пристраиваться ко мне.

Жора Пружинин не успел сблизиться с нами: его перехватили четыре истребителя, зажали в клещи и вогнали в землю. Так погиб мой старый друг и первый инструктор по летной школе. Богданов сумел ускользнуть от атак и пристроился правым ведомым. Ну, теперь можно было поближе к земле.

Спикировали. Задымил и взорвался один истребитель, экипаж Богданова сбил второй. Пыл у немцев слегка угас, и мы ушли от них на высоте 5—10 метров – с такой высоты на землю было страшно смотреть: так все мелькало перед глазами.

После короткого отдыха – снова в воздух: бомбить танки, закопанные у Ельни. Это хорошо: налаженная военная машина немцев стала давать перебои – вот, например, танки остались без горючего.

В этот раз я летел ведомым и понял, что это такое: бьют по ведущему, а попадают по тебе.

Небольшой перерыв в боях. Тренировались в ночных полетах, учились взлетать и садиться почти без огней на полосе – из нас готовили «ночников».

16 августа. Собраны экипажи со всего корпуса; из нашего, головановского полка десять машин. Приказ: блокировать аэродромы фашистских ночных бомбардировщиков. Не дать им взлететь. Сорвать вылет на Москву.

Один за другим бомбардировщики уходили в ночь, в полную темноту – только в конце взлетной площадки слабо светил фонарь «летучая мышь». Взлетели и мы. Пошли одни – машин у корпуса было мало, и каждый экипаж получил свою цель. Нам достался Минский аэродром.

Часа через полтора полета – четкие огни на земле. Световой маяк! Один, а за ним другие. Что такое? Догадались: немцы обозначили для себя трассы.

Чудесно – взяли курс по немецким маякам. Когда цель была близка, изменил режим работы моторов, подстраиваясь под двигатели «Юнкерса-88». На аэродроме увидели много огней, были обозначены стоянки, взлетно-посадочная полоса. Несколько бомбардировщиков выруливали на старт, а один уже начал взлет.

По командам штурмана Соколова вышли на боевой курс, штурман сбросил две бомбы. На земле сразу вспыхнул пожар, Немцы, видно, растерялись: бомбардировщики прекратили взлет, но аэродром продолжал оставаться освещенным, а на самолетах горели бортовые огни. ПВО молчала.

Штурман работал, как в мирное время на полигоне: заход – бомба, заход – бомба. Пожаров стало несколько, начались взрывы.

Так же спокойно, как прилетели, вернулись домой. Соколов отлично привел самолет на базу. В эту ночь обошлось без потерь.

В течение двух недель «ночники» корпуса летали, блокируя аэродромы фашистских бомбардировщиков.

Конец октября 1941 года. Некоторое время провел уже в глубоком тылу – на авиационном заводе. Готовился к получению нового самолета: четырехмоторного красавца ТБ-7 (ПЕ-8). Тренировался летать на нем. Машина оказалась необычайно простой и удобной в управлении.

Самолет был прекрасно вооружен. Вместо двух пулеметов, которыми располагал ИЛ-4, он имел: две пушки калибра 20 миллиметра – центральную и кормовую – и три крупнокалиберных пулемета 12,7 миллиметра – носовой и два под шасси.

В самое трудное время войны, когда враг стоял у окраин Москвы, страна посылала на фронт эти могучие, совершенные богатыри, способные летать далеко вглубь фашистской Германии. В тылу, на том заводе, куда я приехал, люди работали буквально до изнеможения, по многу часов подряд, плохо питаясь, днюя и ночуя в цехах. И только одна мысль: своей работой помочь фронту остановить фашистов.

В эти дни вызвал меня к себе полковник А. Голованов. У него в кабинете я встретился с летчиком майором Тягуниным, штурманом М. Карагодовым и несколькими незнакомыми людьми. Причина вызова была необычной.